рлила,
вздымаясь все выше, выше, и, когда  огромная  водяная  стена  обрушилась  на
черную гальку, сильные руки поймали долбленку и оттащили к костру.
     Мы благополучно вернулись в свою долину.
     - Табу, - коротко произнес мокрый насквозь  пономарь,  встряхивая  свою
соломенную шляпу.
     - Нет, - возразил я. - Сегодня третий день, а мы живы-здоровы.
     - Потому что с вами был бог, - объявил Пакеекее.
     - Он был с нами потому, - добавил Тиоти, - что я пономарь и протестант.


                            Бегство через океан

     И явился дождь. Не внезапный ливень, готовый смыть нашу хижину вместе с
хранящимися под койкой черепами. Нет,  дождь  подкрался,  как  вор,  похитил
солнце, и воцарилась тоскливая сырость. Ни  капли  не  просачивалось  сквозь
лиственную крышу, и все-таки всюду проникала, все пропитывала влага.  Матрац
из упругих банановых листьев  перестал  пружинить,  пледы  отяжелели,  запах
плесени заглушил благоухание цветов и трав. Мы не  слышали  грохота  обвалов
или оползней, но день и ночь в ушах  отдавались  звуки,  порожденные  водой:
вода  капала,  журчала,  струилась,  плескалась,  брызгала,  текла  повсюду.
Грязь... Наша хижина уподобилась судну в грязевом море.
     Душа  не  лежала  выходить  на  поиски  пищи,  разве  что  в   короткие
промежутки, когда проглядывало солнце. Оно казалось жарче  прежнего,  словно
прибавило пылу, чтобы  просушить  дебри.  Но  слишком  скоро  светило  опять
скрывалось за пеленой туч, которые сбрасывали на лес свой влажный груз. Одно
маленькое утешение: в такую погоду никакой враг,  даже  в  темноте,  не  мог
подкрасться к хижине, не оставив на грязи четких следов.
     В  начале  дождевого  периода  мы  продолжали  кочевой   образ   жизни,
Странствовали по горам, по  дебрям,  ходили  на  лодке  вдоль  подветренного
западного берега. Однажды, когда вроде бы распогодилось, мы снова  навестили
богатую археологическими памятниками  великолепную  долину  Ханававе.  Среди
зарослей на одной  скале  нам  попалась  культовая  терраса,  выложенная  из
тщательно обтесанного красного камня. Тараща на нас большие  круглые  глаза,
здесь стояли  покосившиеся,  источенные  зубом  времени  деревянные  фигуры.
Высоко на склонах виднелись замурованные пещеры, но туда взобраться  нам  не
удалось.
     Однажды вечером, когда мы вернулись в долину Омоа из очередной вылазки,
нас встретил в деревне Пакеекее. Он  и  Тиоти  явно  ждали  нас,  их  вахины
приготовили чудесное угощение - зажарили дикую свинью  в  земляной  печи.  А
после ужина мы были приглашены на необычный лов рыбы.
     Наступила ночь, очень темная, несмотря на ясное небо, так как  луна  не
показывалась. Море дышало ровно, будто спящая красавица. Мы прошли на  берег
и спустили на воду две лодчонки. Пакеекее и Лив сели в одну, мы с Тиоти -  в
другую вместе с приемным сыном Пакеекее, юным озорником Пахо. На носу каждой
лодки было привязано лубяными  веревками  по  снопу  сухой  теиты,  местного
травянистого растения, напоминающего бамбук и  достигающего  трех  метров  в
высоту. Эти снопы должны были служить факелами.
     Выйдя в море, мы зажгли факелы. Они с треском  вспыхнули,  озаряя  воду
кругом и рассыпая искры в  ночном  воздухе.  Над  пляжем  пальмы  помахивали
своими веерами; над головой у нас мерцали бесчисленные звезды.  Черная  вода
закипела рыбешками, но мы пересекли этот косяк, продолжая идти вдоль скал  к
рифам  Тахоа.  Вторая  лодка  следовала  вплотную  за  нами  в   праздничном
освещении. Где-то вверху хрипло кричали крупные морские  птицы,  гнездящиеся
на скальных полках.
     Внезапно  воздух  над  лодками  стали  пронизывать  летучие  рыбы.  Они
взлетали из черной воды блестящими снарядами, проносились  через  освещенное
пространство и падали в море  с  другой  стороны.  Их-то  нам  и  предстояло
ловить, но не на крючок и не острогой. Летучих рыб здесь ловили  в  воздухе,
как птиц.
     Творилось нечто неожиданное и удивительное. Трескучие  факелы  чудесным
образом приманили полчища рыб,  и  веретенообразные  жители  моря  парили  в
воздухе, летя на свет. Впервые в жизни увидели мы таких  больших  и  тяжелых
летучих рыб. Они были с локоть длиной. То одна, то другая, рассекая  воздух,
словно пущенная из лука стрела, громко ударялась о борта лодки,
     - Берегите глаза, - предупредил пономарь.
     Сверкающие стрелы не разбирали пути, некоторые из них проносились у нас
перед самым лицом.
     Выпрямившись в рост в утлой лодчонке,  пономарь  размахивал  сачком  на
бамбуковом шесте. Поймал рыбу на лету  и  быстро  бросил  нам  под  ноги.  Я
схватил трепещущий снаряд.  Из  лодки  рыба  взлететь  не  могла,  она  была
беспомощна, как планер на  земле.  Чтобы  взмыть  над  поверхностью  воды  и
пролететь на широких грудных плавниках сто или больше метров, ей  необходимо
как  следует  разогнаться,  энергично  работая  хвостом.  Я  едва  удерживал
пленницу двумя руками - сплошной комок  мышцев!  Спина  черная,  как  ночное
небо, брюшко  белое,  бока  расписаны  серебристо-голубыми  полосами.  Форма
идеально приспособлена для высокой скорости.  В  те  годы  люди  еще  делали
прямоугольные автомобили и только-только учились придавать обтекаемую  форму
своим неуклюжим самолетам. Рыба таращила на меня  торчащие  темные  глазища,
которые обеспечивали ей круговой обзор, когда она расправляла  свои  несущие
плоскости - тонкие, как целлофан, пятнистые крылья  на  расходящихся  веером
распорках.
     Еще одна пленница очутилась в сачке... Вдруг я  увидел  рыбу,  летевшую
прямо на меня. Я не успел отклониться,  и  она  ударила  меня  в  живот  так
сильно, что я свалился с банки, к немалому удовольствию Пахо.  Живая  стрела
попала в яблочко, но  упала  на  дно  лодки  вместе  со  мной,  и  наш  улов
увеличился на одну рыбу. Из другой лодки тоже доносился визг и смех;  видно,
и туда залетали подводные ракеты.
     Воздух наполнился летучими рыбами, и  я  невольно  вспомнил  норвежскую
зиму, когда мы, мальчишки,  обстреливали  друг  друга  снежками.  Одна  рыба
поразила любимый головной убор пономаря, и шляпа очутилась за бортом. Другая
рыба ударила Пахо по шее. Мы ловили рыб на лету  и  в  море  и  хохотали  до
упаду, мокрые от соленой воды. Нас то и дело задевали живые  снаряды.  Мы  с
Пахо еле поспевали увертываться, а Тиоти отбивался сачком.
     Когда от факелов остались одни хвостики, Тиоти надел их на палку, чтобы
горели до конца. Но вот последние искры, шипя, упали в море, и только звезды
мерцают над нами. Тотчас потешные рыбы перестали летать. Лишь морские  птицы
кричали на невидимых в темноте скальных выступах над нами.
     В нашей лодке я насчитал  тридцать  пять  больших  рыб,  причем  многие
залетели к нам сами. Вполне достаточно не только для нас, но  и  для  Вео  и
других семей. Однако пономарь не унимался. Вернувшись в залив, мы  забросили
удочку, наживив крючок кусками  летучей  рыбы.  Тиоти  объяснил,  что  здесь
сейчас должна ловиться као-као. И правда, мы  в  два  счета  поймали  четыре
здоровенных рыбины с  вытянутой  в  клюв  головой.  Потом  надолго  наступил
перерыв. Меня клонило в сон.
     Пономарь постучал веслом о борт. Не помогло. Клев  кончился.  Подождали
еще немного. Он опять постучал о борт, так что грохот отдался в ночи. ,
     - Зачем ты это? - спросил я.
     - Рыба уснула, - ответил пономарь.

     Прошла неделя, вторая, третья. Все чаще лил дождь, и все  больше  грязи
прибавлялось в дебрях. Мало-помалу пришлось нам отказаться от кочевой жизни.
Ноги покрылись нарывами и язвочками, которые вынудили нас ограничить вылазки
районом, прилегающим к хижине.  Нарывы  появились  еще  раньше,  но  мы  все
терпели, пока они не взялись за нас всерьез. У  Лив  три  больших  фурункула
образовались на голенях; у меня обросли язвами щиколотки и ступни. Фурункулы
возникли без всякой видимой причины, а мои язвы начались с почти  незаметной
сыпи, которая появилась в тот самый вечер, когда  мы  вернулись  в  Омоа  из
путешествия в заколдованные места. От  морской  воды  ноги  вздувались,  как
воздушный шар; к тому же из-за непрестанных  дождей  мы  ходили  в  лесу  по
колено в грязи.
     Наступила пора, когда мы только под влиянием голода совершали  короткие
вылазки; большая часть времени уходила на то, чтобы держать ноги в чистоте и
промывать болячки кипяченой водой. Лекарств у нас не было. Вспомнился  совет
учителя Ларсена на Таити - захватить с собой мазь против тропических язв. Мы
не послушались его.  Отвергли  все  современные  изобретения.  Желая  узнать
подлинную цену цивилизации, отказались от всех ее благ и от всего того,  что
считали ее пороками.
     В один  прекрасный  день  пономарь,  встревоженный  нашим  отсутствием,
пришел проведать нас. Мы с радостью приняли  от  него  в  дар  свежую  рыбу.
Посмотрев на наши ноги, Тиоти объяснил, что это  фе-фе  -  болезнь,  которую
можно излечить за неделю соответствующими травами. Тут же он сходил в лес  и
вернулся с полной шляпой желтых цветков гибискуса. Мы сварили из них кашицу,
которую надо было класть горячей на обнаженные болячки.
     Тиоти был очень доволен, что смог нам  помочь,  как  мы  в  свое  время
помогли ему одолеть зубную боль. Уходя, он напомнил, чтобы мы неделю продол-
жали лечение горячими припарками из борао.
     Мы послушались его, и фурункулы Лив прошли, но язвочки остались. Целыми
днями отсиживались мы дома, обернув  ноги  зелеными  банановыми  листьями  и
слушая шум дождя. Наш стол становился все более однообразным. Орехи. Хлебные
плоды с кокосовой подливой. Лимонный сок. А  дождь  не  прекращался.  Кругом
стояли сплошные лужи. Теплый воздух был насыщен влагой. И язвы не  заживали,
напротив, они упорно разрастались.  Появилась  боль  в  паху,  мы  все  чаще
вынуждены были отлеживаться. На сырой постели. Повернешься на бок  -  пахнет
плесенью от бамбуковых стен, ляжешь на живот - пахнет плесенью от матраца.
     Всевозможные насекомые искали в бамбуковой хижине спасения  от  воды  и
грязи. Через плетенку на полу проникали полчища крохотных желтых муравьев, и
встречные шеренги мурашей тянулись по стенам, словно  оживший  электрический
шнур. Опасаясь за наши скудные  припасы,  мы  подвесили  кокосовые  миски  с
содержимым на  протянутых  через  все  помещение  лубяных  веревках.  Однако
бесстрашные лазутчики живо раскусили нашу уловку, и  на  другое  утро  миски
были желтыми от муравьев, а веревки напоминали ржавую  проволоку.  Крохотные
разбойники ползали по ним буквально в несколько слоев.
     В постели тоже поселились муравьи. Решив немного  просушить  матрац  из
банановых листьев, мы потревожили покой трех  муравьиных  семейств,  которые
заметались, спасая свои яйца.
     Попробовали окопать столбы, на которых стояла хижина, и  наполнить  ямы
водой,  но  насекомые  залетали  в  окно  и  падали  на  крышу  с  деревьев.
Многочисленные лужи чрезвычайно способствовали размножению комаров. Комары и
раньше нам докучали, теперь же целые рои преследовали нас.на каждом шагу. На
теле не осталось  живого  места,  и  повторные  укусы  сводили  нас  с  ума.
Окровавленными руками мы  сметали  сотни  комаров  на  пол,  где  их  тотчас
подхватывали муравьи.
     Однажды ночью, после того, как Лив несколько часов вертелась с боку  на
бок, доведенная до отчаяния кровожадными крылатыми демонами, мы сдались. Все
равно их не одолеешь. Нельзя больше так  жить,  выступая  в  роли  невольных
доноров для этих ненасытных полчищ.
     Кожа горела, словно нас  облили  кислотой.  И  мы  заковыляли  вниз,  в
деревню, к Вилли. Купили у него кусок кисеи против комаров, а также по  паре
белых тапочек, чтобы уберечь от грязи  изъеденные  язвами  ступни.  Тапочки,
предназначенные для  погребального  облачения,  были  нам  так  велики,  что
пришлось привязывать их к ногам лубом.
     Из кисеи мы сделали нечто вроде палатки над нарами, а остатком затянули
окна. Успех был полный, и мы проспали почти целые сутки.
     Проснувшись, Лив отодвинула кисею и сунула ноги в свои  новые  тапочки,
чтобы пойти к роднику. И только вышла на крыльцо, как оттуда  донесся  вопль
ужаса.
     Я выскочил за дверь, приготовившись к самому худшему.  Лив  скакала  на
одной ноге, а из второй тапки этакой восьминогой  мышью  вынырнул  большущий
черный паучище и скрылся в папоротнике. Он успел  укусить  ее  за  палец.  Я
знал, какими страшными последствиями чреват укус тарантула и других огромных
пауков, но местные виды были мне незнакомы.  Мы  выдавили  кровь  из  ранок,
натерли их лимоном. К счастью, волосатое чудовище, укрывшееся в  тапке  Лив,
оказалось не таким уж опасным, несмотря на устрашающий вид.
     Тем временем в хижине началось новое бедствие, от которого нас не могли
защитить ни кисея, ни тапочки.  Из  крохотных  круглых  дырочек  в  плетеных
стенах сочилась белая мука. Она липла к плетенке влажными лепешками,  падала
на пол, висела в воздухе. Она проникала всюду. Обсыпала нас снегом, когда мы
спали. Мы вдыхали ее с воздухом, глотали с  пищей.  Иоане  и  его  помощники
наперед знали, что так получится. Они построили  нашу  хижину  из  зеленого,
незрелого бамбука, прекрасно понимая, что его будет точить жучок. Для  своих
домов они заготавливали твердый желтый бамбук да еще нередко вымачивали  его
в  морской  воде.  А  нам  соорудили  постройку,  способную  простоять  лишь
несколько месяцев, рассчитывая заработать на новом строительстве.
     Белый порошок сыпался на нас из тысяч отверстий в стенах,  просачивался
сквозь кисею над нарами, и вечно во рту держался бамбуковый привкус. Лив  не
поспевала стирать пыль. Иногда из дырочек высовывалось крохотное брюшко  или
голова с усиками - единственное, что  мы  видели  от  полчищ  производителей
пыли.
     Только один самовольный жилец пришелся нам по нраву - Гарибальдус.  Так
мы назвали крупную ящерицу, точнее, геккона, поселившегося этажом  выше,  то
есть на потолке. Гарибальдус был величиной с новорожденного котенка и платил
за постой, помогая нам расправляться с муравьями и  прочими  насекомыми.  Он
отваживался  даже  атаковать  больших  ядовитых   тысяченожек,   когда   они
забирались в дом. Правда, акробатические номера Гарибальдуса  не  обходились
без звукового сопровождения. Бегая по источенным жуками  бамбуковым  стенам,
он довольно громко топал и притом стряхивал на  нас  облака  белой  пыли.  А
когда мы ложились спать, Гарибальдус,  сидя  на  потолке,  квакал,  пищал  и
мурлыкал. Да и днем он вел себя отнюдь не  пристойно,  причем  его  визитные
карточки почему-то всегда падали на меня. На первый взгляд случайно,  но  на
самом деле он явно знал, в кого метить. Потому что, если мы с  Лив  менялись
местами, на нее ничего не падало. Только я служил мишенью. Когда же я ударял
кулаком по столу и грозил  затолкать  Гарибальдуса  в  банку  с  эфиром,  он
заливался смехом и мигом исчезал в кровле.
     И еще одно животное скрашивало нам одиночество  -  Пото.  На  Фату-Хиве
этим словом называют кошек, и Пото  в  самом  деле  была  кошкой,  красивой,
молодой дикой кошкой, по-звериному гибкой, с полосатой, как у тигра,  шубкой
и пушистым хвостом. Она не решалась входить в хижину, но  прокрадывалась  на
каменную террасу, охотясь за мышами и ящерицами. Пото стала нашей постоянной
гостьей после того, как Лив однажды поставила для нее мисочку с  выжатой  из
тертого кокосового ореха густой подливой. В первый раз Пото сама  угостилась
подливой, которая была приготовлена нами как приправа к хлебным  плодам.  Мы
увидели кошку из окна, когда она вскочила на стол  под  кухонным  навесом  и
окунула мордочку в миску. С первого взгляда было видно, что кошечка в  жизни
не ела такой вкуснятины. Вылизав миску, Пото удовлетворенно  вытерла  лапкой
морду и стала  игриво  кататься  на  каменной  плите.  Потом,  должно  быть,
услышала какой-то  звук  из  дома,  потому  что  одним  прыжком  скрылась  в
зарослях. Но на другой день из-за каменной кладки снова выглянула любопытная
мордочка. Миска на кухонном столе выглядела очень уж заманчиво... Она  и  на
этот раз была полна подливы, и кошка стала нашей постоянной гостьей.
     Нам удалось почти совсем приручить Пото. На первых порах ее озадачивало
зрелище высоких двуногих лесных жителей, однако со временем она  привыкла  и
подходила к Лив за кокосовым молоком. Но тут наши  полудикие  куры  вздумали
ревновать.
     Из всех кур,  подаренных  нам  первоначально,  только  две  не  одичали
совершенно. Они постоянно приходили к дому за кормом -  крошками  кокосового
ореха. Принадлежность к  женскому  полу  не  мешала  им  вести  себя  весьма
воинственно: выпятив грудь и  взъерошив  перья,  они  важно  расхаживали  по
террасе, по малейшему поводу затевая драку.  Когда  Пото  покусилась  на  их
корм, ее атаковали так яростно, что кошку будто ветром смахнуло с террасы/ и
куры еще долго ее преследовали, хлопая крыльями.
     Надеясь умиротворить этих драчливых особ, мы попросили  Тиоти  принести
им жениха. Но  едва  ослепительно  элегантного  храброго  рыцаря  с  красным
гребнем выпустили на террасу,  как  на  пернатых  вахин  словно  бес  напал.
Заключив перемирие между собой, они свирепо набросились на бедного  петушка,
и он с отчаянным криком бежал в дебри. Позже мы нашли несколько ярких перьев
под дуплистым деревом. Видно, петух прятался, пока не попал в лапы какому-то
хищнику. А мужеподобные куры ходили с еще более гордым видом, чем прежде,  и
чувствовали себя хозяевами на нашей террасе, даже  нам  не  хотели  уступать
дорогу.  Они  явно  стыдились  нести  яйца  около  дома,  делали  это  тайно
где-нибудь в чаще, а насиживать и вовсе не помышляли.
     Стоило удалиться курам, как Пото возвращалась  за  кокосовой  подливой.
Если куры пролетали над  нашей  крышей  с  таким  шумом,  словно  по  склону
катилась лавина, то  Пото  двигалась  бесшумно,  как  облачко.  Однажды  она
представила нам своего кавалера, которому мы дали имя Пантера.  Кавалер  был
примерно одного возраста с Пото, но с рыжеватой шубкой и более робкий.  Пото
завела Пантеру на расчищенную террасу  и  направилась  на  кухню,  движением
головы призывая его следовать за ней. Но Пантера жался к кустам и не решался
приблизиться. Что ж, стой и смотри, как подруга уписывает кокосовые  сливки,
когда кур нет дома...
     Только животные и навещали нас в это время. Деревья перед окном  кишели
птицами, а в один прекрасный день с гор спустилась  длиннохвостая  кобыла  с
жеребенком. Некоторое время они гостили на нашем участке, однако  вели  себя
робко, точно газели. Но больше  всего  поразило  нас  появление  здоровенных
крабов. Это на нашей-то прогалине, в нескольких километрах от моря!  Заползи
в хижину омар или появись в  воздухе  над  крышей  летучая  рыба,  мы  и  то
удивились бы меньше. Это не были хорошо известные на южных атоллах пальмовые
воры. Вообще какой-то совсем незнакомый нам  вид,  и  мы  поймали  несколько
экземпляров для университетского музея в Осло. После этого случая мы  больше
прежнего воспринимали свою хижину как этакий Ноев ковчег среди потоков грязи
и воды.
     И все-таки комары оказались нашим злейшим врагом. Без рубашек и  шортов
лучше было не выходить за дверь, а ноги с припарками мы защищали мешками,  в
которых до тех пор хранились под койкой  черепа.  Стоило  открыть  дверь,  и
полчища маленьких писклявых чертенят устремлялись  к  нам,  словно  железные
опилки к магниту. И не отбиться от них, одно спасение  -  снова  укрыться  в
доме. Тогда комары облепляли кисею на окне, надеясь проникнуть внутрь. Сдуру
просовывали  хоботки  в  ячею,  а  длинные  ноги  расставляли  -  разве  так
пролезешь! Случалось иногда, что порыв ветра все-таки помогал им  проскочить
внутрь. Пока мы бодрствовали, с несколькими десятками таких незваных  гостей
еще можно было справиться. Когда же ложились спать, на всякий  случай  опять
воздвигали оборонительный бастион в виде кисеи над нарами: на  что  противны
дневные комары, а ночные - куда хуже. Они представля