заплакал.


                                  * * *

     Борис Годунов,  сидя в седле,  почувствовал себя гораздо хуже,  чем в
доме князя Мстиславского.  В горячке он не сразу осознал,  какая опасность
ему угрожала.  А теперь, чем ближе становился царский дворец, тем страшнее
казалась уготованная ему судьба.  Он представил себя то лежащим с  ножом в
груди, залитым кровью, то с отрубленной головой.
     Дом  князя Мстиславского был за  городом,  версты за  три от  Кремля.
Стояла  осень.  Пожелтели на  деревьях листья.  Солнце  светило,  но  было
прохладно. Копыта коня топтали поросшую травой дорогу с глубокими колеями,
осыпанную листьями.  Позади  ехали  телохранители,  громко переговариваясь
между собой.
     "Что делать?..  Надо покончить с заговорщиками, - мелькало в голове у
правителя, - но как? Они сильны. Даже дряхлый старик Мстиславский оказался
на  их  стороне.  Смерть Никиты Юрьева развязала им  руки.  Князья Шуйские
мутят  воду  в  Москве,  купцов за  собой зовут,  чернь московскую.  Самое
страшное -  московская чернь...  Тысячи людей с топорами и камнями.  Месяц
назад слугу моего Третьяка камнями забили на улице.  Кричали,  что, мол, и
хозяину твоему такое будет. Вс„ Шуйских работа".
     Борис Годунов сошел с  коня на Ивановской площади,  у приказной избы.
Отстранив властным движением руки стрельца, загородившего дорогу, он вошел
в приказ.
     Окольничий Андрей Петрович Клешнин,  седовласый и степенный, сидел на
своем  месте,  углубившись в  чтение  пыточных сказок.  Увидев  правителя,
Клешнин встал и поклонился в пояс.  Только здесь Годунов почувствовал себя
в безопасности.  Свалившись на лавку,  он сидел молча, поглаживая мясистой
дрожащей рукой  бороду.  Вскоре на  крыльце раздались тяжелые шаги  многих
ног.
     - Борис Федорович,  -  сказал Воейков,  появившись в дверях,  - двоих
молодцов привезли,  а третий в драку полез, мертвый теперя... А те двое во
всем повинились:  по  приказу Андрея Ивановича Шуйского хотели тебя смерти
предать...
     Окольничий Андрей Клешнин взглянул на побледневшего Годунова.  На его
полном красивом лице,  обрамленном сединой,  выразилось сочувствие. Он был
дядькой  царя  Федора  Ивановича и  советником правителя.  Годунов доверял
окольничему Клешнину во всех самых тайных делах.
     - Надо царю про заговор Шуйских немедля обсказать, Борис Федорович, -
посоветовал Клешнин, - а мы здесь с ихними молодцами по-своему поговорим.
     - Стрелецкому голове прикажи,  пусть стрельцы на  дозоре не  спят,  -
буркнул Борис Годунов и, пристукивая тяжелым посохом, поспешил к царю.
     Он не решил еще,  как поступить.  При царе Иване Васильевиче все было
проще.  Шепнул царю под  руку -  и  будь спокоен,  врагу недолго гулять на
свободе.  Борис Годунов с молодых лет попал во дворец. Конечно, помог дядя
Дмитрий Иванович,  царский спальник.  Но по-настоящему представил его царю
Ивану  Малюта  Скуратов после  помолвки Бориса  с  дочерью Марьей.  Тайный
советник не  упускал удобного случая расхвалить его перед царем,  и  Борис
Годунов быстро полез  вверх  по  дворцовой лестнице.  Сначала был  царским
оруженосцем-рындой,  потом  мыльником в  царской  бане.  Двадцати  лет  он
женился на  Марье Скуратовой и  стал  царским кравчим.  И  сестра Годунова
Орина попала во дворец.  Царю Ивану понравилась красивая,  тихая девица, и
он  женил на  ней младшего сына,  Федора.  В  1580 году по  случаю свадьбы
Федора Ивановича Борис Годунов,  царевичев шурин,  был "сказан" в  бояре и
получил боярскую шапку.  В  тридцать лет  стать боярином -  большая честь.
Несомненно, Годунов умный и способный человек. В то же время он плохо знал
грамоту,  едва  подписывал свое имя  и  с  трудом разбирал печатные книги.
Находясь при Грозном царе пятнадцать лет, опричник Борис Годунов не только
сохранил свою жизнь, но и долгое время оставался близким царю человеком...
После смерти Ивана Грозного все переменилось.  Новый царь, недалекий умом,
верил лишь жене, своему духовному отцу да еще митрополиту...
     Поднявшись на  красное  крыльцо  и  войдя  в  сени,  правитель решил:
"Возьму  быка  за   рога,   иначе  мне  несдобровать.   Время  действовать
наступило".  В  то  же  время он  не мог забыть о  переговорах с  польским
королем.  Баторий  по-прежнему  угрожал  войной  русскому государству.  Ни
прочного мира,  ни  даже надежного перемирия все еще не  удалось добиться.
Надеясь на  слабость царя  Федора  и  на  боярские распри,  Стефан Баторий
продолжал предъявлять московским послам все  новые и  новые требования.  В
такой обстановке начинать расправу со  всеми противниками Борис Годунов не
считал  возможным,  все,  что  творилось  в  московском  дворце,  делалось
известным в Варшаве. Годунов был властолюбив, любил величаться, но никогда
не  забывал интересы русского государства.  "И  все  же,  -  думал  он,  -
Мстиславский и Шуйские должны быть строго наказаны".
     По  лестницам и  узким  переходам дворца правитель шагал  в  царицыны
покои.
     Верховная боярыня  Сабурова доложила царице  Орине  о  приходе брата.
Царица с  лаской призвала его в свою горницу.  На ней было синее бархатное
платье и золотая цепь на шее.
     Правитель низко поклонился и поцеловал руку сестре.
     - Оставьте нас одних, - нахмурясь, сказал он.
     Верховная боярыня и  все  остальные придворные женщины,  не  медля ни
минуты, покинули царицыну горницу.
     - Сестра,  -  Годунов тяжело вздохнул,  -  пришло время испытаниям...
Меня хотели убить,  я  чудом спасся.  -  Он  повернулся к  одной из икон и
широко  перекрестился.  -  В  доме  Ивана  Федоровича Мстиславского князья
Шуйские решились на подлое дело.  Бог спас меня.  Если не вырвать с корнем
измену,  всем будет плохо.  Тебя разведут с государем и постригут,  а то и
отравят.  Мне голову с плеч, всем нашим родным и близким плаха и опала. На
тебя одна надежда.
     - Что я могу сделать, брат мой, я, слабая женщина?
     - Ты не забыла клятву, что давала перед замужеством?
     - Я помню клятву.
     - Ты должна уговорить своего мужа,  великого государя,  на казнь всех
заговорщиков.
     - Царь не даст согласия. Как только он слышит слова "предать смерти",
- сразу начинает плакать и молиться. Он не послушает меня.
     - Что же делать,  Орина?  Смерть грозит всем нам. Они-то не заплачут,
когда будут рубить нам головы.
     Царица молча перебирала тонкими пальцами белый платок.
     Великий боярин подумал,  что следует склонить царя хотя бы к ссылке и
пострижению в  монастырь.  А там можно найти выход.  Долой заговорщиков из
Москвы! Пусть не мутят народ.
     Он взял руку сестры в свои мягкие руки и еще раз поцеловал.
     - Орина,  скажи  государю,  что  заговорщиков,  посягнувших на  жизнь
твоего брата,  надо сразу удалить из Москвы и постричь в монастырь.  Пусть
отмаливают там свои грехи.
     - Недавно он сказал, что насильно постригать грех.
     - Но ведь ты знаешь, что царь слаб умом.
     - Неправда, ума у него достаточно.
     - Для того, чтобы звонить в колокола или читать молитвы.
     Царица отвернулась и надула губы.
     - Если бы  среди бояр не было подлых и  грязных свар,  Федор Иванович
царствовал бы превосходно,  -  наконец сказала она. - Но у кого хватит ума
распутывать все тайные козни?
     - Государь Иван Васильевич,  отец нашего государя,  прекрасно мог это
делать.
     - Ты же сам говорил, что довольно проливать кровь!
     - Говорил,  но когда у тебя хотят отнять голову... Ведь другой головы
господь бог нам не даст. Иногда приходится поступать строго, на этом стоит
государство...  Нам,  всем Годуновым,  угрожает злая смерть,  если мы сами
себя не спасем, - повторил Годунов.
     Царица Орина продолжала молчать,  комкая в  руках платок и  смотря на
подол платья.  Она была простой,  доброй женщиной,  любила мужа и  во всем
верила брату.
     - Хорошо,  я  упрошу  государя постричь в  монастырь заговорщиков.  Я
расскажу ему, сколько зла они приносят людям. Может быть, он поверит мне.
     - Иди к нему сейчас,  торопись,  время терять нельзя. Может быть, они
готовят мятеж, я не знаю, на что решились Шуйские.
     - Хорошо,  дожидайся  у  царской  спальни.  Государь  Федор  Иванович
позовет тебя.
     - Спасибо,  сестра, спасибо! - Борис Годунов опять стал целовать руки
царицы. - Ты спасешь всех нас, спасешь от разрухи государство.
     Орина поцеловала брата, и они вместе вышли из горницы.
     Правитель долго ждал в  передней.  Как  всегда при новом царе,  здесь
было немноголюдно. У дверей стояла стража. На скамьях дремали разомлевшие,
сытно пообедавшие вельможи. Перебирая четки, сидели монахи.
     Наконец в  дверях появился царский стольник князь Морткин и пригласил
Годунова.
     Царь Федор стоял у дверей.  Он сделал заплетающимися ногами несколько
шагов, с трудом взобрался в кресло.
     - Подойди,  почему далеко встал?  -  И  царь  Федор  поманил Годунова
рукой.
     Правитель подошел,  поклонился еще ниже,  приложился к  царской руке,
пахнущей воском и лампадным маслом.
     - Не надо, не надо! - Царь Федор потряс руку, словно от ожога. - Тебе
голову хотели срубить?  Оринка мне все рассказала... Твоя голова на плечах
осталась,  а  другие головы ты сам откусить хочешь.  Нет,  не дам,  не дам
кровь проливать!.. - Выпученные глаза царя уставились на великого боярина.
Он замолчал, нижняя губа у него отвисла, тонкой струйкой потянулась слюна.
- В  монастырь,  в  монастырь,  постричь в  монахи,  пусть  на  Оринку  не
замахиваются.  Хоть и не по своей воле,  а все богу лишняя молитва за нас,
грешных...  И тебе,  шурин,  Иисусову молитву надо творить...  не забывать
господа нашего.  Власть  -  богомерзкое дело,  нечистый тебя  по  все  дни
сторожит. Сколько раз в день Иисусову молитву читаешь?
     - Сто раз, великий государь, больше и времени недостанет.
     - Три тысячи молитв творить приказываю. И утром, и днем, и вечером, и
перед сном.  Добрее станешь и  крови человеческой не захочешь проливать...
Слышишь, что я сказал?
     - Слышу, великий государь.
     - Скажи,  скоро ли в  Успенскую церковь новый колокол,  на сто пудов,
привезут, что я заказывал?
     - Скоро,  великий государь, к празднику покрова божьей матери обещают
мастера закончить.
     Царь Федор склонил голову и задумался.
     - Принеси икону чудотворца Николая, спроси Оринку, она знает.
     Борис  Годунов  сходил  в  спальню,  принес  большую древнюю икону  с
облупившейся краской.
     - Целуй чудотворца,  целуй,  целуй...  Поклянись мне в том, что крови
человеческой не будешь проливать, за свою голову мстить.
     Борис Годунов смиренно поцеловал икону.
     "Вот ведь как,  -  думал он. - Плох был царь Иван Васильевич, грозен,
плакали от него кровавыми слезами, но и такой царь - не царь".
     - Ну,  иди к  себе пока,  а  я  помолюсь.  -  Федор с кряхтением стал
сползать с высокого кресла.  -  Ох, ноженьки мои болят, наказал господь за
грехи!  Борюшка,  -  вдруг сказал царь другим голосом,  - я босеньким хочу
ходить, а спальники не дают. Скажи спальникам...
     - Негоже великому государю босому быть.
     - Зачем Федьке Богомольцу можно,  -  плаксиво продолжал царь,  - он и
зимой и летом босой по Москве ходит. Мне бы только в горницах...
     - Негоже великому государю, чести поруха.
     - Ноженькам в сапогах тяжко, болят у меня ноженьки.
     - Не токмо государю,  но псарю без сапог ходить негоже, - внушительно
произнес Борис Годунов. - И государыня Орина Федоровна того не захочет.
     - Ну,  тогда иди,  -  махнул рукою царь Федор.  - Злой, злой! Заладил
одно: негоже, негоже. Привык с боярами своеволить.
     В дверях Борис Годунов столкнулся с митрополитом Дионисием и смиренно
подошел под благословение.
     - Я  все  знаю,  -  сказал  владыка.  -  Шуйских не  трогай,  они  не
виноваты... Успел царя известить? Небось головами просил их выдать?
     - Не просил,  а  надо бы,  -  пробурчал правитель.  -  Мою-то голову,
владыка, во что ценишь?
     - Разговор о  твоей  голове  особый...  Многие  хотят  ударить  челом
государю,  дабы развелся он с неплодною супругой,  сестрой твоей, отпустил
ее в  монастырь.  Наследник престола нужен для спокойствия державы.  Ты же
велик царицей, потому слов сих не приемлешь.
     Борис Годунов молчал, обдумывая, что сказать. Он угождал митрополиту,
честолюбивому,  сладкоречивому человеку,  рассуждал с ним,  оказывая знаки
уважения,   благосклонно  слушал,   но   всегда   действовал  по-своему...
Непреклонностью своей воли Годунов изрядно досаждал святителю.  А главное,
он мешал вырвать у царя новые поблажки для церкви.
     - Правда ли сие, отче?
     - Истину говорю, правда.
     - Каким аршином ты меришь правду? - спросил Годунов и усмехнулся.
     Дионисий удивленно поднял брови.
     - Если я своим аршином мерю, выйдет правда, а другой со своим сунется
- кривда получится, - продолжал Годунов.
     - Бог на правду всегда укажет, - отрезал митрополит.
     - Развод  супругов  есть  беззаконие,  отче,  не  божеское  дело!  Ты
преступаешь церковные законы,  у  Федора еще  могут быть дети.  Государыня
молода,  здорова,  добродетельна.  Во всяком случае, трон не останется без
наследников -  царевич Дмитрий живет и здравствует...  По мне, даже лучше,
если  у  великого государя Федора  Ивановича не  будет  детей,  ибо  может
произойти междоусобие с его детьми и дядей их Дмитрием.
     Владыко Дионисий почитал Бориса Годунова сильным и  умным человеком и
знал, что он держится у трона не только благодаря сестре-царице. Ссориться
с ним даже митрополиту было опасно.
     - И  я  и  Шуйские виноваты только в том,  что беспокоились за судьбу
государства,  -  миролюбиво сказал он.  - Послушай, Борис Федорович, я даю
слово не поддерживать развод.  Даю за всех... Не трогай только Шуйских, не
мсти виноватым.
     - Что ж,  -  подумав,  сказал Годунов, - для тебя, отче, я всегда рад
поступиться. Шуйских не трону. Но князя Ивана Мстиславского велит государь
постричь в  монастырь.  И  дочь его  Ксению тоже в  монастырь.  Так  будет
спокойнее. Но если Шуйские снова поднимут на меня руку, то расправлюсь без
снисхождения.
     Владыка взглянул на Годунова. В глазах правителя была твердость.
     - Согласен, отче?
     - Благословляю.
     Великий боярин покорно склонил голову и поцеловал святительскую руку.


                         Гїлїаївїаї вїоїсїьїмїаїя

                НЕТ НИЧЕГО ТАЙНОГО, ЧТО НЕ СТАЛО БЫ ЯВНЫМ

     Купец  Джон  Браун,  разбогатевший на  русской торговле,  занимал две
большие  горницы  в  новом  гостином дворе,  совсем  недавно построенном в
городе Архангельске. Выполняя волю усопшего царя Ивана, московские воеводы
Нащокин  и  Волохов  поставили  возле  древнего  Архангельского  монастыря
крепостные стены и  башни.  Место было удобное,  берег возвышенный.  Новый
город ближе к морю,  чем Холмогоры,  путь к нему преглуб, годен для любого
корабля.
     Сегодня Джон  Браун  отправил в  Лондон два  корабля с  полным грузом
пеньковых канатов и  решил отдохнуть вечером от  забот.  В  гостях у  него
сидел  купец  -  меховщик  Ричард  Ингрем.  Приятели  плотно  поужинали и,
развалясь в мягких креслах, пили пиво и лениво беседовали.
     На  улице дул  пронизывающий морской ветер.  Окна  занавешены темными
занавесями. Горели две свечи в серебряном подсвечнике.
     - Наступил июль,  а  холодно,  будто  осенью,  -  передернув плечами,
сказал гость.
     Джон  Браун  молча поднялся и  бросил в  камин несколько сухих еловых
поленьев.  Дрова затрещали,  посыпались искры.  Пламя блеснуло на  гладкой
лысине хозяина.
     - О, благодарю, мой друг, теперь я согрею свои старые кости.
     - А вот,  представьте,  русские переносят холод отлично. Они месяцами
живут на льдах. Зимой, при лютом морозе.
     - Да, да, - кивал головой гость. - Они достают во льдах тюленьи шкуры
и ворвань...  Послушайте, господин Браун, вы не уступите мне свою кухарку?
Она превосходно печет мягкие сдобные хлебцы.
     - О-о,  но мне тоже нужно пить и есть, господин Ингрем. В этих местах
трудно найти хорошую кухарку, а у меня больной желудок.
     - Я вам отдам свою,  господин Браун,  она так хорошо готовит жаркое и
прилично говорит по-английски.
     Джону  Брауну очень не  хотелось отдавать свою  кухарку даже  лучшему
другу.  Он  догадывался,  что  не  только  мягкие хлебцы привлекают к  ней
господина Ингрема.  Однако купец-меховщик был  необходим для  его торговых
дел. Таких знатоков мехового товара немного в Лондоне.
     - Давайте немного повременим,  господин Ингрем,  - подумав, отозвался
Браун.  -  Я  должен подобрать для  себя  приличного человека.  Посмотрим,
поищем... Вам ведь не к спеху, дорогой друг?
     - О да,  конечно, я мог бы подождать немного... Но не будем больше об
этом говорить. - Меховщик почувствовал себя немного обиженным.
     Некоторое время  приятели сидели молча  и  смотрели на  яркое пламя в
камине.
     - Скажите,  господин Ингрем,  -  нарушил молчание хозяин,  - много ли
хороших мехов вам удалось купить в этом году?
     - О-о!  В этом году мне повезло,  я купил много отличных соболей.  На
здешней ярмарке в Холмогорах меховой товар гораздо лучше, чем в Москве.
     - Ах, так! Но почему такая странность? Ведь Москва - столичный город.
     - Очень  просто,   дорогой  Браун.   Весь  меховой  товар  в   Москве
осматривают царские люди и самое лучшее отбирают для царского двора.  А уж
что осталось, русские купцы предлагают нам.
     - О-о! Но ведь и здесь царские люди осматривают меха.
     - Осматривают.  Но далеко не вс„. Многое проходит мимо казны. Ведь за
хорошего соболя я  плачу дороже,  чем русский царь...  А потом,  и царские
люди делаются добрее,  если сделать подарок.  Игра стоит свеч.  Ха-ха!.. -
засмеялся купец. - С царскими людьми у меня наладились неплохие отношения.
Много  мешают нашим  людям купцы Строгановы.  Им  еще  покойный царь  Иван
Васильевич, отец теперешнего царя, поручил следить за аглицкими купцами. А
Строгановы наши конкуренты в  меховой торговле да и  во всех предприятиях.
Они следят за нами,  не спуская глаз, и чуть что - жалуются молодому царю.
Однако после смерти государя Ивана Васильевича многое стало гораздо проще.
Русские люди перестали бояться.
     Приятели опять помолчали.  Хозяин подбросил еще  несколько поленьев в
камин.
     - Вы не могли бы, мой добрый друг, угостить меня сдобными хлебцами, я
их так люблю, - попросил гость.
     - Прошу вас. Эй, Прасковья!
     В  горницу вошла полная женщина с  румяным лицом,  в  чистом холщовом
платье и встала у порога.
     - Угостите  нас,  Прасковья,  сдобными хлебцами.  Господин Ингрем  их
очень любит.
     - О да,  я очень люблю сдобные хлебцы, госпожа Прасковья, - залебезил
Ричард Ингрем. - Пожалуйста, дайте ваших хлебцев.
     Повариха молча поклонилась и вышла.
     Вернувшись с  грудой  круглых  хлебцев  с  подрумяненной корочкой  на
серебряном блюде, Прасковья поставила их на стол.
     - К вам,  господин Браун,  человек приехал.  Говорит,  из Москвы,  от
купца Джерома Горсея.
     - О-о, из Москвы?! Пусть заходит. - Браун заволновался, встал с места
и подошел к дверям.
     В дверях появился Богдан Лучков.
     Купец  Браун  сразу  узнал  русского приказчика московской купеческой
конторы, попросил его раздеться и сесть к огню.
     - Пожалуйста,  угощайтесь с  дороги,  -  сказал он,  наливая в кружку
пенистого пива.  -  Положите ноги на  решетку,  ближе к  огню,  вам станет
теплее. Я вас сразу узнал, господин Лучков.
     Богдан Лучков уселся в кресло и отхлебнул пива.
     - Хозяин  просил передать вам,  господин купец,  вот  это  письмо.  -
Лучков вытащил бумагу из-за пазухи.
     Джон  Браун  углубился  в  чтение.  Несколько  раз  он  неопределенно
хмыкнул.
     - Итак,  господин Лучков, - сказал он, отложив письмо, - вам поручили
большое дело. Я буду помогать всем, чем смогу. Что вам удалось сделать?
     Богдан Лучков многозначительно посмотрел на купца-меховщика