сказка. Я человек прямой, а во дворце прямых не любят.
     Казаки закивали головами и больше ни о чем не стали спрашивать.
     Степан  Гурьев  снова  вспомнил  царевича  Дмитрия.  Вспомнил  Бориса
Годунова, Углич. И жалко ему сделалось маленького удельного князя.
     Уже совсем стемнело,  когда хозяин и  гости полегли спать.  На чистом
ночном небе появились все звезды, только, быть может, самые малые остались
невидимыми.  Над лесом выплыл серебряный круг луны;  он  медленно двигался
среди звезд, поднимаясь все выше и выше.
     Теплая,  ласковая весенняя ночь  окутала хутор Остапа Секиры.  Запели
первые петухи. И сразу залаяли, завыли хозяйские собаки. Раздались крепкие
удары по воротам.
     - Кто стучит? - сонным басом окликнул стражник.
     - Во имя отца и сына и святого духа!
     - Аминь!
     - От гетмана Косинского до атамана Секиры.
     - Сколько вас?
     - Двое.
     Сторож глянул в смотровое оконце:
     - Сейчас скажу атаману.
     Вернувшись,  казак открыл ворота.  Двое запыленных всадников вошли во
двор,  ведя на поводу потных коней.  Привязав их у колоды, казаки, неловко
ступая после долгой езды, пошли к дому.
     Хозяин встретил их у порога полуодетый, невыспавшийся.
     - Федько, ты? - присмотревшись, сказал он.
     - Я,  атаман.  - Казак поплечистее и повыше ростом поклонился и подал
гладкоструганую дощечку с  нацарапанными на  ней словами:  "Атаману Остапу
Секире. Поднимай казаков. Гетман Христофор Косинский".
     Атаман Секира сразу все  понял.  Гетман Косинский еще  в  начале года
вызвал к  себе  на  Сечь атаманов,  и  на  совете обо  всем было говорено.
Приказание получил не  один Секира,  а  все  казачьи атаманы на  украинных
землях польской короны.  Через два  дня все они должны собраться под Белой
Церковью вместе с вооруженными казаками.


                                  * * *

     Утром,  когда Степан Гурьев проснулся и  вышел из  дома,  он долго не
верил своим глазам.  Пустой еще  вчера вечером двор был забит вооруженными
людьми.  Посередине двора рядом с  колодцем стоял стол,  на нем -  большая
медная   чернильница.   Атаманский  писарь   составлял   списки   казаков,
собравшихся по  приказу гетмана.  Казаки разбились на  сотни,  назначались
сотники. Если у казака не было своего оружия, Остап Секира выдавал саблю и
копье из своих запасов. Но почти все приходили вооруженными, держа коня за
повод. Редко находился такой горький пьяница, что пропивал в корчме и свое
оружие.
     Атаманские слуги успели пригнать атаманский табун с  пастбища,  и все
безлошадники получили коней.
     Возле хутора на лесной опушке горели костры,  толпился народ.  Повара
готовили завтрак. Вкусно пахло жареным бараньим мясом.
     На опушке собрались казачьи сотни и ждали прихода атамана.  Все,  кто
еще вчера занимался мирным трудом - сеял хлеб или варил пиво, кузнечил или
делал тележные колеса, - сегодня взяли в руки оружие, оставив на попечение
жен и стариков свои дома и детей.
     Хутор Остапа Секиры превратился в военный лагерь.
     Бесправие   и    несправедливость   накаляли   воздух   на    землях,
присоединенных к короне.  Мужики теряли терпение от тяжких поборов.  Паны,
охраняемые законами,  вырывали у  них  последний кусок изо  рта.  Крестьян
перестали считать за людей и относились к ним хуже, чем к рабочему скоту.
     Народный  гнев  распаляли  подсылаемые  из  Сечи  казаки,  переодетые
бандуристами.   Они  распевали  призывные  песни,  предсказывали  грядущие
грозные события, которые должны освободить народ от панского гнета.
     И наконец час пробил. Наступало возмездие.


                                  * * *

     Белую  Церковь  Христофор Косинский взял  почти  без  потерь.  Ветхие
деревянные стены не выдержали первого натиска,  и казаки,  пробив огромную
брешь,  потоком  ринулись  в  крепость.  Через  несколько минут  все  было
кончено. Повесив на воротах крепости самых упорных шляхтичей, гетман вошел
в город.
     Христофор Косинский - мелкий русский шляхтич с Полесья, испытавший на
своей шкуре всю тяжесть двойного гнета:  своих, русских, и польских панов.
У отца Косинского за отказ принять католичество был отнят последний клочок
земли,  и  сам  он  был  убит.  Христофор остался  без  всяких  средств  к
существованию и  без гроша в кармане.  Он бежал в Запорожье,  показал себя
храбрейшим из  храбрейших во  многих боях  с  татарами,  заслужил уважение
казачества и  был  выбран  гетманом всего  запорожского войска.  Косинский
мечтал отторгнуть Русь от Польши,  разрушить несправедливую панскую власть
и ввести казацкое устройство, при котором все люди были бы равны и владели
землей с одинаковым правом.
     Гетман был высокого роста,  худой, с маленькой черной бородкой. Глаза
синие,  холодные.  Одевался он  без затей.  Носил лосиную куртку и  черные
суконные штаны.  Любил бараний полушубок и  теплую шапку.  К богатству был
равнодушен,  пил редко,  но мог выпить много.  Несколько лет назад в бою с
татарами зарубил богатого мурзу,  взял его саблю.  С  тех пор он с  ней не
расставался...
     Осмотрев крепость, гетман приказал весь порох и все крепостное оружие
погрузить  на  возы  и,   подбоченясь,  наблюдал,  как  казаки  снимали  с
крепостных стен медные пушки.
     - Пан  гетман,   -  подошел  войсковой  писарь  Иван  Кречеткович,  -
собираться будем в доме подстаросты князя Курцевича.  Дом пустой,  хозяева
сбежали... Вон тот, с башенкой.
     Косинский, не сказав ничего в ответ, вошел в дом.
     Писарь поставил у дверей стражу и поспешил вслед за гетманом.
     За столом в  большом кабинете белоцерковского подстаросты сидели трое
и  громко  спорили:  Григорий  Лобода  и  Северин  Наливайко,  сподвижники
гетмана,  и брат Наливайки Дамиан,  православный поп из Острога. Возле них
молча сидел бородатый казак огромного роста.
     Гетман присел к столу.
     - Все костелы треба разрушить на  всей земле украинной,  -  горячился
поп Дамиан. - А иезуитское семя истребить. Посадить на колья.
     - Всех панов-католиков,  ляхов и русских долой из  украинных  земель.
Все  маетство  у  них  отобрать  и  раздать  селянам,  - поддержал Северин
Наливайко.
     - А взять меня,  -  вступил в спор Григорий Лобода, - я бы всем панам
головы срубил.  Разве православный пан лучше католика?  На  него мужики по
пять, а то и по шесть д„н работают и подати платят...
     - Ты прав,  Григорий,  -  не утерпел гетман.  -  И ты прав,  Северин.
Польские паны-католики захватили Киевщину, Полесье, Волынь и Подлесье, для
того чтобы истребить православную веру и нашу русскую народность,  и право
от короля и сената они на это имеют. А наши русские паны давно пошли по их
следам. Чтобы спасти народ от закабаления и гибели, будем бить без жалости
всех  панов,  уничтожать шляхетские права.  У  всех людей должно быть одно
право на  своей родной земле,  и  они  должны жить свободными,  а  не  как
рабы... Мы должны помочь своему народу стать свободным.
     - Ты прав, батько, - сказал войсковой писарь.
     - Прав, батько, - поддержал Григорий Лобода.
     - Да, да, всех панов долой, - согласился Северин Наливайко.
     Только поп Дамиан, его брат, не согласился.
     - Иезуитов,  собак,  первых треба на колья, - упрямо твердил он, - от
них все несчастья.
     - Коли  бы  мы  всех  панов  побили,  иезуитам не  за  кого  стало бы
держаться на нашей земле,  - опять сказал гетман. - Вот мы у Киеве заберем
порох и  пушки и на твоего пана Острожского ударим.  Самый богатый пан.  С
него и начнем.
     - Так,  так,  - согласились все, - ударим на Острожского. Пока он без
войска сидит, на него первого ударим.
     Начались разговоры о  том,  как  надо  воевать с  князем Константином
Острожским.
     - Коли  мы  пана  Острожского побьем,  -  опечалился  поп  Дамиан,  -
православной церкви погибель. На нем православие держится.
     - Зато у Острожского два сына -  католики,  - сказал гетман. - Правая
рука не знает, что делает левая.
     Гремя саблей, появился дозорный казак:
     - Батько, к тебе атаман Остап Секира, и с ним двое москалей.
     - Зови, - сказал гетман.
     Атаман Секира,  Степан Гурьев и  Федор Шубин вошли в комнату.  Что-то
знакомое  показалось Степану  в  облике  молчаливого казака,  похожего  на
медведя, но он не поверил себе, отвернулся.
     - Батько,  по  твоему слову прибыл со  всем народом,  -  сказал Остап
Секира, склонив голову.
     - Сколько привел?
     - Четыре сотни казаков да мужиков две сотни.
     - Добре.  А  это что за  люди?  -  Гетман строго посмотрел на Степана
Гурьева и Федора Шубина.
     - Други мои, пан гетман, в Москве спознались, когда по твоему приказу
ездил. Хотят с нами против панов воевать.
     Христофор Косинский пожал руки мореходам:
     - Добре. Раньше воевать приходилось ли?
     - Приходилось. И на море и на земле воевали.
     - Корсарами были,  - подтвердил Секира, - и с татарами бились. Степан
Гурьев сотником был,  и  раны у  него есть...  А  Федор у  Степана в сотне
бился.
     - Гурьев Степан! - вдруг услышал мореход густой голос.
     Кто-то сжал его в крепких объятиях.
     - Василий! - признал бородатого казака мореход. - Ты ли? Откуда?
     Они расцеловались.
     - Похудел,  побледнел, - гудел Васька Чуга. - Помнишь, где мы с тобой
в последний раз виделись?.. На острове Надежды!
     - Помню. Ты с самоедами ушел. Князек тебе жену обещал.
     - Было.  Да не стал я с ними жить.  К своим захотелось. Думать начал,
делать ничего не мог. Тоска. Год только и прожил.
     - Далее куда ушел?
     - На реку Дон к  казакам.  И  у  них недолго.  Опасно:  часто царские
воеводы приезжают.  Перебрался на Днепр,  за пороги,  к сечевым казакам...
Вот у Гетмана Христофора Косинского в помощниках.
     Гетман Косинский внимательно слушал разговор.
     - Правая рука у  меня атаман Чуга!  -  воскликнул он,  положив ему на
плечо руку.  -  Отчаянный,  зла на панов много и  голова хорошая,  грамоту
знает.  Я на него, как на себя, надеюсь. Знаю, не продаст, не выдаст. Дела
его мне ведомы:  купца Строганова убил -  не  осуждаю.  У  каждого из  нас
панских голов на счету много.
     - А это мой друг, жизнь мне спас, - сказал Васька Чуга. - За него мне
свою жизнь положить не жалко.
     - Добре.  Вот и дай москалю сотню казаков.  И товарищ его пусть с ним
рядом бьется...  Ну-ка, писарь, скажи, чтобы подали нам горилки. Товарищев
надо угостить.  -  И  гетман отошел от  знакомцев,  решив,  что им хочется
остаться наедине. Отошли и другие.
     - Как пошли дела на острове? Как агличане? Все ли вернулись? - гремел
бас Васьки Чуги.
     - Купец Никандр Мясной убил Анфису, - сказал Степан.
     - Как! За что?
     Степан Гурьев рассказал,  как  все произошло.  Как убили Анфису,  как
захватили англичан.  Рассказал про неудачное плавание,  кораблекрушение во
льдах. Как вернулись к острову Надежды и как зимовали.
     Васька Чуга слушал, не перебивая.
     - На  другой год  летом  пошли в  Холмогоры.  На  песчаные безымянные
острова  вынесло.   Как  живы  остались,   до  сих  пор  не  знаю...  А  в
Сольвычегодске пособником твоим  посчитали.  Я  старшим приказчиком Макара
Шустова посоветовал оставить,  дак  он  меня в  убивстве Семена Аникеевича
обвиноватил.
     - Гадюка!  Своими бы руками...  - Васька Чуга сжал огромные кулаки. -
Ну, погодите, и до вас доберемся!
     - Воевода сольвычегодский в  железа меня заковал.  Привезли в Москву.
Однако поверили,  к  пыткам не подвели.  Правитель Борис Годунов узнал про
меня, из-под стражи освободил и должность дал. - Степан Гурьев вздохнул. -
В царские дьяки возвеличил. Все бы хорошо, да, видать, в большом доверии у
правителя тоже страшно.  Поручил он  мне дело,  а  у  меня к  нему душа не
легла... не мог.
     - Раз не мог, значит, дело плохое, - сказал Васька Чуга. - Знаю тебя.
     - Пришлось от царского гнева к казакам бежать,  -  закончил Степан. -
Вот и встретились.
     - Хорошо сделал.  Мы  тебя  ни  черту,  ни  богу не  выдадим.  Гетман
Христофор Косинский -  человек верный,  справедливый. Он против всех панов
пошел.  Не разбирает и русского и ляха под одно казнит, ежели они простому
человеку зверство содеяли.  И  я,  Степан,  жизнь свою  решил за  простого
мужика  отдать.   У  нас  в  русском  государстве  его  всяко  жесточат  и
притесняют,  а  уж  здесь,  на  украинных приднепровских землях,  русскому
мужику жизни вовсе нет.  Будто не человек,  а  скотина.  Вот и  решил я  с
панами бороться, пока рука саблю держит. На том клятву богу дал.
     - Будем вместе, Василий, помогу... Любушку ты свою не забыл, - кивнул
Степан Гурьев на могучую бороду друга.
     - Не забыл, Степан Елисеевич.
     Мореходы обнялись и поцеловались.
     - Вот  мой  друг Федор,  -  показал Степан на  Шубина.  -  Жизнью ему
обязан. Потом оба корсарами у Карстена Роде служили...
     Васька Чуга обнял Шубина.
     - Хорошо, вместе будем. Здесь народ простой, справедливый.
     Слуги  принесли  хмельного  в  баклагах  и  серебряные кубки.  Гетман
Косинский пригласил всех к столу.
     За медом и за горилкой опять начались разговоры.
     - Теперь ты,  гетман,  на  Киев  пойдешь,  а  потом Волынь и  Подолье
воевать?  -  спросил  поп  Дамиан  Наливайко.  -  И  шляхтичей  к  присяге
приводить?
     - Так, святой отец.
     Поп помолчал.
     - Долгое дело, гетман, и крови много прольется. А я другое скажу.
     - Говори, отче.
     - Треба нам старого князя Острожского выкрасть из  замка,  да коли он
тебе присягу даст,  вся Волынь сразу твоя станет. Он твердой рукой русскую
веру держит.
     - Веру держит?!  -  вступился в  разговор его брат Северин.  -  А для
польского короля  первый слуга.  Всегда вперед лезет.  Подолию и  Киев  за
польским королем утвердил.
     - Коли он  присягу даст,  -  не  унимался поп,  -  за  ним вся шляхта
встанет.
     Гетману Косинскому понравилось предложение острожского попа. Он выпил
чару меда, вытер усы, положил в рот щепоть сладкого изюма.
     - Ты в какой церкви служишь?
     - В  острожской замковой церкви Богоявления.  Мне бы  четыре человека
смелых,  чтобы смерти не боялись, и мы бы старого князя схватили и к тебе,
гетман, привезли.
     - Добре,  дело хорошее,  почему не попробовать.  Русскую кровь беречь
надобно.  Людей смелых найдем.  Да  у  нас никто смерти не боится,  важно,
чтобы  голова  добрая на  плечах была.  Кого  бы  ты,  Василь,  послал?  -
обернулся он к атаману Чуге.
     - Я пойду, - неожиданно сказал Степан Гурьев.
     - И я с тобой, - поддержал его Федор Шубин.
     Глаза гетмана Косинского подобрели.
     - Добре,  морской атаман.  Верю,  что дело сделаешь. Еще двух казаков
дадим. Хватит, отче?
     - Хватит, гетман.
     Косинский налил всем еще по чаре меда.
     - Пьем за удачу, за то, чтобы старого князя Острожского приволокли ко
мне в Киев, пьем за наших храбрых друзей.
     Все поклонились Степану Гурьеву и Федору Шубину.
     Гремя оружием,  в  комнату вошли три  атамана.  Они доложили гетману,
сколько казаков, конного и пешего войска привели с собой. Потом еще пришли
двое, еще четверо...
     Собрав свои войска у Белой Церкви, гетман Косинский двинулся на Киев.
По  дороге к  нему присоединялись восставшие мужики,  вооруженные пиками и
косами.  Они мстили шляхтичам за притеснения, сжигали их дома, безжалостно
убивали своих  угнетателей.  А  прежде  всего  сжигали королевские бумаги,
дававшие право шляхтичам над жизнью и смертью своих крестьян.
     Шляхта  бежала  в  защищенные города,  прячась  за  крепкие стены.  В
Варшаву, к королю и в сенат, полетели жалобы перепуганных насмерть дворян.
     На третий день показался золотой купол церкви святого Михаила. Гетман
Косинский  без  труда  овладел  Киевом.   Стены  старой  крепости,   давно
нуждавшиеся в починке, не могли служить преградой.
     Остановившись в богатом воеводском доме, гетман призвал на совет всех
своих военачальников.  Решался вопрос,  что  делать дальше.  Освободить от
польского и католического засилья украинные земли -  прежде всего.  С этим
соглашались все  атаманы.  Но  что  делать  потом?  Собравшись  с  силами,
польская корона потопит в крови мятеж и восстановит прежние порядки.
     И   атаманы  решили  просить  помощи  у   православного  царя  Федора
Ивановича.
     Из  Киева  в  Москву  поскакали гонцы  с  грамотой.  Гетман Христофор
Косинский просил великого государя Федора Ивановича взять под свою высокую
руку древние русские земли:  Киевскую,  Подолье и Волынь,  просил прислать
помощь оружием, порохом и деньгами.
     Вечером вокруг  Киева  по  берегу  Днепра  горело  множество костров.
Казаки и вооруженные поселяне готовили себе ужин. От костров в небе стояло
зарево, и казалось, что горит город.
     У  многих на возах были припрятаны хмельной мед и горилка.  Поужинав,
казаки и крестьяне пели протяжные грустные песни.
     Когда в киевских церквах ударили полночь,  лагерь давно спал.  Только
дозорные до утра не сомкнули глаз, объезжая на конях спящий лагерь.


                Гїлїаївїаї тїрїиїдїцїаїтїьї дїеївїяїтїаїя

                 ВПЕРЕД НЕ ЗАБЕГАЙ, ЧТОБЫ ВОЛКИ НЕ СЪЕЛИ

     О  бегстве Степана Гурьева правитель узнал  на  шестой день  и  долго
думал,  что ему делать.  Прикидывал по-всякому и наконец решил, что Гурьев
испугался, отступил перед царской кровью. Борис Годунов не очень озлобился
на  ослушника и  даже  жалел,  что  послал дьяка на  такое дело и  лишился
честного и умного человека.
     А самое главное -  правитель не боялся, что Степан разгласит страшную
тайну,  и  разыскивать его  по  всей русской земле не  стал.  Но  как быть
дальше, где найти человека, способного поднять руку на царевича Дмитрия? И
снова Борис Годунов вызвал окольничего Клешнина.
     - Даю  тебе три дня,  -  без лишних слов сказал он.  -  Через три дня
дельный человек должен быть перед моими глазами.
     Андрей  Клешнин  и  сам  понимал,  что  промедление может  обернуться
смертью.  Всю подноготную про царя Федора он знал преотлично:  Клешнин был
приставлен к нему дядькой с самого рождения. Он знал, что царское здоровье
плохо,  очень плохо.  Царь Федор часто хворает.  Вот уж  год,  как он стал
терять память, едва дышал и даже дома с большим трудом переставлял ноги.
     Смерть царя  Федора Ивановича грозила Клешнину многими бедами.  Самым
опасным  было  то,  что  Михайла  Федорович Нагой,  родной  дядя  царевича
Дмитрия,  люто ненавидел его.  И если царевича Дмитрия посадят на престол,
то голову свою Клешнину не сберечь.
     Андрей Петрович возвратился от правителя в свой приказ невеселым.  Он
снова и снова перебирал в голове всех, кто был годен для тайного дела.
     Ласково пригревало землю весеннее солнышко.  На  кремлевских лужайках
дружно зазеленела трава.  По-весеннему весело гомонили воробьи, копавшиеся
в теплом конском навозе.  Пролетавшая ворона капнула на шапку окольничего,
но он не обратил внимания.
     Раздумывая,  Клешнин  медленно поднялся на  крыльцо,  миновал длинную
комнату,  где десятки писцов трудились над списками, и открыл дверь в свой
кабинет.  Он  медленно снял охабень,  повесил его  на  деревянный гвоздь и
уселся на стул с мягким сиденьем.
     В это время к нему попросился дьяк Михайла Битяговский.
     Взглянув на  обезображенное шрамом  и  заросшее бородой  лицо  дьяка,
Клешнин  подумал,   что,   может  быть,   он  пригодится  правителю.  Дьяк
Битяговский считался в приказе хитрым и алчным человеком. Он присутствовал
на многих допросах и  пытках,  был привычен к  крови,  и  вряд ли еще одно
убийство могло его удивить.
     - Садись, Михайла, - добродушно сказал Клешнин, - говори, что у тебя.
     Почти не  слушая,  он  одобрительно кивал головой после каждого слова
дьяка. "Годен или нет? - думал окольничий. - Годен или нет?"
     Закончив доклад,  Михайла  Битяговский собрался уходить,  но  Клешнин
остановил его:
     - Подожди-ка, дьяк, не торопись, хочу с тобой говорить.
     Миха