ачи, Степан.
     Макар Плотников обнял гостя.
     Теперь все  предстало перед Степаном в  своем свете.  Он  понял,  что
Макар Шустов главный его враг и что этот враг не пожалеет его.  Был бы жив
Семен Аникеевич,  никто не посмел бы затевать дело, и не такое случалось у
Строгановых и  сходило с  рук.  И  с  другой стороны -  не  было бы Макара
Шустова,  Строгановы и сейчас замяли бы дело.  Но Шустов тянул свою линию.
Ему надо спихнуть Степана и сесть на его место.
     Если Макар Шустов написал в  Москву царю и  великому князю и  на свой
лад  обсказал все  дело,  худо  придется.  Однако  Степан  не  считал себя
виноватым и  верил,  что судья найдет истину.  Он мог бы убежать,  как это
сделал Василий Чуга,  но не хотел унижать себя. "Зачем я поставил Макара в
старшие приказчики!  -  казнился Степан.  -  Худо,  очень худо,  но ничего
поправить нельзя".
     Опять  пошли дни  и  ночи  на  великой Двинской реке.  Северные ветры
помогали карбасу двигаться вперед.  Степан  Гурьев  не  слезал с  постели.
Берега реки,  обычно восхищавшие своей своеобразной красотой,  на этот раз
его не радовали.
     Только  на  второй  день  взглянул Степан на  Двину.  По  правой руке
проплывал обрывистый утес с остатками каменных стен.  Здесь два века назад
стояла  новгородская  крепость  Орлец.   Кормщик  на   мгновение  забылся,
разглядывая древние развалины, и снова тяжелые думы охватили его.
     У  Ратонаволока встретились барки с  кирпичом для  постройки церкви в
Сийском монастыре. В прежние времена Степан любил поговорить со старцами и
похлебать монастырской ухи.  В  прошлом году вместе с Анфисой они побывали
на монастырском озере... А сейчас он далек был мыслями.
     По берегам Двины слева и  справа встречались богатые села с  тяжелыми
домами и высокими рублеными храмами,  паслись стада коров и овец. Ветряные
мельницы, словно вышедшие из леса чудовища, взмахивали крыльями.
     Берега менялись,  то спускались к самой реке,  были отмелыми, поросли
ивняком, выходили к самой воде дремучими лесами, и река разливалась широко
и текла плавно. В иных местах поднимались высокие обрывы, берега сходились
близко и течение вод ускорялось.
     Чего только Степан не  передумал за это время!  Приходила мысль убить
Макара Шустова, однако он отбросил ее с негодованием. "Как поступит Никита
Строганов? Неужели он не поможет?"
     Митрий Зюзя  видел задумчивость царского корсара и  всячески старался
развлечь,  ободрить его.  Он  варил  вкусную  стерляжью уху,  жарил  рыбу,
пойманную в реке на ночевках.
     Через  десять  дней  холмогорский карбас  снова  стоял  у  деревянной
пристани против Благовещенского собора.
     Степан Гурьев спрыгнул на берег и,  не проведав детей,  прямо пошел к
Строганову.  Дозорные  у  крепостных  ворот  знали  старшего  приказчика и
пропустили без расспросов.
     Сейчас все разъяснится,  думал Степан,  торопливо шагая по  горницам.
Строганов скажет твердое слово, и все станет на свое место.
     Никита Строганов готовился к охоте на медведя и отливал крупные пули.
Увидев Степана, он обрадовался:
     - Ты  хорошо сделал,  что  вернулся.  У  нас про тебя всякое говорят,
однако я никому не верю.
     - Никита Григорьевич,  -  спросил Степан,  -  а  как с  тем делом,  с
аглицкими купцами?  Я их в Холмогоры привез с острова. Хотели они крепость
строить. С ними наши русские, что им дорогу указывали, их тоже привез.
     - Молодец,  Степан!  Однако  зачем  ты  аглицких купцов  в  Холмогоры
приволок? Разве я тебе о том приказывал?
     - Да как же,  ведь дядюшка твой Семен Аникеевич...  -  внутри Степана
все похолодело.
     - Дядюшка покойник, на него вину не сложишь.
     - И ты сам, Никита Григорьевич, приказывал...
     - Когда?  Не помню.  -  Строганов подумал,  усмехнулся.  -  И тебе не
советую на  Строгановых поклеп возводить.  Сам делал,  за себя и  отвечай,
выкручивайся как хочешь.
     - Да  что ты,  Никита Григорьевич?  Да  разве я  самочинно посмел бы?
Помилуй, Никита Григорьевич!
     В  кабинет  как-то  бочком,  согнувшись,  протиснулся приказчик Макар
Шустов.  Увидев  Степана Гурьева,  он  побледнел и  стал  прислушиваться к
разговору.
     - У меня и свидетель есть,  Митрий Зюзя, он весть об агличанах твоему
дядюшке привез.
     - А не Василий Чуга,  убивец Семена Аникеевича, с тобой утек, он тоже
свидетель? - крикнул Макар.
     Никита  Строганов бросил  возиться  с  отливкой пуль  и  посмотрел на
Степана.
     - Я не знал, что Чуга убивец.
     - Лжа!  -  закричал приказчик. - Все ты знал, а своего морехода хотел
спасти. Где он?
     - С тобой,  Макар, у нас разговор будет особый. - Степан сжал кулаки.
- Ты для меня тьфу,  грязь. - Ему показалось, что уродливое ухо приказчика
вспыхнуло и покраснело еще больше.
     - Мне скажи, знал ты, кто дядю убил? Правду говори.
     - Не знал,  Никита Григорьевич.  Да разве я взял бы убивца кормщиком!
Он после,  на острове Надежды, где агличане крепость хотели ставить, о том
мне сказал.
     - И ты привез злодея в Холмогоры?
     - Нет, он остался, ушел к сибирским людишкам.
     - Никита Григорьевич,  -  твердо сказал Макар Шустов,  - надо Степана
Гурьева выдать  воеводе.  Пусть  он  по-своему  с  ним  поговорит.  Гурьев
своровал и за свое воровство должен ответ держать...  И еще хочет именитых
купцов Строгановых в свою грязь запутать.
     Степан  ждал,  что  скажет  Никита Строганов.  Он  должен вмешаться и
запретить Макару его гнусные речи. В эти мгновения бывший корсар передумал
многое.  Строганов молчал и  не смотрел на Степана.  Он отложил в  сторону
пули и взял в руки длинноствольную пищаль.
     "Строгановы не хотят отвечать", - пронеслось в голове у Степана. Дела
не   скроешь.   Из-за   убийства  Семена   Аникеевича  Москва  узнает  всю
подноготную.  И  вряд  ли  похвалит правитель Борис  Годунов вмешательство
Строгановых.  И  он,  Степан Гурьев,  ответит за все.  Если бы Анфиса была
жива,   Степан  придумал  бы,   как  защитить  себя,  а  теперь  ему  было
безразлично.
     Никита Строганов продолжал молчать.
     Макар Шустов злорадно ухмыльнулся.
     - Пойду к детям, - сказал Степан, не дождавшись строгановского слова,
- посмотрю на своих, а там и к воеводе.
     - Не путай в  свое дело Строгановых,  Степан,  худо будет,  -  разжал
наконец губы Никита Григорьевич.  - Скажи воеводе так: зло-де взяло, глядя
на  них,  на  агличан,  зачем промышлять мешали,  вот  и  распорядился,  а
Строгановы того не ведали.
     - Плохо ты,  Степан, дела делаешь, а еще в морских разбойниках был, -
вмешался приказчик Шустов.  -  Разве умный человек привез бы  их  живыми и
здоровыми?..  Закопал бы  на острове,  и  концы в  воду...  Молчишь и  уши
прижал. Детишек проведать надо! Однако, Никита Григорьевич, я бы стрельцов
к нему приставил - убежит.
     - Делай, Макар, как знаешь, лишь бы нам, Строгановым, досады какой не
приключилось.
     Судьба Степана Гурьева была  решена.  Он  стал опальным строгановским
человеком. Отныне его отстраняли от всех дел и с головой выдавали воеводе.
     В  горьком раздумье Степан вместе с приставленными к нему стражниками
медленно шел по знакомым строгановским горницам.
     Дома он рассказал о смерти Анфисы сестре ее Арине,  просил не бросать
детей, если с ним что-нибудь случится.
     - Ступай к  воеводе,  с  детьми ничего не  случится,  пока жива буду,
святой  иконой клянусь,  -  в  слезах металась по  горнице Арина.  -  Иди,
Степан, что делать.
     Степан перецеловал перепуганных ребятишек,  обнял  Арину  и  вышел из
дома.
     Еще  в  строгановских хоромах  Степан  услышал  радостный колокольный
звон.  Выйдя на  двор,  он  удивился:  все церкви Сольвычегодска ударили в
колокола.
     - Зачем в колокола бьют? - спросил Степан. - Будто и праздника нет.
     - Разве ты не знаешь? - отозвался стрелец.
     - Знал бы - не спрашивал.
     - Воеводы сибирские Данила Чулков да  Иван Максуров разбили под новым
городом Тобольском князя Сейдяка и  в плен взяли.  Богатства его княжеские
захватили. Сегодня гонец прискакал.
     - А Кучум?
     - Его Сейдяк прогнал.
     Сибирский князь  Кучум  много  лет  досаждал жителям  Сольвычегодска.
Строгановы не  раз  набирали войско из  своих работных людей,  вооружали и
посылали воевать князя,  нападавшего на  пермские вотчины и  на  восточные
земли русского царя.
     - А Тобольск что за город?
     - На Иртыше этим годом поставлен.
     Загремели запоры  строгановской крепости,  стражники открыли калитку.
Степан вышел на площадь.
     "Утром был свободен,  -  с горечью думал он,  -  а в полдень в железа
закуют. Убежать бы, пока не поздно! Да куда денешься?"
     Громада Благовещенского собора  стояла  непоколебимо.  Казалось,  эта
крепость рассчитана на  долгую осаду.  Так  оно  и  было.  Степан вспомнил
тайный подземный ход из строгановских хором в церковные подвалы, сложенные
там богатства и всякие запасы.
     Когда Степан со  стрельцами шли мимо кованых церковных дверей,  толпа
прихожан вывалилась на площадь.  Замелькали хоругви,  кресты и  иконы.  Из
церкви вышло духовенство в праздничных сверкающих ризах.
     Толпа со  всех сторон теснила Степана,  стоявшего на пути.  Стражники
подошли ближе. Старшой, высокий молодец с кривым носом, ухватил Степана за
пояс.
     - Не убегу. Кабы хотел, давно бы ушел, - усмехнулся Степан.
     Под неистовый звон горожане двинулись крестным ходом вокруг церкви, а
Степан со  стрельцами,  выбравшись из  толпы,  пошли к  деревянным мосткам
через реку Солониху.
     И   на   Троицкой  стороне  звонили  все  церкви.   На  торгу  народа
полным-полно.  Наверно,  все  жители Сольвычегодска собрались на  площадь.
Многие узнавали Степана Гурьева,  здоровались с ним, удивленно смотрели на
сопровождавших его стрельцов.


              Гїлїаївїаї тїрїиїдїцїаїтїьї чїеїтївїеїрїтїаїя

                 ОТ ГРЕХА НЕ УЙДЕШЬ, ОТ БЕДЫ НЕ УПАСЕШЬСЯ

     - Ты доподлинно знаешь, что Джером Горсей лазутчик в нашей земле?
     - Знаю, он человек аглицкого секретаря Френсиса Уолсингема...
     - Хорошо, тогда пиши.
     Борис Годунов встал с кресла и,  заложив руки за спину, несколько раз
прошелся по горнице.
     - "...Джером  Горсей  говорил  о наших государствах,  о нас и о тебе,
любезная сестра,  многие и разные  вещи,  которые  неприлично  изложить  в
письме,  -  остановившись,  произнес Борис Годунов.  - Он чинил еще многие
непригожие дела в нашем царстве.  Он возбуждал раздоры и пререкания  между
нашими  и  твоими  гостями своими негодными проделками.  Джерому Горсею не
должно больше дозволить иметь  дело  ни  с  нашим  народом,  ни  с  твоими
гостями,  ни между твоим величеством и нами, дабы наши любовь и приязнь не
были бы воспрепятствованы происками такого мятежного человека..."
     Андрей  Щелкалов,  положив на  колено бумагу,  быстро записывал слова
правителя.
     - Хорошо,   Борис   Федорович,   в   самый   раз,   -   вставил   он,
воспользовавшись остановкой.
     Борис Годунов откашлялся:
     - "...Мы писали к тебе,  любезная сестра, нарочитую грамоту, чтобы ты
вперед ни  по  какому случаю не  посылывала в  нашу землю такого негодного
плута, как он..."
     Андрей Щелкалов не удержался и захохотал.  Борис Годунов посмотрел на
него строго.
     - "...Нам хорошо известно,  что он делал,  ехавши сюда,  в Польше и в
Литве,  где он говорил о  нас и  о  нашем царстве такие речи,  которые ему
непригоже было  говорить.  За  свое  поведение он  заслуживал бы  смертной
казни,  однако же мы ради твоего величества оставили их без внимания..." А
дальше, Андрей Яковлевич, пиши, как положено в царской грамоте.
     - Сделаю, Борис Федорович. Хорошо у тебя получилось, складно... А как
велишь  королеве отписать о  наших  становищах у  Николы,  в  Холмогорах и
Архангельском городе?  Непотребное письмо  нашему  государю она  написала.
Будто не он,  а  аглицкая королева на нашем море хозяйка.  Я мыслю,  Борис
Федорович,  ежели мы  ныне  уступим,  она  на  вечные времена нам  на  шею
сядет... Уж чего только ты им не пожаловал, а все мало.
     - Пиши.  -  Борис Годунов снова зашагал по горнице. - "Бьют нам челом
агличане,  французы,  нидерландцы и  многие немцы  разных земель на  твоих
гостей,  что они кораблей их к нашему государству пропускать не хотят;  мы
этому верить не  хотим,  а  если так делается в  самом деле,  то это твоих
гостей правда ли,  что за наше великое жалование иноземцев отгоняют. Божью
дорогу,  океан-море как можно перенять,  унять и  затворить..."  А дальше,
Андрей Яковлевич,  пиши, что, ежели не хотят добром, царь и государь Федор
Иванович свои пожалования обратно возьмет, как его отец делывал.
     - Так, так, Борис Федорович, сделаю, как велишь.
     Правитель,  пройдясь еще  раз  по  горнице,  уселся на  свое  место и
задумался.
     Англичане всеми  силами домогались исключительного права  торговать с
Россией через становища Белого моря.  Но  если  во  времена Ивана Грозного
было еще одно пристанище в  Варяжском море -  Нарва,  то теперь Белое море
было единственным русским морем.  Предоставить его только одним англичанам
- значит связать себя  по  рукам и  ногам,  значит лишить себя  всех выгод
торговли.  Теперь и Бориса Годунова бесила наглость английских притязаний.
Путь  из  Белого моря  в  европейские государства русским знаком с  давних
времен.  А  вот англичане недавно его узнали и требуют себе исключительных
прав.  Они потеряли многие жизни? Что ж, познание северных стран не дается
даром никому.  Русские мореходы понесли неисчислимые потери за многие века
своих плаваний в Северном Ледовитом океане.
     Правитель твердо решил не  уступать королеве Елизавете и,  как только
представится к  тому  удобный случай,  отобрать у  шведов и  Нарву  и  все
остальное, что было в русских руках раньше.
     Некоторое время в горнице царила тишина.  Борис Годунов размышлял,  а
Андрей Щелкалов сидел по-прежнему с пером в руках.
     - Ты помнишь,  -  нарушил молчание правитель, - как ответила королева
на слова великого государя Федора Ивановича о том, что купеческие дела ему
прискучили?
     - Помню,  Борис  Федорович.  Она  ответила тако:  королева желала  бы
заключить тесный союз с царем, но океан между нами. Дальность, препятствуя
государственному союзу,  не мешает, однако, любви сердечной. Отец Федоров,
государь славный и  мудрый,  всегда являл себя истинным братцем Елизаветы,
которая хочет  быть  сестрою и  великого сына  его.  Сия  любовь,  хотя  и
бескорыстная,  питается частыми сношениями венценосцев о делах купеческих.
Если гостей аглицких не будет в России, то королева и не услышит о царе, а
долговременная безвестность не охладит ли взаимного дружества?
     - Хитра,  хитра.  Заладила королева в  одну  дуду  играть,  -  сказал
правитель.  -  Давай купцам аглицким повольности.  А не дашь - и слышать о
тебе не хочу. Что ж, посмотрим, как дальше будет.
     - Другое запоет, как иные немцы к нам будут с товарами плавать, - зло
сказал дьяк.
     Опять наступила тишина.
     Правитель вспомнил строгановское дело.  Здесь  тоже  не  обошлось без
Джерома Горсея. Это тоже попытка захватить торговлю на севере в свои руки.
Остров в Студеном море на пути к реке Оби,  английские купцы... На острове
убили женщину. Погиб в Сольвычегодске Семен Строганов.
     Казалось, все было ясно. Убил Семена Строганова Василий Чуга. Об этом
в одно слово сказали двадцать семь человек,  все, кто находился в кабинете
купца во  время убийства...  Василий Чуга  остался жить  где-то  далеко на
востоке,  близ устья реки Оби.  Замешан ли  в  убийстве Строганова старший
приказчик Степан Гурьев?  Никто не обвинял его, кроме Макара Шустова, да и
тот  только намеками.  Острый ум  Бориса Годунова сразу  проник в  изнанку
дела,  и  донос Макара Шустова был для него понятен.  Все остальные только
хвалили  старшего приказчика...  Но  почему  он  отпустил убийцу  там,  на
далеком острове, а не привез его в Холмогоры?!
     Годунов вспомнил и сказку Степана Гурьева. "Голова хорошая, - подумал
правитель, - гож на большое дело".
     Борис  Годунов,  человек  редкого,  яркого  ума,  презирал тупость  и
скудоумие.  Он  находил и  приближал к  себе  даровитых людей.  По  натуре
правитель не  был жестоким.  Правда,  он мог,  не задумываясь,  уничтожить
человека,  стоявшего на его пути и  мешавшего его намерениям,  здесь он не
знал жалости.  Во  всех других случаях Борис Годунов всегда готов проявить
мягкость и понимание. Его даже обвиняли в излишней снисходительности.
     Правителю захотелось увидеть Степана Гурьева и  поговорить с ним.  Он
взглянул на  большой чертеж русской земли,  лежавший на столе,  отыскал на
нем острова, упомянутые в допросах. Как далеко они от Москвы! Так вот куда
забрались английские купцы.  Торговать захотели сами,  из  первых  рук,  в
убыток царской казне. А деньги сейчас, ох, нужны как никогда. Нет, мы вас,
господа аглицкие купцы,  на этот остров не пустим.  Далее Архангельска вам
хода нет. Правитель представил себе Степана Гурьева, схватившего купцов за
торговлю соболями.  Все это не просто.  А ежели подумать, прав был Гурьев:
англичане - расхитители царской казны.
     - Андрей Яковлевич,  -  сказал правитель,  -  пусть  приведут ко  мне
Степана Гурьева, строгановского приказчика, помнишь?
     - Как не помнить,  Борис Федорович.  Сейчас приведут.  -  Дьяк Андрей
Щелкалов встал, положил перо на стол, свернул бумагу.
     Оставшись один,  Годунов снова  стал  рассматривать карту.  Он  нашел
крепостицу на  Иртыше,  обозначенную новым  словом  "Тобольск".  Дальше он
повел пальцем на реку Енисей, потом на реку Пясину...
     - Борис Федорович!
     В горницу вошел большой дьяк Андрей Щелкалов.
     - Степашка Гурьев здесь, у дверей.
     - Какие на нем вины? Строгановых варнишных людей не жесточил ли?
     - Воровства на  нем нет,  и  тесноты от него варнишным людям не было.
Купец Семен Строганов по своему изволу дела вершил.  В темнице людей гноил
по три, четыре года и больше.
     Борис Годунов вздохнул и провел рукой по лбу.
     - Зови.
     Степан Гурьев вошел  прямо,  не  угодливо.  Остановился близ  порога,
поклонился правителю.  Окинул спокойно взглядом горницу,  низкий крестовый
свод и  стрельчатые окна.  Это был малый кабинет,  где правитель занимался
тем, что требовало уединения.
     Здесь он назначал тайные встречи, о которых никто не должен знать.
     Широкий  письменный  стол   загораживал  правителя  от   неожиданного
нападения врага,  а  низкая,  едва  заметная дверь  за  его  спиной давала
возможность вызвать помощь или скрыться самому.
     Внимание  Степана  Гурьева  привлек  парусный  корабль,  висевший  на
шелковых нитках,  напомнивший ему службу у Карстена Роде, и высокие часы в
виде крепостной башни у задней стены.
     Левая  сторона  тяжелого стола  была  завалена толстыми рукописными и
печатными  книгами  вперемешку с  чертежами  и  рисунками.  Справа  лежали
циркули,  линейки,  медный круг,  разбитый на  градусы,  мореходные карты,
круглый компас. В открытом деревянном ящике виднелась латунная астролябия.
     На  стене  красовался большой чертеж Варяжского моря  с  обозначением
ганзейских, датских и шведских городов.
     Удивил Степана огромный,  до потолка,  глобус,  раскрашенный в разные
краски. Такого не было и у Строгановых.
     Кроме изразцовой печи с зелеными птицами, в кабинете сложен кирпичный
камин.
     - Вот ты каков! Ну, подойди ближе, - нарушил молчание правитель.
     Степан Гурьев подошел. Борис Годунов долго разглядывал морехода.
     - Ты старший приказчик Строгановых?
     - Был старшим приказчиком.
     - Приказчик  Строгановых должен  быть  умным  человеком.  Сколько  ты
получал жалованья?
     - Двести рублев, великий боярин.
     - У меня не всякий дьяк в приказах в двухсот рублях ходит.
     Степан Гурьев промолчал.
     - Ты самоуправство учинил,  аглицких купцов и  всю покруту с промысла
вывез... Мешали они тебе?