богатство,  словно  бы  принесенное
ветром на ковре-самолете из тучной почвы. Голые скалы Фату-Хивы поднялись со
дна морского и превратились в изобилующий яствами стол. Снующие  в  подлеске
свиньи и ящерицы принимали это как должное. Как и  наши  друзья  в  деревне,
которые сидели и ждали, когда упадут на землю созревшие кокосовые орехи,
     Но нам сегодня все виделось  иначе.  За  пышной  зеленью  мы  угадывали
другой ландшафт, позавчерашний Фату-Хиву. По гребням и ущельям ползли потоки
красной лавы; раскаленная пемза и пепел сыпались  на  текучую  расплавленную
долину; под нашими ногами из бурлящего океана вырастал остров. Маленький ад,
умертвляющий все живое кругом, постепенно угомонился; кипящая лава застыла и
образовала безжизненный фундамент Фату-Хивы. Пока ваятели  самой  природы  -
прибой и ручьи -  терпеливо  придавали  острову  его  нынешний  облик,  пока
человек  еще  спал  в  хромосомах  своих  примитивных  предшественников,  на
Фату-Хиву прибыли первые крохотные поселенцы, влекомые течениями  и  ветром,
оснащенные хромосомами, которые позволили им обзавестись  корнями,  ртами  и
прочими  органами  для  того,  чтобы  сверлить,  переваривать   и   удобрять
стерильный грунт. Мельчайших семян и яичек от червей и  насекомых  оказалось
достаточно, чтобы создать толстый плодоносный ковер, по которому  мы  теперь
ступали, да еще украсить его мхами, травой, папоротником, кустами и могучими
деревьями - всем, что нас окружало.
     Дойдя до своей старой знакомой реки, мы сели на большой гладкий камень,
чтобы  полюбоваться  текущей  водой,  послушать  звучавшую  тут  и  без  нас
мелодичную музыку.  Единственными  зрителями,  кроме  нас,  были  вьюрки  на
мшистом стволе, которые явно подстроили  свои  музыкальные  инструменты  под
голос потока. В месте брода река текла так же  стремительно,  как  во  время
ливней перед нашим отъездом. Мягкая земля пропиталась влагой. Рядом  с  моей
ногой торчал гриб - чистый и белый,  словно  опрокинутое  блюдце.  Несколько
дней назад его, наверно, не было; тогда я не увидел бы  даже  его  зародыша,
если бы копнул тут землю.
     Обычно грибы не вызывали у меня большого восторга, разве что попадались
очень интересные по форме или окраске. Этот был  гладкий,  белый,  ничем  не
примечательный и вряд ли съедобный. Я ковырнул его ногой.  Он  сломался.  На
что хлипкий, а сумел пробиться из-под земли с такой силой и  быстротой,  что
отвалил в сторону камешки. Шляпка и ножка  белоснежные,  чистенькие,  словно
девушка в выходном платье;  будто  этот  аккуратист  и  не  касался  темного
перегноя, из которого вышел.
     На  изломе  было  видно  расходящиеся   от   ножки   пластины   органов
размножения. Давно ли все это творение природы было величиной всего  лишь  с
одну из своих миниатюрных спор? И что помешало  грибу  расти  дальше?  Стать
величиной с зонтик, мельничный жернов, цирковой шатер. На Мотане не  нашлось
земли для одного-единственного гриба; здесь от пляжа вплоть до подножия круч
Тауаоуохо было сколько угодно почвы.  Исполинские  грибы  могли  занять  всю
долину Омоа, затмить лесной полог, всосать в себя все питательные  вещества,
а затем опасть, словно  проколотый  шар,  погибнуть,  как  погибли  овцы  на
Мотане, когда съели всю траву.
     Так почему же дикий гриб, занесенный на Фату-. Хиву  ветром,  вел  себя
более цивилизованно, чем домашняя овца, доставленная на Мотане человеком?
     Поглощенный размышлениями, я машинально отмахивался  от  изголодавшихся
комаров. Они роями осаждали нас, и Лив надела рубашку,  защищая  плечи.  Она
похвалила маленьких вьюрков - наших союзников  в  борьбе  с  насекомыми.  На
дерево  над  нами  опустился  самый  красочный  из  наших  лесных  друзей  -
маркизская кукушка в костюме попугая.  Еще  один  союзник  в  борьбе  против
комаров, притом раз в десять крупнее вьюрка. Одна  черта  роднила  с  грибом
этих птиц: сколько бы вьюрок ни ел,  не  вырастет  с  кукушку,  и  кукушкины
размеры раз и навсегда определены. Или взять эту маленькую  плодовую  крысу,
что прыгает с куста на куст, словно пушинка, бегает по самым тонким  веткам.
Кругом - тонны плодов и орехов, а она  всегда  останется  Дюймовочкой  и  не
догонит ростом дикую свинью, которая кормится той же пищей.
     Природа  пошла  бы  вразнос,   не   держись   каждый   вид   в   рамках
предопределенных размеров. С начала времен за  этим  следят  хромосомы.  Мои
профессора  показывали  мне  в  микроскоп,  как  просто  все  происходит.  В
оплодотворенном яйце или семени клетка делится на две, на четыре,  на  сотни
миллиардов всевозможных клеток. Но как только достигнута определенная  форма
и величина, деление разом  прекращается.  Автоматически,  без  вмешательства
извне  бесчисленные  клетки   прекращают   строительство,   когда   рога   и
внутренности, зубы и хвосты приобретают должный вид и величину.  Муха,  кит,
листок, кокосовый орех  -  все  живое  укладывается  в  положенные  размеры.
Незримая рука оснастила каждый вид органического мира  незримым  механизмом,
неким тормозом, который никогда не ломается и вовремя  дает  команду:  стоп,
довольно! Не дальше этого предела! Этот гениальный механизм встроен в  гриб,
в окружающих нас  мошек,  в  огромные  лесные  деревья,  которые  тянутся  к
облакам, но никогда до них не дотягиваются.
     Проклятые комары! Я  тоже  надел  рубашку,  пока  они  меня  совсем  не
сгрызли. Стоит солнцу подсушить лесную чащу, и комаров будет поменьше, птицы
вполне с ними управятся. Тиоти сказал нам, что после нашего отъезда дождь не
прекращался ни на один день. Но когда-то кончится же дождевой период.
     Мы подняли свою ношу и зашагали дальше по королевской тропе. С радостью
увидели на кустах зрелые гуаявы. Похоже, после нас здесь никто не  проходил.
Ну конечно: Вилли и Иоане привезли рис и муку.
     Мы подошли к расчистке на королевской террасе. Лив захотелось  пить,  и
она спустилась к роднику. Только присела и раздвинула зеленые зонты, как  из
травы выскочила дикарка Пото и одним прыжком скрылась снова.
     А вот среди зелени и наша желтая бамбуковая плетенка. Право же, я успел
по-настоящему привязаться к этой долине. Никогда и нигде  не  было  мне  так
хорошо, как в приветливых, щедрых дебрях Омоа. Я отдыхал душой  в  окружении
зеленой листвы, в среде, с которой мы уже освоились, в обители, где  часовой
механизм самой природы обеспечивал полный достаток.  Вот  только  надо  быть
начеку против завезенной современным человеком инфекции.
     Хижина. Кухонный навес рядом с ней. Грязь кругом еще не просохла. Слава
богу, никаких отпечатков ног.
     Но как все изменилось!
     Лив догнала меня, и мы поспешили к  дому,  окруженные  комариным  роем.
Передняя стена была наполовину скрыта большими, свежими банановыми  листьями
и  другой  зеленью.  Просто  невероятно,  как   быстро   дебри   отвоевывали
расчищенную нами площадку. Словно  буйная  растительность  выскочила  из-под
земли, когда мы на минуту отвернулись. Сколько  мы  отсутствовали  -  сутки,
год?
     По возгласу Лив я понял, что ее поразило то  же,  что  и  меня.  Четыре
столба, вбитые мной в землю как опоры для  кухонного  навеса,  дали  зеленые
всходы.
     Я потянул на себя дверь хижины. Вся  рама  подалась.  Странно!  Стукнул
кулаком по золотистой плетенке, проверяя ее прочность. Рука прошла насквозь,
точно через картон. Я заглянул внутрь. На провисшем потолке висели  какие-то
космы. Когда мы вошли, по стенам разбежались пауки  и  тысяченожки,  обсыпав
нас бамбуковой мукой. Как будто снег толстым слоем покрывал наш  самодельный
инвентарь, наши нары и все, что было спрятано  под  ними:  каменные  орудия,
фигурки, черепа.
     В  наше  отсутствие  никто  не  входил   в   дом.   Археологические   и
зоологические коллекции были в целости и сохранности.  Но  мы  остались  без
жилья и без крова, если не считать лесной полог.
     Мы вытащили ящик с черепами  и  прочее  имущество,  чтобы  на  него  не
польстились другие, когда хижина окончательно развалится, и спрятали  все  в
сухой яме под камнями. Благодаря небо за то, что  не  поливает  нас  дождем,
поспешили соорудить из ветвей и лопухов  шалаш  на  расчистке  перед  бывшим
домом. Завернулись поплотнее в старую кисею для защиты от комаров  и  уснули
на толстом папоротниковом матраце. Почти сразу же во тьме кругом забарабанил
дождь.
     Утром мы встали мокрые насквозь. Дождь прекратился, но кругом хватало и
грязи, и комаров. Нет, все-таки тут  невозможно  жить.  Даже  если  построим
новую бамбуковую хижину на месте старой, ведь история повторится.  И  вообще
здесь рискованно оставаться. Того и гляди опять схватим  фе-фе.  Или  комары
заразят нас слоновой болезнью.
     - Последуем примеру островитян, - предложила Лив. -  Уйдем  из  леса  и
поселимся на берегу, где ветер разгоняет комаров.
     Я не возражал. Только надо подыскать другую долину. Не селиться  же  по
соседству с деревней, где уйма всяких хворей.
     Мы обратились за советом к Пакеекее, но он ограничился словами, что его
дом - наш дом. Зато Тиоти будто прочел наши мысли  и  посоветовал,  если  мы
хотим избавиться от комаров, перебраться на другую сторону гряды  Тауаоуохо.
Там постоянный восточный ветер загоняет всех насекомых в глубь долин.
     Ни Тиоти, ни Пакеекее не ходили через горы и не видели восточный берег.
Но Вео бывал там и подтвердил то, что  мы  уже  знали:  Тауаоуохо  и  Намана
вместе образуют могучую  стену,  разделяющую  ветреные  восточные  долины  и
защищенное западное  побережье.  Поскольку  игольное  ушко  в  гребне  между
Ханававе и Ханахоуа теперь было недоступно, единственный путь проходил через
перевал на срединном плато; за ним, в скалах на спуске к Уиа - самой большой
из долин восточной стороны - в незапамятные времена была  прорублена  тропа.
Правда,  и  на  этом  пути  обвалы  затруднили  переход,  но  при  известной
осторожности все-таки можно было спуститься.
     Восточные долины пустовали, все тамошние племена вымерли.  Лишь  в  Уиа
жил старик по имени Теи Тетуа со своей юной приемной дочерью. Вео знал  его.
Некогда Теи Тетуа стоял во главе четырех племен, и  он  пережил  всех  своих
подданных, включая двенадцать жен. Девочку Тахиа-Момо - малышку  Тахиа  -  к
нему привел один родич из Омоа, чтобы старику было не так уж одиноко.
     - Теи Тетуа - последний из людей старого времени, - объяснил  Тиоти,  и
Вео кивнул, дескать, старик и впрямь из мира предков, он - последний из тех,
кто ел человечье мясо.
     Мы знали, что людоедство  практиковалось  на  Маркизских  островах  еще
пятьдесят лет назад.  В  1879  году  на  Хива-Оа  съели  шведского  столяра.
Последний случай каннибализма зарегистрировали на  том  же  острове  в  1887
году, во время ритуала в долине Пуамау. Теи Тетуа тогда был уже взрослый,  а
Фату-Хива был еще сильнее изолирован от внешнего мира, чем Хива-Оа. Но  даже
бывший людоед тоскует  без  общества  людей.  Так  или  иначе,  выбирать  не
приходилось: по словам наших друзей, из восточных долин  пешком  можно  было
пробраться только в Уиа. Дальше тоже пути нет, потому  что  все  долины  той
стороны разделены неприступными кручами.
     Еще Вео рассказал,  что  та  сторона  намного  суше;  образующиеся  над
Тауаоуохо облака сносит на  запад.  И  комаров  на  восточном  берегу,  куда
меньше.
     Тиоти и резвый сынишка Пакеекее, Пахо,  вызвались  идти  с  нами  через
горы. Вео отказался. А ведь изо всех  наших  друзей  он  один  знал  дорогу.
Никакие подарки, даже высоко ценимые консервы из лавчонки Боба  на  Хива-Оа,
не могли его соблазнить. И он не хотел говорить о причине отказа.
     Однако в тот  же  вечер,  когда  мы  сидели  вокруг  керосиновой  лампы
Пакеекее, Пахо успел куда-то  сбегать  и,  вернувшись,  сообщил,  что  нашел
провожатого. Имени не назвал, только попросил несколько банок с консервами и
сказал, что завтра утром проводник  будет  ждать  нас  там,  где  начинается
подъем в горы.
     Еще царил кромешный мрак, когда  Пакеекее  разбудил  нас,  и  мы  стали
собираться в дорогу. Деревня спала,  только  приглушенный  гул  неугомонного
прибоя нарушал тишину. Друзья уже  навьючили  двух  лошадей  нашим  багажом.
Оставалось свернуть пледы и положить сверху.  Наш  старый  знакомый,  гордец
Туивета, нес корзины с  закупленными  у  мистера  Боба  тушенкой,  вареньем,
леденцами, табаком и шоколадом. Не зря мы опустошили полки в магазине  Боба:
хотя Пахо кое-что унес накануне вечером, у нас было что подарить  старику  и
его приемной дочурке.
     Тиоти посоветовал нам никому не говорить, куда мы перебираемся.  Он  не
доверял  своим  соплеменникам.  Попрощавшись  шепотом  с  Пакеекее   и   его
гостеприимным кровом, мы тихонько спустились в бухту, сопровождаемые  Тиоти,
Пахо и двумя вьючными лошадьми. Несколько  собак  лениво  потявкали,  но  из
домов никто не вышел.
     Провожатый - молодой паренек, лицо которого нам было  знакомо,  -  ждал
нас в условленном месте.
     Нам не пришлось полюбоваться восходом, но облака из  черных  постепенно
стали серыми, и видимость  была  вполне  приличной.  Серпантин  вел  по  уже
изведанным нами склонам и  урочищам,  но  когда  мы  поднялись  наверх,  наш
проводник взял руководство на себя. Поразмыслив, он свернул с главной  тропы
на боковую, которая шла прямо на восток, к самым высоким  вершинам.  Местами
почва была сильно заболочена, в горном лесу пришлось преодолевать бурелом, а
во второй половине дня продвижение затормозила бамбуковая роща, и мы шаг  за
шагом прорубали себе дорогу мачете.  Толстые  и  тонкие,  желтые  и  зеленые
стволы плотно переплелись между собой и целились в нас  острыми,  как  штык,
срезами.
     Тиоти не  повезло:  срубленный  им  толстый  ствол  бамбука  в  падении
воткнулся ему же в кисть. Перевязывая кровоточащую рану  листьями  и  лубом,
Лив обратила внимание на правую лодыжку Тиоти и  глазами  подала  мне  знак,
чтобы я тоже посмотрел.  Да-а,  грустная  картина...  Тиоти  шел  в  длинных
брюках, и правая брючина была разрезана внизу, чтобы вздувшаяся  нога  могла
пролезть в нее. Веселый пономарь был поражен слоновой  болезнью  и  старался
это скрыть. С болью в душе продолжали мы путь  на  восток.  Лишний  раз  нам
стало очевидно, как важно уйти  подальше  от  полчищ  крылатых  переносчиков
заразы.
     Там, где гора круто обрывалась в преисподнюю Уиа, в лицо  нам  со  всей
силы ударил восточный ветер. Дальше кони не могли пройти, и мы привязали  их
к деревьям, а сами  продолжали  движение.  Наши  спутники  срезали  себе  по
коромыслу и  понесли  багаж  на  голых  плечах.  Началось  скалолазанье.  По
совершенно отвесной стенке влево  уходил  вырубленный  человеческими  руками
карниз.   Во   многих   местах   тропка   осыпалась,   но   наш    проводник
предусмотрительно захватил толстую жердь, из которой мы делали мостик.
     Нам с Лив было страшно, и мы этого  не  скрывали.  Но  у  нас  не  было
выбора.  Шхуна  ушла  сразу,  как  только  высадила  нас.  В  горах   нельзя
прокормиться, а наше жилье в  долине  Омоа  заняли  комары  и  мураши.  Надо
спуститься. И мы спустились.
     На дне стиснутого кручами  глубокого  мрачного  ущелья  мы  пробирались
сквозь заросли  кривого  гибискуса  вдоль  бурной  речушки.  Пробирались  по
камням, не видя и намека на тропу. На полпути речушка вдруг ушла под  землю.
Вся до последней капли ушла. Потянулась сплошная каменная осыпь. А  в  устье
долины  вновь  из-под  камней  выбился  бурный  поток  и  устремился   между
пальмовыми стволами к морю.
     Пахо убежал вперед, оттуда донесся лай, и мы поняли, что мальчуган  уже
достиг хижины старика. Значит, немного осталось идти.
     С  каждым  шагом  долина  раздавалась  вширь  и  светлела.   Кустарники
сменились чудесной пальмовой рощей, за которой поблескивало море. Неожиданно
выглянуло солнце. Мы  ощутили  свежее  дыхание  открытого  океана.  И  среди
высоких пальм увидели горстку озаренных солнцем низеньких хижин, построенных
на полинезийский лад из бревен, с лиственной кровлей. Навстречу  нам  спешил
обнаженный человек.
     Старик Теи Тетуа бегал не хуже горного козла.  Загорелый,  обветренный,
голый  -  только  пах  прикрыт  каким-то  мешочком  на  лубяной   веревочке.
Мускулистый и подвижный не по возрасту.  В  широкой  улыбке  сверкали  зубы,
такие же отменные, как на черепах,  которые  лежали  у  нас  под  нарами.  С
приветственным "каоха" я  протянул  ему  руку;  он  схватил  ее  и  смущенно
рассмеялся,  словно   застенчивый   мальчонка.   Его   буквально   распирала
сдерживаемая энергия, но после многих лет одиночества он  не  находил  слов,
чтобы выразить свои чувства.
     - Есть свинью! - воскликнул он наконец. -  После  свиньи  есть  курицу.
После курицы опять есть свинью!
     С этими словами Теи Тетуа  совсем  по-юношески  помчался  вприпрыжку  к
постройкам и начал кликать  своих  полудиких,  черных,  косматых  свиней.  С
помощью Пахо поймал одну из них лубяным арканом и заковылял к нам,  неся  на
руках тяжеленного зверя, который громко визжал и яростно отбивался.
     - Есть свинью, - весело повторил Теи Тетуа. Было очевидно, что для него
это высшее проявление дружбы.
     До поздней ночи сидели мы под кухонным навесом, уписывая  зажаренную  в
земляной печи сочную свинину. Сидели на корточках вокруг трескучего костра и
брали руками большие горячие куски мяса. Рядом со стариком примостилась  его
приемная дочурка ТахиаМомо. Совсем еще юная,  а  уже  красавица  с  длинными
черными волосами. Сверкая большими глазищами,  она  жадно  прислушивалась  к
беседе взрослых. Да и сам Теи Тетуа излучал молодой задор,  радуясь,  что  в
его уединенной долине появились люди.
     - Оставайтесь, - уговаривал он нас. - В Уиа много плодов. Много свиньи.
Будем каждый день есть свинью. В Уиа хороший ветер.
     Мы с Лив обещали остаться в его долине. Старик Тетуа и Тахиа засмеялись
от радости и принялись составлять увлекательную программу на  ближайшие  дни
Однако наши друзья из Омоа покачали головой.
     - В Уиа совсем не так уж хорошо, - сказал  пономарь.  -  Много  плодов,
много свиней, много ветра. Но в Уиа нет копры, нет денег. В Омоа  -  хорошо.
Много домов, много людей. Много копры, много денег.
     - Тиоти, - вмешался я, - а на что деньги, когда еды и без того хватает?
     Пономарь широко улыбнулся.
     - Так уж повелось. - Он пожал плечами. - Раньше обходились  без  денег.
Теперь нельзя. Мы уже не дикари.
     Старик затушил костер и засыпал угли золой.  Меня  и  Лив  проводили  в
хижину с земляным полом, и хозяин уступил нам свою циновку. Сам он с  нашими
спутниками намеревался спать в соседней хижине. Мы так и не узнали, для чего
ему понадобились две хижины, но судя по цвету и твердости жердей, из которых
были набраны стены, не исключено, что обе постройки стояли еще с  той  поры,
когда у Теи Тетуа была более многочисленная семья.
     Мы завернулись в пледы. Какое блаженство спать,  не  думая  о  комарах!
Прибой шумел где-то совсем близко от щелеватых стен. В Омоа только  в  тихие
ночи до нас над пологом леса доносилось далекое ровное дыхание  моря.  Здесь
галечный пляж рокотал и и всхрапывал в том же ритме, но в этих  звуках  была
такая мощь, словно мы лежали на одной  подушке  с  океаном.  Лесным  жителям
нужно было время, чтобы свыкнуться с гулом Нептунова царства.
     Островитяне не торопились  ложиться.  Окружив  тлеющие  головешки,  они
вполголоса, чтобы не мешать нам, о чем-то оживленно переговаривались.  Тиоти
несколько раз произнес наши имена: видно, про  нас  говорил.  Потом  надолго
взял слово старик Теи, он явно рассказывал что-то очень увлекательное. Может
быть,  наши  спутники  уговорили  его  поделиться  воспоминаниями   о   поре
каннибализма. Нам-то спешить было некуда, еще  наслушаемся,  а  наши  друзья
собирались рано утром выходить в обратный путь.
     Еще по дороге в Уиа все трое оживленно обсуждали  тему  каннибализма  -
каикаи эната. Особенно занимал этот вопрос Тиоти