череп дубиной, сбили с головы боярыни шапку.
     На площадь перед Константино-Еленинской церковью посадские приволокли
Данилу Битяговского и Никиту Качалова,  их нашли в приказной избе. Вольные
казаки  с  барок  привели  упиравшегося,  рыдавшего во  весь  голос  Оську
Волохова. Царица повелела его умертвить.
     - Миленькие,  родименькие,  не убивайте! Я не хотел царевича сгубить,
отказывался,  -  выкрикивал он,  -  повелели мне...  Мамка приказала! - Он
вырвался из рук и кинулся в церковь Спаса.
     Мужики   кинулись   за   ним.   Оська   обхватил   деревянный  столб,
поддерживающий церковные своды,  и  отчаянно вопил  о  спасении.  Мужики с
трудом оторвали крепкие руки от столба и выволокли его на площадь,  кинули
на землю и стали избивать на глазах у матери. Истопник Васюк Щелин пожалел
Оську,  бросился,  лег на  него,  закрыл своим телом,  чтобы не  забили до
смерти. Васюка убили тут же, над Волоховым.
     Заступился за  своего  шурина  племянник дьяка  Битяговского,  Никита
Качалов.   Убили   Никиту   Качалова.   Когда   забивали  насмерть  Данилу
Битяговского,  он назвал еще несколько человек.  Приволокли и этих людей и
растерзали на  площади.  Посадские  люди  все  прибывали на  княжий  двор.
Вольных людей -  казаков со стоявших на Волге барок и лодок -  прибывало и
прибывало.  Зашумели среди  народа сказанные Битяговским и  Михайлой Нагим
страшные слова о  Юрьеве дне.  Нагие,  поднявшие на ноги людей колокольным
звоном, не могли остановить разгоревшиеся страсти. Начинался мятеж.
     Андрей  Нагой,   дядя  царевича,   перепугался  и   послал  гонца  за
архимандритом Вознесенского монастыря отцом  Феодоритом,  главной духовной
властью в Угличе.
     Тем   временем  десяток   мужиков   побежали  грабить  двор   Михайлы
Битяговского.  Разнесли  избу  и  конюшни,  вывели  и  разобрали по  рукам
лошадей. Из погреба выкатили бочки с пивом и медом. Питье выпили и разлили
на   землю,   а   бочки  переколотили.   Жену  дьяка  Овдотью  ободрали  и
простоволосую вместе  с  дочерьми Дунькою  и  Манькою поволокли на  княжий
двор.
     - Бей их, чего смотришь? - закричали со всех сторон.
     - Пожалейте,  родненькие!  -  вопила  Овдотья.  -  Помилуйте  деточек
невинных.
     - Гадючье отродье теперя жалеть нечего!
     Толпа окружала семью дьяка Битяговского все плотнее. Люди размахивали
кулаками и вилами. Смерть была совсем близко.
     - Дорогу,   дорогу!  -  закричали  мужики,  те,  кто  стоял  ближе  к
Никольским воротам. - Святые отцы едут!
     Несколько здоровенных монахов расчищали дорогу архимандриту Феодориту
и  игумену Савватию.  Они вместе служили обедню в  Вознесенском монастыре.
Услышав  колокольный  звон  и  получив  призыв  Андрея  Нагого,   сели  на
крестьянскую телегу и примчались на княжий двор.
     Из  толпы  показался высокий,  могучего  сложения  Феодорит в  полном
праздничном облачении.
     - Стойте, безбожники! - раздался его бас. - Стойте, вам говорю!
     Он поднял двумя руками серебряный крест над головой.  За ним выступал
старенький седовласый игумен Савватий.
     Жена  дьяка  Овдотья  и  дочери  Дунька  и  Манька  вырвались из  рук
посадских и спрятались за спины святителей.
     - Прекратить звон! - распорядился архимандрит. - Немедля прекратить!
     Рослый рыжий  монах  бросился на  колокольню Спаса.  Другой прыгнул в
телегу и погнал лошадей в посад.
     Архимандрит подошел к  убитому царевичу Дмитрию,  поднял  лежавшую на
нем  царицу  Марью.  Несколько  мгновений  он  смотрел  на  мертвое  тело,
перекрестился.
     - Пойдем,  матушка,  - вздохнув, сказал он и, бережно поддерживая под
руку царицу, повел ее во дворец.
     Набатные колокола перестали звонить, наступила страшная тишина. Мятеж
прекратился как-то  сам собой.  Тела повинных в  убийстве царевича Дмитрия
посадские бросили  в  яму,  вырытую  за  стеной  крепости,  и  зарыли  без
отпевания. Землю на могиле затоптали ногами.
     Мужики, учинившие самосуд, расходились, понурив головы, с тяжестью на
сердце,  медленно,  словно нехотя.  Крестясь на  церковные кресты,  чесали
потные затылки.
     Гроб царевича Дмитрия,  убранный цветами,  поставили в церковь Спаса.
Распластавшись возле гроба, неутешно плакала его мать Марья Федоровна.
     Царицыны братья Михайла и  Григорий и  дядя  Андрей Нагой собрались в
церковном приделе на совет.  И было о чем подумать.  После смерти царевича
Дмитрия,  наследника московского престола, положение семейства Нагих резко
ухудшилось.  Из  родственников будущего московского царя,  перед  которыми
заискивали и которых побаивались, они превратились в незнатных и небогатых
придворных.
     Убит  царский  дьяк,   лицо  правительственное,  высокое.  Убиты  еще
тридцать человек. Как посмотрят в Москве на такое самоуправство? По голове
не погладят, конечно... Но ведь убит наследник престола царевич Дмитрий! В
Москве скажут,  надо бы убивцев повязать и  отправить в  разбойный приказ,
там бы разобрались.
     А теперь придется Нагим принять на себя удар,  придется держать ответ
за  убитых.  Андрей Федорович Нагой,  будучи умнее своих племянников,  все
ясно себе представил.
     - Бориска Годунов нам не простит, - сказал он. - Посадские мужики его
виноватили в  смерти царевича.  Он-де  приказывал.  Да Юрьев день поминали
вовсе не к месту.  Вот что страшно. И ты, Михайла, и ты, Григорий, об этом
кричали.  Нам всем -  ссылка и  опала,  а  царицу Марью вовсе в  монастырь
постригут.
     - Дьяк Битяговский сам имя Борисово назвал.
     - Он мертвый, а с мертвого спросу нет.
     - Мамка Волохова жива осталась.
     - Продажная баба,  скажет -  с  перепугу назвала.  Да  что нам сейчас
пререкаться.  Надо думать,  как далее быть...  Надежда на  моего духовника
Богдана.  Святой  отец  не  солживит перед  богом.  Эх,  не  уберегли наше
счастье, что теперь делать?!
     - Одно спасение,  - подумав, продолжал Андрей, - письмо написать царю
Федору Ивановичу. И чтоб это письмо кто-либо из наших друзей ему прочитал.
     - Дмитрий Шуйский,  - вступился Михайла, - прочтет великому государю.
Он Годунова во как ненавидит,  хоть и родственник...  Пиши,  Григорий,  ты
грамоту знаешь. Отвезет в Москву Суббота Протопопов, верный человек.


                                  * * *

     Угличский стряпчий  Суббота  Протопопов,  пожилой,  грузный  мужчина,
ночевал в гостинице Сергиево-Троицкого монастыря.  По дороге погода стояла
сходная,  местами дождь,  местами солнце.  Монахи еще  ничего не  знали  о
смерти  царевича  Дмитрия,  и  Суббота  Протопопов не  стал  рассказывать,
молчал, словно в рот воды набрал.
     Среди  обитателей лавры  разговоры  ходили  о  деяниях  новоявленного
патриарха всея Руси Иова.  Говорили о правителе Борисе Годунове. Некоторые
славили  его,  другие  ругали.  Новгородский купец,  ночевавший  вместе  с
Протопоповым,  рассказал о диковинном звере,  зовомом слоном, что прислала
английская королева в подарок царю Федору Ивановичу. Ночь прошла спокойно.
Как  и  дома,  отчаянно жалили клопы  и  щекотали пятки тараканы,  объедая
загрубевшую кожу. Но уставший с дороги человек не обращал на это внимания.
     Проснувшись утром,  Суббота ощупал зашитое в  шапке  письмо,  умылся,
похлебал из большой чаши вместе со всеми,  кто ночевал в гостинице, жидкую
овсяную кашу. Расплатившись, он вышел на двор.
     Монастырские служки  подвели коня.  Стряпчий похлопал его  по  бокам,
погладил шею и, взгромоздившись в седло, тронул поводья.
     До Москвы оставалось ехать немного,  и  к  вечеру он надеялся быть на
улице Варварке, на своем подворье.
     В  посаде,   лепившемся  у  монастырских  стен,  Суббота  Протопопов,
остановившийся у  харчевни,  выпил  чашу  хмельного  меда  и  повеселевший
поскакал по накатанной ямской дороге.
     На  десятой версте стряпчий встретил всадников,  скакавших из Москвы.
Они были в кольчугах и вооружены саблями и самопалами.
     - Кто  таков,   откуда?  -  остановив  Протопопова,  спросил  воин  в
серебряном орленом шишаке.
     - Из Углича, стряпчий царевичев.
     - Из Углича?!  Постой,  постой.  Эй,  ребята,  этот человек из Углича
скачет!
     Всадники окружили Субботу Протопопова.
     - С  нами  поедешь.  Великий боярин  Борис  Федорович Годунов повелел
всех, кто из Углича едет, к нему приводить, - властно сказал старшой.
     Стряпчий Протопопов досадовал,  что  назвался,  но  сделать ничего не
мог.
     Всадники повернули к  Москве.  Окруженный слугами Годунова,  стряпчий
Протопопов двинулся к престольному городу. Ехали быстро, коней не жалели.
     Дорогой Протопопов не сказал ни слова, да его и не спрашивали.
     Правитель Борис  Годунов получил известие о  смерти  царевича Дмитрия
еще вчера поздно вечером. Он долго молился богу. "Ты ведь знаешь, господи,
- говорил правитель, - какие беды постигли бы нашу землю после смерти царя
Федора Ивановича. Дмитрий молод, за него управляли бы Нагие, люди глупые и
темные. Пока Дмитрий приходил в разум, государство распалось бы от смуты и
неустройства.  Его разорвали бы на части враги земли московской - польский
король и  шведский и  крымский хан.  Все они отхватили бы по куску русской
земли,  и не осталось бы,  господи, Москвы, заступицы православной веры, и
разрушилися бы  православные церкви...  А  ежели  придется мне  воспринять
царское место, построю по всей русской земле сотни божьих домов..."
     Но за молитвами правитель не забывал дело. Наступало тревожное время.
Надо быть ко  всему готовым.  Как  отзовется Москва на  смерть наследника?
Обойдет ли  его  стороной народная молва или  свяжет его имя с  убийством?
Могут снова поднять голову присмиревшие враги.  Борис Годунов не  спал всю
ночь,  готовясь к грядущим событиям.  Он советовался со своей женой Марьей
Григорьевной, с некоторыми верными людьми и ждал вестей.
     Правитель принял Субботу Протопопова,  не откладывая ни минуты. Когда
гонца привели в кабинет,  Борис Годунов стоял у стола,  зажав в кулак свою
черную бороду, грозно нахмурив брови.
     - Зачем ехал в Москву? - строго спросил он.
     - Послал Михайла Нагой,  - ответил стряпчий. Смутное ожидание чего-то
страшного, что должно случиться, не покидало его ни на мгновение.
     - Письмо вез?
     - Письмо государю Федору Ивановичу.
     - Давай!  -  Правитель протянул белую руку.  На  каждом его  мясистом
пальце сверкали перстни.
     Суббота Протопопов колебался только один миг. Он распорол подкладку у
шапки и вынул бумагу.
     - Царевич Дмитрий убиен.  С  сего  света  к  богу  отошел,  -  сказал
стряпчий и заплакал. - Принял заклание от руки изменников своих.
     - Не верю...  Ахти,  какое горе!  -  воскликнул Борис Годунов.  -  Ты
врешь, злодей! Не уберегли младенца! Кто мог его убить?
     Правитель выхватил письмо и  долго шевелил губами.  В  грамоте он был
слаб. Суббота Протопопов стоял молча, боясь пошевелиться.
     - Так, - произнес Борис Годунов. Он открыл дверь в соседнюю горницу и
сказал: - Войди, Андрей Петрович!
     В комнате появился окольничий Клешнин.
     - Нагие  письмо  великому  государю  сочинили,  -  произнес правитель
прерывающимся,  будто от горя,  голосом. - Великое несчастье приключилось,
преставился царевич...  Лжа!  -  вдруг крикнул он, сделав страшное лицо. -
Царевич Дмитрий сам  набрушился на  острие,  от  своей руки пал,  а  Нагие
совсем иное придумали...  Не уберегли царевича,  а вину на других свалили!
Государева дьяка и  ближайших его бесстыдно оклеветали в  убиении царевича
Дмитрия,  взволновали народ,  злодейски умертвили невиноватых...  Страшное
дело в Угличе учинилось!
     Борис  Годунов  замолчал,   устремив  тяжелый,   недобрый  взгляд  на
Протопопова.
     - Спроси-ка у стряпчего дворцового,  как и что в Угличе приключилось,
как царевич в падучей болезни сам на нож набрушился.
     Клешнин сделал  шаг  к  Субботе Протопопову и  размашисто ударил  его
кулаком.  В кулаке была зажата железка.  Вылетели зубы,  брызнула кровь...
Стряпчий упал на колени.


                    Гїлїаївїаї сїоїрїоїкї тїрїеїтїьїя

                  ОН ВИДЕЛ МНОГО БУРЬ И МНОГО ЯСНЫХ ДНЕЙ

     Казачий отряд  Васьки  Чуги,  одного из  атаманов гетмана Косинского,
расположился  на  отдых  в  дубовом  лесу.   Из  замка  князя  Константина
Острожского до казачьего лагеря всадник мог добраться за один день.  Здесь
атаман  должен  был  ждать  Степана  Гурьева  с  товарищами и  вельможного
пленника.
     По  дороге  казаки  нападали на  замки  и  хутора шляхтичей,  сжигали
королевские крепостные грамоты.  Многие  дворяне  безропотно присягнули на
верность гетману Косинскому.  Иные  яростно сопротивлялись;  таких  казаки
уничтожали,  грабили их  имущество,  разрушали дома.  Восставшие крестьяне
мстили своим панам и,  вооружившись рогатинами и косами,  уходили в лагерь
гетмана Косинского.
     Наступил вечер, в лесу темнело быстро. Смолкли птицы в кустах. Пятеро
казаков повели лошадей на  водопой к  небольшой речке,  тихо  переливавшей
холодные струи  в  лесной  чаще.  Красными пятнами  засветились костры  на
поляне.  Возле костров расположились казаки:  кто  тихо разговаривал,  кто
готовил себе еду...
     Атаман Васька Чуга,  уставший за  день,  завернулся в  овечий кожух и
сразу уснул.
     Когда  зажглись все  звезды  над  головами казаков,  из  лесной  чащи
раздался волчий вой.  Это подавали знак дозорные.  На  волчий вой бросился
сотник  Головня  с  десятком вооруженных людей.  Вскоре  они  возвратились
вместе с  двумя босыми мужиками в  грязной,  оборванной одежде.  У костров
казаки стали их допрашивать:
     - Что вам треба?
     - Нам бы атамана.
     - Зачем?
     - Да уж так, дело есть. Без дела зачем тревожить.
     Сотник Головня разбудил Ваську Чугу.  Атаман приподнялся на  локтях и
слипавшимися со сна глазами долго рассматривал мужиков.
     - Ну, я атаман, - сказал он басом.
     - Челом до пана атамана.
     - Челом.
     - Совсем озверел пан  Коганец,  -  сказал высокий мужик со  шрамом на
лбу, - никакой жизни не стало.
     - Мужиков  и  баб  смертным  боем  бьет,   а  пожитки  отнимает,  что
понравилось,  к себе на двор тянет,  - добавил второй. - Нету такого у вас
права, говорит, чтобы свое иметь. Все ваше - мое.
     Василий Чуга совсем проснулся и стал слушать внимательно.
     - Мы терпели, - продолжал мужик, - но сегодня не стало терпенья.
     - Что так?
     - Пан наш бабу на кол посадил.
     - Бабу?! Быть того не может!
     - Так есть, - подтвердил мужик.
     - За что?
     - Несогласие ему оказала, морду расцарапала.
     - А мужики?
     - Мужики  заступились,  дак  он  пятерых  застрелил,  а  завтра  всех
перепороть посулился. Вот и пришли мы к вашей милости. Заступись. Слыхали,
вы за простой народ.
     В сердце Василия Чуги закипал гнев.
     - Далеко до вашего пана?
     - Да верст семь, а может, восемь.
     - В замке живет?
     - В замке. Да мы ворота откроем.
     Атаман немного помолчал, почесал в затылке.
     - Подымай ребят, - прогудел он дозорным, - да без шума.
     Лагерь зашевелился.  Казаки вскакивали,  хватались за оружие. Привели
лошадей.
     - По коням! - раздалась команда.
     Казаки выехали из леса.  Две сотни всадников медленно двигались вслед
босоногим проводникам.  На  второй версте атаман велел посадить мужиков на
запасных лошадей.
     Пан Иван Коганец,  дворянин из старого русского рода,  в прошлом году
принял  католичество  и  стал  называться  Яном  Коганецким.  Три его сына
учились в иезуитской академии в Вильне.  Дочь  вышла  замуж  за  польского
шляхтича  и  принесла  ему  в  приданое  огромное поместье на Волыне.  Пан
Коганец  одевался  так,  как  одевались  в  Кракове  и  Варшаве,   говорил
по-польски  и русского простого мужика за человека не считал.  В этот день
пан изрядно выпил хмельного и,  едва зашло солнце, улегся спать. Проснулся
он  от сильного толчка в бок.  Выкатив воловьи глаза,  он первое мгновение
молча смотрел на четверых казаков, стоявших возле кровати.
     - Как посмели войти без зова? - опомнившись, спросил пан Коганец.
     - Одевайся,  выходи на  двор,  тебя  атаман кличет,  -  сказал сотник
Головня.
     - Быдло, пся крев, геть вид силь!..
     - Он еще ругается! А ну возьми его, хлопцы, таким, как есть.
     Двое казаков кинулись на пана Коганца,  скрутили ему руки. Пан кричал
на  весь дом,  звал слуг,  но  никто не откликнулся на его вопли.  Получив
хорошую затрещину от сотника, он замолчал и, склонив голову, покорно пошел
вместе с казаками в единой рубахе, без пояса и порток. Босые ноги его были
уродливы,  необычно белы,  пальцы кривые,  с мозолями.  Удушливый запах от
потных ног ударил в нос казакам.
     На крыльце панского дома высился атаман Василий Чуга в синем  жупане,
затянутый красным поясом и в синеверхой барашковой шапке. Внизу, на дворе,
стояли казаки и мужики. Факелы в руках казаков горели ярким светом.
     - Ты пан Коганец?
     - Да, я, - негромко ответил пан.
     - Ты  сменил православную веру на римскую и  насилуешь своих крестьян
делать тако же?
     Пан Коганец молча рассматривал густо заросшее волосами лицо атамана.
     - За что ты посадил на кол жинку Катерину?
     Опять пан Коганец не ответил ни слова.
     - Говори,  злыдень!  -  Атаман  размахнулся и  ударил  пана  огромной
ладонью по щеке. Голос его охрип от ненависти. - Говори, или я...
     - Она меня ударила,  - едва слышно ответил Коганец, - посмела поднять
руку на своего пана.
     - Хорошо, - задохнувшись от ярости, сказал атаман. - Покажи, где она.
     Пан Коганец сошел с крыльца и,  прихрамывая, двинулся к задворью, где
стояли конюшни и хлева.
     - Вон она,  баба, - показал пан длинным пальцем на что-то белое, едва
видное в темноте.
     - Огня! - крикнул атаман.
     Казаки принесли факел.  Колеблющееся красное пламя осветило женщину в
длинной  белой  рубахе,   посаженную  на  кол.  Женщина  открыла  глаза  и
шевельнула губами, словно желая что-то сказать.
     - Люди, спасите! - услышал Васька Чуга слабый голос, идущий как будто
из-под земли.
     - Это Иван,  муж Катерины, - выступил вперед кто-то из мужиков, - вон
он, его пан в землю зарыл.
     Все  обернулись.  Казак  с  факелом подошел к  стене мазанного глиной
хлева.  Из  темноты  выступила человеческая голова,  торчавшая из  навоза.
Совсем белое лицо. Черные волосы стояли торчком.
     - Спасите, спасите! - хрипела голова.
     - Гетман  Косинский  велит  брать  присягу на верную службу с панства
украинных земель,  - медленно,  останавливаясь  на  каждом  слове,  сказал
атаман  Чуга.  -  Но  тебя,  пан Коганец,  за твои зверства над людьми наш
светлый гетман не возьмет в свое  подданство.  Ты  зверь,  а  не  человек.
Приказываю вам,  мужики,  своего пана запереть в дом и сжечь, как диавола,
как отступника от православной веры... А сначала возьмите все, что хотите,
из  панского  дома  и из его имущества.  Разделите между собой.  Так велит
гетман Христофор Косинский.
     Толпа зашевелилась, радостно загалдела.
     Пан Коганец стоял,  молча потупив глаза в землю.  До его сознания еще
не  дошел страшный смысл сказанных атаманом слов.  Он не пошевелился.  Его
любимая охотничья собака подошла к нему, обнюхала и стала лизать его босые
ноги.
     - Надо  вырыть  из  земли  мужика,  -  возвысил  голос  атаман.  -  А
Катерина... Бог ей поможет. - Он подумал, перекрестился, вынул из-за пояса
пистоль,  насыпал на полку пороха и,  сделав несколько шагов к  живой еще,
страдающей женщине, выстрелил в голову. - Похоронить с попом, честно.
     Мужики стали креститься, бабы заплакали.
     Трое  поселян подошли к  голове,  торчавшей из  земли,  и  заработали
лопатами.
     - Не  теряйте времени,  мужики,  выносите панские пожитки из дома,  -
сказал атаман. - Укажите нам слуг, которые вас обижали.
     Мужики и бабы побежали в панский дом. Оттуда выносили сундуки, ковры,
посуду,  дорогую одежду  и  складывали за  воротами в  кучу.  Из  хлевов и
конюшен в