едору Ивановичу...
     - Что ты видел? - насторожился Борис Годунов.
     - Утаивать не буду,  расскажу все.  Прошу по-прежнему быть милостивым
ко мне.
     - Рассказывай.
     - После  победы  над  испанским  флотом  королева  будет  требовать у
русского правительства многих повольностей для лондонских купцов.
     - Она  победила испанцев,  но  не  русских,  -  мрачно  сказал Андрей
Щелкалов. - Пусть у них требует.
     - Королева  знает  положение  в  Московском  государстве и  хочет  им
воспользоваться.  Ее  величество пишет  в  письме  так:  "Ваши  недруги  и
северные соседи,  зная  наше  морское  могущество,  не  смеют  без  нашего
соизволения разграбить и  истребить ваши  северные поселения.  Если бы  не
наше королевское величество, они остановили бы весь торг русских в поморье
рыбой,  жиром,  соболями.  Они не выпустили бы из Двины в  море ни единой,
даже малой лодки.  И ни один иноземный корабль с товарами не войдет в ваши
владения. Знайте, что ежегодно несколько вражеских кораблей тайно выжидают
случая напасть на ваши берега".
     - Лжа,  великая лжа!  -  стукнул кулаком об стол Андрей Щелкалов.  Он
потерял свою обычную выдержку:  покраснел,  глаза выпучились.  - Я говорил
тебе, Борис Федорович...
     - Погоди, послушаем, что еще напишет королева в своей грамоте.
     - "...Однако  я  пока  не  запрещаю  никому  мирно  приходить в  ваши
царства,  -  продолжал Горсей,  -  хотя к запрету причина есть.  Англичане
первые учредили это плавание.  Я  полагаю,  что ни один народ не осмелится
плавать по  морям вопреки нашему желанию..."  Вот  что я  запомнил из  той
грамоты. Письмо большое.
     - Н-да...  - сказал Борис Годунов. - Ты утверждаешь, что такое письмо
будет послано нашему великому государю и царю Федору Ивановичу?
     - Утверждаю. Ручаюсь головой.
     - Когда?
     - В самом скором времени.
     - Выходит,  что  не  русский царь хозяин в  своих владениях,  а  ваша
королева?!
     - Давно  надо  дать  всем  иноземцам одинаковые права  в  торговле  и
мореходстве. Агличане первые увидели Никольское устье, пусть так. Для себя
выгоду нашли. Почему другим двери закрывать? Пора кончить с повольностями,
не то хуже будет, - не успокаивался Щелкалов.
     - Постой,  постой,  Андрей Яковлевич...  Не торопись, разберемся... А
вот с  морями как?  Ваша королева думает,  что ни  один народ не осмелится
плавать по морям без ее позволения...  По-нашему, не так, морская дорога -
божья, никто ее закрывать не волен, и царь наш, Федор Иванович, от сего не
отступит... Еще что знаешь?
     - Королева будет  требовать выдачи своих  подданных,  которые приняли
русскую православную веру.
     - Пусть требует. Кто принял русскую веру, того не отдаст на поругание
наш великий государь.  И  требовать королева у  нашего государя не  может,
токмо просить. Что еще знаешь?
     - Корабли  испанского короля  были  разбиты  и  обращены в  бегство с
великим срамом.  Кораблей было всего сто сорок два,  больших и малых, и на
них людей больше тридцати тысяч. А возвратились в Испанию только сорок два
корабля и на них людей три тысячи двести... Королева не потеряла ни одного
корабля, а людей убито всего сорок человек.
     - Слыхали и об этом.  Славная победа. Однако закрывать морские дороги
сия победа права не дает. - Борис Годунов посмотрел на Щелкалова. - Что ж,
господин купец, спасибо, что поведал о королевском письме. А теперь иди.
     - Меня надо благодарить,  -  помолчав,  сказал Джером Горсей,  -  что
королева  не  послала  корабли  к  Двинскому устью;  она  хотела  -  я  ее
отговорил.
     - Лжа!  -  снова вышел из себя Щелкалов. - Ты отговорил! Я бы тебя на
дыбу вздел, вот тогда и послушали бы, что ты скажешь.
     Джером Горсей поклонился правителю и  вышел.  На  душе  у  него  было
неспокойно.  Борис Федорович отнесся к нему не так,  как раньше, а гораздо
прохладнее.  "Кто-то  успел  мне  напортить,  -  думал он,  возвращаясь на
подворье.  -  А  все виноват проклятый дьяк Щелкалов,  от  него идет много
пакости".
     В кабинете правителя Бориса Годунова разговор продолжался.
     - Борис Федорович,  - говорил Щелкалов, - призови купца Антона Марша.
Он в  наших руках.  Аглицкие купцы готовы его на куски разорвать за долги.
Пусть все начистоту выложит.
     - Где он?
     - Рядом в горнице дожидается.
     - Зови.
     Щелкалов вернулся с  купцом  Антони Маршем.  Купец  был  перепуган и,
волнуясь, нервно покашливал и заламывал пальцы.
     Остановившись напротив правителя, он опустил глаза на ковер.
     - Господин Антон Марш, - сказал дьяк Щелкалов.
     Купец поднял глаза.
     - Скажи  нам,  куда  прошлым летом тайно уплыли из  Никольского устья
аглицкие купцы Джон Браун и Ричард Ингрем. Ведомо тебе?
     Антони Марш кинул быстрый взгляд на правителя, на дьяка Щелкалова.
     - Нет, не ведомо.
     - Смотри не ошибись.  Если все скажешь, не будешь в ответе. Корабль с
твоими товарами,  что в Коле стоит,  выпущу в Любек. Товаров на нем, поди,
на десять тысяч.
     - Откуда вам известно?
     - Мне все известно.  Про твой корабль знают аглицкие купцы, просят не
выпускать в море и твоими товарами рассчитаться за долги.
     Антони Марш схватился за голову и заметался по комнате.
     - Боже мой, я разорен, меня посадят в долговую тюрьму!
     - Если  расскажешь нам,  куда уплыли Джон Браун и  Ричард Ингрем,  мы
твой корабль выпустим в Любек.
     Антони Марш подумал. Вспомнил, что в Москве хотя и хорошо относятся к
англичанам,  но  за  воровские  проделки  по  голове  не  погладят.  Можно
очутиться в земляной тюрьме и попасть к палачу в руки.
     - Хорошо, я скажу, но прошу сдержать слово.
     - Будет, как сказано.
     И  Антони Марш выложил про совещание в  английском дворе,  рассказал,
зачем посланы два коча в Скифское море.
     В кабинете воцарилось молчание.  Правитель,  задумавшись,  постукивал
короткими пальцами по столешнице.
     - Значит,  ты утверждаешь, что закоперщиком всех дел Джером Горсей? -
вымолвил он наконец.  - Он создал новое купеческое общество из агличан, он
хочет  построить свою  крепость на  нашем  острове  и  захватить соболиную
торговлю?
     - Да, так, Горсей всему причина. Он страшный человек, может причинить
большое зло. В Лондоне у него есть покровитель.
     - Знаем. Когда должны вернуться ваши купцы?
     - Мы их ждем в этом году.
     - Кого послал Джером Горсей из Москвы в  поход?  Я хочу сказать,  кто
пошел отсюда из русских.
     - Наш приказчик Богдан Лучков и с ним еще двое.
     Андрей Щелкалов записывал слова Антони Марша на лист бумаги.
     Разговор продолжался долго. Дьяк Щелкалов исписал много бумаги. Когда
он  понял,  что  из  купца Антони Марша вытянули все,  что было можно,  он
тщательно вытер гусиное перо, отложил его в сторону и сказал:
     - Иди к себе,  Антон,  и не бойся,  дурного с тобой не будет.  Завтра
пошлю гонца к  воеводе в  Колу,  он  отпустит твой корабль в  море.  Ежели
узнаешь что-нибудь новое, немедля докладывай мне.
     - О-о да, да, я все буду говорить!
     Антони Марш  припал к  руке правителя и  омочил ее  обильными слезами
благодарности,  низко  поклонился дьяку  Щелкалову  и,  пятясь,  вышел  из
комнаты.
     - Все ты виноват, Борис Федорович, - с укоризной сказал великий дьяк,
едва  за  англичанином закрылась  дверь.  -  Все  за  дружбу  с  королевой
Елизаветой ратуешь.  А королева-то вишь как,  пальцы ей в рот не клади, по
локоть руку откусит.
     - Да ведь тогда Стефан Баторий жив был и оружием бряцал.
     - Вот-вот,  и королева говорит тако же:  пока испанцы страшили,  один
разговор с московитами,  а ныне другой.  Ныне и нас постращать можно... Ну
хорошо,  давай  думать,  что  дальше  делать.  Море  у  нас  покамест одно
осталось,  а  королева и  это хочет в свои руки взять.  Негоже получается.
Думаю я,  надо всем иноземным купцам права уравнять.  Пусть плавают и друг
за другом приглядывают.  Оставить агличанам поблажку -  пошлину, вполовину
против других,  и все.  В странах иных и таких поблажек никому не дают.  А
ежели и дают, то правило такое: вы нам, а мы вам.
     Андрей  Щелкалов встал,  одернув  короткий синий  кафтан  с  золотыми
пуговицами и петлями, и несколько раз прошелся взад-вперед по горнице.
     - С агличан выгоды все меньше и меньше, - продолжал он, остановившись
напротив правителя.  -  Хотели мы  воск за  селитру и  огнестрельное зелье
менять, опять королеве своей жалуются, все им плохо. А другое - зарятся на
нашу  землю агличане,  сам  видишь,  что  задумали.  Город свой  ставить в
Студеном море. Гнать их с русской земли надобно за такие дела!
     Борис Годунов, продолжая молчать, снова принялся постукивать пальцами
по столешнице.
     - Ну что молчишь, Борис Федорович? Скажи свое слово.
     - Скажу так.  Город сроем.  А гнать пока погодим.  Пригодятся.  Свеев
воевать будем.  Без войны не  обойдешься.  А  ныне Студеное море оберегать
надобно...  Пошли стражников в  Никольское устье.  Пусть там аглицкие кочи
дожидаются.  Богдашку Лучкова взять в  железа и в Москву привести.  Купцов
аглицких тоже в Москву на ямских отправить.  Пушной товар,  что беззаконно
купили,  в казну забрать...  И грамоты воеводам разослать -  пусть берегут
царскую казну.  И  в Архангельск,  и в Холмогоры,  и в другие города.  И в
Мангазее,  в  устье Оби,  думаю,  надо город поставить и  людей оружных за
стенами держать.  И пушки чтоб на стенах...  Вот тогда аглицкая королева о
наших островах и мечтать позабудет.
     - Ты прав, Борис Федорович, город в Мангазее строить надо...
     Долго горел свет  в  кабинете Бориса Годунова.  Дьяк  Андрей Щелкалов
рассказывал правителю,  что нового произошло на свете. Что думает польский
король,  с кем воюет турецкий султан.  Турки подошли к берегам Каспийского
моря, угрожая Астрахани, важному городу для торговых и государственных дел
с Востоком.  Все, что сказал гонец царя Александра, оказалось правдой. Как
обстоят дела  в  Дании  и  у  шведов.  Окрепшая морская Англия  беспокоила
правителя больше всего.  Надо было что-то  предпринять для охраны северных
границ.
     - Подождем,  пока аглицкие купцы вернутся,  тогда и решим,  -  сказал
Борис Годунов.
     - Что с  Горсеем делать?  -  спросил на прощание дьяк.  -  Лондонские
купцы просят убрать его из Москвы.
     - Хорошо.  Будешь  готовить  письмо  королеве  Елизавете от  великого
государя,  напиши про него.  Напиши,  дескать,  подлый человек,  непригоже
живет в  Москве,  ворует.  На  великого государя поносные речи говорит.  И
писем пусть больше с  ним не отправляет.  А  пока в Ярославль его отошлем.
Пусть подальше от Москвы живет.
     - Добро,  Борис Федорович, так и сделаю. Напишу, что великий государь
наш  зело  разгневан и  повелел из  своего  царства Горсея выгнать вон.  А
печальник твой высокий боярин и  шурин царский Борис Федорович заступился.
Государь наш преклонил свои уши к  мольбам его и  согласился пока оставить
Горсея...  Так,  что ли?  -  И  дьяк Щелкалов чуть прикрыл глаза набухшими
веками.
     - Так, так. Пиши, как раньше в других письмах было писано.
     - Добро. - Дьяк поднялся с кресла, поклонился правителю. - Дозволь, я
пойду в приказ.
     Борис Федорович махнул рукой.


                 Гїлїаївїаї тїрїиїдїцїаїтїьї пїеїрївїаїя

                   В МОРЕ ПО ТИШИ ВЕТЕР И ПО ВЕТРУ ТИШЬ

     Первая  неудача  на  моржовом  промысле не  остановила мореходов.  До
темного  времени они  восемь  раз  побывали на  звериной залежке и  добыли
тридцать один пуд моржовых клыков. Среди них были крупные.
     Закончив моржовый промысел,  Степан Гурьев записал в  особую книгу  в
кожаном переплете, с которой никогда не расставался:
     "Всего взято на промысле:  два пуда по четыре кости в пуд, десять пуд
по пяти костей в пуд,  шесть пуд по шести костей в пуд,  тринадцать пуд по
семь  костей в  пуд.  Четыре кости  весом тридцать девять гривенок.  Всего
взято весом тридцать один пуд тридцать девять гривенок".
     Однако  самые  большие клыки  оказались у  хищного моржа,  разбившего
карбас, и Степан Гурьев хранил их особо.
     Зима  приближалась.  Ночи  стали  длинными и  холодными,  приходилось
ежедневно топить печь.
     Суеверные мореходы побаивались предстоящей зимы.  Ведь земля населена
страшными существами,  думали  они.  Эти  существа с  наступлением темноты
выползают из  укромных мест и  вредят человеку.  По утрам солнце прогоняет
всю нечисть...  А  вот если солнце не выходит три месяца подряд и  мрак не
рассеивается? Человек делается беззащитным от козней нечистой силы. Только
в горнице, где висит святая икона, можно чувствовать себя в безопасности.
     Используя последние светлые дни,  все работали, не жалея сил. И труды
мореходов не  пропали даром.  Дров  наготовили на  всю  зиму  с  избытком.
Насушили и насолили рыбы и немало оленины.  С хлебом было хуже. Запас муки
сохранился только на коче,  уцелевшем во льдах,  и  его хватило бы на всех
мореходов всего на  два месяца.  По общему уговору решили хлеб выпекать по
постным дням - два раза в неделю.
     Целый  месяц  Митрий Зюзя  и  Фома  Мясной,  расположившись в  сенях,
мастерили ловушки для песцов.
     Песцы, обитавшие на острове в несметном количестве, нападали на склад
съестных припасов.  Стоило оставить без  присмотра кусок  мяса  или  сала,
ремень,  шкуру или кожаную обувь, как эти хищные звери тут же появлялись и
с жадностью все пожирали.
     Куда только песцы не забирались осенью!  Часто они поднимали страшный
шум и гам даже на крыше избы. Вцепившись друг в друга, они то пронзительно
кричали   по-кошачьи,   то   неожиданно  тявкали.   Приходилось  разгонять
докучливых гостей камнями и  палками.  Их  летние шкурки,  землисто-бурые,
никуда не  годились,  не  прельщали промышленников.  Зато  зимой,  белые и
крепкие, были ценной добычей.
     К зиме хищные зверьки стали осторожнее.
     Наступила  полярная  ночь.   Солнце   больше   не   показывалось  над
горизонтом.  Над избой мореходов неделями бесилась пурга,  не  давая людям
выйти наружу.
     Степан  Гурьев поощрял зимний промысел,  хотя  уходить от  дома  было
опасно. Если человека застигнет пурга, он может заплутаться и замерзнуть у
самой избы.  Встреча с  голодным ошкуем тоже не сулила добра.  Трудно идти
ночью по  заметенной снегом неровной поверхности.  Обманчивый свет звезд и
луны не дает теней.  Путник неожиданно проваливается по грудь в яму, краев
которой  не  видно.  Вылезает,  сделает шаг  и  попадает лицом  в  снег  -
оказывается, наткнулся на сугроб.
     Но  Степан Гурьев знал,  что  еще хуже для человека,  если он  начнет
отлеживаться на постели в душной и дымной избе.  Без свежего воздуха,  без
движения его одолеет страшная болезнь - цинга.
     Время  шло  медленно.  Чтобы  не  сбиться  со  счета,  Степан  Гурьев
ежедневно делал нарезки на длинном шесте.
     На второй месяц зимы заблудился и  замерз в пургу Фомка Никитин.  Его
нашли через пять дней около бани.  Нос  и  уши отъели ему песцы.  Третьяка
Федорова задрал медведь у  дальних ловушек.  Дементий Денежкин и еще шесть
мореходов заболели цингой.
     Никандр Мясной не мог ходить на промысел.  Чувствовал себя все хуже и
хуже.
     Как-то в разгар зимы он сказал Степану Гурьеву:
     - Не  хочу на шее у  артели сидеть,  поставь меня поваром,  все будут
довольны.
     Степан Гурьев подумал и согласился.  Неделю Никандр Мясной трудился у
печки, стараясь приготовить повкуснее. Работал он из последних сил.
     На  пророка Аггея  и  Данила* снова  поднялся северо-восточный ветер.
Началась пурга. Мореходы рано вернулись с обхода песцовых ловушек.
     _______________
          * 17 декабря.

     Они  долго  отряхивались в  сенях,  сбивали шапками снег  с  одежды и
входили в избу. Как тепло и уютно было в большой горнице!
     Слева  от  входа  громоздилась обширная теплая печка  с  лежанкой,  а
дальше по  всем стенам шли двойные деревянные нары.  Посередине -  длинный
стол  и  две  скамьи подле  него.  В  красном углу  -  закопченная икона с
неугасимой лампадкой.
     На  столе  чадили  две  плошки  с  моржовым  жиром,  освещая  слабыми
огоньками потолок  и  нары.  В  печи  весело  потрескивали сухие  поленья,
нарубленные из плавника.
     Больше сорока человек размещалось в  избе  размером десять на  десять
аршин.  Свою обувь мореходы ставили на лежанку,  и она хорошо просыхала за
ночь.
     Во время сна зимовщики задыхались от спертого воздуха. Тяжелый дух от
сушившейся  одежды  и  обуви,  запаха  человеческого тела  и  потных  ног.
Приходилось открывать дверь в холодные сени.  Но и от этого проку мало:  в
сенях  висели  шкуры  медведей  и  песцов,  хранились копченые  и  соленые
съестные припасы.
     По  всем правилам построенная изба спасала мореходов от холода.  Печь
топилась  по-белому,  а  не  так,  как  в  большинстве  крестьянских домов
русского государства. Коптили только светильники и лампадка у иконы.
     И  все  же  тяжкие  условия  зимовки крушили здоровье людей.  Крепкие
выживали, более слабые гибли.
     Бывшие корсары занимали нары направо от входной двери. Здесь и Степан
Гурьев  и   Дементий  Денежкин,   капитаны  "Веселой  невесты"  и  "Царицы
Анастасии",  и  пушкари Василий Твердяков и Федор Шубин.  Возле них всегда
шумно  и  весело.  Корсары  рассказывали о  своих  плаваниях  с  адмиралом
Карстеном  Роде,  о  морских  сражениях  с  кораблями  короля  Сигизмунда.
Мореходы-промышленники вспоминали о своих далеких походах на восток.  Сюда
послушать,  о чем говорят мореходы, приходили из своего угла у самой печки
английские купцы.  Они  совсем притихли,  растеряли все  свое зазнайство и
гордость.
     - Зимовал я  в  городище на реке Мангазейке,  -  рассказывал Петрушка
Анисимов. - Порожистая река, однако всякой рыбы много и осетров лавливали.
И  береза и ель растут.  А трава высокая,  сочная,  скотину можно держать.
Тамошние люди с разных мест много мехов привозят. Летом торжище великое...
     - О чем говоришь? - засмеялся Дементий Денежкин. - Сами вс„ видели.
     - Подожди,  другое скажу...  С тобой, Степан Елисеевич, мы на великую
реку Лену ходили, а на тот раз мы еще дальше пошли. К другой реке она тоже
под тот же ветер идет, под восток и под север. На островах великих были, а
там заморный рыбий зуб в земле лежит...
     - И то не диво.
     - ...и тот рыбий зуб, - продолжал Петрушка, - более пяти пудов.
     - Врешь,  Петро,  -  добродушно сказал  Денежкин.  -  Такого зуба  не
видано... Какой же зверь должон быть?
     - Зверя не видывал, врать не буду.
     - А цена тому зубу? - спросил Степан Гурьев.
     - Большая цена... да мы до места не довезли. Коч на волне опрокинуло,
и зуб на дно пошел. Сами едва спаслись...
     Мореходы дружно рассмеялись.  Все  приняли рассказ Петрушки Анисимова
за шутку.
     - Почто гогочете! - с обидой сказал Анисимов. - А ежели я сам видел?!
Побожусь перед крестом. Клянусь, говорю правду! - Он вынул крест, висевший
у него на шее, и поцеловал его.
     Смех разом умолк.  Клятва на кресте почиталась святым делом,  и никто
из мореходов не дерзнул бы осквернить его ложью.
     Воцарилось молчание. Его нарушил Федор Шубин.
     - Слыхал я,  в  Холмогорах про  великий рыбий  зуб  ребята толковали.
Однако не поверил.  Петрухе верю,  не мог он на кресте солживить...  Вот и
другое сказать хочу.  - Он посмотрел на Сувора Левонтьева. - Скажи, Сувор,
ты женился в прошлом годе,  жена красавица.  Зачем в море пошел?  Дома без
хлеба сидели?
     Сувор Левонтьев, тридцатилетний мужик, смутился.
     - Да нет,  голодными дома не сидят. И одеться, обуться есть во что...
Отец бортничает, мед, воск продаем.
     - От жены зачем ушел?
     - Привык я к морю,  ребяты...  это одно,  а другое -  народ в морской
артели чище.  Подлецу и  вору дороги на море нет.  А еще незнамое,  знать,
тянет, а сидя на печи, ума не наберешь.
     - Я другой раз дома сны вижу, будто по морю на лодье плыву, - вступил
в разговор Ми