мау. Мы чуть не забыли о его существовании, а пришли к  нему
в дом и  увидели  симпатичного  маленького  француза  с  густыми  бровями  и
длинными висячими усами. Генри Ли представил  его  предельно  коротко:  "Мой
друг". У них было заведено до поздней ночи сидеть и  толковать  о  политике,
искусстве, науке. В минуты разногласий француз  набивал  ноздри  нюхательным
табаком и стучал кулаком по столу: уж он-то знает мир, ходил шеф-поваром  на
роскошной яхте, охотился на медведей в Канаде, пас овец  в  Новой  Зеландии,
искал золото на Аляске!
     Маленькая хижина старого  чудака  напоминала  карточные  домики  нашего
детства. Нам пришлось пригнуться, чтобы войти в  самодельный  дворец,  крыша
которого была сделана из снопов соломы, а стены  -  из  ящиков  и  плавника.
Конура конурой, но сколько же в ней поместилось хитроумных устройств! Дернет
гордый  улыбающийся  хозяин  за  веревочку  или  повернет   гвоздь   -   жди
какого-нибудь чуда. Пора ложиться спать - тянет за  одну  веревку,  собрался
закусить - тянет за другую: и койка, и стол складные. Не сходя с  места,  он
мог дотянуться до всех тайников и приспособлений. Дернешь не ту веревочку  -
на тебя сверху спускается седло.  Или  вдруг  открывается  ящик  с  чудесным
свежим хлебом. Француз сам пек хлеб в жестяной печи между столом и койкой.
     Все не могли одновременно  уместиться  внутри,  так  что  нам  пришлось
осматривать лачугу по очереди. Затем Генри  Ли  повел  нас  обратно  в  свой
просторный коттедж, и француз пошел вместе  с  нами,  неся  под  мышками  по
заманчиво пахнущему горячему караваю. До самой  смерти  не  забуду  я  этого
человечка из  ларчика.  Обернувшись,  я  еще  раз  посмотрел  на  окруженную
аккуратным огородом  необычную  конурку  с  бамбуковым  полом  и  соломенным
потолком. Рядом с высоченными  кокосовыми  пальмами  она  казалась  особенно
маленькой. В ней заключалось все достояние  французика,  но  я  в  жизни  не
встречал среди белых более довольного и по-настоящему счастливого человека.
     Увидев разложенные на столе  Генри  книги,  он  сразу  загорелся.  Пока
хозяйка накрывала на стол и резала хлеб, француз подошел к одной из  коек  и
взял толстую книгу; было видно, что он с ней хорошо знаком.
     - Вот вы говорили про наши статуи, - сказал он. - Взгляните сюда.
     Он показал мне иллюстрацию. Поразительно. Могучая статуя  точно  такого
вида, какую мы видели утром.  И  так  же  стоит  под  открытым  небом  среди
деревьев. Огромная, в треть высоты истукана,  голова,  смехотворно  короткие
ноги, круглое, намеренно гротескное лицо с большими глазищами, плоский широ-
кий нос, рот от уха до уха - полное совпадение.
     - А посмотрите на руки: согнуты в локтях,  кисти  лежат  на  животе,  -
горячо продолжал старик. - В точности, как у всех статуй здесь на острове.
     Я заглянул на  обложку.  Книга  повествовала  о  путешествиях  в  Южной
Америке.  Прочел  текст  под  иллюстрацией.  Статуя   была   воздвигнута   в
Сан-Агустине в Северных Андах, прямо на восток от Маркизов. В той же области
было обнаружено множество сходных изваяний, и я читал еще раньше,  что  зона
больших антропоморфных статуй непрерывно тянется оттуда вплоть до Тиауанако,
важнейшего доинкского культурного центра на берегах озера Титикака. Истуканы
найдены и на самом  берегу  Тихого  океана  ниже  Сан-Агустина.  Современные
индейцы были непричастны ко всем этим  изваяниям.  Европейские  конкистадоры
встречали каменных исполинов и в лесах, и в пампе, где их  некогда  оставили
неизвестные исчезнувшие ваятели. Самая большая коллекция связана с доинкским
культовым центром Тиауанако. Обитавшие поблизости от  его  развалин  индейцы
аймара сообщили испанцам, что древние  статуи  изваяны  не  их  предками,  а
людьми чужого племени, белыми и бородатыми. Эти люди поклонялись Солнцу. Они
пришли с севера, туда же потом удалились за  своим  вождем  и  спустились  к
океану около Манты в Эквадоре. И в этом районе все инкские предания  говорят
о прибывших из Тиауанако чужаках, которые погрузились на бальсовые плоты  и,
взяв курс на запад, навсегда исчезли в просторах Тихого океана.
     Я посмотрел на троицу, окружившую вместе со  мной  керосиновый  фонарь.
Юный учтивый Алетти, уроженец Хива-Оа,  не  знающий,  что  такое  школа,  но
обученный отцом читать и писать. Веселый французик - в одной  руке  огромный
бутерброд  с  тушенкой  и  луком,  другая  перелистывает  ученый  труд.  Наш
невозмутимый норвежский хозяин в  майке,  не  скрывающей  обтянутых  розовой
кожей мускулов и темно-коричневых от  тропического  солнца  плеч  труженика.
Внешность Генри никак не вязалась с его пристрастием к книгам. Для  меня  до
сих пор остается загадкой, откуда человек, который ступил на берег Хива-Оа с
пустыми руками, успев окончить  только  семилетку  на  родине,  добыл  такое
множество ученых книг. И ведь он  никуда  не  выезжал  с  острова,  если  не
считать короткого посещения Таити, где Генри нашел  свою  нынешнюю  жену.  В
глухом закоулке далекого острова он и  его  друг,  этот  маленький  Робинзон
Крузо, поведали мне интереснейшие вещи, каких  я  не  слышал  ни  от  одного
профессора.
     Я поглядел внимательнее на снимки статуй Сан-Агустина.  Многие  из  них
удивительно напоминали заброшенные изваяния в долине Пуамау.
     Южная Америка. Слишком уж далеко, чтобы можно было предположить контакт
через океан. Впрочем, расстояние  до  Индонезии  в  противоположной  стороне
вдвое больше, и там нет сходных памятников. Да и на  Азиатском  материке  за
Индонезией не найдено ничего похожего на статуи Пуамау.
     Француз  торжествующе  захлопнул   книгу,   словно   закрыл   ларец   с
сокровищами, дав нам налюбоваться его содержимым.  Вот  тут  и  разберись...
Естественно положиться на моих учителей,  ведь  они  опирались  на  пособия,
составленные  признанными  авторитетами.  Считалось,  что   до   европейских
парусников к здешним островам могли прийти лодки только из Азии и Индонезии,
поскольку у американских индейцев  не  было  мореходных  судов.  Меня  учили
верить авторитетам. Но я верил также собственным глазам.  Да  и  так  ли  уж
надежны авторитеты, если они сами по-разному судят, из какой именно  области
Азии происходят полинезийцы.
     Одни называют Яву,  другие  -  Китай,  Индию.  Некоторые  забираются  в
поисках родины полинезийцев в Египет и Месопотамию. Даже в Скандинавию! Но в
огромной буферной области, отделяющей Полинезию от  Индонезии,  нет  никаких
следов прохождения полинезийцев. На семь тысяч километров в ширину простерся
здесь островной  мир  с  древними  воинственными  австрало-меланезийскими  и
микронезийскими племенами. И такой же  ширины  необитаемая  морская  пустыня
отделяет от Маркизов Южную Америку. И почему непременно  надо  считать,  что
люди только однажды высаживались на этих островах?
     Когда Тераи завершил свой обход, мы легли спать. На  другой  день  рано
утром ему предстояло ехать одному через горы в долину Ханаиапа  на  северном
побережье. Остальные долины давно опустели. Генри Ли уговорил Тераи оставить
нас в Пуамау: очень уж меня увлекла загадка каменных великанов. Лив получила
от Тераи нужные указания и взялась лечить нас обоих.
     Целую неделю я ежедневно  поднимался  к  культовой  террасе,  известной
островитянам под названием Оипона, и досконально все осмотрел. Над участком,
где стояли статуи, огромным пальцем возвышалась скала Туэва,  очень  похожая
на фатухивскую скалу, вершину которой мы покорили. Генри Ли  рассказал,  что
пробовал подняться на Туэву, но был вынужден  отступить,  слишком  ненадежен
камень, служащий мостиком к самой вершине.
     Взяв в провожатые одного симпатичного паренька из деревни, мы с  Алетти
отправились на штурм скалы и довольно легко добрались до широкой  вымощенной
площадки, с которой открывался великолепный вид на долину.  Мы  видели  даже
кусок пляжа. Дальше путь  был  посложнее;  все  же  вертикальная  трещина  в
гладкой скале позволяла достаточно надежно  цепляться  руками  и  ногами.  У
самой вершины трещина переходила в  небольшой  камин.  Протиснувшись  сквозь
него, мы добрались до рассекающей вершину щели, через которую и  впрямь  был
переброшен  весьма  шаткий  камень.  Соблюдая  предельную  осторожность,  мы
одолели этот мостик и выпрямились в рост. Замечательный кругозор! Вся долина
простиралась перед нами, а внизу краснели среди листвы каменные великаны.
     Вершина была расчищена и выложена плитами. Небольшую площадку  ограждал
бруствер из тяжелых камней. В ямках  между  ними  лежали  камни  для  пращи.
Подобно некоторым древним народам Среднего Востока и Перу, но в  отличие  от
народов Индонезии и Восточной Азии, древние маркизцы пользовались пращой  на
войне.  Две  маленькие  наклонные  трещины   за   бруствером   были   набиты
плесневелыми костями и черепами.
     Между  культовой  площадкой  внизу  и  этим  маленьким   оборонительным
укреплением явно существовала какая-то связь. В случае вражеского  вторжения
король со своими жрецами и приближенными  мог  занять  позицию  на  вершине,
оставив главные силы оборонять нижнюю террасу. Сумей противник все же занять
террасу, дальше воинам надо было по одному протискиваться через камни.  А  с
шаткого мостика ничего не стоило столкнуть их вниз, к истуканам.
     Только голод и жажда могли  принудить  защитников  к  сдаче  последнего
бастиона. Видимо, так  и  получалось  с  ваятелями,  когда  предки  нынешних
островитян высадились на берег Пуамау и захватили долину.
     Соблазнительно было посчитать нагроможденные в  трещинах,  позеленевшие
кости останками исчезнувших каменотесов. Соблазнительно, но вряд  ли  верно.
Этим костям было от силы несколько десятков лет. Скорее всего они  очутились
здесь в конце прошлого века, когда перед осклабившимися идолами  происходили
последние каннибальские ритуалы. Генри Ли еще застал  людей,  помнивших  эти
ритуалы. На культовой  площадке  обращал  на  себя  внимание  алтареподобный
камень, один угол которого был оформлен одноглазой личиной.  На  поверхности
камня было несколько чашевидных углублений, и местные жители утверждали, что
эти ямки наполнялись человеческой кровью во время жертвоприношений.
     Особенно интересной показалась мне лежащая фигура, напоминавшая  скорее
плывущего зверя, чем человека. Несравненный образец каменной резьбы.  Только
настоящий мастер-профессионал  мог  изваять  эту  симметричную,  обтекаемую,
гладко отшлифованную скульптуру. Я не мог ни с чем ее сравнить,  ведь  тогда
мне  еще  не  довелось  видеть  сотни  заброшенных  и   забытых   статуй   в
южноамериканских дебрях под Сан-Агустином. Когда же три года спустя я  попал
туда, то сразу обратил внимание на две  большие  каменные  скульптуры  точно
такого  типа:  в  позе  пловца  лежали  на  животе  звероподобные  фигуры  с
демоническими   лицами   и   вытянутыми    вперед    коротенькими    руками.
Южноамериканские  экземпляры  можно  было  истолковать   как   символическое
изображение обожествленного каймана. Но в Полинезии не водились ни  кайманы,
ни крокодилы.
     Стремясь проверить все детали, я с помощью Алетти расчистил подпиравший
эту скульптуру короткий цоколь. Алетти старательно скреб  камень  перочинным
ножом, и мы с удивлением  увидели  высеченные  на  цоколе  изображения  двух
сидящих на корточках фигур с поднятыми вверх руками.  А  между  ними  -  два
четвероногих зверя в профиль: глаз, рот, торчащие уши, длинный хвост.
     Четвероногие  звери!  Сюжет  для  детектива.  Каждому,  кто   занимался
Полинезией, известно, что из четвероногих у полинезийцев были только  собака
и свинья, причем собака почему-то не достигла Маркизских островов. Но  и  не
свинья была передо мной: длинный тонкий хвост торчал кверху, и только  самый
кончик его чуть изогнулся, как это бывает у кошек.  Кошка...  Нет,  во  всей
Полинезии, да что там, во всей Океании, включая Австралию, кошки неизвестны.
Собака? Художник мог видеть собаку на других островах.  Но  у  полинезийской
собаки был пушистый хвост крючком, а не торчащая  тонкая  палочка.  Кажется,
нож Алетти  помог  нам  сделать  новое  открытие...  Местные  жители  пришли
посмотреть на нашу находку. Сами они, поднимая поваленную кем-то  много  лет
назад статую, не заметили этих изображений.
     Лишь много позже таинственный сюжет получил свое развитие. В свое время
фон ден Штейнен забрал  с  культовой  площадки  наиболее  искусно  изваянную
каменную голову и доставил ее в Музей народоведения  в  Берлине.  И  ведь  я
видел ее там, когда готовился к поездке на Маркизы, но не оценил ее значения
и не присмотрелся к шее. Снова попав в музей много лет  спустя,  я  исправил
эту  оплошность  и  увидел  две  скорченные  фигуры  и  двух   длиннохвостых
четвероногих зверей - таких же, каких сам  обнаружил  на  Хива-Оа.  Фон  ден
Штейнен не заметил рельефы на цоколе поваленной статуи.  Ему  были  известны
только изображения на вывезенной им голове, сохранившиеся настолько  хорошо,
что он различил длинные когти на  лапах  и  волоски  на  морде,  усиливающие
сходство с кошкой. Но поскольку кошек в Полинезии не знали, а хвост зверя не
позволял назвать его собакой или свиньей, фон ден Штейнен заключил, что речь
идет о крысе, последнем из трех млекопитающих,  известных  полинезийцам  {К.
von  den  Steinen.  Die  Marquesaner  und  ihre  Kunst,  vol.   2.   Berlin,
1925-1928.}.
     Крыса. Но какой же художник, пусть самый неумелый,  изобразит  крысу  с
гордо поднятой головой и торчащим кверху хвостом.  И  еще  никто  не  видел,
чтобы на древних монументах в честь богов или героев  были  высечены  крысы.
Два льва как символ власти изображались на цоколях древнейших статуй  хеттов
и других народов Среднего Востока.  Две  пумы  высечены  на  цоколе  красной
каменной статуи в Тиауанако, изображающей светлокожего и  бородатого  короля
Кон-Тики, легендарного вождя ваятелей, которые, согласно инкским  преданиям,
ушли на запад через Тихий океан. Но это все кошки, не крысы.
     Поднявшись  вместе  с  Генри  Ли  и  маленьким  французом  к  культовой
площадке, островитяне вынуждены были пересмотреть  свое  прежнее  убеждение,
будто статуя изображает рожающую женщину.  Мы  услышали  от  Генри,  что  до
недавней поры местные женщины,  ожидавшие  ребенка,  приносили  сюда  тайком
дары.  Островитяне  лишь  несколько  лет  назад  поставили  прямо  изваяние,
поваленное  то  ли  их  дедами,  то  ли  миссионером  Кекелой.  Поэтому  три
исследователя, побывавшие здесь до нас, не  заметили  рельефов.  В  торчащем
цоколе они усмотрели ребенка, выходящего из чрева богини;  при  этом  их  не
смутило ни отсутствие головы и конечностей у младенца, ни тот факт,  что  он
очутился на уровне пупка. Правда, Линтон усомнился в объяснении островитян и
заявил, что фигура очень уж отличается от остальных, вряд ли она  изображает
человека. Сам он не выдвинул никакой версии, только заключил: "Нет сомнения,
что  ваятель  мастерски  воплотил  великолепный  замысел"   {Ralph   Linton.
Archaeology of the Marquesas Islands. B. P. Bishop Mus. Bull. 23.  Honolulu,
p. 162.}.
     И Генри, и француз знали, что  каменные  статуи  получили  ограниченное
распространение в полушарии, занятом Тихим океаном.  Изваяния  были  найдены
всего на нескольких островах, и почему-то все они расположены ближе к  Южной
Америке: остров Пасхи, Маркизы,  Питкерн  и  Раиваваэ.  Числом  и  размерами
особенно выделяются статуи Пасхи,  расположенного  на  полпути  между  Южной
Америкой и остальными полинезийскими островами.  На  десятках  тысяч  других
островов, разбросанных в Тихом океане,  -  ничего  подобного.  Спрашивается:
почему изваяния сосредоточены в его восточной части?
     Поскольку господствовал взгляд, будто ваятели происходили из  Азии,  на
Тихоокеанском побережье которой ничего похожего  не  найдено,  исследователи
пришли к выводу, что ваяние зародилось самостоятельно на наиболее  удаленных
от Азии островах. Маркизские острова  лежат  несколько  ближе  к  Азии,  чем
остров Пасхи, отсюда -  гипотеза,  что  первоначально  идея  создания  таких
скульптур возникла на Маркизах, а уже  оттуда  переселенцы  принесли  ее  на
Пасху, крайний форпост Полинезии перед южноамериканским континентом. И будто
бы на Пасхе ваяние достигло кульминации потому,  что  на  безлесном  острове
полинезийцам, мастерам резьбы по дереву, пришлось всецело перейти на  другой
материал. Хотя  гипотеза  эта  была  всего  лишь  воздушным  замком,  с  ней
согласились почти все после того, как ее преподнес в качестве  "элементарной
истины" ведущий авторитет в области полинезийской культуры Те Ранги Хироа. А
ведь Те Ранги Хироа сам не бывал ни на Маркизах, ни  на  Пасхе  и  не  видел
статуй своими глазами {Те Ранги Хироа. Мореплаватели солнечного восхода. М.,
1959, стр. 185; A. Metraux. Ethnology of Easter Island. В. Р. Bishop  Museum
Bull, N 160. Honolulu, I960, p. 308.}.
     Впрочем, Генри  и  его  французский  друг  не  очень-то  полагались  на
авторитеты. То, что они сами видели и трогали руками, весило для них больше,
чем постулаты, призванные подтвердить надуманную гипотезу. Я услышал вопрос:
насколько близко прошли мы к Мотане, направляясь  с  Фату-Хивы  на  Хива-Оа?
Присмотрелись к его ландшафту? Нет? Так вот,  этот  островок  теперь  совсем
голый, а не так давно там был такой же густой лес, как на соседних островах.
Люди превратили Мотане в пустыню. Почем знать, может быть, раньше  и  остров
Пасхи вовсе не был безлесным? Обилие монументов позволяет предположить,  что
остров был перенаселен, и люди  вполне  могли  истребить  лес.  В  Норвегии,
добавил Генри Ли, сотни безлесных островов. Или взять Исландию,  Шетландские
острова - где там лес? Тем  не  менее,  когда  туда  пришли  викинги,  среди
которых были и резчики по дереву, они не занялись ваянием. Да и  как  можно,
даже не поглядев на немногочисленные  статуи  Пуамау,  утверждать,  что  они
старше сотен истуканов, воздвигнутых во всех концах Пасхи?
     Пока загадка не решена, нельзя отвергать ни одну из возможностей, мудро
заключил старый француз. Подняв указательный палец, он  важно  добавил,  что
превратно  толковать  факты  еще  хуже,  чем  вовсе  их  игнорировать,  ведь
превратные толкования мешают непредвзято смотреть на другие версии.
     - От нас до Пасхи так же далеко, как до Южной Америки, - продолжал  он.
- Если допустить, что кто-то с здешних островов принес  на  Пасху  искусство
ваяния, с таким же успехом можно допустить, что эти люди могли  прийти  сюда
из Южной Америки.
     Алетти промерил расстояние на школьном атласе. Да никто  и  не  спорил,
ведь француз был прав. К тому же час был уже поздний.
     Потушен фонарь на большом столе, но я еще долго не мог уснуть, лежа  на
скрипучей железной кровати Генри  Ли  и  пытаясь  собраться  с  мыслями  под
аккомпанемент дружного храпа.  Эх,  вернуться  бы  когда-нибудь  сюда  после
тщательной подготовки, провести в долине научные раскопки.  Археологи  тогда
еще не работали на Маркизских островах, даже на знаменитом острове Пасхи  не
копали. Да и другие острова Восточной и Центральной Полинезии  не  изучались
ими.
     Мечты - что семена: им, чтобы прорасти, нужны  хорошая  почва  и  уход.
Семена, посеянные в домике Генри Ли, не могли пожаловаться на уход, они про-
росли и дали плоды. Много лет спустя я пришел в залив Пуамау на  собственном
экспедиционном судне. С мостика вместе со  мной  на  зажатую  горами  долину
смотрели четыре профессиональных археолога. Мы прибыли сюда с острова Пасхи.
Полгода вели там раскопки, углубляясь в грунт,  который  за  много  столетий
засыпал  некоторых  пасхальских  великанов  по  самую  шею.  В  земле  этого
удивительнейшего  изо  всех  тихоокеанских  островов  были   собраны   новые
драгоценные научные данные.  Выявлены  чередующиеся  слои,  отвечающие  трем
последовательным  культурным  периодам.   Вооруженные   свежими,   надежными
сведениями  о  возрасте  и  эволюции  пасхальских