показал  нам  холодный  источник.  Всего-навсего
заполненная  водой  ямка  в  красной   земле,   а   название   внушительное:
Те-умукеукеу  -  "Козий  очаг".  Решив  остановиться  здесь,  мы   принялись
развьючивать коня, а Тиоти и Пахо поспешили проститься с нами и двинулись  в
обратный путь;
     И вот мы разбиваем лагерь среди ландшафта, живописнее  которого  нельзя
себе представить. Для палатки  выбрали  место  под  осыпанным  алым  цветом,
отдельно стоящим деревом и стали рвать косматый  папоротник  для  подстилки.
Неподалеку тянулась опушка  горного  леса  с  незнакомыми  нам  деревьями  и
цветами, а над лесом возвышалась гряда,  делящая  остров  на  две  части.  В
другой стороне простирались  луга,  зеленели  гребни,  поросшие  древовидным
папоротником, дальше обрывались отвесные скалы долины Ханававе,  в  просвете
голубело море.
     Вечером и впрямь похолодало.  С  немалым  трудом  разожгли  мы  костер;
наконец над котелком поднялся душистый пар.  Чашки  из  скорлупы  кокосового
ореха согрели руки и глотку чаем из сушеных апельсиновых листьев.
     Когда понадобился стол для печеных плодов хлебного дерева, которые  Лив
выгребла из золы, я перевернул плоской стороной вверх  большой  камень.  Под
камнем притаился единственный змей этого рая - ядовитая тысяченожка длиной с
мою кисть, блестящая, как золотой браслет. Она отчаянно извивалась,  защищая
свое сокровище - гроздь  яичек.  Я  постарался  поплотнее  застегнуть  замок
палатки, и мы хорошенько  встряхнули  одеяла,  прежде  чем  ложиться  спать.
Молодой месяц заступил на пост, охраняя сказочную страну Фату-Хивы.
     Вскоре выяснилось, что мы не единственные обитатели  этой  страны.  Нас
разбудил топот. Кто-то мчался галопом, и, судя по звуку, не дикая свинья,  а
животное покрупнее. Может  быть,  к  нам  скачут  островитяне?  Наши  лошади
дергали привязь и ржали, то ли  от  испуга,  то  ли  от  возбуждения.  Топот
прекратился. Дикий скот? Одичавшие лошади? Или охраняющий свое стадо  бык?..
Нам говорили, что горы кишат одичавшим скотом. Есть лошади,  даже  ослы.  Мы
лежали с колотящимся сердцем, готовые в любую секунду выскочить из  палатки.
Но никто не задевал растяжки.  Наконец  мы  уснули.  Когда  утреннее  солнце
нагрело палатку, Лив выбралась наружу и раздула костер из вчерашних углей, а
я сходил с котелком к роднику. Сколько мы ни смотрели кругом - никого. И все
же немного погодя мы обнаружили наших ночных гостей. Три коня, три красавца,
хвост почти до земли, стояли неподвижно на опушке и глядели на нас.
     Не одно поколение лошадей бродило на воле в  безлюдных  горах.  Подобно
встреченным нами в лесу  собакам  и  кошкам,  они  происходили  от  домашних
животных. Когда европейцы впервые пришли  на  Маркизы,  они  застали  только
косматую меланезийскую свинью с  клыками,  как  у  дикого  кабана.  Согласно
преданиям, первые здешние поселенцы не знали свинью, но потом им даровал  ее
мореплаватель Хаии, который доставил на Маркизские острова свиней и  кур  по
меньшей мере за триста лет до того, как  европейцы  начали  осваивать  Тихий
океан.
     Поскольку маркизцы изо всех домашних животных знали только свинью,  они
были немало поражены, когда первые европейские парусники привезли  неведомых
четвероногих. Новых животных полинезийцы приняли за  странные  разновидности
свиньи. Коза здесь стала называться  "свинья-с-зубами-на-голове",  лошадь  -
"свинья-которая-быстро-бегает-по-тропе".
     После того, что мы наблюдали во время эпидемии  гриппа,  нетрудно  было
представить себе, почему домашние животные уходили в лес и дичали.  Двуногие
хозяева исчезали, и голод заставлял скот ломать ограду и рвать путы.
     Мы спасались только встречи с дикими  собаками.  Большие  и  малые  псы
всевозможных пород и разных мастей охотились стаями.  Лая  и  подвывай,  они
гонялись за овцами и козами, не гнушались  и  теленком,  Если  в  схватке  с
дикими свиньями одна из собак погибала, распоротая острыми  клыками,  другие
псы тотчас набрасывались на нее.
     Дикие кошки ловили плодовых крыс на  деревьях,  хватали  птиц,  грабили
гнезда. Даже плодовые крысы воровали  яйца  из  гнезд,  забираясь  на  самые
тонкие ветки. Словом, кошки и крысы оказались  подлинной  грозой  маркизских
птиц, и многие виды пернатых стали редкостью. Морские птицы чувствовали себя
спокойнее, ведь они гнездились на отвесных скалах, куда  кошки  и  крысы  не
могли пробраться.
     Отсутствие  археологического  материала  в  горах  возмещалось  фауной,
которая являла собой примечательный образец  экологического  приспособления.
Так что без дела мы не сидели, хотя еду на первое время привезли с собой, не
надо тратить время на добычу пропитания, и лошадям тоже было где пастись. Да
и что тут добавить к нашим  припасам?  Кокосовые  пальмы  попадались  редко,
бананы - еще реже, и далеко не  все  они  плодоносили.  Мы  нашли  несколько
огромных манговых деревьев с грушевидными плодами, которые были мельче манго
в  долине  и  без  такого  ярко  выраженного  хвойного  привкуса.  Плоды  на
многочисленных кустах гуаявы напоминали желтые яблочки с начинкой из малины,
но лучшие из них раньше нас собрали дикие животные.
     Мы наслаждались горным  воздухом.  И  думали  о  том,  что  в  открытой
местности трудно укрыться. Правда,  зато  и  легче  заметить  приближающихся
посетителей.
     На третий день мы увидели то, чего опасались: на  склоне  голого  холма
показалась кавалькада. Медленно поднявшись на макушку, всадники остановились
четкими силуэтами на фоне неба, высмотрели нашу палатку и  помчались  к  нам
галопом через саванну.
     Доскакали, снова остановились. Поздоровались, не слезая с  коней.  Лица
были отнюдь не приветливые, однако выражали скорее любопытство, чем  угрозу.
Явно решили проверить, в  самом  ли  деле  мы  живем  в  горах  или  затеяли
какую-нибудь каверзу. Скажем, спустились в долину Ханававе  в  роли  агентов
Пакеекее. Поначалу угрюмые и  недоверчивые,  гости  явно  успокоились  после
того,  как  мы  показали  им  банки  с  тысяченожками,  улитками,  жуками  и
бабочками. Они хлестнули своих коней, и мы снова остались одни.
     После этого визита мы почувствовали себя спокойнее. И все же  старались
не отходить далеко от своих лошадей, кроме тех случаев, когда изучали какую-
нибудь лощину с совсем уж непроходимыми зарослями. Жеребец по кличке Туивета
родился на воле в горах и был покрупнее. Жители Омоа иногда  поднимались  на
плато,  чтобы  ловить  арканом  жеребят.  Небольшие  ростом,  но  крепкие  и
норовистые, дикие лошадки обладали врожденным  чувством  равновесия.  Горные
тропы нередко следовали вдоль узких полочек  над  зазубренными  скалами  или
беснующимся далеко внизу прибоем. Невольно  у  нас  щекотало  под  ложечкой,
когда лошадь жалась к самому краю,  чтобы  пощипать  свисающую  траву.  Роль
поводьев выполняла обвязанная вокруг конской морды лубяная веревка, и, когда
мы пытались отвернуть от края голову  лошади,  она  принималась  дыбиться  и
взбрыкивать над обрывом. Лучше уж предоставить упрямому четвероногому самому
следить за равновесием, хотя бы  при  этом  одна  ваша  нога  болталась  над
бездной... Мы быстро усвоили, что можно слепо положиться на горных  лошадок,
они никогда не оступались.  Даже  в  безлунные  ночи,  когда  мы  не  видели
собственных ног, лошади смело ступали  по  узким  полочкам.  Только  однажды
услышали мы рассказ про островитянина, который сорвался в пропасть вместе  с
конем. Но тропа в тот раз была мокрая и скользкая после сильного дождя.
     Да и нам довелось пережить неприятные  минуты  на  скальной  полке  над
долиной Ханававе. Лив шла впереди, я следовал за ней, за мной выступали  обе
лошади. Вольнолюбивого Туивету, который нес наши вещи, я вел  на  поводу,  а
смирная кобыла сама шагала за ним. Местами полка была меньше метра в ширину,
и так как мы здесь прежде не бывали, то предпочли идти пешком. В  седле  нам
грозила опасность защемить ногу между конским  крупом  и  отвесной  каменной
стеной слева, а справа - обрыв до самого дна долины. Прижимаясь к стенке, мы
продвигались не спеша и наслаждались великолепным  видом.  Внезапно  впереди
показались три дикие лошади. Ни вперед пройти, ни назад податься! Первым шел
жеребец, за ним кобыла и курчавый жеребенок. Кобыла с жеребенком повернули и
скрылись  за  поворотом,  а  жеребец  застыл,   словно   бронзовая   статуя,
приготовившись защищать свое семейство.
     Туивета  вскинул  голову  вверх  и  вызывающе   заржал,   потом   решил
протиснуться мимо нас к противнику. Дикий жеребец принял  вызов  и  медленно
пошел ему навстречу. Я попробовал  удержать  Туивету  за  повод,  но  он  не
обратил никакого внимания на мои жалкие потуги и поднялся на дыбы. Я крикнул
Лив, чтобы прижалась к скале, и сам сделал то  же  самое.  В  ту  же  минуту
Туивета вырвался и бросился вперед. Мы ощутили сильный толчок и увидели, как
два жеребца встретились в поединке. Секунду они стояли, дрожа всеми  мышцами
и скрестив шеи, словно сабельные клинки.  Испытав  таким  способом  мужество
противника, схватились всерьез.  Кусались,  брыкались,  ржали,  вставали  на
дыбы. Мы ждали, что вот-вот кто-нибудь  из  них  сорвется  в  пропасть,  как
сорвалась на наших глазах коза, которую загнали  дикие  собаки.  Но  жеребцы
держались на тропе. Хуже пришлось нашим  вещам.  Они  взлетели  в  воздух  и
исчезли за краем обрыва. Только палатка и  пледы  застряли  в  трещине  ниже
тропы, все остальное скрылось из виду. Пропал наш провиант.
     Туивета выиграл поединок. Дикий жеребец с  достоинством  отступил,  дав
кобыле с жеребенком достаточно  времени,  чтобы  уйти  от  нас  подальше.  И
Туивета больше не упирался, когда я отважился подойти к нему  и  взяться  за
повод. Он гордился победой - и был явно обескуражен, когда повернул голову и
увидел, что вьюка нет.
     Еще день мы перебивались сочными плодами манго и  гуаявы,  потом  голод
вынудил нас спуститься с гор. Фрукты отменные,  нисколько  не  хуже  груш  и
персиков, но организм требовал более  плотной  пищи.  Хотелось  рыбы,  мяса,
кокосовых орехов, хлебных плодов. Мы соскучились по нашим ракам,  по  нашему
феи. Вспомнился толстый поросеночек, но  нам  больше  не  встречались  дикие
свиньи. Пусть в долине нас ждут скорпионы Хаии и прочие гадости.  Голод  еще
хуже. Мечтая о сытной, богатой крахмалом еде, мы  молча  двинулись  вниз  по
естественной красной ковровой дорожке.
     В  жаркую  долину  Омоа  мы  спустились  обновленными,  ощущая   прилив
бодрости. Голод голодом, а дни, проведенные в горах, дали нам заряд энергии.
Мы поняли, что бежать из долины, даже не повстречавшись с человеком, который
был повинен в изменившемся отношении островитян к нам  двоим,  побудила  нас
навеянная дебрями вялость. И, подойдя к деревне, направились прямиком к дому
патера Викторина.
     Позади католической церковки стояли два домика с  тенистыми  верандами,
застекленными окнами, железными крышами. Один  из  них  пустовал.  В  начале
века,  когда  остров  еще  был  густо  населен  и  обещал   стать   частицей
цивилизованного  мира,  здесь  помещалась  жандармерия  и  жил   французский
администратор. На открытой террасе в углу валялся барабан. В  былые  славные
времена Иоане ходил по деревне и бил в этот барабан, когда в  бухте  бросала
якорь какая-нибудь шхуна. Дела давно минувших дней...
     Оказавшиеся поблизости островитяне удивленно воззрились на  нас,  когда
мы  привязали  лошадей  и  направились  к  следующему  домику,  где   сидел,
окруженный детишками, человек в длинной сутане. Он обучал детей грамоте. Они
совсем не знали букв. При виде нас он встал, и мы  познакомились  с  патером
Викторином. Маленький, щуплый патер буквально тонул  в  чересчур  просторном
облачении. Он принял нас очень вежливо и предложил сесть.
     Сидим  и  мучаемся  от  неловкости.  Я  еще  никогда  не  встречался  с
католическим патером. Да и протестантских священников знал не так уж  много,
фактически - одного Пакеекее. Моя мать верила только в Дарвина, отец, хоть и
был верующим христианином, в церковь не ходил. Крестить-то меня крестили, но
от конфирмации я, единственный из всего класса, отказался. О  священниках  у
меня было такое же смутное и превратное представление, какое было о девочках
в школьные годы. Люди, конечно, но совсем другого сорта, и непонятно, как  с
ними обращаться.
     Человечек в черной  сутане  явно  был  смущен  не  меньше  моего.  Дело
происходило задолго до того, как различные ветви христианской  церкви  стали
на путь примирения. Широко улыбаясь, он пристально смотрел на меня  и  ждал,
что я скажу. Наконец спросил, не из Европы ли мы? Мы  рассказали  кое-что  о
себе и дали понять, что приехали вовсе  не  для  того,  чтобы  включиться  в
поединок между ним  и  Пакеекее,  нас  занимает,  как  жили  островитяне  до
прибытия миссионеров, интересует также происхождение местной фауны.
     Патер деликатно сменил тему и принялся рассказывать о  своей  жизни  на
Маркизских островах. Уже тридцать три года, как патер Викторин покинул Лозер
во Франции и один странствовал здесь с острова на остров. Один тридцать  три
года утешал болящих и умирающих, один спал в темных лачугах,  ел  пои-пои  и
другие подозрительные блюда. Всегда один. Ни с кем из маркизцев у  него  нет
личной дружбы. Никто не зовет его в гости. Пальмы и цветы его  не  радовали,
здешняя природа ему, как и капитану Брандеру, казалась мрачной и угнетающей.
Весь Фату-Хива сводился для него к церкви и маленькому домику,  где  женская
рука не касалась пола и стен. Его гордостью,  его  страстью  была  книга,  в
которой значились души спасенных  от  преисподней  островитян.  Только  двух
недоставало.
     Рассказывая, патер все время поправлял спускающуюся  на  черные  сапоги
сутану. Тем не менее мы заметили, что его  белые  ноги  напоминали  огромные
дыни. Бедняга страдал слоновой болезнью. Патер Викторин принес в жертву все,
даже здоровье, делу, которому он служил. И нам стало понятно  его  опасение,
как бы у Пакеекее  не  появились  помощники.  Он  был  подобен  филателисту,
который боится потерять хотя бы одну марку из своего альбома.
     Не без благоговения  встали  мы,  чтобы  проститься  с  этим  маленьким
человечком, у которого были такие печальные, пристальные глаза  и  распухшие
ноги. У нас чудесный аппетит, аппетит к еде и к жизни. Нас двое, и есть наша
хижина в дебрях, и впереди - неизведанное будущее. Ничего этого  не  было  у
патера Викторина. Бледный, щуплый, он грустно смотрел, как мы повели лошадей
к домам Пакеекее и Тиоти. Мы жалели, что не можем сразу направиться к себе в
лес. Нам вовсе не хотелось причинять ему боль. Мы  ничуть  не  обижались  на
патера за то, что он невольно расстроил нашу дружбу с его прихожанами {5}.


                                    Табу

     В лучах полуденного солнца желтая бамбуковая  хижина  светилась,  точно
золотой дворец. После палатки она казалась особенно просторной, в ней  можно
было ходить, выпрямившись в  рост,  хотя  рядом  с  могучими  деревьями  она
выглядела кукольным домиком. Наш дом. У нас было такое  чувство,  словно  мы
здесь родились. На самом же деле мы пришли сюда ненадолго.
     Насытившись  хлебными  плодами,   таро   и   фруктами   из   одичавшего
королевского сада, утолив жажду из бурливого ручья,  мы  последовали  совету
Тиоти удалиться еще на несколько дней. Тиоти  ждал  нас  на  море  со  своей
долбленкой; хоть и маленькая, но у подветренной стороны острова  она  вполне
могла выдержать вес троих.
     Тиоти  сам  выдолбил  ствол  и  оснастил  его  на   полинезийский   лад
аутриггером - острым бревнышком, которое укрепляется  параллельно  лодке  на
двух поперечных жердях. Лодка была всего лишь вдвое длиннее обычной ванны  и
наполовину уже, так что мы с трудом втиснулись в нее со своими припасами.
     Лив полулежала на корме, придавленная тяжелыми банановыми гроздьями,  а
мы с Тиоти плавно взмахивали каждый своим веслом, аккуратно погружая  его  в
длинные,  пологие  океанские  валы.  Озаренный  утренним   солнцем   красный
скалистый остров казался объятым пламенем. Высоко над головой, словно  клубы
дыма, плыли пассатные облака; из-за мыса дул слабый ветерок, морщиня гладкую
поверхность могучих волн.
     Сегодня пономарь был разговорчивее  обычного,  однако  суть  его  речей
сводилась к тому, чтобы убедить нас в могуществе  не  столько  христианского
бога, сколько всевозможных местных демонов. Бог  был  один,  и,  хотя  Тиоти
вслух об этом не говорил, он явно представлял себе,  что  этот  бог  надежно
заточен в бамбуковой церкви Пакеекее. А вот демоны кишели по всему  острову.
Простейший способ  встретиться  с  ними  -  посетить  какой-нибудь  участок,
охраняемый табу. Несколько поколений назад все островитяне запросто общались
с демонами, сообщил Тиоти чуть ли не с завистью в голосе.
     Мы  с  Лив  слушали  вполуха.  Слишком  сильно  увлекало  нас   зрелище
удивительнейших рыб; словно мы оказались очевидцами того легендарного дня  в
истории бытия, когда живые существа впервые вышли из океана на сушу.  Сейчас
с подветренной стороны не было прибоя, накат лишь слегка  поглаживал  крутые
скалы, и лодка шла вдоль самого  берега.  Сначала  наше  внимание  привлекли
полчища красных, серых, зеленых и черных крабов,  которые  сновали  во  всех
направлениях, ныряя в трещины над водой. Светло-зеленая вода была  настолько
прозрачна, что позволяла рассмотреть яркие водоросли и  морские  анемоны  на
дне. Там, в глубине, ходили пятнистые рыбы, из нор выглядывали  огромные,  с
человеческую  ногу,  омары,  покрытые  буграми  и   колючками,   расписанные
роскошными узорами. Но больше всего поразила нас рыба,  которая  превосходно
чувствовала себя вне воды. С палец длиной, большеголовая, совершенно черная,
она разгонялась на гребне волны и прыгала на  камень.  Присосется  и  скачет
посуху этакой безногой лягушкой. Множество причудливых рыбок переливалось на
солнце. Одни лепились к скальной стенке, другие прыгали с камня  на  камень,
третьи блаженно  распластывались  на  животе,  словно  наслаждаясь  солнцем.
Казалось, они сторонятся соленых брызг. Напрыгаются всласть и ныряют обратно
в воду, но с очередной волной опять выходят на сушу.
     Тиоти не понимал нашего интереса к рыбе, которая не  годилась  в  пищу.
Встал и  тонкой  трезубой  острогой  поразил  пару  живописных  омаров.  Его
обидело, что мы не принимаем всерьез рассказ о местных демонах.  Сначала  мы
не поверили, когда он обещал доказать нам, что на  Фату-Хиве  есть  кораллы,
потом усомнились в существовании каменной рыбы, теперь вот не верим, что  он
может показать настоящих демонов. Они есть, хоть и  остались,  так  сказать,
без дела, а было время, помогали предкам Тиоти, как в наши  дни  ему  самому
помогает бог. Мы никогда не слышали про Тукопану?
     Нет, не слышали. И согласились внимательно выслушать рассказ о нечистой
силе. По словам Тиоти, истинность рассказа нам могли подтвердить французские
власти на Хива-Оа.
     Тукопана был последний великий шаман, которого еще  застали  европейцы.
Сам он жил на Фату-Хиве, но о его связях с демонами знали на  всех  островах
архипелага.
     Подойдя к главному, Тиоти от волнения даже сбился с ритма гребли.
     Перед смертью Тукопана собрал всех  жителей  долины  Омоа  во  главе  с
королем и показал два изображения демонов, высеченные им  из  белого  камня.
Один демон был побольше, другой - поменьше. Когда умру, сказал Тукопана, мой
дух вселится в большого демона, и пусть он называется моим именем.  А  когда
умрет моя любимая дочь, ее дух вселится в меньшего демона, и вместе мы будем
руководить народом ФатуХивы в последующих поколениях.
     После смерти Тукопаны обе статуи установили на  кладбище  над  долиной,
где мы изучали черепа. Двадцать  лет  назад  на  Маркизские  острова  прибыл
французский губернатор. Он прослышал  о  красивых  статуях  на  Фату-Хиве  и
задумал  присвоить  себе  драгоценн