и Пахо. От миссионеров  они
слышали, что людоедство - едва ли не самый страшный  грех,  в  котором  были
повинны их предки до введения христианства на острове. Каннибализм  был  для
дедов религиозным ритуалом, они  верили,  что  им  передается  сила  жертвы.
Однако у наших друзей, судя по всему, было довольно странное представление о
том, чем плох каннибализм. Послушать их, так грех заключался  в  том,  чтобы
есть нечестивых,  а  язычники,  которых  ели  их  предки,  как  раз  и  были
нечестивыми. Дальше  начинались  разногласия:  наш  провожатый,  католик,  и
протестант Тиоти никак не могли прийти к согласию - причащаются ли в  церкви
действительному телу безгрешного Христа  или  это  делается  понарошку.  Всю
дорогу до Уиа продолжался этот спор.
     Каикаи эната. Я ловил эти слова  в  паузах  между  рокотом  прибоя,  и,
наверно, мне чудилось, что они повторяются чаще, чем это было на самом деле.
Разговор за стеной доходил до меня обрывками, а воображение,  дополняя  его,
разыгрывалось вовсю. Видно, нечто в этом роде творилось в душе  Лив,  потому
что она тоже никак не могла заснуть.  Невольно  мне  вспомнился  мой  тесть,
который, получив от дочери письмо о наших планах, отыскал  на  своих  полках
книгу, где Маркизы описывались как край каннибалов. Что бы он сказал,  узнай
сейчас, что мы лежим на циновке бывшего каннибала,  а  ее  хозяин  сидит  на
корточках у костра за стеной? Если хижине столько  же  лет,  сколько  тестю,
вполне вероятно, что в ней когда-то ели человечину. Может быть, именно здесь
Теи Тетуа занимался людоедством. А между тем во внешности  старика  не  было
ничего жестокого. Надень на него белый халат и поставь его  к  микроскопу  -
вполне сойдет за университетского  преподавателя.  Лицом  Теи  Тетуа  сильно
смахивал на моего любимого профессора зоологии, доктора Ялмара  Броха.  Если
он и впрямь ел мясо побежденного врага, то скорее всего из почтения  к  отцу
или к своим повелителям, которые руководствовались религиозными убеждениями.
     Ведь сидят же рядом с  ним  под  кухонным  навесом  современные  мирные
полинезийцы, способные причащаться телу Христа. В глазах маркизцев  прошлого
такой поступок был бы верхом варварства. Съесть врага  -  можно,  но  своего
священного Тики - немыслимо.
     Пономарь не спешил ложиться спать, и всякий раз, когда он ворошил угли,
оживляя костер, в нашей хижине, где  число  кривых  жердей  равнялось  числу
щелей, весело плясали тени. Мы рассмотрели подвешенные на деревянных  крюках
сосуды из коричневых бутылочных тыкв и несколько черных от  масла  мисок  из
скорлупы  кокосового  ореха,  украшенной  геометрическими  и  символическими
резными узорами. В углу висела связка высушенных табачных листьев.  Рядом  с
нами на земляном полу  валялись  старые  каменные  топоры,  железный  топор,
кремневое огниво. Под толстыми потолочными балками висел причудливый длинный
сундук. Гроб Теи Тетуа.
     - Как заболею, - объяснил он нам, - заберусь в гроб и  закроюсь.  А  то
ведь, если останусь на полу лежать, собаки до меня доберутся.
     Старик и могилу вырыл заранее возле своей хижины. Накрыл ее  двускатной
крышей с крестом и частенько спускался в яму,  чтобы  очистить  от  земли  и
куриного помета.
     Еще один новый для нас мир... Сюда не  заходили  шхуны.  Наконец-то  мы
ушли предельно далеко от железной хватки цивилизации.
     Потухли последние угли.  Мы  уснули  под  ритмичный  гул  прибоя.  Наши
друзья, очевидно, тоже легли спать. Наутро они встали вместе с солнцем, если
не раньше, чтобы отправиться в долгий обратный путь на западный берег.
     Когда мы проснулись, их уже  не  было.  Остались  только  Теи  Тетуа  и
Тахиа-Момо. Такие же веселые, как вчера. Солнце сияло,  птицы  пели,  кругом
простиралась приветливая  долина.  Край  нашей  мечты.  Нам  бы  сразу  сюда
попасть...
     Теи Тетуа был единоличным владельцем долины Уиа; во всяком случае никто
не оспаривал его прав, и мы могли выбирать для своего жилья любое место,  не
думая о плате. Мы были гостями в его королевстве; все, что принадлежало  Теи
Тетуа, принадлежало и нам. Старику было чуждо понятие личного имущества.
     Постройки Теи расположились в пальмовой роще на  южном  берегу  залива.
Некогда для защиты от паводка здесь соорудили террасу; к тому же  дома  были
обнесены прочной каменной стеной, чтобы  на  участок  не  заходили  дикие  и
полудикие свиньи, которых в безлюдной долине развелось  огромное  множество.
Сразу за стеной протекала быстрая мелкая  речушка,  вливаясь  в  море  через
широкий просвет  в  булыжной  баррикаде,  воздвигнутой  вдоль  пляжа  мощным
прибоем. Высокая подковообразная баррикада косо спадала в бушующие  пенистые
волны, которые неистово таранили ее, не позволяя ни купаться, ни спускать на
воду лодку.
     За  речушкой,  рукой  подать  от  хижин  Теи  Тетуа,  на  самом  берегу
раскинулась зеленая поляна, любимое  пастбище  диких  свиней  и  коз.  Между
кокосовыми пальмами было вдоволь места, и мы решили тут обосноваться. С моря
всегда дул ветер; кругом  чисто,  хорошо,  можно  не  опасаться  микробов  и
насекомых. На своем пути от Южной Америки вечный пассат без отдыха  пролетал
семь-восемь тысяч километров до того, как обрушиться на каменный барьер и на
высокие пальмы,  которые  качались  над  нашей  головой,  словно  тростинки.
Привезенных белым человеком окаянных комаров уносило далеко  в  заросли.  До
чего отрадно было увидеть Полинезию  такой,  какой  она  была  до  появления
комаров, этих маленьких кровопийц, сделавших жизнь в  Омоа  невыносимой  для
нас.
     Старик предпочел бы, чтобы мы поселились в его доме, но,  поскольку  мы
выбрали место по соседству, он уступил, только  взялся  проследить  за  тем,
чтобы на  этот  раз  мы  построили  хижину,  которая  не  рассыплется  через
несколько месяцев. Он возмутился, когда Тиоти рассказал ему про нашу зеленую
бамбуковую хижину в Омоа, и  негодующе  поджимал  губы  при  мысли  о  своих
нынешних соплеменниках. Они нисколько не дорожат опытом и знаниями стариков.
Сидят сложа руки, время убивают в ожидании, когда созреют кокосовые орехи  и
шхуна придет за копрой.
     Теи Тетуа почти не соприкасался  с  современным  миром.  Только  дважды
ходил он через горы в Омоа; последний раз - чтобы привести Тахиа-Момо, а  то
уж  больно  тоскливо  стало  одному.  Давным-давно  добрался  до  Уиа   один
миссионер, чтобы крестить Теи Тетуа и  одарить  его  бронзовым  крестом  для
будущей могилы. Люди пробовали высадиться на берег за кокосовыми  орехами  -
не одним же свиньям ими  пользоваться.  Но  прибой  немилостиво  обошелся  с
лодкой, и Уиа, как и весь восточный берег, оставили в  покое.  Не  было  тут
никакой прибыли для современных людей.
     Памятью о неудачной затее служил сооруженный на берегу сарай для  сушки
копры да старая, рассохшаяся долбленка. При нас ее ни разу  не  спускали  на
воду, но мы с восхищением  думали  об  отваге  и  искусстве  людей,  некогда
выходивших в море на таких скорлупках.
     Теи Тетуа с восторгом  и  гордостью  рассказывал  о  людях  и  событиях
минувших дней. Не то, что наш добрый друг пономарь. Вообще Теи был одним  из
немногих встреченных нами островитян, кто душой и телом  оставался  истинным
полинезийцем. Как Терииероо на Таити и Тераи на Хива-Оа. Человеку, видевшему
одни лишь заманчивые второстепенные стороны нашей  цивилизации,  требовалась
немалая мудрость и  проницательность,  чтобы  уразуметь:  только  там  стоит
стремиться к прогрессу, где он приносит явную пользу.  Терзаемые  болезнями,
зависимые от заходов шхуны, островитяне  на  западном  берегу  Фату-Хивы  не
знали и половины радости  и  благополучия,  согревавших  душу  старика  Теи,
который ни в чем не испытывал недостатка,  особенно  теперь,  когда  у  него
появилось общество.
     На другой день Теи Тетуа повел меня через береговые скалы  за  северный
мыс, в долинку Ханатива. своего рода  отросток  Уиа.  Здесь  среди  зарослей
борао и мио я увидел старые обросшие стены, могилы,  несколько  большеглазых
идолов.  Старик  объяснил,  что  столбы  из  мио  лучше  всего  годятся  для
строительства.
     Меня поразило, как легко  передвигался  этот  человек,  который  вполне
годился мне в деды, как прытко скользил он среди частокола стволов и ветвей.
Сам я намного уступал  ему  в  ловкости.  Заготовив  достаточное  количество
столбов и жердей, мы ударами камней окорили их, потом связали  по  нескольку
штук. Я основательно натер плечо и побил ноги на острой  лаве,  стараясь  не
отставать от бегущего впереди старца. А он играючи трусил  по  скалам  и  не
скрывал своего веселья, когда особенно буйная волна обдала  меня  с  ног  до
головы и заставила припасть к камню.
     На мысу мы сбросили ношу в море и пошли обратно за  следующей  партией.
Течение и  прибой  сами  доставили  наш  строительный  материал  в  бухту  и
выбросили на берег у облюбованной нами площадки.
     Наш второй дом по замыслу должен был стать еще меньше первого. Да какой
там дом: конурка с крышей из пальмовых листьев, открытая с одной  стороны  и
поднятая над землей, чтобы предотвратить  визиты  полудиких  свиней.  Высота
трех стен, набранных из жердей  мио,  позволяла  удобно  сидеть  внутри,  но
встать в рост мы могли только под коньком крыши. Вся  конструкция  крепилась
прочным лубом. Из местного гибискуса получались отличные веревки. От земли к
входу поднималась лестница; ширина помещения  позволяла  лежать  поперек  на
куче пальмовых листьев у задней стены. Крыша -  плотная,  водонепроницаемая;
зато между тонкими жердями стен луна и солнце заглядывали к  нам  в  дом.  И
мелкие вещи постоянно проваливались в щели в полу, пока мы  не  накрыли  его
свежей панданусовой циновкой.
     В первую ночь в новом гнездышке  наш  сон  нарушила  хрюкающая  свинья,
которая так истово чесалась об один из столбов, что неустойчивая'  постройка
закачалась, грозя опрокинуться. Утром мы укрепили легкий каркас штакетником;
он соединял столбы и не позволял свиньям забраться под хижину.
     Мы еще намеревались сложить каменную печь  под  навесом,  как  в  Омоа.
Однако Теи Тетуа решительно воспротивился. Мы его гости и должны столоваться
у него. Он забрал наш единственный закопченный котелок и унес к себе.
     Так началась наша счастливейшая пора на Маркизских островах.
     Тахиа-Момо,  которую  старик  называл  просто  Момо  -  Малышка,  сразу
подружилась с Лив. С появлением в долине второй женщины  Тахиасловно  обрела
мать - мать или подругу, с которой можно было делиться тем, что нисколько не
занимало старого отшельника. По местным- меркам Момо считалась  чуть  ли  не
взрослой женщиной, и старшая подруга была для нее ценной наставницей,  но  и
сама она не оставалась в долгу. Мы с Теи часто заставали их сидящими  вместе
на траве у речушки. Выступая в роли учительницы, Момо показывала Лив то, что
раньше на Mapкизах умела каждая вахина: как делать белую волокнистую материю
тапа, вымачивая и отбивая полосы луба хлебного дерева; как  плести  красивые
корзины из лиан и пальмовых листьев; как вить и сплетать бечевки, веревки  и
канаты из кокосового волокна; как плести циновки из тонких  полосок  листьев
пандануса; как вычищать и сушить на огне бутылочные тыквы,  превращая  их  в
прочные сосуды; как из смолы делать клей и  замазку,  а  из  земли,  золы  и
растительного сырья - красители; как добывать благовония  из  растений;  как
связывать гирлянды из цветов и ожерелья из орехов и раковин.
     Лив никогда не носила побрякушек, но юная полинезийка непременно хотела
ее принарядить. За материалом не надо было ходить далеко. На  лесной  опушке
Момо собирала яркие семена, орехи и плоды, чтобы  нанизать  их  на  бечевку.
Особенно нравились ей словно созданные  для  украшений  блестящие,  красные,
твердые бобы. Две юные  вахины  вернулись  из  леса,  щеголяя  ярко-красными
ожерельями и браслетами, и старик Теи Тетуа, широко  улыбаясь,  выразительно
посмотрел на меня: дескать, женщины - во всем мире женщины.
     На следующий день Момо увела Лив в  другую  сторону.  Мода  изменилась.
Лавовый пляж под скалами в  обоих  концах  залива  был  для  Момо  подлинным
торговым центром с богатым  выбором  раковин  всевозможных  форм  и  цветов.
Наполнив зеленые сумки морскими драгоценностями, две искусницы  возвратились
на мягкую траву, чтобы прокалывать  костяными  иглами  дыры  в  раковинах  и
нанизывать их на бечевку.
     В торговом центре Момо все витрины радовали  глаз  великолепием.  И  не
надо платить. Не надо заготавливать  пахучую  копру  для  меновой  торговли.
Улыбчивая девочка и без того располагала целым состоянием. Момо всегда точно
знала, чего хочет, она обладала безупречным вкусом и  никогда  не  жалела  о
том, что ей было недоступно. Вкус и гармония были ей даны от  природы;  вряд
ли эти качества привил ей старик. Юная  островитянка  не  мучилась  никакими
проблемами. Смеясь, она поднималась по лестнице, чтобы  приветствовать  нас;
смеясь, спускалась на землю. Все казалось  ей  привлекательным,  даже  серые
мокрицы под камнями.
     Тонны копры для шхуны на западном берегу Фату-Хивы не сделали бы женщин
Омоа и Ханававе такими, счастливыми, какой была маленькая Момо, хотя бы  они
получили от купца весь запас стеклянных и металлических побрякушек в судовой
лавке.
     Не  всегда  эксперименты  модницы  Момо   встречали   одобрение   более
консервативной Лив. Так, однажды Тахиа явилась в нашу хижину, выкрашенная  с
ног до головы в желто-зеленый цвет, только зубы  остались  белыми.  Держа  в
руке миску с кашицей из толченого в кокосовом масле ореха, она хотела и свою
подругу вымазать настоящей  маркизской  косметикой.  Вот  так  выдумщица!  С
цветами  в  волосах  желто-зеленая  девчурка  напоминала  выпорхнувшего   из
капустного кочана очаровательного эльфа. Совсем недурно,  и  в  какой-нибудь
архисовременной компании успех ей был бы обеспечен. Однако Лив  предпочитала
не столь экстравагантные косметические средства, например  чистое  кокосовое
масло, к которому,  по  совету  той  же  Момо,  был  добавлен  душистый  сок
маленьких белых цветков.
     Сам я почти все время проводил в обществе Теи Тетуа, в лесу  или  возле
хижин. Отправься старина Теи со мной в Европу, я научил бы его многому,  что
облегчило бы ему существование в моем краю. Но здесь не мне было его  учить.
В его родной обстановке я учился  у  него.  Я  знал  латинские  наименования
некоторых моллюсков на берегу, знал, как классифицируют  растения  по  числу
тычинок, но куда важнее было узнать, какие моллюски съедобны, на что годятся
растения.
     Возможно, в глубине души мы с Лив  были  несколько  удивлены  тем,  что
неграмотные Теи и Момо не больше нашего похожи на обезьяночеловека.  У  себя
на родине мы привыкли к тому, что неграмотность простительна малому  ребенку
с его неразвитым мозгом. Если взрослый не умеет читать и писать,  значит,  у
него чердак не в порядке. Вот уж чего нельзя было сказать о наших друзьях  в
долине Уиа! Скорее уж мы чувствовали себя неполноценными, когда они с одного
взгляда находили остроумное решение практической задачи, которая ставила нас
в тупик. Пребывание в обществе этих людей было для нас радостью.
     Постепенно мы уразумели, что одному человеку не под силу все познать  в
этом удивительном мире, а потому каждый должен постараться сделать  наиболее
разумный и полезный выбор: что необходимо  знать  и  чем  можно  пренебречь.
Астроном - специалист,  знающий  расстояние  до  звезд;  ботанику  известно,
сколько у цветка тычинок. Однако они не считают друг друга невеждами  только
потому, что познания каждого ограничены его предметом.
     И мы стали смотреть на наших соседей как на специалистов.  Специалистов
по выживанию и наилучшему приспособлению к среде долины Уиа.  Они  не  знали
размеров молекул или звезд, не  знали,  сколько  километров  до  луны.  Зато
отлично разбирались в размерах птичьих  яиц  и  спелых  плодов  перувианской
вишни; знали, сколько идти до ближайшего места, где растет горный ананас. Со
стыдом  мы  признавались  себе,   что   при   всей   нашей   грамотности   и
образованности, при свойственном белому человеку убеждении, будто он  рожден
преобразовывать мир, - при всем этом нам следует соблюдать осмотрительность,
выходя за пределы тесного круга  привычных  представлений.  Далеко  не  все,
заслуживающее изучения, выражается в цифрах и буквах. И  откуда  нам  знать,
что мы не убьем неведомое, не успев даже открыть его?
     У Теи Тетуа не было обуви. Не было даже  пары  тапочек,  чтобы  надеть,
когда он решит, что  настало  время  забираться  в  гроб.  Единственной  его
одеждой была узенькая набедренная повязка, но он был чистоплотен и  держался
так, словно  весь  мир  принадлежал  ему.  Древний  философ  Диоген,  тщетно
искавший с фонарем человека  в  толкучке  на  греческой  площади,  нашел  бы
искомое в лице Теи Тетуа. Диоген уделил бы ему место  под  солнцем  рядом  с
собой в своей бочке. И ни один король, ни один  купец,  ни  один  мудрец  из
другой страны не смог бы научить Теи, как лучше жить.
     Старик учтиво принял в дар привезенные мной консервы, но  я  не  видел,
чтобы он открыл хоть одну банку. Его больше  радовала  возможность  подарить
что-то нам. Иногда он курил свои самодельные сигары,  и  из  наших  подарков
только трубка пригодилась ему. От табака мистера Боба он отказался - рядом с
хижиной рос дикий табак.
     Мертвый каменный мир Мотане был далеко-далеко. И  так  же  далеко  была
злосчастная деревня Омоа.
     Впрочем, не настолько далеко, чтобы мы не сознавали, как  нам  повезло,
что мы оказались в мире Теи Тетуа. Возможно,  мы  не  оценили  бы  всех  его
преимуществ, если бы сразу высадились в Уиа. Здесь мы увидели ту  Полинезию,
которая жила в наших представлениях. Уиа - уцелевший  клочок  того  мира,  о
котором мы,  белые,  так  любим  мечтать.  И  который  непременно  стремимся
улучшить.
     Начав ходить вместе с Теи по лесу в поисках хлеба насущного,  я  быстро
убедился, что здесь нет присущего Омоа тропического изобилия. Больше солнца,
меньше дождя. Тем  не  менее  флора  представляла  собой  удачное  сочетание
густого леса и заброшенных садов  в  обрамлении  крутых  горных  склонов.  В
долине был большой выбор плодов, не хватало  только  феи.  Хлебные  плоды  и
бананы, манго, папайя, гуаява,  перувианская  вишня,  горный  ананас.  Таро,
лимонные  рощи,   большие   апельсиновые   деревья,   увешанные   сочнейшими
золотистыми плодами, которые нам никогда  не  приедались.  Кроме  того,  Теи
показал мне множество съедобных листьев, дикий лук, вкусные корни и  клубни.
В двух шагах от дома можно было наловить в реке  раков,  собрать  на  скалах
яйца морских птиц, поймать здоровенного кабана.
     И можно ловить рыбу, сидя на камнях; однако старик Теи был равнодушен к
этому занятию. Как  это  повелось  в  Полинезии,  он  предоставлял  женщинам
добывать дары моря. Когда океан вел себя относительно  смирно,  Момо  и  Лив
отваживались забираться на мыс в южной части залива. Темная  лава,  остывая,
создала здесь причудливые формации, гроты, туннели,  выступы,  расщелины.  В
прилив беспокойные волны наполняли все ямы и промоины чистой, свежей соленой
водой. Со временем тут  обосновалось  множество  организмов.  Каждая  заводь
представляла собой естественный аквариум, не менее, красочный, чем приливная
зона  рифа  Тахаоа,  только  фон  другой:  не  белые  кораллы,  а  черная  и
ржаво-красная лава. Момо отлично разбиралась в  полчищах  рыбешек,  спрутов,
моллюсков и ракообразных, знала, кто ядовит, а за кем стоит поохотиться.
     К нашему удивлению, Момо не  занималась  стряпней.  Обязанности  повара
исполнял сам Теи Тетуа. Правда, они по очереди носили нам еду, поскольку  мы
ели у себя. Теи и Момо ели на кухне, и мы по запаху  определяли,  когда  Теи
доставал из ямы кислое черное пои-пои. Теи ел пои-пои со всеми блюдами.  Как
и многие другие островитяне, он уверял, что  желудок  ниче