Тур Хейердал
        Фату-Хива


                             Возврат к природе

----------------------------------------------------------------------------
     М., "Мысль" 1980
     Thor Heyerdahl
     FATU-HIVA
     Back to Nature
     NEW YORK, 1975
     Перевод Л. Жданова
     Послесловие кандидата исторических наук В. Бахты
     OCR Бычков М.Н. mailto:bmn@lib.ru
----------------------------------------------------------------------------


                            Прощай, цивилизация

     Возврат к природе? Прощай, цивилизация? Одно дело -  мечтать  об  этом,
совсем другое - осуществить мечту. Я сделал  попытку  вернуться  к  природе.
Разбил часы о камень, перестал стричься и бриться. Лазил за пищей на пальмы.
Оборвал все нити, которые связывали меня с современным миром. Решил  босиком
и с пустыми руками обосноваться в дебрях, слиться воедино с природой.
     Сегодня меня прозвали бы "хиппи" -  волосы  ниже  плеч,  усы  видно  со
спины. Я  бежал  от  бюрократии,  техники,  от  железной  хватки  двадцатого
столетия.  Единственная  одежда,  когда  я  вообще  был  одет,  -  цветастая
набедренная повязка; жилище -  сплетенная  из  золотистого  бамбука  хижина.
Деньги не нужны, ведь у меня не было расходов:  я  возвратился  в  мир,  где
звери и  босоногие  люди  могли  сами  добывать  себе  все  необходимое,  не
задумываясь о завтрашнем дне.
     Чем не мечта хиппи? Путешествие  в  другой,  совсем  другой  мир...  Но
путешествие без наркотиков. Реальное,  настоящее,  тщательно  продуманное  и
подготовленное.
     И начал я готовиться к этому отчаянному предприятию еще в школе.  Тогда
я жил в увитом плющом беленьком  доме,  в  маленьком  городке  у  выхода  из
Ослофьорда. Ни тебе смога, ни загрязнения. Никакого стресса - ничего такого,
что побуждало бы человека к бегству. Никаких хиппи. Самые большие  здания  в
городе - деревянная  церковь  да  принадлежащая  отцу  кирпичная  пивоварня.
Воздух чистый, речка прозрачная. В лесу спокойно можно пить из любого ручья.
     В гавани тоже вода как стеклышко. Мальчишки любили посидеть с  удочками
на пристани, глядя на стайки рыбешек, которые  подходили  понюхать  насадку.
Видны камни и водоросли на дне. А поодаль стояли суда  китобойной  флотилии.
Они привозили домой тысячи тонн жира, добытого далеко на юге,  где  в  морях
еще ходило несметное множество китов-великанов. Китобойный  промысел,  вывоз
леса - маленький Ларвик процветал.
     Между тем назревали перемены. Современная техника  настолько  облегчила
бой китов, что промысловики загребали большие деньги. Пришло время  подумать
об осторожности. Океан казался безбрежным, ни начала у него, ни  конца,  оба
полюса окружил... Но ведь и люди всюду проникли. Не выйдет ли так, что чело-
век с его техникой истребит всех китов? Нет, не может быть.  Ведь  мир  кита
безбрежен. Голубой океан так же бесконечен, как голубое небо, они  сливаются
и вместе составляют частицу безграничного мироздания.
     Взрослые как раз начали всерьез осваивать необозримый воздушный  океан.
На глазах мальчишек сказка становилась былью. Люди взмывали в небо с  земли,
будто ведьма на помеле или волшебник на  ковре-самолете.  Вместе  с  другими
ребятишками я карабкался по черепице на самый конец крыши, чтобы покричать и
помахать руками,  когда  ветер  доносил  рокот  самолета,  крохотной  точкой
парившего на краю неба. И мы дружно бросались к забору, чтобы посмотреть  на
первого шофера, который отважился подняться на своей машине по крутой улочке
до самого нашего дома. Вот здорово! Только запах противный, совсем не такой,
как от лошади.
     На мощеных улицах Ларвика  по-прежнему  мерно  цокали  копыта,  гремели
железные ободья. А зимой и вовсе кругом бело и  тихо;  правда,  к  перезвону
бубенцов  иногда   примешивались   автомобильные   гудки.   Утром   отец   с
удовольствием шел пешком в контору, после работы с наслаждением шагал домой,
где его ждал мирный обед в кругу семьи и долгий послеобеденный сон.  Никакой
гонки, люди носили большие карманные часы, на них цифру  от  цифры  отделяли
широкие просветы.
     Вечерами мы с отцом часто ходили на  пристань  посмотреть,  какой  улов
взяли рыбаки. Полные ящики омаров, крабов,  креветок,  всевозможной  рыбы  -
живность  ползала,  корчилась,  билась,  распространяя  запах  водорослей  и
соленого  моря.  Доставят  тебе  на  дом  свежий  улов  -  язык  проглотишь.
Замороженную рыбу гурманы не признавали.
     Из  двух  высоких  окон  моей  спальни  на  втором   этаже   открывался
великолепный вид на фьорд и  спускающийся  уступами  город.  Сквозь  деревья
просвечивали белые стены и красные крыши, на задних дворах горланили петухи.
В противоположной стороне - невысокие лесистые пригорки, зеленые дали, ель и
сосна, дуб и береза и даже  единственная  в  стране  большая  буковая  роща.
Соскочил с  кровати  -  и  к  окну.  Зимой  одно  окно  на  ночь  оставалось
приоткрытым, и я спешил  юркнуть  под  теплую  перину,  ограничившись  одним
взглядом на мерцающие  фонари  и  летучие  снежинки.  Летом  оба  окна  были
распахнуты, и, когда взрослые думали, что я давно  сплю,  на  самом  деле  я
сидел и грезил на подоконнике. Услышу далекий  звук  рынды  на  отчаливающем
судне - и стремглав к окну! Мысли уносили меня вслед за пароходом  к  выходу
из фьорда, дальше, дальше,  в  сказочные  тропические  края  где-то  там  за
скалами, которые были словно ворота  в  открытое  море.  За  этими  воротами
простирался огромный, необозримый мир, еще не до конца изведанный людьми.
     Да, многое еще оставалось неизвестным. Амундсен дошел до Южного  полюса
незадолго до моего рождения; теперь  он  участвовал  в  соревновании  -  кто
первым достигнет Северного полюса на  самолете:  ведь  плавание  Нансена  на
"Фраме" через Северный Ледовитый океан показало, что макушка  нашей  планеты
покрыта дрейфующими льдами.  Другие  экспедиции,  в  более  теплых  широтах,
передвигались пешком, как во времена Кортеса и Писарро, стирая белые пятна с
карты мира.
     Спасательные отряды пробивались в таинственные  области  Бразилии,  где
исчез полковник Фосетт, где бродили племена охотников за черепами. Африка  и
Азия были для меня не просто другими континентами, а чужими мирами, там жили
странные люди, они вели себя иначе и думали не так, как мы...
     Какой огромный мир окружал тогда человека! Ребятишки из соседнего  дома
вместе с родителями уехали в США. Америка - не одна неделя пути  за  далекий
горизонт. Их провожали  так,  как  теперь  провожают  астронавтов.  Мы  были
уверены, что никогда больше о них не услышим.
     Путешественникам,  исследователем  -  вот  кем  я  буду!   Проникну   в
неизведанные области нашего неохватного мира пешком, на коне, на верблюде.
     Планета Земля еще не успела заметно убавиться в объеме. Правда, Америка
стала в четыре раза ближе, чем  была  во  времена  Колумба,  но  и  то  путь
немалый. Три дня уходило у нас с родителями  на  то,  чтобы  из  Ларвика  по
узкоколейке и на подводе добраться до нашей горной хижины за  Лиллехаммером.
И я был потрясен, когда друзья показали мне  какую-то  штуку  под  названием
"радио" - квадратный ящик с дырочками; в эти дырочки мы  втыкали  провод  от
наушников и долго спорили, кто из нас  на  самом  деле  слышал  чтото  вроде
далекой музыки.
     Мир вступал в новую эпоху. Мои родители приветствовали ее с гордостью и
радостным предвкушением. Отец уповал на  разум,  дарованный  нам  всевышним.
Мать верила Дарвину и не сомневалась, что человек все время совершенствуется
и сумеет сделать свою планету еще лучше. Мировая война - она  разразилась  в
тот год, когда я родился, - больше никогда не повторится.  Наука  и  техника
помогут людям добиться прочного мира, и жизнь станет идеальной.
     Я разделял пламенную любовь отца к природе и страстное увлечение матери
зоологией и "примитивными" племенами, однако не понимал, почему родители так
восхищаются стремлением современного человека порвать все  узы,  связывающие
его с природой. От чего бежать?  Или  люди  испугались  обезьяньего  предка,
которого нарисовал им Дарвин? Всякое изменение мира вчерашнего, в чем бы оно
ни  заключалось,  взрослые  приветствовали  и  называли   "прогрессом".   Но
"прогресс"  означал  отрыв  от   природы.   Взрослые   настолько   увлеклись
изобретениями и преобразованиями, что жали на всю катушку, не задумываясь, к
чему это может привести. Видимая цель - мир, преобразованный  человеком.  Но
кто главный архитектор? В моей стране я его не видел.  Король  английский  и
президент американский тоже не подходили к этой роли.  Каждый  изобретатель,
каждый  промышленник,  кому  только  хотелось  участвовать  в  строительстве
будущего мира, совал кирпич или шестеренку куда и как  попало,  предоставляя
следующему поколению судить о результатах.
     В школе нам рассказывали про человеческий мозг. Дескать,  к  двенадцати
годам  заканчивается  его  формирование.  А  с  нами  и  в  шестнадцать  лет
обращались так, словно у нас только половина мозга. Как будто  рассчитывали,
что шестнадцатилетние станут лучше думать после того, как их свежие мозговые
извилины пропустят через образовательную машину и напичкают до краев старыми
догмами. Но ведь мы должны думать теперь. Должны уже теперь  составить  себе
представление о том, что происходит на  свете,  не  то  придется  нам  слепо
подчиняться и занимать отведенные нам места в поезде  взрослых,  поезде  без
машиниста.
     Школа заведомо мошенничала, толкуя о развитии и прогрессе. Нам внушали,
что после Эдема шел сплошной, непрерывный  прогресс.  В  моем  представлении
учителя балансировали на канате, держа в  одной  руке  Библию,  в  другой  -
Науку. И ухитрялись уйти так далеко, что не видно, - и не поймешь, добрались
они до конца каната или  нет.  Нам  говорили,  что  Бог  сотворил  человека.
Дескать, Дарвин уточнил, как это происходило. Сперва были созданы  обезьяны.
Еще нам говорили, что Бог сотворил мир со всеми живущими в  нем  тварями  за
шесть дней. Дарвин считал, что на это ушло гораздо больше времени, но  разве
не сказано в библии, что для Бога один день равен тысяче лет  и  тысяча  лет
что один день. И ведь Эйнштейн установил, что время  -  вещь  относительная.
Так что тут у взрослых не было расхождения.  К  тому  же  естествоиспытатели
соглашались с тем, что более двух тысяч лет назад писал автор  Первой  книги
Моисея: жизнь зародилась не на суше, а  в  море.  Лишь  после  того,  как  в
соленом океане развелись полчища рыб и гигантских зверей,  после  того,  как
воздух наполнился летающими тварями, на суше закопошились всякие ползучие  и
иные животные.  Современные  исследователи  подтверждали  вывод  неизвестных
древних мудрецов о такой именно последовательности, подтверждали и  то,  что
человек последним явился в мир,  где  уже  были  сотворены  все  растения  и
животные. Конструкция действовала полным ходом  еще  до  того,  как  человек
получил  готовенькие  легкие,  сердце,  органы  чувств  и   мозг   и   начал
размножаться.
     В сложной структуре Эдема все было совершенно. В этом  наука  и  библия
тоже сходились. Бог был вполне доволен своим творением.  Настолько  доволен,
что перестал творить и предался отдыху на седьмой день, между тем  как  люди
бродили нагишом в райском  саду.  Нагишом,  но  всем  обеспеченные,  подобно
всяким растениям и тварям.
     Библия говорила, что Бог был милостив и не хотел, чтобы сотворенный  им
род человеческий голодал. Наука утверждала, что человек не выделился  бы  из
животного царства, если бы природа не благоволила ему, не наделила его щедро
всем необходимым.
     Но на этом  единогласие  взрослых  кончалось.  Дальше  учителя  как  бы
пропадали  вдали.  Дальше  начинался  конфликт.  Конфликт  между  творцом  и
творением,  между   правой   и   левой   рукой   балансирующих   на   канате
преподавателей. Бог-то был доволен своим произведением, а вот человек - нет.
Бог не сомневался, что  даровал  человеку  совершенную  среду,  земной  рай.
Человек не соглашался с этим. Бог предался  отдыху  -  человек  принялся  за
работу. Человек стремился к прогрессу. Эдем его не устраивал.
     Люди тоже трудились шесть дней, а на седьмой  отдыхали,  чтобы  угодить
Богу. Правда,  они  спорили  между  собой,  какой  день  отводить  отдыху  -
воскресенье, субботу или пятницу. Но и христиане, и иудеи, и  мусульмане  на
восьмой день снова принимались за дело, усердно продолжали  совершенствовать
мир. Так шло сотни, тысячи лет. Пока Бог  отдыхал,  люди  изобрели  тачку  и
автомобиль. До динамита Бог тоже сам не додумался. Уразумел ли творец, глядя
на нас, что не так  уж  он  и  всесилен?  Не  раздражало  ли  его,  что  все
сотворенное им мы переделываем на свой лад? Верующие взрослые явно  считали,
что Бог возложил на нас ответственность за судьбы планеты, с  тем  чтобы  мы
строили и рушили, торжествовали и ошибались, радовались и страдали,  всецело
руководствуясь дарованным нам разумом и совестью. Если  верно  сказано,  что
Творец вознаградит нас или покарает в последующей жизни,  смотря  по  нашему
поведению, значит, мы и впрямь не застрахованы от ошибок. Но  вот  что  меня
озадачивало: взрослые твердят, что Бог создал природу,  а  сами  ведут  себя
так, словно им грозит ад, если они не обрубят все узы, связывающие  человека
с  природой.  И  даже  безбожники,  заявляющие,  что  человек  создан  самой
природой, вели себя так, будто видели в природе кровного врага людей.
     К шестнадцати годам мной овладело смятение.  Вера  во  взрослых  начала
колебаться.  Выходит,  они  вовсе  не  умнее  нас,  детей...  Цепляются   за
окостеневшие идеи и ни в чем не согласны друг с другом. Волокут нас за собой
неведомо куда, без ясной цели, лишь бы уйти подальше от  природы.  Давно  ли
бушевала ужасающая война?  А  они  уже  изобретают  новое  оружие,  страшнее
прежнего. Политика, мораль, философия, религия - кругом  разногласия.  Разве
можно спокойно следовать по дорогам жизни за такими проводниками?  Не  лучше
ли поискать более надежную тропу? Я чувствовал себя, будто узник в  тюремном
вагоне - узник, который исподволь готовится соскочить с поезда,  идущего  по
неверному пути.
     ...Начинались тридцатые годы. В то время не было никаких хиппи. Ни один
уважающий себя подросток не вздумал бы бунтовать  против  родителей,  против
школы. И каждый  парень  считал  предельным  унижением  для  себя  в  чем-то
походить на девочку.  Мой  интерес  к  естествознанию  непрерывно  рос.  Мне
открывалась не только красота, но и  замечательная  мудрость  в  конструкции
мира, унаследованного человеком. При  каждой  возможности  я  отправлялся  в
поход - в  лес,  в  горы,  вдоль  фьорда.  Стремление  цивилизации  оторвать
человека от его исконной среды озадачивало меня. Нет,  взрослые  определенно
затеяли что-то безумное...
     Захотелось поделиться со сверстниками  своими  растущими  подозрениями.
Однажды,  после  урока  физкультуры,  задумавшись  в  раздевалке  над  этими
вопросами, я брякнул своему товарищу,  который  натягивал  "рубашку:  -  Эти
машины... Не по душе они мне!
     - В самом деле? - ухмыльнулся он, просунув голову в воротник.
     В его голосе звучала такая издевка, что я был готов провалиться  сквозь
землю. Мои слова только смешили других...  И  я  решил:  больше  об  этом  -
никому.
     Однако нашелся в классе парнишка, с которым явно можно было  поделиться
своими сокровенными мыслями. Рослый, плечистый, такой же любитель бродить по
лесу, как и я. И спорт не был для него всем на свете, он много читал,  писал
стихи, любил погрезить, пофилософствовать. Звали его Арнольд. Мало-помалу  я
открыл ему свои замыслы. Он слушал  с  великим  вниманием.  Я  говорил,  что
задумал порвать с этой средой. Порвать начисто. Хочу  вернуться  к  природе.
Поселюсь где-нибудь в тропиках,  где  можно  питаться  тем,  что  растет  на
деревьях. Не желаю, став взрослым, жить в Европе, где за  каждым  углом  нас
подстерегает катастрофа. Вавилонская башня двадцатого века либо рухнет, либо
родит новую ужасную мировую войну. Лучше убраться отсюда подальше.
     С Арнольдом можно было отвести душу.
     Но как провести мечту в  жизнь?  Нужна  тщательная  подготовка.  Прежде
всего физическая тренировка и закалка, ведь я  никак  не  мог  назвать  себя
крепышом, а  впереди  -  трудные  испытания.  Один  из  моих  друзей,  Эрик,
отчаянный сорвиголова, после средней школы ушел в море. И за два года развил
как раз такую мускулатуру, какая была мне нужна. Эрик тоже не оченьто  верил
в современный прогресс. Он грезил об идеальном обществе в дебрях Африки  или
Мату-Гросу в Бразилии. Я так далеко не  замахивался.  Мне  бы  только  найти
девушку, которая согласилась бы вместе со мной осуществить задуманное.
     Вместе с Эриком и его друзьями я впервые занялся спортом. Мы  бегали  в
лесу, зимой становились на лыжи. В зимние каникулы устраивали походы, какими
тогда в Норвегии  мало  кто  увлекался:  запряжемся  в  сани  с  палаткой  и
продуктами, уйдем на лыжах в горы и неделями ночуем там, вдалеке  от  людей.
Потом мы отказались от палаток, брали с собой только теплые  спальные  мешки
из оленьих шкур и либо зарывались в снег, либо сооружали иглу на эскимосский
лад. Иллюстрированные репортажи о наших приключениях покрывали все  расходы.
Когда я получил здоровенную эскимосскую собаку в подарок от Мартина  Мерена,
который только что пересек на лыжах неизведанный еще массив  Гренландии,  мы
стали забираться в горы дальше прежнего. Казан - так звали пса -  тащил  наш
провиант, и мы с Эриком строили свои иглу на  вершинах  и  ледниках  нагорий
Рондане и Ютюнхеймен. Сидя  на  "крыше  мира",  мы  любовались  упоительными
видами, когда заходило солнце или всходила луна.
     Наряду с книгами по естествознанию и  истории  первобытных  культур  из
обширной библиотеки моей матери такое общение с природой давало мне  больше,
чем школьные учебники. Отметки у  меня  были  средние,  но  я  от  этого  не
страдал. Меня занимало одно: как найти общий язык с  природой?  Как  люди  и
звери в прошлом ладили с породившей нас средой?
     Девушки... Они меня очень интересовали, но знакомиться я стеснялся. Под
давлением родителей я учился  в  школе  танцев,  но  все  равно  воспринимал
девочек как людей другого вида,  не  представлял  себе,  что  с  ними  можно
разговаривать о чем-нибудь серьезном. Тем  не  менее  возврат  к  природе  я
представлял себе только в обществе одного из этих заманчивых созданий.
     По-настоящему жил я лишь во время каникул, когда забирался  куда-нибудь
в дебри. Под голубым небо - сводом выше границы леса я чувствовал себя  куда
увереннее, здесь-то я и решился преступить рубеж между полами - познакомился
с очаровательной загорелой обольстительницей,  которая  тоже  любила  лыжные
походы. Золотоволосая деревенская девушка, дочь местного пристава. Мы  целую
ночь проговорили у камина в горной избушке. Она была вовсе не  против  того,
чтобы, окончив школу, вместе со мной возвратиться к природе.
     И вот окончена школа, она отправилась в столицу, чтобы учиться  дальше.
И тотчас пала жертвой  нравов  большого  города:  губная  помада,  магазины,
развлечения... Сам виноват, разве можно было делать  ставку  на  деревенскую
жительницу! Надо искать среди городских, которым  уже  надоела  цивилизация.
Летним вечером на горной тропе я встретил молодую цыганистую  танцовщицу  из
Национального театра. Общие друзья познакомили нас. Ловля форели... Танцы  у
костра... Как она смотрит на то, чтобы  покинуть  город  и  вместе  со  мной
возвратиться к природе? Согласна! Бурный восторг. Я нашел спутницу! А  через
несколько недель она  начала  поторапливать  меня  -  надо  скорее  покупать
билеты,  ей  не  терпится  стать  королевой  на  каком-нибудь  полинезийском
острове! Как по мановению волшебного жезла, она перестала  существовать  для
меня. Нет, девушки решительно не способны меня понять.
     И тут,