сов. Благосостояние в долине Папеноо измерялось
иначе, чем у нас, не наличным имуществом, а душевным комфортом. У моих новых
друзей я увидел то, о чем читал раньше: в Полинезии, если  хочешь  доставить
радость себе и завоевать уважение других, делись, не скупясь,  материальными
благами, которыми ты располагаешь. Просто удивительно, как мало  полинезийцы
дорожили личной собственностью.
     Терииероо был не только чудесным человеком, но и превосходным оратором.
Во время празднеств он вставал  во  весь  свой  могучий  рост  и  произносил
великолепные речи на французском и полинезийском  языках.  А  для  меня  он,
знаток практических сторон зоологии и этнографии, о которых я не мог  узнать
из книг, стал к тому же новым  учителем.  Настоящий  полинезиец,  каких  уже
тогда  оставалось  совсем  мало,  Терииероо  в  отличие  от   многих   своих
соотечественников гордился  древней  культурой  предков.  Он  вовсе  не  был
склонен считать, что новый, европейский образ жизни принес  островам  только
благо. И наш замысел пожить так, как жили  первобытные  люди,  тотчас  увлек
вождя. Ударив по  столу  ладонью,  он  объявил  жене,  что,  честное  слово,
отправился бы с нами на Маркизы, будь он помоложе. Эти острова под экватором
- совершенно особенный мир. Один его друг побывал  там.  До  ста  орехов  на
одной кокосовой пальме! В долинах - обилие диких плодов, особенно  на  самом
южном острове, Фату-Хиве. В лесах сколько угодно апельсинов, не то,  что  на
Таити, где за ними надо лезть в горы. Даже
     феи - любимые красные бананы Терииероо - там растут внизу,  в  долинах.
На Таити только опытные скалолазы,  у  которых  пальцы  ног  цепкие,  как  у
обезьян, собирают феи на  крутых  горных  склонах  и  продают  на  базаре  в
Папеэте. И европейская бурая крыса еще не добралась до Маркизских  островов,
там нет надобности обивать пальмовые стволы жестью, чтобы уберечь  орехи  от
этой новой нечисти. Вождь не сомневался, что на  Маркизах  по-прежнему  жили
так, как некогда на Таити. Ведь и здесь в  прошлом  феи  и  другие,  ставшие
редкостью, разновидности бананов росли в  долинах.  Теперь  бесполезно  даже
пробовать их сажать - тотчас гибнут от болезни.
     За едой Терииероо  и  Фауфау  молчали.  Как  и  дети,  участвовавшие  в
трапезах.  Приличия  требовали  наслаждаться  пищей  и  не   мешать   другим
болтовней.  Рыгнуть  раз-другой  после  еды  не   только   полезно,   но   и
позволительно,  чтобы  выразить  свое  удовольствие.   А   потом   можно   и
побеседовать.
     В первый день все  пользовались  вилками  и  ложками.  Но  когда  вождь
услышал про наш замысел, вилки и ложки убрали, и  он  показал  свои  пальцы.
Чистые. Этикет предписывал мыть руки перед едой.  Тремя  пальцами  Терииероо
отломил  кусок  печеного  плода  хлебного  дерева,  окунул  в  густой  белый
кокосовый соус, отправил в рот и размял языком.  И  объяснил,  что  вот  так
положено наслаждаться вкусом изысканного блюда. Дескать, вы,  европейцы,  до
того привыкли металл в рот совать, что уже и не  замечаете,  как  портите  и
перебиваете вкус еды. Следом за ним и мы принялись есть  пальцами  и  начали
склоняться к  мнению,  что  совать  в  рот  холодное  железо  в  самом  деле
варварство.
     Пока моя  невеста,  обливаясь  потом,  шуровала  ветками  и  сучьями  в
открытой земляной печи Фауфау, учась делать съедобными и лакомыми невкусные,
подчас даже несъедобные полинезийские плоды и корнеплоды, вождь  водил  меня
вверх по  реке  и  вдоль  берега  моря  и  показывал,  где  происходит  сбор
продуктов. В реке -  речные  раки,  в  лагуне  -  множество  всякой  рыбы  и
ракообразных, каракатицы и прочие живописные твари, которых можно было  бить
копьем,  ловить  сетью,  на  крючок  или  просто  руками.  Съедобные   корни
опознавались по торчащим над землей листьям. Не все, что манило взгляд, было
полезно для желудка. Попадались ядовитые  рыбы,  корни,  плоды.  Мясо  акулы
невкусное, а то и вредное из-за мочевины, но нарежь его и вымочи в воде -  и
на другой день получится отменное блюдо. Для  приготовления  рыбы  и  прочих
продуктов моря не обязательно было разводить огонь, достаточно  нарезать  их
мелкими кубиками и залить на ночь  лимонным  соком.  Красные  горные  бананы
сырыми не ели. И плоды хлебного дерева тоже, разве что закопать их в землю и
дать перебродить. Опасный  корень  -  маниок,  его  полагалось  искрошить  и
отфильтровать яд. Чтобы развести огонь трением, лучше всего взять два  сухих
сучка гибискуса, один заточить наподобие карандаша  и  долго  тереть  им  по
желобку второго, расщепленного вдоль.
     Терииероо считал,  что  мы  спокойно  можем  отказаться  от  всех  благ
цивилизации; только два предмета даже  он  считал  необходимыми:  котелок  и
длинный  нож  -  мачете.  Без  котелка  многие  из  продуктов   леса   будут
несъедобными для современного  человека,  а  без  ножа  мы  не  сможем  даже
заострить кол, который нужен,  чтобы  содрать  с  кокосового  ореха  толстую
защитную кожуру.
     На камнях в  реке  сидели  улитки  в  колючих  раковинах,  напоминающие
маленьких морских ежей. Нам  объяснили,  что  на  них  лучше  не  наступать,
особенно европейцам, у которых подошвы ног совсем тонкие - не то что у наших
полинезийских друзей, снабженных от природы толстой кожаной  подошвой.  И  я
внимательно смотрел под ноги, когда однажды утром  отправился  на  речку  за
раками. Может быть, у другого берега  больше  раков?  Проверю...  Посередине
река была довольно глубокая, и течение быстрое, дно не разглядеть. Ой! Я  со
всего маху наступил на колючую улитку и  потерял  равновесие.  Стремнина  не
давала подняться на ноги, и бурное течение увлекло меня к устью. Даже  самый
посредственный пловец справился бы с течением, да только я не принадлежал  к
их числу. К моему величайшему стыду, я вообще не умел плавать. В  детстве  я
однажды бултыхнулся в воду с пристани и попал  в  водоворот  под  скалой;  в
другой раз зимой пошел ко дну, прыгнув на льдину среди широкой проруби,  где
рабочие отцовой пивоварни заготавливали лед  для  холодильника.  После  этих
приключений я боялся глубоководья. Меня невозможно было убедить, что я  буду
держаться на воде, если научусь правильно двигать руками и ногами.
     И вот теперь, под пальмами Таити, я снова во власти воды... Барахтаюсь,
хватаю ртом воздух, размахиваю руками, а течение несет  меня,  словно  мешок
картошки, прямо к яростному прибою, который буйными  каскадами  обрушивается
на гальку, как будто тысячи танков наступают на берег с моря.  Все  ближе  и
ближе оглушительная канонада, ревущий накат,  рокот  перекатываемой  гальки.
Там я живо превращусь  в  фарш...  Быстрее  соображай!  Не  позволяй  панике
парализовать тебя - думай! Овладел собой? Так, спокойно.  Размеренно  двигая
руками, я поплыл. Я ведь  знал,  как  надо  плыть,  просто  никогда  еще  не
пробовал.  Легко  выбрался  из  стремнины  на  берег,   предоставив   гальке
скрежетать зубами в белой от пены, разинутой пасти моря. Долго  стоял  я  на
траве  и  смотрел  на  беснующиеся  волны,  от  гнева  которых  сумел  уйти.
Тропическое солнце обжигало кожу.  Я  прошел  вверх  по  реке,  нашел  тихую
заводь, нырнул и поплыл по кругу, словно лягушка. Появился  Терииероо,  тоже
нырнул и стал рассекать воду кролем. Здорово!  Я  не  сказал  ему,  что  еще
никогда в жизни не плавал.
     Вес Терииероо не позволял ему самолично показать мне,  как  полинезийцы
взбираются на кокосовую пальму. Зато его  внук  Биарне,  названный  в  честь
старого друга вождя, уперся в ствол руками и ногами, выгнул  спину  дугой  и
пошел вверх так же легко, как я шагал бы по столбу,  положенному  на  землю.
Вспомнив, как мы, ребята, взбирались на гладкий ствол сосны, я обнял  пальму
и полез в лучшем скандинавском стиле, прижимаясь к  дереву  грудью.  К  моей
радости, оказалось, что лезть на кокосовую пальму легче, чем на сосну  -  до
самой  кроны,  напоминающей  папоротник,  ствол  окружала  частая  и  мелкая
кольцевая насечка. Добравшись до верха, я гордо помахал рукой моим друзьям и
попытался сорвать кокосовый орех. Куда там! Плодоножка тугая, словно кожаный
ремень. Я быстро запыхался и почувствовал, что пора слезать. Не тут-то было,
острые кромки насечек были обращены вверх. Курам на смех:  вишу  на  макушке
пальмы и не знаю, как спуститься... Я  отчаянно  цеплялся  за  голый  ствол.
Попробовал выгнуть спину  на  полинезийский  лад,  но  едва  не  сорвался  и
поспешил обнять  пальму  на  скандинавский  лад.  Что  делать?  Окончательно
выбившись из сил, я подчинился закону тяготения  и  ракетой  скатился  вниз.
Ощущение того, что часть моей кожи осталась  на  стволе,  заглушило  боль  в
седалище. Словно по мне сперва  прошлись  спереди  наждаком  и  рашпилем,  а
напоследок врезали кулаком сзади. К тому же Терииероо  увидел,  что  у  меня
наполовину оторван ноготь на большом пальце ноги.  Взял  клещи,  вложил  все
свои сто тридцать килограммов в мощный рывок и избавил меня от ногтя.
     Прошло две недели, прежде чем я научился правильно влезать на небольшие
пальмы и, держась за ствол, преодолевать упорное  сопротивление  плодоножки,
соединяющей орех  с  пальмой.  А  ведь  еще  надо  было  следить,  чтобы  не
растревожить какое-нибудь осиное гнездо или огромных тысяченожек.
     Гордостью Папеноо была автомашина Терииероо. Машины, тогда вообще  были
редкостью на острове, и у нас подчас уходило больше  времени  на  то,  чтобы
крутить ручку, копаться в моторе и толкать  злосчастный  экипаж,  чем  дойти
пешком до Папеэте. Но Терииероо, который легко отмерял десятки километров по
горам, предпочитал ездить в Папеэте на своем  автомобиле.  Понять  его  было
нетрудно, и мы присоединялись к нему. Бродить по лесам и холмам Папеноо было
сплошным удовольствием, ведь там мы обходились легким пареу, и теплый воздух
только  ласкал  кожу.  А  для  поездки  в  город  полагалось  одеваться   на
цивилизованный лад. В белом костюме  Терииероо  с  лихо  закрученными  усами
напоминал банкира начала века.  Страшными  словами  поносил  вождь  огромные
теннисные туфли, которые нещадно жали его растопыренные пальцы, а галстук он
повязывал с видом висельника, который сам себе  надевает  петлю  на  шею.  Я
никак не мог удовлетворительно объяснить ему,  в  чем  смысл  этого  давнего
изобретения. Превратившись из веселых полинезийцев в серьезных граждан этого
французского филиала моего собственного  мира,  мы  крутили,  и  толкали,  и
тряслись пятнадцать километров, отделявших нас от улочек Папеэте.
     У Терииероо были дела в колониальной администрации; мы с Лив бродили по
улицам в толпе торопливых китайцев. На пути к живописному рыбному рынку  нам
однажды  встретился  Ларсен.  Ларсен  из  Норвегии.  Худощавый   человек   в
соломенной шляпе и полосатых шортах подошел и сказал, что по акценту узнал в
нас земляков. Мы как раз мобилизовали все наше школьное знание  французского
языка, пытаясь побольше выведать о представителях  фауны,  выставленных  для
продажи тем, кто пришел не просто полюбоваться  красочным  зрелищем.  Ларсен
представился: в прошлом учитель, теперь один из здешних  старожилов.  Мы  не
против встретиться сегодня вечером с его друзьями дома у него, за городом  в
Фаутауа?
     Мы пришли  и  познакомились  с  Калле  Свенссоном  из  Швеции  и  Чарли
Хэллигеном из Англии. Сидя на самодельных скамейках  за  столом  на  террасе
Ларсена, мы угощались пивом при  свете  керосиновой  лампы,  который  озарял
ближайшие растения тропического сада.
     - Ну и как вам нравится Таити? - прозвучал первый вопрос.
     - Природа нравится. Мы даже не представляли себе, что может быть  такая
красота.
     - Одной красотой не проживешь. Кстати, в Швеции тоже красиво, - заметил
Свенссон, вылавливая из кружки большого мотылька.
     - Не так,  как  здесь,  -  возразил  я,  указывая  кивком  на  огромные
банановые листья, которые поглаживали темное звездное небо.
     Луна освещала тяжелые зеленые гроздья. Теплый воздух был напоен густыми
запахами. Плодородие. Цветение. Красота.
     - Конечно, после стольких лет разлуки вам все на родине  представляется
краше, чем есть на самом деле, - продолжал я.  -  Вы  уже  не  воспринимаете
здешнюю сказочную природу. А мы только что расстались с туманами  бесснежной
зимы, можем сравнить свежие впечатления.
     Мы с Лив принялись перечислять повседневные проблемы нашей родины. И до
чего  же  все  великолепно  здесь,  на  Тайги!  Нам  хотелось,   чтобы   они
по-настоящему осознали, как им  хорошо  тут,  в  островном  раю,  о  котором
мечтает весь мир.
     Но плечистый Свенссон стоял на своем. Его тянуло домой. Домой в Швецию,
вместе с женой-таитянкой  и  детьми.  Пока  они  еще  не  испорчены  местной
безнравственностью. Напрасно мы пытались разрушить его иллюзии.
     - Вы здесь новичок, - добавил он. - Погодите с месяц, сами увидите.  Вы
ослеплены, как все новички. Таити - потерянный рай.
     Хэллиген опустошил свою кружку. У маленького,  тихого,  немногословного
англичанина тоже наболело.
     - Рай обретает тот, - спокойно  произнес  он,  -  кто  возвращается  на
родину.
     Он уже двадцать лет жил на Таити.
     - А вы откуда родом? - удивился я.
     Хэллиген родился в Лондоне. В Лондоне!
     - Вот-вот, - восторженно подхватил Ларсен. - Вы только  подумайте  -  в
Норвегии растет крыжовник.
     Крыжовник? Я опешил. Он  серьезно?  Толкует  о  крыжовнике  здесь,  где
деревья гнутся от тропических плодов. Я показал  на  его  одичалый  сад.  На
каждом дереве, на каждом  кустике  -  экзотические  фрукты  или  цветы.  Вон
лимонное дерево, а совсем рядом с моим  локтем  свет  лампы  озарял  красные
кофейные ягоды.
     - Куда им до крыжовника. Только подумать: стоишь в саду и  не  сходя  с
места ешь крыжовник до отвала!
     Бывший учитель из Мосса сдвинул шляпу на затылок, и лампа  озарила  его
мечтательное лицо.
     - Но ведь вы побывали на Таити еще до того, как  приехали  насовсем,  -
заметил я. - Почему же вы вернулись сюда, если вам здесь не нравится?
     - Молодой человек, - сказал Ларсен, - тогда Таити был  совсем  не  тот,
что сегодня. Каких-нибудь четыре года назад  белый  еще  что-то  представлял
собой на острове. Теперь все переменилось. Островитяне смеются над  нами  за
нашей спиной. Я-то понимаю язык и слышу, как они прохаживаются на наш  счет.
Все эти восторженные туристы, эта реклама, которая расхваливает Южные  моря,
избаловали их, они зазнались. Каждый, кто приезжает на Таити, пишет книгу  о
своем путешествии. Чтобы книгу покупали, в ней непременно  надо  расписывать
рай. А иначе кто станет ее читать? Людям нужна романтика, чтобы  было,  куда
уноситься в мечтах. Таити - воплощение такой романтики.  Полинезию  положено
преподносить американцам и европейцам  такой,  какой  она  была  во  времена
капитана Кука. Мы занимаемся  самообманом  и  снабжаем  гавайскими  гитарами
народ, который до прихода европейцев вообще не знал  струнных  инструментов,
привозим цветастые набедренные повязки из Франции и лубяные юбочки  из  США.
Сочиняем чувствительные песенки для островитян, чтобы  они  исполняли  их  в
бамбуковом кинотеатре Папеэте для искателей рая. Таити обязан  прикидываться
примитивным, чтобы привлекать туристов, чтобы  книги  находили  сбыт,  чтобы
удовлетворять посетителей кино. И чтобы нас не мучила совесть  при  мысли  о
том, что сделали европейцы со здешними островами.
     Наступила тишина. Я  понимал,  что  слова  трех  старожилов  не  пустая
болтовня.
     Терииероо  заехал  за  нами,  и  мы  покатили  в  Папеноо,  обуреваемые
смешанными чувствами. Вид ночного Таити с пальмами, с огромными листьями  на
фоне светлой лагуны был прекрасен, как всегда, но нам казалось, что мы сидим
в театре, где оперные декорации оставили на сцене,  чтобы  использовать  для
эстрадного представления...
     У нас отлегло от души, когда мы вернулись в бунгало Терииероо.  Папеноо
резко отличался от Папеэте. Конечно, со времен капитана Кука и тут наступили
перемены, однако мало что изменилось после Крэпелиена и Поля Гогена.  Дом-то
европейский, зато атмосфера полинезийская. Смесь, но смесь без  подделок,  а
хорошая или дурная, это уже другой вопрос. На всем Таити мы нигде не  видели
старинных построек. Ни одной кровли из пальмовых  листьев.  Все  дома,  даже
самые маленькие и  бедные,  -  из  дорогих  привозных  досок,  с  крышей  из
рифленого железа. Терииероо ворчал, считая, что старые дома  из  бревен  или
бамбука, крытые плетенкой из  пальмовых  листьев,  куда  лучше  подходили  к
здешнему климату. Никаких расходов, надежная защита от  дождя,  прохладно  и
уютно. Деревянный дом Терииероо был таким же неприглядным, как остальные,  и
духотища в нем такая же. Днем тропическое  солнце  накаляло  железную  крышу
так, что мы чувствовали себя вареными, а ночью нас будила  барабанная  дробь
дождя. И что это вождю вздумалось строить себе такое жилье, если  он  знает,
насколько лучше старые таитянские постройки?  Терииероо  только  улыбался  в
ответ. Разве может он допустить, чтобы люди говорили: вот, дескать,  человек
живет дикарем на цивилизованном Таити.
     Тогда я не подозревал, что через десять лет вернусь на Таити вместе  со
своими товарищами по экспедиции "Кон-Тики".  К  тому  времени  один  богатый
американский  искатель  рая  выстроил  себе  на  острове  огромный,   крытый
пальмовыми листьями бамбуковый дворец в голливудском духе, который  приводил
в восторг всех туристов. Романтически настроенные иностранные  поселенцы,  а
также некоторые владельцы ресторанов и мотелей последовали его примеру,  так
что желтые бамбуковые стены под косматыми лиственными крышами перестали быть
уникальным зрелищем. Еще через десять лет я попал на  Таити  в  третий  раз,
теперь уже вместе с археологами, которых привлек  к  раскопкам  в  Восточной
Полинезии. И увидел, что сами полинезийцы тоже  начали  строить  красивые  и
здоровые дома из бамбука и пальмовых листьев. Не совсем такие, какие  застал
капитан Кук, но намного лучше дощатых сараев  с  железной  кровлей,  которые
успели выйти из  моды.  Современные  посланцы  Голливуда  помогли  окольными
путями вернуть Таити исконную архитектуру, тесно связанную с природой.
     Месяц гостили мы в доме Терииероо. Наконец стало известно, что  капитан
Брандер на шхуне "Тереора" собирается плыть на далекие  Маркизские  острова.
Взяв ручку, Терииероо написал послание мсье Пакеекее, маркизскому  уроженцу,
который учился в протестантской миссии  на  Таити  и  здесь  познакомился  с
вождем.
     Религия всегда играла важнейшую роль  в  жизни  полинезийцев.  Храмовые
сооружения и прочие культовые постройки, жрецы,  ритуалы,  табу  -  все  это
исстари занимало центральное место в каждой  полинезийской  общине,  поэтому
европейским миссионерам не стоило труда заменить поклонение старым  незримым
богам новому незримому богу, лишь бы сохранялись  привычные  для  островитян
категории:  священники,  ритуалы,   места   религиозных   собраний.   Многие
миссионеры ликовали, видя, как легко  обратить  полинезийцев  в  свою  веру.
Ликовали,  но  и  тревожились:  ведь  кто   поручится,   что   представитель
какой-нибудь  конкурирующей  веры  с  такой  же   легкостью   не   привлечет
новообращенных на свою сторону...
     По воскресеньям семейство Терииероо посещало  расположенную  поблизости
от дома протестантскую церковь. Супруга  вождя,  Фауфау,  проследила,  чтобы
Лив, идя в божий храм, надевала надлежащую шляпу. Это была огромная плетеная
конструкция, которая под тяжестью давивших на поля гирлянд из раковин упорно
сползала на нос Лив. Вместе  с  тремя  поколениями  семейства  Терииероо  мы
выходили на дорогу. Получалось целое шествие: впереди - вождь и  я  в  белых
костюмах и тапочках, за нами - наши  вахины  в  огромных  шляпах  и  широких
таитянских платьях до земли.
     Пели в церкви - как и всюду в  Полинезии  -  великолепно.  Ради  одного
пения стоило туда ходить. К тому же церковь б