статуй,  мы  прибыли   на
Маркизские острова за сравнительным материалом. Я  всматривался  в  излучину
черного пляжа. Не видно ли  под  пальмами  большого  коттеджа?  И  маленькой
конурки? Нет. Ни того, ни другого.
     Островитяне рассказали, что оба дома смыло наводнением. Вместе со  всем
инвентарем. Пропали книги Генри Ли, пропала его коллекция старинных идолов и
других вещей языческой поры. Старый француз скончался. Генри Ли  переселился
в соседнюю долину и вел там жизнь отшельника.
     Мы разыскали его. Хотя ему было трудно ходить из-за  слоновой  болезни,
он расчистил участок в лесу и разбил новую плантацию, лучше прежней.  Алетти
- гордость и радость отца - вырос в отличного молодого  человека,  собирался
занять должность суперкарго на одной из таитянских торговых шхун.
     Только  красные  каменные  великаны  оставались  на  тех  же  местах  -
неподвижные и неизменные. Правда, они успели снова  укрыться  за  ширмой  из
деревьев и кофейных кустов. Сколько они простояли вот так?  Сколько  времени
прошло с тех  пор,  как  наделенные  Творческим  воображением  энергичные  и
искусные мастера выломали из горного склона бесформенные глыбы, протащили их
через  густые  заросли,  пренебрегая  обилием  древесины,  и  превратили   в
истуканов по заранее  обдуманному  плану?  Ваятели  их  обожествляли,  враги
боялись,  миссионеры  ненавидели  и  валили,   немногие   добравшиеся   сюда
современные путешественники восхищались ими, а сами они оставались такими же
безмолвными, как лесные деревья.
     Но через несколько месяцев за них заговорили экспедиционные  археологи.
Внутри постаментов, на которых  стояли  изваяния,  и  под  ними  был  найден
древесный   уголь.   Это   позволило    датировать    культовые    платформы
радиоуглеродным методом,  как  перед  тем  мы  датировали  три  чередующихся
культурных  слоя  острова  Пасхи.  Выяснилось,  что  истуканы  Хива-Оа  были
воздвигнуты около 1300 года.  В  это  время  ваятели  среднего  пасхальского
периода  уже  полным  ходом  устанавливали   исполинские   статуи,   которым
предстояло прославить остров. Но наши раскопки показали,  что  еще  до  того
скульпторы  раннего  пасхальского  периода  изготовили  множество   каменных
великанов, похожих, как родные братья,  на  древнейшие  статуи  Тиауанако  в
Южной Америке. И получалось, что на ближайшем к  Америке  острове  истуканов
воздвигали задолго до того, как на Маркизах вообще началось ваяние.  К  тому
же  обнаруженная  в  кратерных  болотах  Пасхи  цветочная  пыльца  позволила
установить, что раньше он, как и все остальные острова теплого пояса  Тихого
океана, был покрыт лесом. Не было недостатка в древесине.  Первые  поселенцы
свели лес, чтобы расчистить место  для  обширных  каменоломен,  для  посадки
американского батата, для больших деревень,  состоявших  из  неполинезийских
каменных построек. Словом, первые же раскопки нарисовали  картину,  обратную
той, которую предлагали раньше, подгоняя ее под господствующую догму.
     Но об этом, понятно, никто из нас не знал, когда мы с Лив, завершив наш
первый визит в Пуамау, оседлали коней и простились с Генри Ли и его  семьей.
Напоследок мы еще раз проведали веселого  француза,  а  затем  двинулись  по
следам Тераи вверх по извилистой тропе, ведущей в горы.
     Мы любовались видом, искали взглядом бескрылую птицу,  беседовали  -  и
запутались в тропинках на поросших папоротником буграх. Ошибка обнаружилась,
когда тропа свернула вниз в глубокую долину Ханаиапа - ту самую,  в  которую
Тераи направился из Пуамау. Небо заволокли  тяжелые  тучи,  близился  вечер,
дотемна все равно не отыскать нужную  тропу...  И  мы  решили  спуститься  в
последнюю из трех обитаемых долин Хива-Оа, где еще не бывали.
     Когда мы начали спуск по серпантину, оставив позади горные  плато,  нам
открылась довольно мрачная картина. Обе известные нам долины были образованы
полукруглыми кратерами; здесь же мы увидели обращенное на север, к  ревущему
океану, глубокое и темное ущелье с нависающими безжизненными кручами.
     На дне ущелья, у подножия отвесной  стены,  нам  попалась  неприглядная
хижина обычного типа: привозные доски,  неоткрывающиеся  застекленные  окна,
рифленое железо. Мы постучались в дверь, осторожно заглянули в окно.  Пусто.
Ни циновок, ни другого инвентаря - очевидно, хижина заброшена.
     Несколько дальше стояла еще одна, такая же постройка. И в  ней  обитали
только ящерицы и пауки. Унылое зрелище... Лишь на лесной прогалине у  самого
берега моря увидели мы людей, Но  и  тут  большинство  домов  пустовало.  Мы
рассмотрели целых три церквушки. Куда теперь направиться?
     Пока мы размышляли, меня схватил за ногу какой-то  оборванный  тип.  Он
пытался мне что-то втолковать, но я плохо  разбирал  его  речь.  Темнота  не
позволяла разглядеть его лицо, однако мне показалось, что он  больной  и  не
совсем нормальный.
     - Вене, - настаивал островитянин. - Плюй томпер.
     На ломаном французском языке  он  твердил,  что  надвигается  дождь.  И
предложил нам остановиться в доме протестантского священника.
     - Мерси, - ответил я. - Мы будем ночевать на воле.
     Островитянин, не  выпуская  моей  ноги,  энергично  замотал  головой  и
показал на небо. Там сгущались черные тучи, сверху по склонам ущелья сползал
туман,
     Где-то в горах рокотало.  Гроза.  Довольно  редкое  для  этих  островов
явление; значит, надо ждать нешуточной бури. Все же мы сдались только  после
того,  как  первый  электрический  разряд  наполнил  ущелье   оглушительными
громовыми раскатами и обрушил  на  нас  ливневые  каскады.  Пришлось  искать
убежища на веранде священника.
     Быстро спустилась  ночь.  Дождь  лил  как  из  ведра,  тьму  непрерывно
рассекали ослепительные молнии, гром перекатывался  между  склонами,  словно
между крепостными стенами. Мы прочно застряли на веранде.
     Мотаро - так  звали  приветливого  хозяина  этого  дома  -  неторопливо
рассказывал нам о  долине,  в  которую  нас  нечаянно  занесло.  В  Ханаиапе
осталось всего три десятка жителей, все - полинезийцы. В деревне  зверствует
туберкулез. Суеверие не позволяет местным жителям предавать земле останки, и
покойников кладут под пол хижины. В  таких  домах,  говорил  священник,  все
умирают. Слоновая болезнь и проказа здесь тоже распространены сильнее, чем в
других долинах. Из тридцати жителей деревни двое потеряли рассудок.
     Мы дремали, снова просыпались и не могли отделаться  от  ощущения,  что
нас окружает сплошной кошмар. Сверкали молнии, гремел гром, но мы не уходили
с веранды. Сколько бы ни возмущался и ни обижался хозяин, ничто не могло нас
заставить укрыться в доме и разделить ложе с другими гостями. Тогда уж лучше
выйти под ливень. От кашля, стонов и причитаний,  которые  доносились  через
открытую дверь, у нас мурашки бегали по телу.
     Среди ночи мы подскочили от зловещего шума. Сначала  посыпались  камни,
потом раздался грохот, и в долину  обрушилась  часть  нависающей  скалы.  От
страшного гула все проснулись и в панике выскочили на веранду; дом дрожал от
скатившегося в речку обвала. Постепенно эхо смолкло, но по склону продолжали
прыгать большие и малые камни. И непрестанно полыхали молнии. Долго рядом  с
нами на веранде сидели перепуганные люди; наконец они вернулись в комнату  и
снова легли. Для жителей Ханаиапы обвал был привычным явлением.
     К утру погода наладилась; тяжелые тучи ушли в море, продолжая громыхать
и сыпать молниями. Взошедшее солнце осветило свежую влажную брешь на склоне.
От самого края пропасти вниз тянулся красноречивый след; в зарослях  на  дне
долины появилась широкая просека, заканчивающаяся грудами  камня.  Маленькая
речушка разлилась и заполнила почти всю долину. Казалось, к заливу  медленно
катит поток расплавленного шоколада.
     Мы не мешкая сели на коней. И с досадой увидели,  что  у  нас  появился
спутник: впереди по тропе ехал верхом вчерашний дурачок. Он  ни  за  что  не
хотел пропустить нас вперед. И так как накануне в темноте мы мало что смогли
рассмотреть, самозванный провожатый ухитрился завлечь нас совсем  на  другую
тропу.
     К тому, же наше внимание поминутно отвлекали окружающие  картины.  Куда
ни погляди - старые каменные стены.  Вот  огромная  глыба,  испещренная  уже
знакомыми нам ямками,  рядом  -  плита  с  высеченным  на  ней  изображением
огромной  ящерицы.  Что-то  очень  старинное.  Меня  удивило,  что  художник
изобразил маленькое животное, которое  не  считалось  съедобным  и  не  было
предметом поклонения. Да  еще  так  его  увеличил.  В  Полинезии  вообще  не
водились  крупные  рептилии.  Самым  большим  представителем  этого  класса,
которого видели мы с Лив, был наш  жилец  геккон  Гарибальдус.  Но  ведь  ни
одному полинезийцу не пришло бы в голову увековечить его сильно  увеличенный
образ на каменной плите. Чудеса да и только.
     Когда же начнется подъем? Тропа продолжала  углубляться  в  заросли.  Я
встревожился. Что происходит?
     Вот так штука! На земле перед нами лежали сотни человеческих черепов, и
я понял наконец, что островитянин завел  нас  не  туда.  Вымощенная  плитами
прогалина в лесу была усеяна  большими  и  малыми,  белыми  и  плесневелыми,
целыми и разбитыми черепами. Лежа бок о бок, они таращились в разные стороны
пустыми глазницами и словно вдыхали  лесной  воздух  костяными  ноздрями.  Я
резко  повернулся  к  нашему  проводнику,  требуя  объяснения,  островитянин
обнажил в бессмысленной улыбке беззубые десны.  Ясное  дело:  один  из  двух
сумасшедших,  про  которых  нам  говорил  священник.  Соскочив  с  коня,   я
присмотрелся поближе к черепам. Одни принадлежали  длинноголовым,  другие  -
широкоголовым. Если верить форме черепа, у  этих  полинезийцев  были  разные
предки. Где-то произошло смешение,  то  ли  здесь,  на  Хива-Оа,  то  ли  на
неизвестной прародине полинезийцев. Совершенно очевидно было  также,  что  в
прошлом  островитяне,  будь  то  каннибалы  или   вегетарианцы,   не   могли
пожаловаться на зубы.
     Я вскочил на коня, и мы с  Лив,  преследуемые  по  пятам  придурковатым
островитянином, помчались рысью обратно, пока я не отыскал тропку, ведущую в
горы. Здесь ухмыляющийся островитянин отстал,  а  мы  продолжали  подъем  по
серпантину со всей скоростью, на какую были способны наши лошадки.
     Наверху мы остановились и еще раз окинули взором долину  Ханаиапа.  Над
деревушкой с тридцатью жителями, тремя церквами  и  тысячами  черепов  снова
собирались тучи.
     Мы не спеша пересекли вольные горные  плато  и  спустились  в  широкую,
подковообразную долину Атуана.
     Улыбающийся Тераи  освободил  наши  ноги  от  бинтов.  Болячки  отлично
заживали; правда, шрамы грозили остаться навсегда. Мы оставили коней и дошли
пешком до наших китайских друзей. Нас встретили радостные возгласы и кипящие
кастрюли. Ешь, отдыхай и жди очередной шхуны...
     Прошло несколько дней. Мы сидели на веранде китайца, пили  зеленый  чай
из  пиал.  В  это  время  на   дороге   показался   симпатичный   коренастый
радиотелеграфист Бельвас. У него была такая походка,  словно  он  ступал  по
пружинному матрацу.  Остановившись  перед  лавкой  Боба,  Бельвас  развернул
телеграфный бланк и торжественно зачитал текст окружившим его  слушателям  -
Бобу, Триффе и горстке полинезийцев. Телеграмма извещала о назначении нового
губернатора Французской Океании. Он уже вышел в  море  на  военном  корабле,
чтобы посетить с официальным визитом Хива-Оа  и  Нуку-Хиву  перед  тем,  как
обосноваться в губернаторском дворце на Таити.
     Не успел Бельвас убрать телеграмму, как поднялась страшная суматоха.  В
одно мгновение новость  облетела  всю  деревню.  В  Ханаиапу  и  Пуамау  был
отправлен верховой гонец с наказом вызвать всех, кого еще  держали  ноги,  в
Атуану,  где  Триффе  собирался  организовать  грандиозный  прием  в   честь
губернатора.
     Все  более  или  менее  значительные  обитатели  Атуаны  собрались   на
совещание. Уж коли представилась возможность осуществить некоторые  меры  по
благоустройству, нельзя ее упускать.  Когда-то  еще  они  смогут  обратиться
лично  к  губернатору.  Участники  совещания  горячо   обсуждали   различные
предложения. Боб считал, что пора отменить ограничения на продажу  спиртного
островитянам. В неделю ему разрешалось отпускать им только по одной  бутылке
вина на брата. Он вовсе  не  гнался  за  прибылью,  но  ведь  известно,  что
островитяне сами гонят спиртное из зеленых кокосовых орехов и  упиваются  до
смерти. Пора с этим покончить.
     Вельвас выступил с возражением. Белые  могут  покупать  сколько  угодно
вина у Боба и на шхунах. Очень удобный и дельный порядок.  А  если  отменить
ограничения для островитян, они и впрямь упьются до смерти. Сейчас все же не
так пьют, ведь не каждому охота лазить на пальмы за орехами и  самому  гнать
вино.
     Предложение Боба провалилось.
     Единогласно  постановили  просить  разрешения  провести  водосток   под
деревенской улицей. И все мечтали об электрическом генераторе  для  уличного
освещения. На Таити уже провели электричество.
     Следующий оратор заявил,  что  Фату-Хива  нуждается  в  санитаре  вроде
Тераи.  И  рассказал  про  своих  родичей  на  Фату-Хиве,  лишенных   всякой
медицинской помощи. Последовали возражения. Дескать, ситуация  на  Фату-Хиве
настолько бедственная, что все равно поздно что-либо предпринимать.
     Решили воздержаться.
     Триффе больше всего волновала программа встречи.  Пляски,  сказал  Боб,
хюла. Европейцам нравится смотреть,  как  девушки  вертят  задом.  Все  были
согласны. Но очень уж мало девушек, пусть мужчины  тоже  участвуют.  Костюм?
Соломенные юбки, предложил Бельвас. Ему возразили. Чего доброго,  губернатор
подумает, что попал к каннибалам. Боб горячо ратовал за новые белые  костюмы
для всех участников. У него есть как раз то, что  нужно.  Один  островитянин
поддержал Бельваса. Современные танцовщики  на  Таити  выступают  в  лубяных
юбках. Гости из Европы одобряют такой наряд.
     Развернулась жаркая дискуссия. Зачем принимать губернатора в  дикарских
одеяниях, когда можно одеться прилично? Большинство было  за  длинные  белые
платья для женщин, белые сорочки и отутюженные белые брюки  для  мужчин.  Но
сторонники лубяных юбок не унимались. Пришлось пойти на компромисс.
     Когда губернатор  прибыл  на  сером  крейсере  и  высадился  на  берег,
сопровождаемый свитой в безупречных белых мундирах,  его  встретили  двойные
шеренги танцоров, тоже в белом. Но поверх  платьев  и  брюк  были  привязаны
длинные лубяные юбки с болтающейся бахромой. Все остались довольны.  Крейсер
ушел; белый человек лишили раз полюбовался своей тенью;  тропическое  солнце
озарило новую ступеньку на лестнице прогресса, ведущей в никуда.
     Кто-то возложил венок на скромную могильную плиту Поля  Гогена.  Кто-то
ценил его краски. Я подумал, что Гоген  был  миссионером  наоборот.  Пытался
цивилизовать нас с помощью теплых красок островного  народа.  Мы  же  сумели
убедить  островитян  в  преимуществах  белого  воротничка.  Я  и  сам  надел
воротничок в честь прибытия  губернатора.  А  вернувшись  в  отведенный  нам
домик, сорвал его. Не сомневаюсь, что губернатор сделал то  же,  как  только
остался один в своей каюте.
     Жарко...  Обмотав  бедра  красно-зеленым   пареу,   я   растянулся   на
панданусовой  циновке  на  веранде.  Прилично  и  прохладно,  и   никто   не
придерется, пока я сижу дома.
     Меня тянуло на Фату-Хиву. Там мы были ближе к природе. Глупо сдаваться,
не сделав еще одной попытки. Ноги Лив почти совсем зажили, и она  решительно
восстала против того, чтобы проситься на крейсер и плыть на Таити.  Проводив
взглядом ощетиненное пушками чудовище, мы не сомневались,  что  вернуться  в
Европу - значит увидеть, как современное общество рушится под тяжестью своих
танков и линкоров. Независимо от того, кто с кем будет воевать.  У  нас  был
только один враг - фатухивские комары. И мы  решили  еще  раз  схватиться  с
ними. Лучше комариное жало, чем бомба. Тысячи жал не так страшны,  как  один
штык.
     Нас тянуло на Фату-Хиву, в нашу бамбуковую хижину.


                       Остров дурных предзнаменований

     Я проснулся от звона тяжелой якорной цепи и увидел, что рядом  со  мной
лежит очаровательная полинезийка. Ветер трепал ее  черные  волосы.  Вечером,
когда я засыпал, ее  тут  не  было.  Вдали,  совсем  низко  над  горизонтом,
покачивалось солнце - в следующую секунду его заслонил толстый гик. Только я
хотел сесть, как пришлось живо распластаться на палубе, чтобы  гик  не  снес
мне череп. Неизвестная красавица рассмеялась, потом натянула одеяло к самому
носу. По другую сторону от меня спала Лив, и всюду на  палубе  лежали  люди,
закутанные в пледы и коврики.
     Качка усилилась, и я вспомнил, что накануне мы поднялись на борт  шхуны
"Моана", которая бросила якорь под защитой мыса Атуана. Она пришла за копрой
через две недели после  молниеносного  визита  военного  корабля.  Очевидно,
остальные пассажиры явились ночью  или  на  рассвете.  Из  трюма  доносились
громкие голоса, но те, кому был не  по  душе  тошнотворный  запах  машины  и
копры, подобно нам устроились на люке, под самым грота-гиком.
     Но вот якорь  поднят,  ветер  наполнил  грот,  и  "Моана"  белым  орлом
скользит к выходу из зеленой бухты. Парус прочно  удерживал  гик  у  правого
борта, можно было спокойно сесть и полюбоваться напоследок  широкой  долиной
Атуана, пока она не исчезла вдали. Прощай, долина Тераи, мистера Боба и Поля
Гогена! Что тебя  ждет?  Может  быть,  и  впрямь  появятся  уличные  фонари,
откроется свободная продажа спиртного. А может быть, такие люди, как Тераи и
мадам Хамон, возродят здесь власть солнца.
     Огибая мыс, мы приметили развалины нескольких построек. Здесь находился
госпиталь для прокаженных. Недавно дома сломали и  сожгли,  чтобы  истребить
бациллы и помешать распространению заразы. А обитателей  маленького  поселка
отправили в их родные деревни; лишь кое-кого перевели в госпиталь на Таити.
     Вечный пассат подул в полную силу,  мы  жадно  вдыхали  свежий  соленый
воздух - дыхание безбрежного океана. Два-три островитянина озябли и укрылись
пбд палубой, остальные укутались поплотнее в одеяла. В этот ранний час  было
еще довольно прохладно. Трем молодым вахинам  слева  от  меня  не  терпелось
познакомиться с нами, они пересмеивались и  кокетничали,  но  тут  по  шхуне
распространилась новость, которая прогнала улыбки с их лиц.
     На борту находится сумасшедший: в трюме заперт опасный преступник,  его
везут на Таити. Он нарушил табу, и его постигла кара. От шкипера мы услышали
подробности.
     Задумав посадить кокосовые пальмы на заброшенных землях, в обезлюдевшей
долине рядом с Атуакой поселилось несколько полинезийцев, двое даже с  Таити
приехали. В той же долине стояло огромное старое дерево, охраняемое  строгим
табу. Но молодые таитяне не испугались священного запрета, подошли к  дереву
и обнаружили дупло. А в  дупле  лежали  три  необычно  больших  человеческих
черепа. Они таких в жизни не видели. Алчность взяла верх,  и  парни  забрали
черепа, рассчитывая сбыть их туристам на Таити за хорошую цену.
     В ожидании шхуны, идущей в Папеэте, они спрятали черепа в чемодан. Но в
первую же ночь, как потом рассказывали жандарму, черепа начали скулить.
     Один парень почувствовал угрызения совести и  хотел  сразу  же  отнести
черепа на место. Другой уперся, его манили деньги, он не верил  ни  в  какие
табу. Между тем в чемодане поднялся такой шум, что даже соседям было слышно.
Тут и второй парень перепугался,  да  так,  что  потерял  рассудок.  Схватил
мачете  и  бросился  на  своего  приятеля,  собираясь  отсечь  ему   голову.
Завязалась  драка.  Наконец  соседям   удалось   обезоружить   свихнувшегося
таитянина. Его доставили через горы в Атуану и сдали жандарму. И вот  теперь
его везут в тюрьму в Папеэте.
     Я подумал о том, что маркизские