учков прекрасно знал,  что  англичанам
запрещено вести  помимо  таможни  торговлю соболиным мехом,  а  тем  более
здесь,   на  севере.  Указывать  дорогу  английским  купцам  к  заповедным
соболиным торжищам тоже  тяжкое воровство.  Все  это  Лучков знал,  однако
корысть  в  нем  пересилила.  Англичане обещали  Лучкову большие деньги  в
надежде на  будущие прибытки,  и  он  выпускать из  своих рук богатства не
хотел.  Надеялся в  скором времени быть  московским купцом,  иметь место в
гостином ряду и  никому не  кланяться.  Если бы  чужаков было только двое,
Лучков не остановился бы перед убийством.  Но на острове две строгановские
артели. Ничего не придумав, он решил пока не выдавать своих мыслей.
     - Ладно,  будем промышлять вместе, - сказал он Степану Гурьеву. - Нам
дружбу ломать ни к чему.  Вы на полдень,  а мы на полночь,  остров пополам
разделим.  Друг другу не  мешать.  Разберемся.  А  теперь милости просим к
столу отведать, чем бог послал.
     Степан Гурьев поблагодарил и вместе с Митрием пошел в дом.
     Пятеро  мореходов из  английского лагеря  раньше  плавали  вместе  со
Степаном Гурьевым и  уважали его за смелость и справедливость.  Шестым был
Федор,  брат Анфисы.  Остальные холмогорцы, прослышав, что Степан служит у
купцов Строгановых старшим приказчиком, отнеслись к нему почтительно.
     Богдан Лучков мог рассчитывать на поддержку своих московских друзей и
двух пустозерцев,  братьев Мясных,  взявшихся за пятьдесят рублей показать
англичанам дорогу.
     Узнав от Лучкова,  как обстоят дела, англичане испугались и не знали,
что делать.  На всякий случай они поставили на стол для угощения мореходов
шесть пинт крепкого вина.  Когда все выпили и развеселились,  купцы решили
посоветоваться с  Богданом Лучковым.  Поговорив между  собой,  Джон  Браун
обратился к Степану Гурьеву.
     - Господин Гурьев, - торжественно начал он.
     - Что угодно, господин купец?
     - Мы  посоветовались и  решили дать  вам  пятьдесят рублей,  если  вы
уйдете с острова на другое место. Мы хотим промышлять одни.
     Сказав эти слова, Браун отвернулся и, сопя, смотрел в сторону.
     Предложение было неожиданным. Отказать купцам сразу - можно возбудить
подозрение. Пятьдесят рублей деньги немалые. Степан нашел выход.
     - Прельстительно,  -  сказал он,  -  однако самовольно,  без  артели,
решить не могу. Вернусь, поговорю с мужиками и дам ответ.
     - Думать нечего,  -  вмешался Джон Браун, - пятьдесят рублей на земле
не валяются...  И еще дам в придаток десять пинт вина.  Давай сейчас руку,
будем бить, - и купец поднял свою, - об этих деньгах артели знать нечего.
     - Без артели не могу, господин купец. Если все согласятся, тогда и по
рукам ударим, - твердо ответил Степан.
     - Если  не  согласен,  надо  ему  прострелить  голову.  С  остальными
справиться легче,  -  сказал громко Ричард Ингрем по-английски, думая, что
его Степан Гурьев не понимает.  -  У меня есть очень хорошее ружье. На сто
ярдов я попадаю в куриное яйцо.
     Но Джон Браун не согласился.
     - У  русских мореходов свои правила и  законы на промыслах.  Пусть он
поговорит с  артелью.  В конце концов,  если даже они не согласятся уйти с
острова, нам наплевать. В этом году торговать с дикарями вряд ли придется.
Мы  заложим основу на  будущее.  Если  сильно настаивать,  можно возбудить
подозрение даже у таких простаков, как русские мужики. Пусть он хорошенько
выпьет,  -  кивнул он на Степана,  -  может быть, мы узнаем, что у него на
уме. А если убивать, так чужими руками.
     Степан Гурьев понял  все  до  единого слова.  Английский язык  он  не
забыл.  В  Холмогорах  ему  часто  приходилось иметь  дела  с  английскими
купцами.  Однако  он  не  подал  виду  и  продолжал весело разговаривать с
Федором и другими мореходами.
     Под конец застолья,  когда олень был съеден,  кости обглоданы и  вино
выпито, Степан Гурьев попросил Богдана Лучкова отпустить Федора повидаться
с сестрой.
     Московский приказчик, чтобы задобрить Степана, не стал перечить.
     - Ступай, - сказал он Федору, - погостись, даю три дня, подождем, что
решит артель. А ты, Степан Елисеевич, приходи за деньгами.
     - Приду, ежели артель согласна.
     Отобедав,   мореходы  повалились  отдыхать  в   большой  горнице,   а
английские купцы удалились в  отгороженную тесом небольшую каморку и долго
там шептались.
     Когда   полуночное  солнце  разлило  огненные  краски  на   землю   и
причудливые облака  озарились багрянцем,  Степан Гурьев,  Федор  и  Митрий
Зюзя,  тепло  попрощавшись  с  мореходами,  двинулись  к  себе  домой.  Их
провожали  друзья-корсары:   Дементий  Денежкин,  Федор  Шубин  и  Василий
Твердяков. Шли бодро после доброго отдыха и почти не разговаривали. Только
у  озера,  откуда  вытекали обе  речки,  решили передохнуть.  Устали ноги.
Мягкие сапоги-бахилы плохо приспособлены для хождения по каменистой почве,
а здесь, на острове, камней было разбросано много.
     Разожгли  костер,   уселись  возле  него,  подкатив  большие  валуны,
оказавшиеся возле озера. Посидели, молча поглядывая на огонь.
     - Худому делу взялись служить ребята, - вдруг сказал Степан, взглянув
на друзей.
     - Почему, Степан? - спросил Дементий Денежкин.
     - Да уж так. Разве агличанам можно дорогу сюда указывать?
     - Богдан Лучков нам объяснил, будто по царскому велению...
     - Он вор, плохой человек, - строго произнес Степан Гурьев, - всех вас
лжой опутал. Задумали агличане здесь свою крепость ставить.
     - Так,  так, - поддакнул Денежкин. - Мы тоже краем уха слыхали. Хотят
агличане здесь крепость строить и ров копать.
     - Аглицкий купец,  тот,  что помоложе,  с пузом,  хотел мне голову из
пищали прострелить...
     - Я первый ему голову отверну! - потряс волосатыми кулаками Федор.
     - Нет,   ребята,   агличан  трогать  негоже.   Пусть  с  них  воеводы
спрашивают, - возразил Степан.
     - А  здесь что  нам делать?  -  спросил Дементий Денежкин.  -  Неужто
смотреть сложив руки?  Сам-то  ты  здесь как?  Мы  ведь знаем,  ты старшим
приказчиком в Сольвычегодске у Строгановых служишь.
     - Строгановы меня послали. Невместно здесь аглицким купцам торговать.
     - Тогда ладно,  мы  все  за  тобой.  Что  прикажешь,  то  и  сделаем.
Холмогорские мужики меня старшим выбрали.  Кормщиками братья Мясные у нас,
да к ним веры нет, слава про них худая.
     - Два  дня назад,  -  помолчав,  продолжал Денежкин,  -  к  агличанам
самоеды приезжали, соболей без царского пятна привезли.
     - Много ли соболей? - встрепенулся Степан.
     - Полсотни сороков будет,  а может,  и боле.  Черных лисиц сотня. Еще
посулили приехать в  скором времени.  Никандр Мясной князька ихнего знает,
вином аглицким его угощал.
     На острове кричали совы и еще какие-то большие птицы. Олени подходили
к  озеру пить воду.  Шныряли песцы,  затевали между собой драки,  визжали,
тявкали, словно псы.
     На гладкой поверхности озера плыли полуночные облака.
     Степан Гурьев рассказал все, что знал, своим старым товарищам.
     - Мы должны помешать злому делу, - закончил он.
     - Согласны, поможем, - откликнулись корсары, - скажи, что делать.
     - Надо подумать.  Сейчас я не знаю.  И ты подумай, Дементий, и все вы
пошевелите мозгами.
     Друзья помолчали.
     - Помнишь,  Степан,  как  говаривал Карстен Роде:  "Врага  надо  бить
врасплох,  пока он не знает,  с какой стороны на него нападут",  - нарушил
тишину Денежкин.
     - Наш  адмирал  захватил  "Веселую  невесту"  одними  своими  руками.
Прикончил капитана и  объявил,  что на корабле теперь он хозяин,  -  сразу
откликнулся Степан Гурьев.
     - Потом ты стал капитаном на "Веселой невесте" и  взорвал ее вместе с
вражескими кораблями.
     - А помнишь, как мы сражались у острова Борнхольма и одержали победу?
     - Слушай, Степан, я до сих пор удивляюсь, как ты заводил наши корабли
в бухту с узким входом на восточном берегу острова.  Казалось,  что и мышь
там не проскочит.
     - А  тебе удалось,  Дементий,  на "Царице Анастасии" оставить с носом
шведского адмирала Горна.  Ты  проскочил у  него  между пальцев.  Помнишь?
Ха-ха!..
     Долго   бывшие   корсары  сидели  у   потухшего  костра  и   делились
воспоминаниями.
     - Однако  время   расходиться,   -   сказал  наконец  Степан  Гурьев,
поднимаясь.  -  Солнышко-то вон куда ушло.  Ждите от меня вестей.  А самое
главное: ни одна душа не должна от вас услышать про этот разговор.
     Мореходы поели  вареной рыбы,  погрызли ржаных сухарей и  тронулись в
путь. Одни на юг, другие на север.
     Богатство острова  Надежды казалось неисчерпаемым.  Встречались белые
медведи, стадами паслись олени, рыскали волки. От белых куропаток рябило в
глазах. В реках и озерах плескалась рыба и плавали гуси и другая птица.
     На  земле  зеленела трава,  цвели цветы,  все  дышало обилием,  и  не
верилось,  что скоро наступит зима,  пурга заметет и реки и холмы глубоким
снегом.
     До  самого лагеря шли  молча,  изредка перебрасываясь словом.  Степан
издалека заметил сизый дымок в опаловом небе.
     - Либо еду готовят, либо в бане парятся.
     Прошли  еще  несколько верст,  и  перед  глазами  открылся залив.  На
гладкой, без рябинки воде отражались поморские корабли. На берегу дымилась
недавно построенная баня.  Горел костер, над костром висел медный котел, и
в нем что-то клокотало и булькало.


                 Гїлїаївїаї дївїаїдїцїаїтїьї тїрїеїтїьїя

                   ОДОБРЯТЬ НЕ ОДОБРЯЮ И ВИНИТЬ НЕ МОГУ

     Мореходы строгановских кочей,  собравшись возле бани, слушали Степана
Гурьева.
     - Холмогорцы  нас  поддержат,  -  закончил  Степан  свою  повесть.  -
Московитян,  пустозерцев и аглицких купцов ночью похватают,  перевяжут,  а
опосля мы  неволей их в  Архангельск привезем.  На аглицких кочах мой друг
Дементий Денежкин да другой друг,  Федор Шубин,  да еще Твердяков Васька -
каждый пятерых стоит.  Привезем воров в Холмогоры -  пусть царский воевода
судит, а мы христианскую кровь проливать не будем. Так я говорю, ребята?
     Степан Гурьев, пока шел от озера до своего становища, решил, как надо
поступить с англичанами.  Откладывать не имело смысла.  Зимовка на острове
никого не прельщала. А раз так, то каждый день был на счету.
     - Так,  так,  Степан Елисеевич,  -  выступил вперед седобородый Сазон
Шишка. - Воров в Холмогоры неволей повезем. На ихние деньги нам наплевать.
По-божецки надоть. А ты, Федор?
     - По-другому-то как,  агличанам прислуживать?  Не с  руки,  ребята...
Аглицкий купец в  Степана стрелять задумал,  не пожалел,  а мы по-божецки.
Время волочить зря не буду,  отобедую -  и к своим... В первую ночь всех и
перевяжем.  Эх,  -  спохватился он,  -  пустозерцы говорили,  будто  снова
самоеды сей день на острове будут.  От вас недалече в  салму река стекает,
на ту реку они с  большого острова в  отлив переходят.  Вы бы тех самоедов
задержали покамест, не помешали бы.
     - Сделаем, - сказал Степан, - к самоедам я сам пойду, перехватим.
     Выходили на круг и другие мореходы. Дело было важное и касалось всех.
В конце концов порешили так: Степан Гурьев идет на реку к самоедам. Федор,
брат  Анфисы,  вместе с  Митрием Зюзей возвращается в  английский лагерь и
передает Богдану Лучкову согласие строгановской артели за пятьдесят рублей
переменить место промысла.  Для  окончательного разговора к  ним в  лагерь
должен  прийти приказчик Степан Гурьев.  А  Дементию Денежкину Митрий Зюзя
передаст наказ Степана Гурьева -  ночью же перевязать англичан и всех, кто
держит их сторону.
     Сразу после обеда Степан отправился к  речке вместе с  Васькой Чугой,
понимавшим язык самоедов.  Они взяли с  собой немного товара напоказ и для
подарков:   наборы  разноцветных  бус,   два   ножа  и   несколько  медных
колокольчиков.  На всякий случай вооружились пищалями,  а к ним прихватили
пороха и пуль.
     После  ухода  Степана Гурьева произошло событие,  повлекшее за  собой
тяжелые последствия.
     Анфиса прошлой ночью  видела во  сне  своего брата  Федора маленьким,
пятилетним.  Он плакал и  показывал руку с  отрубленными пальцами.  Из ран
капала кровь.  Утром Анфиса решила,  что это не к добру,  и закручинилась:
"Как  бы  чего  не  случилось с  братцем".  Долго думала Анфиса и  наконец
надумала идти в английский лагерь вместе с мужиками.  Мореходы не одобряли
поступок Анфисы, однако, зная ее крепкий норов, спорить с ней не стали.
     Вооружившись луками, стрелами и топорами, Федор, Митрий Зюзя и Анфиса
покинули свое становище через два часа после полудня.
     Тем временем Степан Гурьев и  Василий Чуга подошли к реке.  На правом
ее  берегу,  на песчаном пригорке,  по-прежнему стоял высокий православный
крест.  В  нескольких шагах белели самоедские идолы и  медвежьи черепа.  В
прошлый раз  Степан Гурьев выходил к  реке  немного выше по  течению и  не
видел языческого капища.
     Разожгли костер и сели отдыхать. Васька Чуга был угрюм и молчалив. Он
долго сидел, глядя на огонь, не обмолвившись ни одним словом.
     - Степан,  -  вдруг сказал Васька, подняв голову, - а ведь это я убил
Семена Аникеевича.
     - Ты убил?! - Степан не поверил. - Не шути, Василий.
     - Какие тут шутки, - недобро усмехнулся Васька Чуга, - убил вот этими
руками. - Он протянул огромные жилистые руки с обломанными ногтями.
     Но Степан Гурьев никак не хотел верить.
     - Я  ведь тогда вместе с подварком Тимохой близ Строганова стоял.  Он
посохом замахнулся и  кричал на  нас,  вон-де убирайтесь.  Потом острием в
грудь Тимоху ударил.  Я не выдержал,  у меня в руках палица была,  стукнул
его по башке. Башка-то слабая оказалась - и в черепки...
     - Эх, ты!
     - Да что жалеть старого дьявола, он ведь нас не жалел.
     - Да я не его, тебя жалею. Ну, а потом?
     - Потом на лодью с зерном забрался,  в Холмогоры она шла, а дальше ты
знаешь.
     - Эх,  Василий, - сказал Степан, поднявшись, и бросил шапку на землю,
- погубил ты себя!  За Строганова тебе страшные муки принять придется. Вот
вернешься...
     - Не  вернусь я,  Степан  Елисеевич.  Для  меня  теперь  дорога назад
заказана.  Если жить хочу,  значит, на Енисей или еще далее на восток надо
подаваться.  Слыхал я от ребят, будто на востоке большие реки есть, а близ
них и зверья и добра всякого не перечесть.  Жену себе найду и помирать там
буду...  А может быть,  перед смертью вернусь -  кто меня узнает, старика!
Умереть все  же  на  родной  земле  охота...  Вот  и  прошу  тебя,  Степан
Елисеевич,  отпусти меня  вместе с  самоедами.  Одному-то  в  этих  местах
страшно оставаться. Сгибнешь.
     Степан Гурьев ответил не сразу.  Ему было жаль морехода,  обрекавшего
себя  на  тоскливую жизнь в  чужой стороне.  Но  он  понимал,  что  убийце
Строганова уготовлена страшная смерть.  В том,  что воевода дознался,  кто
убил Семена Аникеевича, Гурьев не сомневался.
     - Что ж,  Василий,  пожалуй,  ты прав, держать тебя не могу. Может, и
проживешь в чужих-то краях,  а в своей стороне наверняка голову потеряешь.
Не думал я такого.  Однако тебя не виню...  -  Степан помолчал.  - Нет, не
виню. Может быть, и сам так-то.
     Ему   вспомнилось  далекое  время.   Деревня  Федоровка.   Царь  Иван
Васильевич чинит суд и расправу. Безвинно падают на землю мужицкие головы.
Звенит тетива,  летят  стрелы в  раздетых догола матерей и  жен.  Вспомнил
своих детишек,  погибших в огне.  Кто ответит за преступления, которым нет
меры? Кто вернет жизнь погибшим?
     - Однако ты ребятам не говори,  -  помолчав,  добавил Степан.  -  Как
уйдешь к самоедам, я сам скажу.
     - Спасибо, Степан Елисеевич.
     - Не за что, Василий... Кого ты мыслишь в кормщики за себя?
     - Митрю Зюзю поставь,  не  прогадаешь.  Промышлять будешь али  пустой
пойдешь?
     - Да  уж какой промысел.  Ежели проволочиться здесь недели две,  то и
зимовать впору. А зимовать с агличанами не в обычай.
     Степан Гурьев думал и  так и эдак,  и выходило все складно.  Он верил
Дементию Денежкину,  как самому себе.  На  следующую ночь на острове будет
один хозяин,  -  русский мореход.  Англичан он посадит под замок.  А ежели
ветра  будут  попутные,  через  месячишко придем  в  Холмогоры.  А  там  в
Сольвычегодск. Надо, очень надо быть скорее у Строганова.
     Спал  Степан  плохо.  Ему  представился Семен  Аникеевич  с  разбитой
окровавленной  головой...   Старый  купец  хорошо  знал,  что  делается  в
Сибирском царстве. Это он позвал к себе на службу волжского атамана Ермака
Тимофеевича и, улучив удобное время, послал его на сибирского хана Кучума.
Умный старик понимал,  что подвластные народы не поддержат Кучума в борьбе
с  русскими.  По  приказу Семена  Аникеевича Степан выдавал Ермаку оружие,
всякие огневые припасы и съестное.
     Однако царь  Иван  Васильевич,  тогда  еще  было  его  грозное время,
одолеваемый королем Стефаном Баторием,  испугался новых врагов и  запретил
поход Ермака.  Но  было поздно -  волжский атаман разбил наголову Кучума и
завоевал  Сибирское царство...  Степану  виделось,  как  Семен  Аникеевич,
перепуганный гневной  царской грамотой,  рвал  на  себе  волосы  и  клялся
страшной клятвой отомстить доносчику-воеводе...
     От плача Семена Аникеевича Степан проснулся,  поднял голову и  увидел
три самоедских чума, поставленных возле речки.
     Два самоеда в  оленьих малицах и Васька Чуга возились возле лежавшего
на  земле  окровавленного оленя  со  связанными ногами.  Самоед,  подрезав
мягкую оболочку на хрящеватых молодых рогах,  старался переломить их через
колено.  От  мучительной боли  олень содрогался,  издавая невнятные звуки.
Едва Степан успел понять,  что происходит,  самоед с  хрустом отломил рог.
Олень, обессилев, перестал биться и лежал, тяжело поводя боками.
     Два  коренастых самоеда  ставили четвертый чум.  Они  вбили  в  землю
несколько жердей  и  соединили верхушками вместе.  Поперек жердей укрепили
перекладины,  а сверху закрыли двумя рядами оленьих шкур: один ряд шерстью
внутрь чума. Другой - шерстью наружу.
     На берегу реки Степан увидел шесть перевернутых вверх днищем байдарок
из моржовых шкур.  Молодая женщина, сидя на корточках, споласкивала в воде
деревянную миску.  Возле нее  играли камушками двое  ребятишек.  Утро было
солнечное, ясное, через пролив виднелась холмистая темно-синяя земля.
     Море  отступило.  Вдоль  берега виднелись обнажившиеся на  малой воде
песчаные мели.
     Заметив, что Степан проснулся, Василий Чуга подошел к нему:
     - Степан Елисеевич,  говорил я  с  самоедью.  Князек ихний к  тебе за
товаром пойдет...  А на другой год они соболей либо лисицу,  куда скажешь,
привезут. - Василий Чуга вздохнул. - Берет меня князек к себе и жену сулит
дать... Однако я подале от царских воевод уйду.
     К  Степану подошел самоедский князек в  оленьих мехах,  разукрашенных
узорами,  и пригласил в чум. Князек чмокал губами и улыбался. Он был толст
и весел.
     - Он говорит,  -  показал Васька Чуга на самоеда, - сначала кормиться
будем,  потом еще  один  князек сюда  приедет,  а  завтра утром к  тебе за
товаром. Сейчас печеные рога будешь есть. Вкусно.
     Степан поблагодарил самоеда за  приглашение и  пошел к  реке умыться.
Вода была очень холодная, руки онемели сразу.
     Позавтракал Степан оленьими рогами и  сырым мясом.  После еды самоеды
попросили Степана застрелить из  пищали медведя.  Им  хотелось посмотреть,
как  действует огневое оружие.  Медведей виднелось много,  они подходили к
человеку  близко,  и  для  безопасности  приходилось  отгонять  непрошеных
гостей.
     Степан согласился,  приспособил поудобнее пищаль,  прицелился.  Когда
раздался выстрел,  медведь  подскочил и  тут  же  свалился замертво.  Пуля
пробила сердце.
     Самоеды долго рассматривали ружье,  охали,  ахали. Хвалили Степана за
меткость.
     Пообедал Степан  запеченной в  земле  под  костром белой  куропаткой.
Потом вместе с Васькой Чугой варили уху из хариуса.
     Остальных самоедов ждали