десять раз больше, чем Вилли заплатил китайцу. Вилли покачал головой. В  сто
раз больше! Вилли задумался. На Фату-Хиве слово "состояние" явно понимали не
так, как в других местах.
     - Лив, - сказал я, гордо шагая вверх по лесной тропе с ружьем Гогена на
плече, - придется нам отказаться от возвращения  в  Европу  первым  классом.
Зато у нас будет самая драгоценная берданка в мире.
     ...Сидим вместе с фатухивцами на круглой каменной  скамье  под  могучим
баньяном на берегу. Попрежнему никаких намеков на судно. И  посовещавшись  с
Вилли, мы принимаем решение. Выбора нет. Из язв на ногах Лив выпирает  мясо,
будто салями. Сама сна не  жалуется,  но  у  меня  за  нее  душа  болит.  Мы
очутились в тупике. Остается последовать примеру патера Викторина - покинуть
остров. Вилли  и  несколько  островитян  собирались  сделать  новую  попытку
раздобыть муки и риса, и мы с Лив решили идти с ними.
     Нам предстояло надолго покинуть бамбуковую хижину, и мы задумались  над
тем,  как  сохранить  наши  зоологические  и  археологические  образцы.  Как
застраховаться от воров? Банки с фауной, черепа, каменные  топоры  и  другие
древние орудия, возможно, никого не привлекут. Но мы нашли вещи, на  которых
островитяне могли подзаработать.  Под  нарами  лежал  старинный  королевский
венец - за него ухватился бы самый знатный музей. Сплетенный  из  кокосового
волокна, он был украшен пластинами из белой раковины  и  черепаховой  кости,
причем на черепахе  были  вырезаны  изображения  тики.  У  нас  хранилось  и
облачение из черного человеческого волоса: набедренная  повязка,  накидка  и
манжеты для рук, ног и шеи. Еще одна дорогая диковина - магическая шаманская
сеть с человеческим черепом. Мы нашли также фигурки из  человеческой  кости,
которые нанизывали на нитку  и  носили  как  украшение  на  голове.  Изящные
серьги, тоже из человеческой кости, изображали  маленьких  тики.  Словом,  в
хижине накопились сокровища, способные кого угодно ввести в соблазн.  Теперь
к ним добавилось европейское ружье, мечта каждого островитянина.
     Я решил снова выступить в роли шамана. Когда мы в последний раз  пришли
в  свой  бамбуковый  домик,  за  нами  увязались  четверо  наиболее   алчных
деревенских парней.  Я  откупорил  бутылку  формалину,  который  привез  для
консервации зоологических образцов. Парни по очереди понюхали  содержимое  и
запрыгали, гримасничая и фыркая обожженными ноздрями. Затем  я  отыскал  под
камнем золотистую ядовитую тысяченожку, невероятно живучую:  разрежь  ее  на
куски, все равно продолжает ползать. В воде она плавала не  хуже  рыбы,  но,
очутившись в пробирке с формалином, тотчас околела на  глазах  у  пораженных
зрителей. После этого  я  обрызгал  тем  же  раствором  пол  внутри  хижины,
выскочил, захлопнул  дверь  и  запер  ее  при  помощи  колышков  и  веревок.
Фатухивцам я объявил, что хижина наполнена  ядовитым  паром  и  пока  мы  не
вернемся и не обезвредим  этот  пар,  всякого,  кто  решится  войти  внутрь,
постигнет судьба тысяченожки. Четыре гостя посмотрели на дверь с почтением и
разочарованием. И когда мы направились вниз, сопровождаемые  роями  комаров,
парни не замедлили последовать за нами. Правда, ружье я все-таки не  решился
оставить. Его мы взяли, а также  металлическую  коробку  с  фотоаппаратом  и
мешок с одеждой, которую  берегли  на  случай,  если  надумаем  вернуться  к
цивилизации.
     Ночевали мы у Вилли. И наконец-то получили  передышку  от  комаров.  Мы
почти успели забыть, что такое спокойные ночи; казалось, мы всю жизнь жили в
дебрях Омоа.
     Проснулись затемно от лая собак. К дому приближались колышащиеся  огни.
За дверью послышались низкие мужские голоса. Было задумано отчалить возможно
раньше.
     Всех беспокоила погода. Тучи стремительно летели  по  ночному  небу.  И
волнение, должно быть, изрядное. Может, все-таки лучше немного выждать?..
     В это время суток было  довольно  прохладно.  Вилли  вскипятил  котелок
воды. Апельсиновый чай согрел нас и прогнал дремоту. Мы  почувствовали  себя
бодрее. Странно было  сидеть  в  окружении  былых  недругов.  Ни  Тиоти,  ни
Пакеекее... Зато Иоане тут. Он прихлебывал из миски чай и поглядывал в окно.
За окном моросил дождь.
     До чего прибой бушует... Прежде мы такого не  слышали.  Мы  дрожали  от
холода и подавляемого страха. Кто-то, стуча зубами, произнес несколько слов.
Остальные не поддержали разговор.
     Кажется, светает? Да, скоро отступит черная ночь. Вилли встал  и  подал
команду:
     - Хамаи! Пошли!
     Начинается. Сейчас мы выйдем в безумное  плавание...  Больше  всего  на
свете боялся я новой встречи с океаном. Но оставаться еще хуже. Обернув ноги
свежими банановыми листьями, мы побрели следом за остальными на пляж, а  там
уж было не до размышлений, сознание и слух  наполнили  непрерывные  громовые
раскаты. Волны долбили скользкую звонкую гальку.
     Ловкие гребцы доставили нас на долбленке к шлюпке, которая  плясала  на
якоре на безопасном удалении от скал. Затем они  вернулись,  чтобы  провезти
через  чертову  мельницу  вторую  группу.  Долбленка  совершила  третий,   и
последний, рейс, а на берегу все еще кто-то лихорадочно  размахивал  руками.
Это был китаец; он добрался  в  Омоа  из  Ханававе  и  тоже  хотел  покинуть
Фату-Хиву. Но в шлюпке не было больше места, а бедняга к тому же намеревался
везти с собой свинью и кур. Так и остался он на пляже  со  своей  живностью,
прыгая от досады.
     Да шлюпка и без того была перегружена. Даже здесь, в бухте, где длинные
ленивые валы дыбились только у самого берега, нас тревожила глубокая осадка.
Если бы наши смуглые друзья уже не сходили на Хива-Оа, мы сочли бы эту затею
неосуществимой. На каждой банке сидело по два человека; под  банками  лежали
бананы и феи. На носу вместе с грудой зеленых  кокосовых  орехов  -  бочонок
воды. При удачном стечении обстоятельств попутный ветер  позволял  дойти  до
цели за один день. Правда, у нас  не  было  ни  карты,  ни  компаса.  Иди  в
пустынном океане по направлению к другим островам, пока  над  горизонтом  не
поднимутся вершины Хива-Оа. Если  угодим  в  туман  -  пропадем,  разве  что
прояснится раньше, чем нас отнесет в сторону от архипелага.
     Старая шлюпка сильно кренилась на волнах. Гребцы еще раз  поглядели  на
тучи. Мы могли рассчитывать на помощь сильного юго-восточного пассата.
     Всего нас было тринадцать человек. Роль шкипера выполнял старик  Иоане,
он сидел на корме и рулил веслом. У его ног, опираясь на старые  чемоданы  и
мешки, примостились Вилли, Лив и я. Перед нами, по двое на  четырех  банках,
сидели наготове гребцы.  Самые  опытные,  самые  искусные.  Их  напряженные,
суровые лица словно бросали вызов любой непогоде; мышцы играли под блестящей
от кокосового масла кожей. Они ждали команды навалиться на весла.  Еще  один
человек находился в запасе; он держал в  руках  большой  деревянный  черпак.
Подле него лежали ржавые гвозди и молоток -  на  случай,  если  какая-нибудь
доска не выдержит ударов волн.
     Иоане, одетый, как обычно, в майку, белые  шорты  и  соломенную  шляпу,
весь подобрался. Его морщинистое лицо, обращенное к волнам и ветру, казалось
высеченным из камня.
     Все готово. Иоане  встал,  обнажил  голову,  перекрестился.  Остальные,
склонив  голову,  напряженно  слушали,  как  он   медленно   произносит   на
полинезийском языке молитву моряка. Затем  все  перекрестились,  ритуал  был
окончен.
     Словно буря  разразилась  вдруг  на  борту.  Иоане  размахивал  руками,
выкрикивал команды. Гребцы вскочили  на  ноги,  под  громкие  крики  выбрали
каменный якорь, подняли парус. Казалось, все  обезумели.  Даже  тихий  Вилли
что-то командовал.
     Лодка птицей сорвалась с места. Большой полинезийский парус  наполнился
ветром, и фатухивцы, сияя от возбуждения,  разразились  радостными  воплями.
Вот это жизнь! Так жили предки. Кровь заиграла в жилах современных апатичных
потомков. Они  ликовали.  Иоане  широко  улыбался,  нагнувшись  над  рулевым
веслом, и на бородатом лице его был написан восторг.
     Мы неслись в прямом смысле с ветерком; даже у нас, обленившихся  лесных
жителей, сердце  забилось  чаще.  Идти  бы  так  все  время  под  прикрытием
Фату-Хивы! Но мы знали,  что  скоро  условия  переменятся  к  худшему:  надо
думать, в открытом океане волны повыше.
     И когда гористый островок превратился в зубчатый бугор вдали за кормой,
мы узнали подлинный нрав океана. Высоко над  шлюпкой  ценились  барашки.  Мы
взмывали вверх, теплые брызги хлестали нас по лицу, соль  и  солнце  слепили
глаза. Не успеет наша скорлупка оседлать гребень, а впереди уже  разверзлась
глубокая  бутылочно-зеленая  ложбина,  за  которой  вырастает  новая   гора.
Стремительно скатываемся вниз и с-замиранием сердца смотрим на нависший  над
нами бурлящий гребень. Такие волны  могли  основательно  потрепать  судно  и
побольше нашего.
     Мы не знали, что как раз в это время на  север  пробивалась  "Тереора".
Шхуне изрядно досталось: волны захлестывали палубу, разбили  дверь  камбуза,
учинили немалые разрушения в трюмах. Но  наша  лодчонка  с  большим  парусом
лучше вписывалась в ложбины. С головокружительной скоростью мы  перемахивали
через могучие водяные горы.
     На руле Иоане творил чудеса. Сжавшись в комок, оскалив зубы в  усмешке,
он не спускал глаз с высоченных гребней и ловко переваливал через них.  Если
лодку все же захлестывало,  он  нечеловеческим  усилием  удерживал  в  руках
рулевое весло и пристально следил за следующей волной. Его окатывало  с  ног
до головы, соль разъедала глаза, но он  был  начеку.  Поистине  великолепный
шкипер.
     Двое гребцов помоложе свалились с банок  и  корчились  в  воде  на  дне
лодки. Остальные высмеивали слабаков, поддавшихся морской болезни. Промокшая
насквозь, с невероятно распухшими  голыми  ногами  (банановые  листья  смыло
почти сразу), Лив выглядела ужасно. Мясо так и выпирало из  язв.  К  полудню
она впала в забытье и безжизненно простерлась на нашем мешке. Я напрягал все
силы, чтобы не дать волнам увлечь ее за борт.
     Снова и снова пенистая вода наполняла шлюпку, и казалось,  что  мы  уже
идем ко дну. Но лодка выравнивалась, и гребцы лихорадочно вычерпывали  воду,
отодвигая всплывшие банановые гроздья.  Непрерывное  напряжение,  ни  единой
минуты передышки... Сколько раз мне представлялось, что пришел конец,  когда
могучая волна,  по  скату  которой  мы  скользили,  поднималась  на  дыбы  и
обрушивала на  нас  бурлящий  каскад.  Или  когда  мы  с  бешеной  скоростью
перемахивали через гребень и сваливались в  ложбину  так  стремительно,  что
доски жалобно скрипели и на нас со всех сторон летели  брызги.  И  с  каждой
минутой меня все больше тревожила Лив. С закрытыми глазами она привалилась к
моим ногам и ни на что не реагировала.
     Завзятый сухопутный краб, я тем не менее усваивал уроки,  преподаваемые
океаном. После долбленки Тиоти я второй раз  очутился  в  открытом  море  на
утлом суденышке. И задавался вопросом: почему былые мореплаватели  перестали
вязать бревенчатые плоты, променяв их на долбленки и дощаники, которые легко
заполняются водой и тонут. Идя на шлюпке, мы, как  перед  тем  на  долбленке
Тиоти, непрерывно сражались с волнами и вычерпывали воду, и я снова молил  о
том, чтобы над нами сжалилась стоящая за чудесами природы незримая сила. Ну,
не нелепо ли это - строить лодку из тонких досок, изготовляя  не  что  иное,
как сосуд для захлестывающих волн. Древние плавали на плотах,  и  вода  сама
уходила в щели. Сиди мы на плоту, эти же волны нам были бы  не  страшны.  Но
люди давным-давно изменили принципы судостроения, предпочтя во  имя  прибыли
скорость надежности.
     Со скоростью все было в порядке, мы шли так, что дух захватывало,  зато
наша жизнь висела на волоске. Даже с самых  высоких  гребней  мы  совсем  не
видели земли. Фату-Хива с его вершинами давно  скрылся  из  виду,  но  Иоане
правил уверенно, словно у него был компас.
     И ведь я тогда не подозревал, что на нашу долю выпало особенно  сильное
волнение.  Конечно,  высоченные  волны  производили  на  меня   внушительное
впечатление, но я говорил себе, что в открытом  океане  любая  волна  должна
казаться устрашающей тому, кто идет на такой  скорлупке,  как  наша.  Только
позже, услышав, как досталось в тех же водах крепкой "Тереоре", я  понял,  в
какую переделку мы попали. Но я четко уразумел, что наша лодчонка  именно  в
силу малых размеров держалась на воде. Она целиком умещалась между  волнами.
Будь шлюпка чуть длиннее, она не уложилась бы в ложбинах, зарылась бы в скат
волны либо носом, либо кормой. Выходит, неверно считать,  будто  чем  меньше
лодка, тем опаснее выходить на ней в море.
     Память не сохранила подробностей этих нескончаемо долгих  часов.  Помню
только, что между  хлесткими  холодными  ливнями  нас  немилосердно  жгло  и
слепило  яркое  солнце.  Медные  спины  гребцов   почернели;   от   соли   и
ультрафиолета у нас на коже вздулись волдыри. Только длинные  волосы  спасли
меня и Лив  от  солнечного  удара.  Помню  фырканье  стаи  блестящих  черных
дельфинов, которые резвились вокруг лодки, пока нас  не  разлучил  очередной
бурлящий гребень. Дельфины остались позади, мы продолжали мчаться вперед.
     Вперед и вперед... Близился вечер. Наш путь заметно увеличивался  из-за
бесчисленных водяных гор,  через  которые  надо  было  переваливать.  Сквозь
дремоту я услышал возглас Иоане:
     - Мотане!
     На севере показался  крохотный  необитаемый  островок.  Шкипер  изменил
курс. Нам надо было пройти западнее Мотане.
     Загорелые спины стали двигаться живее. Видно,  и  гребцы  справились  с
дремотой, которая, однако, не мешала им следить за тем, чтобы на длинную рею
не обрушился удар падающего гребня.
     Обстановка изменилась. Далеко на севере, словно спина кита, торчала над
водой столовая гора Мотане. Мы видели ее всякий раз, когда  шлюпку  поднимал
высокий гребень. Нас по-прежнему  бросало  вверх-вниз,  но  теперь  появился
ориентир. Хоть бы Лив открыла глаза...
     Через некоторое  время  слева  от  Мотане  возникли  смутные  очертания
Тахуаты. Зелеными пятнами сквозь мглу просвечивали не те леса, не то  долины
на склонах голубеющих гор. Остров был подобен миражу, который никак не хотел
приближаться. Да нам и  впрямь  еще  предстоял  долгий  путь.  Хотя  вершины
Тахуаты уступают высшим точкам Фату-Хивы, все же они поднимаются  на  тысячу
метров над уровнем моря, их видно издалека.
     Наконец на севере показался Хива-Оа. Заметив на горизонте между  Мотане
и Тахуатой длинную серо-зеленую гряду, я крикнул Лив, что наша  цель  видна,
но она меня не слышала.
     День подходил к концу, а впереди нас ждал самый опасный  участок.  Наши
спутники знали, что в узкий просвет между Тахуатой и Хива-Оа  протискивается
океанское течение. Наткнувшись на первое препятствие на своем пути от  Южной
Америки, могучее Перуанское течение здесь ускоряло ход,  и  по  обе  стороны
пролива вода буквально кипела от беспорядочно мечущихся отраженных волн.
     Нам предстояло пробиваться сквозь эту  свистопляску.  Вилли  признался,
что в такую погоду не хотелось бы форсировать эту опасную полосу, и  спросил
Иоане, нельзя ли придумать что-нибудь  другое.  Но  другого  пути  не  было.
Единственное, что мог сделать наш шкипер, -  держаться  в  проливе  возможно
восточнее. Чем ближе к берегу Тахуаты, тем опаснее  волны.  Это  был  второй
урок, преподанный  мне  океаном.  Все  этнографы  считали,  что  первобытный
человек мог плавать исключительно вдоль берегов островов и континентов.  Мой
собственный опыт впоследствии подтвердил, что на малых судах лучше держаться
подальше от коварного берега.
     Мы с ходу врезались в кипящие  буруны.  Иоане  напряг  все  нервы,  все
мышцы, словно пума, приготовившаяся к прыжку. Все зависело от его искусства.
     Далеко впереди слева  протянулся  длинный  мыс  на  подступах  к  самой
большой на Хива-Оа долине Атуана,  где  располагалась  своего  рода  столица
южной  части  Маркизского  архипелага.  Только  долина  Таиохаэ  на  острове
Нуку-Хива на севере могла соперничать с ней. Мы знали, что  в  Атуане  живет
двести-триста полинезийцев. Некогда тут находилась  резиденция  французского
губернатора; именно здесь поток унес статуи Тукопаны и его дочери. Глядя  на
открывшуюся за мысом долину,  я  подумал  о  том,  что  она  была  последним
прибежищем Поля Гогена. Где-то там на холме расположена его могила. Рядом со
мной в пляшущей шлюпке лежало его ружье. Волны так нещадно трепали нас,  что
я поспешил привязать наше скудное имущество к банке на  случай,  если  лодка
опрокинется.
     Черные  тучи  и  темные  скалы  заслонили  вечернее  солнце,  когда  мы
поровнялись с мысом у входа в залив.  Скалы  служили  ширмой,  преграждающей
путь на запад неутомимому восточному пассату,  а  вместе  с  ним  и  высоким
волнам, чьи гребни мы срезали. У подножия скал, словно пламя и  дым  лесного
пожара, бушевали белые каскады и фонтаны.
     Мокрые до костей, измотанные борьбой с волнами, окоченевшие от  соли  и
солнца, мы пробились сквозь высокие буруны и стали готовиться к долгожданной
и рискованной высадке на берег. Волнение и в заливе было достаточно сильным,
и хриплые возгласы смешались с ревом прибоя, когда мы развернулись курсом на
берег и настало время убирать парус и мачту.
     Перед нами простирался черный песчаный пляж Атуаны.  Но  хотя  плавание
было  почти  завершено,  мы  не  почувствовали  облегчения,  видя  и   слыша
отделявшую нас от суши чертову мельницу. Ветер и волны со стороны  бушующего
океана штурмовали незащищенный берег. В отличие от Фату-Хивы здесь нам пред-
стояло высаживаться на наветренной стороне. Пройдя  от  Южной  Америки  семь
тысяч километров, накат финишировал на отмели в глубине залива.
     Восемь гребцов-крепышей приготовились к последнему броску. Иоане правил
прямо в центр пляжа. На сотни метров протянулась от берега отмель.  Могучие,
неудержимые волны одна за другой вставали на дыбы, и, хотя  нам  были  видны
только их пологие задние скаты,  мы  отлично  представляли  себе  высоченные
стены, которые  рушились  вниз  и  наваливались  на  берег.  Клочья  пены  и
ритмичный гул были достаточно красноречивы. Белые  каскады,  взлетая  вверх,
закрывали черный песок и захлестывали траву под  кокосовыми  пальмами.  Было
еще достаточно светло, и мы различили кучку островитян,  которые  пришли  на
берег полюбоваться разгулом стихии.
     Лив очнулась, но смотрела на прибой тупо и равнодушно, словно он нас не
касался. Гребцы сидели наготове,  прислушиваясь  к  командам  Иоане.  Жертвы
морской болезни взялись вдвоем за одно весло. Раз за разом подкрадывались мы
к полосе прибоя, но волна за кормой почему-то не устраивала шкипера,  гребцы
табанили изо всех сил, и корма взмывала в воздух,  напоминая  хвост  морской
птицы.
     Сжавшись в комок, с искаженным гримасой лицом, Иоане выкрикивал команды
так, что голос срывался. Он пристально следил за  каждым  веслом,  был  весь
заряжен на борьбу, точно спринтер на старте. Все глаза  были  устремлены  на
него - руководителя, облеченного диктаторскими полномочиями. Сейчас он думал
за всех.
     Наконец явилась нужная волна. Как только она подступила к корме,  Иоане
завопил:
     - Навались! Навались! Навались!
     Тотчас заскрипели уключины, смуглые парни с блестящими  от  возбуждения
глазами гребли, как одержимые.
     Мы шли на гребне могучего вала. Впереди -  отмель  и  бушующий  прибой,
сзади - череда волн. В аду посередине - мы. Лив и я вцепились изо всех сил в
планшир качающейся шлюпки.
     Внезапно у двух парней, объединивших  свои  усилия,  вырвалось  из  рук
весло, и они плюхнулись спиной на бананы на дне лодки.
     Иоане яростно заорал что-то, Вилли одним прыжком перемахнул через нас и
поймал взбунтовавшееся весло.
     Поздно. Шлюпку развернуло  боком,  и  руль  в  руках  Иоане  беспомощно
болтался в воздухе. В т