достигли цели. Перед нами открылась  небольшая
долинка Таиокаи. Здесь надо было пристать к берегу, и мы знали, что  это  не
легче, чем  отчалить.  Когда  причаливаешь,  тоже  следует  на  почтительном
расстоянии ждать надлежащей волны. Снова между нами и сушей рычала галька  и
ревел прибой. Вспомнилась барабанная дробь, которую исполняют в цирке  перед
особенно рискованным номером. Мы уповали на опыт Тиоти. Он уже доказал,  что
умеет справляться с волнами.
     Но сегодня у него что-то не ладилось. Невероятно:  в  решающую  минуту,
когда мы мчались, будто доска для  серфинга,  на  гребне  блестящей  водяной
стены,  весло   Тиоти   вхолостую   промелькнуло   в   воздухе.   Аутриггер,
прикрепленный на концах поперечин для устойчивости долбленки, вдруг поднялся
из воды. Я успел еще увидеть между задравшимися кверху поперечинами, как Фаи
выскакивает на берег и вытаскивает за собой свою лодчонку. В ту  же  секунду
аутриггер описал дугу у нас над головой, долбленка опрокинулась,  и  мы  все
трое, очутившись в воде,  завертелись  мячиками  среди  каскадов.  Возможно,
какой-нибудь мастер серфинга лучше совладал бы со стихией, нас  же  выкатило
кубарем на баррикаду из обкатанных морем  камней.  Несколько  секунд  пальмы
Таиокаи стояли в моих глазах вниз макушками в  вихре  звездного  фейерверка,
наконец голова перестала кружиться, и я увидел, как Лив  и  Тиоти  с  трудом
поднимаются на ноги рядом со мной. Мы отделались синяками и  ссадинами.  Фаи
помог вытащить на  гальку  опрокинутую  долбленку  Тиоти;  потом  мы  общими
усилиями отнесли обе лодки подальше от воды.
     Уже темнело, когда мы принялись выжимать соленую воду из наших  пледов.
Волны все доставили на берег, даже шляпу Тиоти.
     - Табу, - коротко заметил он, надевая ее на голову.
     В темноте все попытки проникнуть в заросли оказались тщетными; не помог
и керосиновый фонарь, который Фаи привез с собой, чтобы  светить  в  пещере.
Поэтому мы разожгли костер  на  самом  верху  каменного  вала,  сооруженного
прибоем. Приложили к ссадинам и ушибам кору гибискуса и листья,  просушились
у костра сами и осторожно, чтобы не спалить,  подсушили  пледы.  Постарались
сделать каменное ложе возможно более удобным и уснули на пляже. Если  бы  не
усталость, мы, наверно, и глаз не сомкнули бы.
     А среди ночи меня разбудили жалобные крики  и  сердитые  возгласы  моих
спутников. В первую минуту мне показалось, что из черных зарослей  на  берег
вышел миллион духов и демонов. Я видел только звезды  да  тлеющие  головешки
угасающего костра, но со всех сторон доносился стук костей. Что-то  холодное
царапало мне острыми ногтями шею, ступню, пояс. Я отбрыкнулся  одной  ногой,
но никого не задел. Тогда я начал  беспорядочно  отбиваться  руками,  колотя
себя там, где меня щипали незримые  гости.  Задел  рукой  что-то  противное,
какие-то суставы и костлявые пальцы с когтями посыпались на меня и скатились
на гальку, когда я сел. Каждая кость отдельно продолжала ползать по  камням,
цепляясь острыми когтями, и все вместе они с жутким  сухим  стуком  норовили
снова взобраться на меня.
     Судя по тому, что крики остальных я услышал в ту самую  секунду,  когда
костлявые пальцы начали щипать меня,  нападение  произошло  одновременно  со
всех сторон.
     Тиоти несколько раз выкрикнул какое-то имя, которого я  никогда  раньше
не слышал, а Фаи ощупью нашел фонарь и  зажег  его.  Тотчас  сон  как  рукой
сняло. Нас окружали сотни белых  суставов  величиной  с  куриное  яйцо;  они
передвигались на крючковатых пальцах, напоминая  огромных  пауков.  В  свете
фонаря я рассмотрел большие, выбеленные  солнцем  старые  раковины,  которые
присвоил  один  из  самых   удивительных   представителей   ракообразных   -
рак-отшельник, прячущий в передвижных крепостях свое мягкое брюшко.
     Я в жизни не видел столько раков-отшельников одновременно.  Да  и  наши
друзья фатухивцы были поражены их размерами и количеством. Самые маленькие -
с рисовое зерно, самые большие - с  куриное  яйцо,  даже  с  детский  кулак.
Казалось, это галька ожила.
     И снова мы вынуждены прибегнуть к мало что говорящему слову  "инстинкт"
для обозначения волшебства  природы,  которая  с  детства  нашептывала  этим
созданиям, чтобы они подыскивали себе раковину подходящего размера и прятали
брюшко в ее броне. Крохотная тварь, явившись на свет в большом  мире,  точно
знала, что ей делать.  Ползая  по  берегу,  она  исследовала  старые  пустые
раковины, пока не находила подходящую. Затем брала ее клешнями  и  аккуратно
надевала  на  себя,  так  что  раковина  мешком  облекала  брюшко.   Природа
позаботилась о том,  чтобы  брюшко  изгибалось  в  соответствии  с  извивами
раковины, а также чтобы одна клешня была больше  другой  и  служила  дверью,
плотно закрывающей вход  в  присвоенный  домик.  Подрастет  рак-отшельник  -
начнет искать квартиру попросторнее. Расхаживает на длинных ногах по  берегу
или по дну и проверяет пустующие жилища.  Найдет  недовольный  жилец  домик,
устраивающий его на следующий срок, осторожно извлекает уязвимое  брюшко  из
старой квартиры и забирается в новую. И так  из  поколения  в  поколение.  В
целом мире ни  одно  другое  тонкокожее  животное  не  додумалось  до  столь
гениального способа защищать свое тело, а вот раки-отшельники во всех  морях
не сомневаются в его правильности.
     Есть не менее хитроумные крабы, которые придумали свои способы  защиты.
Крабы не умеют думать? Значит, кто-то подумал за них и подсказал,  как  надо
делать. Ведь знает же краб дромиа, что  всем  представителям  его  семейства
положено надевать для маскировки на свой панцирь  определенного  вида  живую
губку. Эта губка, напоминающая картофелину, очень легкая, и маленький хитрец
может  спокойно  расхаживать  по  дну  моря,  полагаясь  на  камуфляж,   ибо
несъедобная губка отпугивает любителей крабьего мяса.
     Крабу орегониа кто-то подсказал другой,  столь  же  остроумный  способ.
Представители этого семейства снимают клешнями с прибрежных  камней  молодые
водоросли и с ловкостью  искусного  садовника  сажают  их  на  свой  твердый
карапакс. И достигают желанной цели: где бы они ни  ходили,  их  практически
невозможно распознать благодаря колышащимся водорослям.
     Не  берусь  сказать,  что  побудило  раков-отшельников  устроить  такое
нашествие и нарушить наш сон. Скорее всего эти местные жители бродили каждый
по своим делам: один искал корм, другой  -  партнера,  третий  -  отвечающее
возросшим  требованиям  новое  жилище.   Мы   восприняли   их   как   дикую,
неорганизованную банду, одержимую страстью метаться и  ползать  взад-вперед,
щипать нас просто так, протискиваться под нами от нечего  делать.  Когда  мы
стали их прогонять, чтобы оставили нас в покое, они живо  укрылись  в  своих
убежищах, захлопнули дверь и откатились  прочь.  Через  минуту,  прикрываясь
бронированной  варежкой,  высунули  глаза  на  стебельках,  чтобы  проверить
обстановку. Все спокойно? Можно высовывать ноги и шагать дальше.
     В этом многочисленном береговом сообществе ни одна собака не уснула  бы
как следует. Все же я, видно, под конец задремал, потому что,  когда  открыл
глаза, увидел, что наши друзья уже встали и Фаи  выбирается  из  зарослей  с
грузом хлебных плодов и апельсинов. Он сразу  же  сходил  за  новой  партией
плодов и погрузил их в лодку Тиоти;  сам  пономарь  в  это  время  бил  рыбу
острогой. На пляже мы нашли крупных морских улиток, еще не  покинувших  свои
раковины. Раки-отшельники терпеливо ждали, когда раковины освободятся, но мы
повели себя более, бесцеремонно. Испекли улиток в  их  домиках  и  съели  на
завтрак.
     Хотя руки-ноги закоченели от твердого каменного ложа, мы  пошли  искать
вход в пещеру. Дорога туда вела вдоль крутого обрыва, в который одним концом
упирался пляж.
     Долину Таиокаи никак нельзя было назвать уютной. Некогда она была густо
населена, но затем произошла катастрофа. Целый  горный  отрог  обрушился,  и
деревни со всеми домами и жителями  исчезли  под  грудами  камня.  Вызванная
землетрясением волна прокатилась далеко по океану. И  теперь  горы  нависали
над  Таиокаи,  грозя  обвалиться  в  любую  минуту.  Большая  часть   долины
представляла собой поросшее кустарником чудовищное  нагромождение  обломков.
На краю осыпи мы увидели следы кладки,  наполовину  погребенной  обвалом.  И
ночью, воюя с беспокойными гостями, мы  то  и  дело  слышали  стук  падающих
камней.
     Низкий, но широкий лаз в пещеру находился у подножия скальной  стены  и
был частично  завален  здоровенными  глыбами.  Мы  пробрались  внутрь,  и  в
полумраке нам открылась огромная подземная полость. Каменистый откос  привел
нас на окаймляющий озеро чудесный белый пляж.  Свет  проникал  только  через
расселину за нашей спиной, и большая часть пещеры была окутана  темнотой.  С
разных сторон доносился звук капающей в озеро воды. Без керосинового  фонаря
и лодчонки Фаи невозможно было толком что-нибудь рассмотреть, и  мы  сходили
за ними.
     Ваи-По - "ночная вода"... Мы зажгли фонарь и увидели  низкий  волнистый
свод; как будто над гладким, словно замерзшим озером простерлось опрокинутое
окаменевшее море. Блики света от фонаря лежали неподвижно  на  воде,  но  по
неровному своду бегали сотни беспокойных теней.
     Мы спустили лодку на воду и затаили дыхание. Хрустальные  звуки,  точно
от ксилофона или серебряного колокольчика, поплыли над  озером  и  наполнили
пещеру. Кликк-клакк-клюкк-клокк-кликк. Рябь от лодки  покатилась  по  темной
глади и родила волшебную музыку, ударяясь о невидимые стены.
     Я прыгнул в лодку, где уже сидела Лив, и оттолкнулся от берега. Тиоти и
Фаи застыли, будто  каменные  изваяния,  сидя  на  корточках  на  каменистом
откосе. Озаренные  со  спины  призрачным  светом  из  расселины,  их  фигуры
казались неестественными. Серебристые полоски дневного света, дотягиваясь до
озера, плясали на небесно-голубой поверхности воды и смешивались с  теплыми,
красно-желтыми бликами от фонаря, который держала Лив.
     Я начал грести, и тотчас со  всех  сторон  опять  зазвучали  серебряные
колокольчики.  Незабываемая  музыка,  незабываемая  игра  света...   Работая
веслом, я направил лодку в густой мрак.  Небольшой  мысок  заслонил  от  нас
пономаря и Фаи, и погасла феерия красок. Тусклый  фонарь  обступили  мрак  и
тишина. Хотя наши друзья пропали из  поля  зрения,  мы  слышали,  как  Тиоти
спрашивает Фаи, заколдовано ли это место, есть ли в  озере  опасные  течения
или чудовища. Фаи ответил, что не знает.
     Взяв цветок тиаре, который был заткнут у нее за ухом, Лив положила  его
на воду. Никакого течения... Я зачерпнул ладонью немного воды и  попробовал.
Неожиданно холодная и вкусная, с едва заметным  солоноватым  привкусом.  Еще
несколько гребков веслом - и что-то больно  ударило  меня  по  голове.  Свод
опустился. Мы пригнулись и продолжали движение, пока нос  лодчонки  тоже  не
уперся в свод. Дальше продвигаться можно было только вплавь.  "Ночная  вода"
уходила под скалу.
     Фаи слышал предание, будто в глубине пещеры есть еще проход,  но  чтобы
найти его, надо нырять. Проплывешь через подводный ход - окажешься в другой,
совершенно сухой пещере. До того, как жители долины Таиокаи  были  погребены
обвалом, местный шаман обитал в этой  потайной  пещере.  Говорили,  что  его
скелет до сих пор сидит там в каменном кресле рядом с алтарем.
     Нам с Лив очень хотелось нырнуть и проверить правдивость этой  истории,
но фонарь Фаи не мог гореть под водой, к тому же  у  нас  не  было  с  собой
веревки. В это время из-за  мыса  донесся  взволнованный  голос  Фаи.  Выйдя
наружу, он обнаружил, что погода меняется.  Мы  быстро  вернулись  к  белому
пляжу и поднялись по откосу  к  выходу  из  пещеры.  Наши  друзья  стояли  и
смотрели на выплывающие из-за нависающих гребней тучи. Тиоти почесывал спину
- явный знак тревоги.  Его  беспокоила  погода.  Направление  и  сила  ветра
изменились. Кончилось затишье, когда можно было спокойно  выходить  в  море.
Надо поторапливаться, если мы не  хотим  застрять  здесь  на  неопределенный
срок.
     Первым делом мы вынесли лодки на крутой галечный  вал.  Потом  забегали
взад-вперед, высматривая, где  легче  проскочить  через  ревущий  прибой.  Я
проверил, на месте ли пробка в днище. И вот уже, вбежав по пояс  в  бурлящую
воду, мы вскакиваем  в  лодки.  Кричим,  гребем,  смотрим  вправо-влево,  не
подкрадывается ли коварный гребень, мокрые насквозь одолеваем препятствие за
препятствием на маленькой деревянной лошадке, совершая  лихие  прыжки  между
небом и водой. И наконец выходим в море, где катят длинные ленивые валы.
     Фаи держался ближе к берегу, направляясь домой, в долину  Ханававе,  мы
же решили срезать дугу, идти прямо в Омоа. Шел третий день после  того,  как
было  нарушено  табу,  и  наши  друзья  не  сомневались,  что  теперь-то  уж
непременно что-нибудь стрясется. Если Тиоти вообще отважился  отойти  далеко
от берега, то лишь потому, что  нависающие  скалы  Таиокаи  пугали  его  еще
больше, чем море.
     Вскоре мы убедились, что волны стали круче и пошли чаще, чем  накануне.
Нас то и дело захлестывало, пришлось даже, чтобы уменьшить осадку, выбросить
за борт хлебные плоды. Тиоти оставил только рыбу.
     Проходя залив Ханававе, мы на  прощание  помахали  веслами  Фаи.  Затем
каменные ворота закрылись за ним, мы остались  одни  в  океане.  Тропическое
солнце нырнуло отвесно в море, и нашу часть  мира  быстро  окутал  мрак.  На
мгновение там, где скрылось  светило,  небо  заиграло  волшебными  красками,
потом нас окутала тропическая  тьма,  и  мы  словно  ослепли.  Иногда  между
огромными тучами проглядывали звезды;  было  несколько  секунд,  когда  весь
остров чернел расплывчатым силуэтом на фоне южных созвездий. Однако  большей
частью мы гребли, не  видя  суши.  Тиоти  правил,  руководствуясь  ветром  и
волнами.
     А волны становились все выше, гребни - все острее, и все чаще в ночи  с
шипением сверкали белые барашки.  Наша  лодчонка  то  скатывалась  вниз,  то
взмывала вверх, то скользила наискось, а в душе у нас росла тревога. Слишком
мала осадка. Если волнение еще усилится, это может кончиться  плохо.  Мы  не
различали волн, поэтому нас каждый раз застигали  врасплох  коварные  струи,
которые поливали наши ноги. Приходилось поспешно вычерпывать воду. Иной  раз
долбленку захлестывало так сильно, что кокосовый черпак,  которым  орудовала
Лив, казался наперстком. Тогда вступали в действие  более  емкий  калебае  и
соломенная шляпа Тиоти. Мы спешили все вычерпать, не дожидаясь,  пока  новая
коварная волна наполнит корпус до краев.
     Если поверхность воды внутри  и  снаружи  сравняется,  объяснил  Тиоти,
черпать уже ни к чему. Не потому, что долбленка пойдет  ко  дну,  утешил  он
нас. Можно грести и дальше, сидя по шею в воде. Если бы не акулы.  Когда  мы
шли  на  север,  акулы  не  показывались,  но  теперь  в  воду,  которую  мы
вычерпывали, попала рыбья кровь, и можно не сомневаться, что хищницы незримо
следуют за нами.
     У акулы есть особые  органы,  позволяющие  ей  улавливать  запахи,  так
сказать, всем телом, и она способна издалека обнаружить каплю  крови.  Когда
со скал срывалась в море раненая коза, треугольные плавники тотчас слетались
со всех сторон; то же можно было наблюдать, когда рыбак чистил рыбу, сидя  в
лодке. Мы знали, что у Маркизских островов  водятся  самые  большие  в  мире
голубые акулы. Некоторые из них были в два-три раза длиннее нашей лодки.
     Казалось, ночи не будет конца.  В  полузатопленном  корыте,  окруженные
невидимыми  шипящими  волнами  и  безмолвными  людоедами,  не  видя  никаких
ориентиров, мы изо всех сил старались удержаться на  поверхности  моря.  Нас
бросало вверх-вниз, качало во все  стороны  -  хорошо  еще,  что  совсем  не
укачало.
     Нам было страшно, ведь каждая  минута  могла  стать  последней.  Мы  то
откладывали весла, то снова хватались за них. Вычерпывать и грести, грести и
вычерпывать... Опять на миг показался на фоне звезд силуэт острова. Но  пока
ничего похожего на Омоа.
     Тиоти чуть изменил курс. Он ничего не говорил. Ему тоже  было  страшно,
да к тому же он не сомневался, что нас все-таки настигла  кара  демонов.  Он
нас предупреждал. Теперь мы можем убедиться в его правоте.
     Пономарь, который верит в табу! Меня разбирала злость. Это  из-за  него
вчера случилась беда. Не табу, а самовнушение повинно в его  ротозействе.  А
он, вместо того чтобы вспомнить бога Пакеекее и патера  Викторина,  сидит  и
думает  о  демонах,  в  которых  верили  старые  каннибалы.  Того  и   гляди
какую-нибудь промашку совершит. Достаточно  одного  неосторожного  движения,
достаточно  выронить  шляпу,  которой  он  вычерпывает  воду.  Что  бы   ему
сосредоточить мысли на чем-нибудь позитивном? В кромешном мраке я вспоминал,
чему меня учили в  детстве.  Христианин  обязан  знать,  что  вера  способна
сдвигать горы. Я злился на пономаря, потому  что  он  верил  в  мстительного
демона, а не в благожелательного бога. Точнее,  он  верил  и  в  того,  и  в
другого. Я ни в каких демонов не верил. Но в эту минуту мне думалось, что не
мешало бы, пожалуй, верить в какого-нибудь бога. Может быть, прав мой отец и
не права мать. Впрочем, не исключено, что и она верит. Только его  бог  взят
из древней книги, написанной  иудеями,  а  ее  -  из  более  свежего  труда,
созданного англичанином по имени Дарвин.
     Мы гребли, мы вычерпывали, и я  обзывал  себя  слепым  дурнем.  Даже  в
кромешном мраке среди пустынного моря,  а  может  быть,  здесь  больше,  чем
где-либо, мне следовало бы сознавать, что наибольшее могущество воплощено не
в человеке и не в том, что он видит в микроскоп, а в вездесущем и неуловимом
явлении, которое выдавливает хлебный плод из сухой  ветки,  побуждает  паука
заниматься ткачеством, учит каждого рака-отшельника искать пустые  раковины.
Разве не видел я, месяцами живя на природе, на каждом шагу  проявления  этих
природных сил? Свидетельства вполне реальных вещей, для которых наука еще не
придумала названия, проявления силы, которая побуждает  природу  творить,  а
затем  налаживать   хитроумную   эволюцию   и   автоматически   регулируемое
равновесие.
     Мы чувствовали себя совсем маленькими в безбрежной  ночи.  Но  есть  же
что-то огромное, что руководит всем, сокрытым во мраке  от  человека.  Ночью
вселенная кажется куда больше; когда светло, легче "внушить себе, что в мире
существует лишь то, что ты видишь своими глазами.
     Какая долгая ночь! Меня одолевала усталость,  одолевал  страх,  терзала
мысль  о  том,  что  силы  Лив  на  исходе.  И  я  обратился  с  мольбой   к
благожелательным силам, в которые сам не верил и которые все же никак не мог
обойти  в  своих  рассуждениях.  Я  молил  сохранить  нам  жизнь  и   помочь
благополучно добраться до берега. На душе стало легче, прибавилось  энергии.
Я бодрее заработал веслом. Заметив это, и Тиоти приналег на свое  весло.  Мы
прибавили ход, нас уже не так сильно  захлестывало.  Разумеется,  источником
свежих сил было самовнушение, связанное с  тем,  что  в  мозговых  извилинах
место злокозненных демонов занял доброжелательный бог.
     Определенно гребни волн стали  менее  крутыми.  Мы  рассмотрели  черные
скалы, услышали прибой. Показались тусклые огни в лачугах Омоа, а на  берегу
перед пальмами пылал огромный костер, который развел ожидавший нас Пакеекее.
     Мы развернули лодку носом на этот маяк. Снова от райских  кущ  на  суше
нас отделял оглушительный рев бушующего прибоя. Все черно, если  не  считать
беспокойные блики на гальке да несколько полуголых фигур,  которые  метались
между пальмами, подбрасывая хворосту в костер.
     Мы задержали лодку у той черты, где рождался прибой.  Наконец  пономарь
скомандовал:
     - Пошли!
     Могучая волна подхватила нас и понесла вперед со скоростью  курьерского
поезда. Впереди и  сзади  пенились  острые  гребни.  Вода  кипела,  бу