го  не  варит  без
этого забродившего пюре.
     Лив не видела оснований критиковать манеры Теи Тетуа, ведь он мыл  руки
перед едой, и мы сами тоже ели  руками.  Но  ее  смущало,  что  он,  как  ей
казалось, сидя на корточках и наклонив голову набок, грыз сахарный  тростник
или обгладывал свиную косточку с таким видом, словно это  была  человеческая
кость. Несправедливое и обидное сравнение, но все же после ее слов и  я  уже
не мог отделаться от нелепой ассоциации.
     Теи был не только радушный хозяин, но и великолепный  повар,  гурман  и
славный едок. Если в долине Омоа у нас с едой бывало туговато, то здесь  все
обстояло наоборот. Три раза в день - утром, в обед и в  ужин  -  старик  или
Момо поднимались к нам по лестнице, неся лакомые  блюда.  Мы  даже  полюбили
поипои с добавкой свежих хлебных плодов и воды. Фирменными  блюдами  местной
кухни были запеченная в банановых листьях свинина, вареные в кокосовом соусе
мелкие крабы и сырая рыба а ля Теи Тетуа. Он  тщательно  отбирал  подходящую
рыбу, нарезал ее ломтиками,  выдерживал  ночь  в  крепком  лаймовом  соке  и
приправлял соусом из морской воды и кокосового молока.  Получался  подлинный
деликатес без малейшего привкуса сырой рыбы.
     Но что бы ни изобретал Теи, непременным блюдом была свинина. Три раза в
день. Горячая сочная свинина, запеченная в больших  листьях  на  раскаленных
камнях.  Нас  буквально  закармливали,  мы  с  трудом   одолевали   половину
предлагаемого, но возвращать остатки не полагалось. Теи  говорил,  чтобы  мы
приберегли их до следующей  трапезы.  А  к  следующей  трапезе  он  приносил
жареную курицу с таро и хлебными плодами. И еще свинины.
     - Старик нарочно откармливает нас, - заявила Лив как-то утром, когда ее
пареу долго не хотел сходиться на поясе.
     И пошла к воде посмотреть на  свое  отражение.  Похоже  было,  что  она
сказала это всерьез, ибо с того самого дня Лив перешла на диету. Две  недели
ела только апельсины и ананасы в большом количестве да иногда позволяла себе
взять банан из грозди, висевшей под потолком.
     Когда над Уиа спускалась ночь, мы выбрасывали еду на землю.  Все  равно
Теи ее не брал. Каждый вечер хижину окружали  косматые  лесные  свиньи;  они
хрюкали, чавкали и визжали так, что мы боялись, как бы не разбудили  старика
за рекой. И если какой-нибудь особенно тучный ночной гость скребся  об  угол
нашей хижины, она качалась, словно "воронье гнездо" на корабле.
     Однако каркас был  достаточно  прочным.  Даже  когда  штормовые  порывы
ерошили лесной полог и сгибали  в  дугу  самые  высокие  пальмы,  мы  лежали
надежно, как в колыбельке. Только в тех случаях, когда шторм обдавал  хижину
каскадами  морской  и  дождевой  воды,   приходилось   вставать   и   вешать
панданусовую циновку  на  стену,  обращенную  к  морю.  Вход  мы  сделали  с
подветренной стороны, оттуда дождь к нам не залетал. Но луне ничто не мешало
посылать к нам солнечные зайчики, когда она  повисала  в  небе  над  черными
силуэтами пальм. Какой бы полной ни была луна,  она  проходила  в  дверь,  а
комары ни разу не появлялись.
     Не раз ночное  светило  озаряло  пустую  хижину,  меж  тем  как  четыре
обитателя долины Уиа сидели у трескучего костра на берегу, словно в  партере
перед огромной сценой.  Такой  огромной,  что  люди  в  Сахаре,  Гренландии,
Бразилии и на Фату-Хиве смотрели один  и  тот  же  спектакль.  Наверно,  это
единственный спектакль, который с древнейших времен связывает воедино народы
всего мира. Арабы и эскимосы, индейцы и  полинезийцы  смотрели  его  сообща,
летя во вселенной на одном ковре-самолете.  Не  удивительно,  что  луна  для
многих была богиней любви и  всеобщей  матерью-утешительницей,  а  солнце  -
внимательным,  хлопотливым  отцом.  Только   современный   человек   похерил
сокровища ночного неба, ратуя за  непрерывный  день.  В  комнатах  мы  одним
движением пальца превращаем ночь в день; мы  зажигаем  миллионы  фонарей  на
улицах,  чтобы  видеть  только  свой  собственный  мир,  все  свести  к  его
ограниченным масштабам.
     Теи всегда разводил небольшой костер,  словно  не  желал  затмевать  им
лунный и звездный свет. Его костер был  рассчитан  на  то,  чтобы  мы  могли
сидеть вплотную у огня, наслаждаясь умеренным количеством света и тепла.
     Ничто не шло в сравнение с ночами, когда полная луна, повиснув в  небе,
рассыпала перед нами золото и серебро на поверхности  Тихого  океана,  а  за
спиной у нас играла  бликами  на  лиственных  крышах  хижин  и  на  медленно
тянущихся к звездам, блестящих пальмовых  кронах.  Мощный  лунный  прожектор
озарял весь лес. Широкие банановые листья и причудливые  деревья  напоминали
крылатых драконов и косматых троллей, которые сгрудились, шушукаясь,  вплоть
до черного зубчатого контура отрезавшей нас от остального мира горной стены.
Кроме ветра, прибоя и наших собственных голосов мы слышали  только  журчание
реки да изредка блеяние диких коз на склонах или хрюканье свиней на опушке.
     Скудное    имущество    Теи    Тетуа    включало    одно     чужеземное
изобретение-огниво, подаренное одному из его  предков  каким-то  европейским
путешественником. Если старик добывал огонь трением, то  лишь  затем,  чтобы
показать  нам,  что  в  совершенстве  владеет  этим  древним   полинезийским
искусством. Но конечно, куда проще и легче  было  высечь  кремнем  и  сталью
искру на трут.
     В один из вечеров Теи Тетуа долго сидел и глядел на угли костра,  потом
начал медленно покачиваться и хриплым стариковским голосом затянул песню, от
которой у нас мурашки побежали по телу. Казалось, песня эта родилась в  ином
мире. Она была довольно монотонной и  напоминала  литургическую  декламацию,
однако мы слушали как завороженные. Теи пел о сотворении мира.
     "Тики, бог человека, живущий на небесах, создал землю. Потом он  создал
воды. Потом он создал рыб. Потом он создал  птиц.  Потом  он  создал  плоды.
Потом он создал пуаа (свинью). Когда все это было сделано, он создал  людей.
Мужчину по имени Атеа. И женщину по имени Атаноа".
     Дальше они уже сами потрудились,  добавил  от  себя  Теи.  И  продолжал
декламацию. Долго-долго перечислял он генеалогии королей и королев,  начиная
от Атеа и Атаноа и кончая поколением Туа, отца Теи.
     - Теи, - спросил я, - ты веришь в Тики?
     - Э, - ответил Теи. - Да. Я католик, как и все теперь, но верю в Тики.
     Старик взял камень и показал мне.
     - Как ты его называешь?
     - Стейн, - сказал я по-норвежски.
     - Мы называем его каха. А это? - Он показал на костер.
     - Бол, - ответил я.
     - А мы - ахи, - сказал старик.
     Потом он спросил, как зовут бога, сотворившего людей.
     - Егова, - ответил я.
     - Мы называем его Тики, - подхватил Теи и добавил: - Мой  народ  сразу,
понял, что миссионеры подразумевали Тики, когда прибыли на острова и  начали
рассказывать про своего бога.
     - Но у вашего народа был не один бог, вы еще верили в Тане, - осторожно
заметил я.
     И  получил  интересное  разъяснение.  Выдающиеся  короли  после  смерти
возводились в ранг божества, но только Тики был Творцом. Тане - вроде  Атеа,
божественный прародитель, которого создал Тики. Вначале на здешних  островах
жили два рода людей. У каждого из них был свой прародитель. Атеа -  смуглый,
черноволосый, от него происходят эната, известные нам островитяне. Тане  был
белый, светловолосый, от него произошли хао'э, белые  вроде  нас  {Такую  же
версию записал этнолог Э. Хэнди, который в 19201921 годах собирал маркизские
предания на других островах архипелага (Е. S. С. Handy. Polynesian Religion.
Bishop Museum Bull. 34, Honolulu, 1927, p. 105).}.
     Теи верил в одного бога; остальные  легендарные  герои  древности  были
великими людьми.
     - Но, Теи, - сказал я, - в дебрях мне часто встречался Тики - он сделан
из камня. Вытесан из камня жрецами.
     - Тики не был сделан из камня, - спокойно  возразил  Теи.  -  Никто  не
видел Тики. Жрецы изготовляли изображения Тики для народа. Я  был  в  церкви
Омоа. Ваши жрецы тоже делают священные изображения.
     Старик взял свою бамбуковую флейту, поднес ее к  ноздре  и  стал  носом
исполнять своеобразную мелодию. Он не  хотел  больше  обсуждать  религиозные
вопросы. Он стал католиком, но сохранил старую веру. Для него  Тики  был  то
же, что Егова.
     В толковании Теи получалось, что некоторые древние короли  выступали  в
роли вечного Тики. Возможно,  они  считались  его  наместниками  или  земным
воплощением, как это было со священными правителями в Египте, Мексике, Перу.
Подобно им, обожествленные правители на Маркизских островах женились  всегда
на своих сестрах.
     Именно Тики, живой и реальный Тики,  привел  предков  Теи  Тетуа  через
океан на эти острова.
     - Откуда? - спросил я, с нетерпением ожидая, что ответит старик.
     - Из Те-Фити, с востока, - ответил  он  и  кивнул  в  ту  сторону,  где
восходило солнце.
     Ближайшей сушей в той стороне была Южная Америка.
     Вот так штука. Все исследователи считали установленным,  что  эти  люди
пришли с противоположной  стороны.  Из  Азии.  Но  сами  островитяне  всегда
называли свою родину Те-Фити, в буквальном переводе - "восток". А для  того,
кто находится посреди Тихого океана, "восток" - это Америка, а не Азия.
     Такую же легенду слышал Генри Ли в долине Пуамау. И когда  американский
этнолог Э. Хэнди собирал для своей книги народные предания Маркизов, ему до-
велось услышать весьма реалистический рассказ о будто бы  имевшем  место  на
самом деле обратном плавании в  Те-Фити.  В  заливе  Атуана  группа  мужчин,
женщин и детей погрузилась однажды на необычайно  большое  судно,  названное
"Каахуа". Они взяли курс на восток и в конце концов дошли до страны  предков
- Те-Фити. Часть осталась там, другим  удалось  возвратиться  на  Маркизские
острова.
     Необычное  сообщение  настолько  поразило  Хэнди,  что  он  переспросил
рассказчика. И записал: "Рассказчик настаивал на том, что страна  находилась
там, откуда восходит солнце (и те тихена умати)" {E. S. С. Handy.  Marquesan
Legends. В. P. Bishop Museum Bull 69. Honolulu, 1931, p. 131.}.
     Задолго до Хэнди немецкий этнолог фон ден  Штейнен  тоже  с  удивлением
услышал рассказ о легендарной родине Фити-Нуи - "Большой Восток".  Будто  бы
эта страна находилась "по ту сторону восточного мыса Мата-Фенуа". Мата-Фенуа
- название длинного узкого мыса, образующего восточную оконечность Хива-Оа и
указывающего прямо на Южную Америку.
     Я посмотрел на озаренный  лунным  светом  океан.  Конечно,  до  Америки
далеко. Но расстояние до Азии вдвое больше, а ветер и течение неизменно идут
сюда со стороны Южной Америки. Меня вдруг осенило, что ведь мы сидим на  том
самом из тысячи островов и атоллов Полинезии, который был  первым  обнаружен
европейцами. Именно Фату-Хива оказался для европейцев воротами в  Полинезию.
Причем они шли сюда как раз из Южной Америки.  И  горы  Тауаоуохо  за  нашей
спиной, очевидно, были первой полинезийской землей, представшей европейскому
глазу.
     Испанская экспедиция Менданьи, открывшая Полинезию в 1595 году,  шла  с
востока, из Перу прямиком до Фату-Хивы. Перуанские инки рассказали  испанцам
про обитаемые острова далеко в океане. К тому времени европейцы почти триста
лет знали восточные берега Азии, но ничего не слышали про обитаемые  острова
в Тихом океане. А когда они  прибыли  в  Перу,  инкские  моряки  и  историки
снабдили их точными указаниями, как дойти до островов с темнокожими  людьми,
о которых европейцы и не подозревали. За полвека до  того  Магеллан  пересек
Тихий океан и почти до самых Филиппин не встретил суши. Между тем  в  океане
были острова; по инкским преданиям, именно туда направился, покинув Америку,
белый культурный герой из Тиауанако. После  того  и  сами  инки  выходили  в
океан.  Последнее  крупное  плавание  на  острова,  упоминаемые  в   инкских
источниках, было совершено Инкой Тупаком Юпанки, дедом того  Инки,  которого
застали испанцы.  Наслышавшись  от  своих  купцов  про  острова,  населенные
черными людьми, он снарядил целую  флотилию  бальсовых  плотов  у  побережья
Эквадора,  в  том  самом  месте,  откуда  некогда  отчалил  его  легендарный
предшественник. Но в отличие от культурного героя из  Тиауанако  Инка  Тупак
Юпанки отсутствовал только год и вернулся со своей флотилией в Перу, привезя
чернокожих пленников в подтверждение  того,  что  достиг  цели.  Престарелый
хранитель сувениров этой экспедиции еще был жив, когда испанцы пришли в Перу
{Подробнее об инкских преданиях и маршрутах в Полинезию  см.:  Т.  Хейердал.
Приключения одной теории. Л., 1969, стр. 61-75; Heyerdahl. American  Indians
in the Pacific. London, 1952, P. 556-569.}.
     Мы знали,  что  испанцы  приплыли  в  Полинезию  из  Перу,  знали,  что
перуанские инки сообщили им сведения о маршруте; так, может быть, Теи  Тетуа
и другие островитяне верно помнят, что их предки пришли с востока?
     Недаром  исследователи,  занимавшиеся  физическим  типом   полинезийца,
подчеркивали, что он разительно отличается от малайского  и  индонезийского:
форма головы и носа, цвет и  строение  волос,  рост,  цвет  кожи,  волосяной
покров на лице и теле - все у них другое. Известный американский  антрополог
Л.  Салливен,  специально  изучавший  соматологию  маркизцев,  указал,   что
физически эти островитяне ближе к некоторым коренным жителям Америки, чем  к
монголоидам, и ничто не подтверждает версию об  индонезийском  происхождении
полинезийцев {L. R. Sullivan. Marquesan Somatology with comparative notes on
Samoa and Tonga. B. P. Bishop Museum Memoirs, vol. 9, N 2 Honolulu, 1923, p.
7-299.}.
     Вот когда в мою душу закралась мысль о том, что первыми на эти острова,
быть может, прибыли представители одной из многочисленных культур, сменявших
друг друга  до  воцарения  инков  в  древнем  Перу.  В  доинкском  искусстве
реалистично отображены всевозможные физические типы,  притом  многие  совсем
отличны от нынешних индейцев - длинные бороды, почти европейские черты лица.
На  Перуанском  побережье  найдены  мумии  людей,  которые  ростом   намного
превосходили инков, и черепа у них длинные, какие известны по  Полинезии.  К
тому  же  у  некоторых  мумий  волнистые  рыжие  волосы,  а  это  как  будто
подтверждает инкские предания о том, что задолго до прихода  испанцев  среди
индейцев кечуа и аймара в Перу  жили  русоволосые  и  светлокожие  бородатые
люди. Когда Франсиско Писарро открыл и завоевал Перу,  его  двоюродный  брат
Педро Писарро записал,  что  испанцам  встречались  люди  с  белой  кожей  и
светлыми волосами, как у европейцев, и инки называли  этих  людей  потомками
своих богов {Pedro Pizarro. Relation of the Discovery and  Conquest  of  the
Kingdom of Peru. Рукопись 1571 года в переводе Р. A. Means. New York,  1921,
p 380.}.
     Во всех инкских преданиях подчеркивалось, что верховный бог Виракоча  и
люди, которые вместе с ним ушли через Тихий океан, были белые  и  бородатые,
как испанцы.
     Когда старик Теи Тетуа рассказывал мне про  Тики,  который  привел  его
народ на острова из большой страны на востоке, я еще не изучал  основательно
перуанскую мифологию и не знал, что полное имя  исчезнувшего  бога  инков  -
Кон-Тики-Виракоча, а в Тиауанако он был известен как Тикки или Тики. Знай  я
об этом, когда сидел на берегу в обществе старого полинезийца и  слушал  гул
волн, пришедших от самой Южной Америки, я, наверно,  поподробнее  расспросил
бы о богемореплавателе Тики, который привез с востока предков Теи Тетуа.
     Как бы то ни было, испанцы нашли чернокожих людей, описанных им инками.
С первой попытки в 1568 году они дошли из  Перу  до  Меланезии.  Раздоры  на
корабле  вынудили  их  отклониться  от  пути,  который,  по  словам  инкских
историков, вел к ближайшему обитаемому острову (позднее выяснилось, что путь
этот ведет к острову Пасхи). Изменив курс, испанцы прошли южнее  Маркизов  и
не встретили суши до  самых  Соломоновых  островов;  здесь  они  первыми  из
европейцев увидели чернокожих меланезийцев.  С  великим  трудом  удалось  им
возвратиться в Южную Америку, и в 1595 году они снова отплыли из  Перу.  Идя
на этот раз прямо на запад, мореплаватели увидели горы  Фату-Хивы.  Обогнули
остров, остановились с подветренной стороны,  и  состоялась  первая  встреча
европейцев с полинезийцами. Хотя на  берегу  острова  стояли  люди,  испанцы
приписали себе честь его открытия.
     Из записей штурмана Педро Фернандеса  де  Кироса  следует,  что  четыре
каравеллы испанцев бросили якорь в заливе Омоа {Pedro Fernandez  de  Quiros.
Narrative of the Second Voyage of the  Adelantado  Alvaro  de  Mendana.  The
Hakluyt Society, Second Series, N 14. Nendeln-Lichtenstein, 1967, p.  15-29,
150.}. Обнаруженный ими остров был "густо населен". Четыре сотни  островитян
на лодках и вплавь добрались до кораблей,  чтобы  приветствовать  гостей,  и
толпы людей сгрудились на пляже и скалах. Сорок человек поднялись  на  борт,
"и испанцы казались малорослыми рядом с ними". Один островитянин  на  голову
возвышался над всеми остальными. Несколько человек отличались светлой  кожей
и  "рыжеватыми  волосами".  О  других  сказано,  что  они  были  "не  просто
светлокожие, а белые". Один старый  вождь  с  зонтом  из  пальмовых  листьев
щеголял холеной бородой, на  которую  свисали  такие  длинные  усы,  что  он
раздвигал их двумя руками, когда выкрикивал  распоряжения.  На  другой  день
адмирал  Менданья  самолично  сошел  на  берег  вместе  с  супругой,   чтобы
присутствовать при первом католическом  богослужении  в  Полинезии.  Штурман
отмечает: "Рядом с доньей Исабелой сидела  чрезвычайно  красивая  туземка  с
такими рыжими  волосами,  что  донья  Исабела  захотела  отрезать  несколько
прядей, однако видя, что туземка против, воздержалась, чтобы не сердить ее".
     В то время как супруга адмирала любезно воздержалась  от  покушения  на
рыжие волосы, солдаты адмирала забавы ради навели свои аркебузы  на  старого
бородача с зонтом и убили его, а заодно еще семь-восемь островитян.
     Совершив  таким  образом  открытие  Фату-Хивы,  который   они   назвали
Магдаленой, испанцы пошли на север и увидели  Мотане,  в  то  время  "остров
прекрасного вида с густыми лесами и тучными нивами". Однако они проследовали
мимо, привлеченные контурами более крупных Тахуаты и Хива-Оа, и объявили все
четыре острова владениями Его  Величества  Короля.  Научили  одного  туземца
говорить "Иисус  Мария"  и  осенять  себя  крестным  знамением,  после  чего
застрелили две сотни других туземцев. Одного  испанского  солдата  спросили,
почему он, сидя в гостях в туземной  хижине,  стреляет  по  проходящим  мимо
островитянам; он ответил, что ему нравится  убивать.  Штурман  рассказывает,
что другой солдат иначе оправдал свой поступок, когда убил туземца, который,
пытаясь спасти свою жизнь, прыгнул в море  с  ребенком  на  руках.  Туземцу,
говорил этот солдат, все равно место в  аду,  а  слава  меткого  стрелка  не
позволяет ему промахиваться."
     Адмирал повелел корабельному священнику и его  викарию  петь  "Те  Деум
лаудамус" перед коленопреклоненными туземцами; были установлены три  креста;
острова получили  благословение  и  христианские  наименования.  После  чего
испанцы подняли якоря и продолжили путь на запад, поскольку на  Маркизах  не
нашлось золота.
     До  отплытия  испанцы  переспали  с  местными  женщинами   и   в   знак
благодарности посеяли кукурузу в присутствии туземцев.  Однако  условия  для
венерических болезней явно оказались более благоприятными, чем для кукурузы:
сифилис распространился со скоростью степного пожара, а кукуруза  так  и  не
проросла. Маркизские  острова  были  оставлены  в  покое  со  своими  новыми
болезнями на 179 лет, вплоть до 1774 года, когда их повторно открыл  капитан
Кук.
     Старик Теи Тетуа ничего не слышал  про  адмирала  Менданью  и  капитана
Кука. Он считал первооткрывателем Тики, который приб