тея...  Могут ли окупиться наши страдания и смерть товарищей,
погибших на далеком острове, песцовыми шкурками и моржовыми клыками?.. Это
все так,  -  продолжал размышлять он, - но ведь и там наша земля и надо ее
оборонять".
     С горькими мыслями и тяжелым сердцем заснул Степан.
     Дозорным остался Митрий Зюзя. Он остался один ночью с морем. Чтобы не
задремать,  он ходил большими шагами и думал о разном: "Как хорошо, что мы
спаслись,  живые и здоровые сидим на малой, но твердой земле, затерянной в
океане.  Все  страхи позади.  Недолго нам топтать эту землю,  ведь корабль
здесь, рядом".
     Он  посмотрел на  коч,  поежился от  холодного ветра.  Мореход был  в
толстой вязаной рубахе, меховых штанах, и все-таки ветер пробивал одежду.
     Полуношник  дул,   не  утихая  и  не  изменяясь.  Такие  ветры  могут
буйствовать долго,  по  нескольку дней.  Наступавшее со  всех  сторон море
однообразно шумело.  Непрерывной чередой шли крутые волны, покрытые пеной.
Небо серое,  клочковатое.  Низко, почти над головой, проносились набрякшие
влагой  тяжелые  облака.  Однако  где-то  за  облаками светило незаходящее
солнце  и  разгоняло мрак.  Подкатываясь к  острову,  волны  разрушались о
мелководье,  бурлили и  шумели.  Шел  прилив:  море понемногу поднималось,
покрывая низменные берега острова.
     Но  прибылая вода  не  беспокоила Митрия Зюзю.  Коч  стоял за  линией
прилива,  на  возвышенности.  Степан Гурьев,  вытаскивая коч,  не  забыл о
прибылой  воде.  Однако  когда,  по  подсчетам  Зюзи,  время  подходило  к
полуночи,   море   стало   приближаться  к   кораблю.   Дозорный  тревожно
вглядывался:  вода все  подступала и  подступала.  Ветер яростно накатывал
волны,  и они временами достигали кормового корга.  Куда ни взглянь, всюду
кипело взбудораженное море.  Остров,  как  казалось Зюзе,  сделался меньше
раза в два.
     "Прибылая вода не зальет остров,  -  успокаивал себя мореход, - вчера
все  об  этом  говорили.  Однако  волны  затопили приливную борозду и  еще
наступают?! А ведь бывает, что море размывает песчаные острова и переносит
их в другое место".  Он слышал от мореходов такие разговоры.  Тогда конец.
Зюзю обуял страх. Он решил разбудить Степана Гурьева.
     Кормщик спал крепко и  с  трудом проснулся.  Прогнав сон  и  выслушав
Зюзю,  он  мигом выскочил из  каморы.  Ноги его  очутились в  воде,  волны
достигали середины корабля.
     - Будить всех, сполох! - закричал Степан. - Скорее, скорее!..
     А  сам стал привязывать,  обламывая второпях ногти,  толстый смоленый
канат к носовому коргу.
     Мореходы,  едва  успев продрать глаза,  выползали из  теплой каморы и
прыгали на мокрый песок.
     Два раза волна ударила в корму и пошатнула коч.
     - Берись за канат, подкладывай катки, тащи коч вперед!
     Мореходы дружно взялись за  дело.  Коч  "Аника и  Семен",  проскрипев
всеми  суставами,  выполз на  сухое  место.  Теперь волны не  захлестывали
корму, и все вздохнули свободнее. Фома Мясной подошел к Степану Гурьеву.
     - Большая вода  так  высоко  не  ходит,  -  сказал он,  -  это  ветер
полуношник гонит море.  Ежели он  сильно да  долго дует,  может много воды
нагнать. Иные острова совсем затопляет.
     Степан Гурьев сразу  все  понял.  Вспомнил,  что  читал про  ветряные
нагоны в книге морского хода.
     - Сколь высоко нагоняет ветер, ежели во всю силу?
     - Сажень, а другой раз и более. Всю жизнь здесь проплавал, знаю.
     Кормщик прикинул на глаз,  принес багор, разбитый на аршины и вершки,
долго мерил и подсчитывал.
     - Не  должно морю  затопить остров,  ежели  в  сажень нагон,  однако,
ребята,  спать не ложись,  все может быть. На морском пути всякая дорожная
невзгода приключается.  Нам  еще  час продержаться,  а  там вода на  убыль
пойдет, - подбодрил он свою артель.
     Мореходы знали,  что  произойдет,  если  море захватит остров.  Волны
поволокут коч по мелям,  разломают его, тогда всем придет смерть, спасения
ждать неоткуда. Проходящего судна в этих местах ждать нельзя.
     Вода все поднималась.  Волны снова захлестывали корму коча.  И  снова
мореходы вытаскивали на угор свой корабль.  Дальше ходу не было: коч стоял
на самом высоком месте.  Три четверти острова захватило море,  и там,  где
недавно был песок, ходили свирепые волны.
     - Степан  Елисеевич,  не  пора  ли  нам  смертные рубахи вздевать?  -
спросил Федор Шубин.
     Это значило, что мореходы считают смерть очень близкой и неизбежной.
     - Рано смертные рубахи вздевать. О живом надо думать. - Степан Гурьев
понимал,  что должен вселить надежду в  сердца людей.  Но  как?  -  Выноси
Николу - скорого помощника! - обрадованно крикнул он, вспомнив покровителя
плавающих.
     Митрий Зюзя ринулся в камору за иконой.
     Среди мореходов бытовало поверье, что на море, где иной раз ждать нет
времени,  надежнее всего святой Николай. Если молиться богоматери и прочим
святым, они молитву несут к богу и уже от него испрашивают милость. Никола
- другое  дело,  ему  "вперед  милость от  бога  дана",  и  он  по  своему
усмотрению может использовать ее без всякой волокиты.
     По  знаку  кормщика,  взявшего в  руки  икону,  мореходы хором  стали
творить молитву.  Никто не остался безразличным.  Англичане, перепуганные,
жалкие,  вместе со всеми усердно повторяли слова молитвы.  В ней коротко и
ясно излагалось, в чем должен помочь Никола - скорый помощник.
     Помолившись, люди еще долго стояли молча, вглядываясь в шумящее море.
"Жизнь или смерть, - думал каждый, - жизнь или смерть".
     - Когда  приходит морская  напасть,  -  нарушил  молчание кормщик,  -
бороться с ней надобно весело,  с надеждой, а не томить душу страхом. Беды
терпеть да погибать помору не диво.
     Мореходы были согласны с  кормщиком,  однако побороть себя трудно,  у
всех на сердце лежало томление...
     - Их,  их,  их!  -  раздалось вдруг. Смеялся молодой холмогорец, ради
моря отказавшийся от  невесты.  Мореходы вспомнили,  как он рассказывал об
этом на зимовке. - Их, их, их!
     Аксак Малыгин смеялся,  почти не переставая,  останавливаясь лишь для
того,  чтобы глотнуть воздуха. Его безумный смех леденил душу. Таких диких
воплей раньше никто не слыхивал.
     - Аксак, ты чего? - не выдержал и тронул его за руку Дмитрий Зюзя.
     - Их,  их, их!.. - Парень перестал смеяться. Страшно выкатив глаза на
морехода, он ухватился за вязаную рубаху Митрия. - Зюзя, Зюзя! Раздевайся,
поплывем, скорее будем дома!
     Митрий Зюзя испуганно отпрянул:
     - Ума он решился, не выдержал...
     - Их,  их,  их!  - захлебывался Аксак. Его смех заглушал и шум моря и
завывание ветра.
     - Связать - и в камору: прыгнет в море, смерть для других приведет, -
распорядился кормщик. - Смерти надо в глаза смотреть, не бояться. Море нас
поит и  кормит,  а  ежели придется,  и  погребает.  Не  мы  первые,  не мы
последние, дедень и правдедень след следим.
     Еще прошел час.  Мореходы забрались на корабль и  с надеждой смотрели
на серое,  покрытое белью холодное море.  Волны рассыпались у  корабельной
кормы.  Маленькая округлая возвышенность длиной  двадцать,  шириной десять
саженей - это все, что осталось от острова.
     В поисках пристанища над морем летали потревоженные чайки.
     - Что велишь, Степан Елисеевич? - спросил Митрий Зюзя.
     Все  обернулись к  кормщику.  Внешне  Степан Гурьев был  спокоен.  Но
сколько он  передумал и  выстрадал за  это  малое время!  Он  хотел спасти
верящих в него людей, но что он мог сделать?
     - Как похочет бог, - тихо отозвался Степан.
     Еще  прошел длинный час.  Вода  закоротела и  больше не  поднималась.
Наступило утро. Ветер ослабел и задувал порывами.
     Большая вода пошла на малую, и море тихо, словно нехотя, отступило.
     - Благодари бога, ребята, живы, - радостно сказал кормщик. - А теперь
спать, завтра работы много.
     Но  мореходы,  взбудораженные ночной  тревогой,  улеглись  не  сразу.
Оживленно  переговариваясь,   они  смотрели,   как  уходит  море.   Остров
увеличивался на глазах. Небо стало выше и светлее.
     Отступая,  море оставило на песке водоросли,  ракушки и всякую другую
живность.   Мореходы  с   просветленными  лицами   ходили   по   плотному,
утрамбованному приливом песку.
     Близ  коча  в  углублении образовалась лужица,  а  в  ней  плескались
рыбешки. От водорослей исходил привычный запах морского берега...
     Но  усталость брала  свое,  оживление быстро покинуло людей,  и  они,
разойдясь по постелям, тут же засыпали.
     Три  дня  и  три ночи буйствовал ветер над просторами Студеного моря.
Однако поморский корабль "Аника и  Семен" стоял в удобном месте,  и теперь
опасность ему не угрожала.
     Мореходы   отсиживались  на   своем   коче,   прислушиваясь  к   реву
разбушевавшегося моря  и  страдая  от  вынужденного безделья.  Мыслями они
давно были у себя дома среди родных и близких.
     На  четвертый день ветер внезапно утихомирился.  К  полудню над морем
засияло теплое летнее солнце.  Волны делались все ниже и  слабели с каждым
часом.
     Мореходы  давно  стучали  деревянными молотками,  проконопачивая пазы
паклей, и заливали их варом.
     Кто-то затянул грустную песню:

               Ах, плавала лебедушка по морюшку,
               Плавала белая по синему.
               Ах да плававши, она, лебедушка, воскликнула
               Песню лебединую, последнюю...

     Песню подхватили остальные.  Она  ширилась,  разносилась все дальше и
дальше над притихшим морем.  Песня перенесла мореходов в двинскую землю, в
родные дома.
     Английские купцы выползли на песок и, усевшись на бочонки с соленьем,
грелись под ласковыми лучами солнца.  Зимовка на острове Надежды не прошла
для  них  даром.  Они  обессилели,  похудели,  красные,  помутневшие глаза
слезились.  Больше  пострадал  Ричард  Ингрем.  Он  едва  передвигал ноги,
когда-то полные щеки ввалились, половина зубов выпала, и он шамкал губами,
словно глубокий старик.
     - Я сегодня видел во сне свою кухарку Прасковью,  господин Ингрем,  -
сказал Браун.  -  Помните,  вы хотели сманить ее к  себе.  Она превосходно
пекла мягкие сдобные хлебцы.
     - О  да,  я помню Прасковью.  Но после зимовки у меня осталось совсем
мало зубов, и боюсь, что мне нечем будет жевать эти хлебцы.
     - Но я и не думаю отдавать ее вам, господин Ингрем. Она готовит очень
вкусные обеды.  После проклятой зимовки мне надо есть много. Вы посмотрите
на мои ноги, они стали тонкими, как вязальные спицы.
     Английские купцы помолчали. Каждый думал о своем.
     - Теперь я знаю,  сколько стоит шкурка соболя или песца,  - прошамкал
Ричард Ингрем.  -  Знаю настоящую цену.  Уверен,  что их  лучше покупать в
Холмогорах или  в  городе Архангельске,  несмотря на  длинные руки царских
таможенников. Пусть они стоят в три раза дороже.
     - Помоги  нам,  господи,  добраться живыми  домой,  -  поддержал Джон
Браун.  -  И  никто не заставит меня согласиться на путешествие в  ледяное
море...  Послушайте,  господин Ингрем,  как  приятно кричат  здесь  чайки.
Совсем не так, как на острове Надежды.
     Англичане снова умолкли. Солнце пригревало вовсю. Зажмурив глаза, они
подставили лица целительным лучам.
     - Господа купцы, - услышали они знакомый голос.
     Англичане вздрогнули,  открыли глаза.  Перед ними стоял Фома Мясной с
деревянным молотком в руках.
     - Что вам угодно, господин кормщик? - спросил Джон Браун, покосившись
на молоток. - Кажется, мы сделали для вашего брата все, что он просил.
     - Я хочу вернуть вам сто рублев, - сказал Мясной. - Деньги заработаны
нечестно.  -  Он достал из-за пазухи мешочек с  деньгами.  -  Брату они не
нужны.
     Англичане посмотрели друг на друга.
     - Можете оставить их у себя, господин кормщик, - сказал Джон Браун.
     - Нет,  нет,  я  не хочу держать греховные деньги,  они принесут одно
горе.  Никандр просил отдать их в монастырь, но я решил иначе. В монастырь
я отдам свои деньги. А эти жгут мне руки.
     - О-о, если так, мы готовы принять их обратно.
     Джон  Браун взял мешочек,  перепачканный зимовочной копотью,  из  рук
Мясного и положил в сумку,  висевшую на груди, с которой он не расставался
даже во сне.
     - Я удивляюсь русским,  они излишне чувствительны, - сказал он, когда
Фома Мясной отошел и снова стал стучать молотком.  - Деньги есть деньги, и
ничего больше.
     - О да, но все-таки русские смелые и благородные люди.
     Купцы снова закрыли глаза и замолчали.
     К  вечеру  все  пазы  в  кузове  коча  проконопатили и  залили варом.
Поставили на  место руль,  починили парус,  сменили снасти.  При  попутном
ветре можно отправляться в  плавание.  Однако коч стоял на  берегу в  пяти
десятках саженей от  берега,  и  спихнуть его  в  море  совсем не  простая
задача.
     Мореходы совещались долго,  спорили  много.  Наконец  решили  сначала
подтащить корабль как  можно ближе к  берегу,  а  затем прокопать глубокую
канаву от  коча до моря и  по ней спустить его в  воду.  В  запасе нашлись
пешни и лопаты. Люди разделились на дружины и работали по очереди.
     Вечером после ужина,  когда все разошлись на  отдых по  своим местам,
Фома Мясной подошел к Степану Гурьеву.
     - Степан, прости меня!
     - Не знаю за тобой вины.
     - Тебя брат Никандр окормить на смерть хотел,  а  твой кусок Дементий
Денежкин съел...  ну,  и сгиб, умер. И про моржа-разбойника Никандр знал и
нарочно про зубье-то сказал.  И  я  ему в  том помог...  Тебя три раза бог
спас,  значит,  ты  ему  нужен на  земле.  А  меня  бог  за  братовы грехи
наказывает, потому и коч на острова вынесло. Прости меня Христа ради!
     Фома упал на колени и стал биться лбом о деревянный настил.
     Степан Гурьев с  ужасом смотрел на кающегося купца-кормщика,  и слова
не шли на язык.
     - Бог простит, - отозвался он наконец, - сделанного не воротишь.
     - Бог-то простит,  я твоего прощения хочу.  -  Фома, кланяясь, разбил
лоб, кровь тонкими струйками текла по лицу.
     Мореходы,  увидев Мясного на коленях, услышав его мольбы, поднялись с
постелей.
     - И  первый раз вы вместе на меня руку подняли,  когда Никандр Анфису
застрелил?
     - Нет, нет, клянусь, не знал я этого!
     - Вставай,  довольно кланяться.  Прощаю тебя,  раз в смерти Анфисы не
виноват.
     Фома Мясной схватил руку Степана и стал целовать ее,  обливая слезами
и кровью.
     К  полудню следующего дня  все  было готово.  От  кормы коча "Аника и
Семен" до моря в песке выкопана широкая канава.  Еще одно последнее усилие
- и коч сползет в воду. Но мореходы ждали попутного ветра.
     - Задул бы восточный,  в самую бы нам пору,  -  сказал Федор Шубин. -
Парусным погодьем до Канина Носа за два дни добежим.  А  там,  глядишь,  и
устье Двинское.
     На  безоблачном небе  ярко  светило  солнце.  Синее,  спокойное  море
ласково приглаживало золотые полоски песчаных островов.  Резко вскрикивая,
проносились над кочем "Аника и Семен" большие белые чайки.
     Неподалеку  от  коча  виднелись  два  гладко  оструганных высмоленных
креста.


                 Гїлїаївїаї тїрїиїдїцїаїтїьї тїрїеїтїьїя

                  И В КОРОБ НЕ ЛЕЗЕТ И ИЗ КОРОБА НЕ ИДЕТ

     Коч  Степана Гурьева "Аника  и  Семен" медленно подходил к  торговому
берегу на  Глинках.  Шли  мимо высоких амбаров,  тесно поставленных друг к
другу.  День был ненастный, моросил мелкий холодный дождь, хотя шли только
первые дни сентября.
     У  амбаров  купца  Прохора Фролова,  несмотря на  дождь,  выгружалась
большая,  раздутая в  боках  лодья.  Ярыжки,  накрывшись рогожами,  шлепая
босыми ногами по  доскам,  таскали на  спине тяжелые мешки.  На носу лодьи
красовалась петушиная голова с огненно-красным гребешком и золотым клювом.
     У  других амбаров стояли барки с  хлебным грузом.  Люки на  них  были
закрыты от дождя намокшей парусиной.
     Ветер  раскачивал растущие  на  пригорке березы,  срывая  пожелтевшие
листья.
     У  строгановского двора  коч  "Аника  и  Семен" прислонился к  мокрым
деревянным мосткам.  Сойдя  на  пристань,  Степан  Гурьев вошел  в  амбар,
наполненный кулями с хлебным зерном,  поздоровался с амбарными сторожами и
по узкому проходу у самой стенки вышел к задним воротам.
     Сюда подъезжали телеги, здесь грузили или выгружали товары.
     Никогда кормщик Степан  Гурьев  не  возвращался из  морских походов в
родное становище с  таким тяжелым сердцем.  Наоборот,  всегда на душе было
легко  и  радостно  -  ведь  довелось благополучно вернуться домой,  минуя
опасности и  трудности плавания.  Но  на  сей раз все выглядело не так,  и
Степан думал, что теперь-то и начнется самое страшное и трудное.
     А  самое тяжелое -  не  было Анфисы,  некому было рассказать про свои
дела и заботы и не у кого спросить совета.
     Степан медленно,  не  поднимая головы,  добрался до  города,  миновал
Спасский собор и вошел в дом холмогорского приказчика Максима Плотникова.
     Хозяин сидел за  столом и  пробовал жемчуг,  пуская зерна катиться по
серебряному блюду. Хороший жемчуг был кругл и катился далеко.
     Он  принял  Степана  по-прежнему радушно,  усадил  за  стол,  угостил
хмельным медом.
     - Что больно грустный,  Степан Елисеевич? - спросил хозяин. - И седых
волос много прибавилось.
     - Анфису душегубы убили, - глухо отозвался Степан.
     - Анфису,  жонку твою!.. Упокой, господи, ее душу. - Максим Плотников
перекрестился. - Вот уж никогда не думал! Как же так?
     Степан откровенно рассказал про свои дела и о том, как убили Анфису.
     - Вот как.  Значит,  в  тебя метили злодеи.  В соборе панихиду завтра
отслужим, - сказал приказчик и еще раз перекрестился. - Сам протопоп пусть
служит со всем причтом.
     - Хорошо бы. Мы-то без попа целый год прожили.
     - Панихиду отслужим...  И  я  тебе  новости расскажу,  хлебни-ка  еще
хмельного.  -  Хозяин передал Степану сулею. - Теперь слушай: Васька Чуга,
дружок твой,  -  убивец Семена Аникеевича Строганова...  В  Сольвычегодске
воевода дознался.
     Максим Плотников впился глазами в гостя.
     - На  острове он  мне  рассказал о  своей вине  и  ушел  к  сибирским
людишкам, далеко на восход солнечный.
     - Здешнему воеводе велено Ваську в железа заковать и немедля в Москву
отправить, в разбойный приказ.
     - Разве не голова Семен Дуда судом вершит?
     - Воеводу прислали.  Князь  Василий Андреевич Звенигородский теперя у
нас. - Плотников глотнул браги.
     - Василия Чугу я  задерживать не мог да и не хотел.  -  Степан Гурьев
развел руками. - Накипело у него.
     - Слушай далее.  Варничный приказчик Макар Шустов на  тебя напраслину
возвел.  Будто ты  тоже в  том деле замешан.  Знал-де  Степан Гурьев,  что
Васька Чуга убивец,  и кормщиком взял. Неспроста взял... Я-то знаю, откуда
ветер дует, да ведь не все так, другие и поверили.
     - Как Никита Григорьевич Строганов?
     - Он-то  за  тебя,  да уж больно Макар Шустов хитер.  А  скажи,  как,
мыслишь,  Москва на твой поход посмотрит?  - Плотников понизил голос: - Не
сочтут ли бояре за разбой? Тебе бы с Никитой Григорьевичем посоветоваться.
Наш воевода узнает, что ты здесь, может и в темницу спрятать.
     - Как же быть, Максим Петрович?
     - Мой совет,  -  Плотников задумался, - дам я тебе, Степан Елисеевич,
карбас и шестерых молодцов на весла.  Бери с собой Митрия Зюзю. Каков он у
тебя?
     - Кормщиком сделал, хоть куда мореход.
     - Ну вот. Он ведь тоже все знает и в Сольвычегодске был. Ты его подле
себя держи, пригодится. Не теряй времени, гребись в Сольвычегодск.
     - А как же мореходы, товарищи мои?
     - Свое дело выправишь,  и им легче будет, все равно воевода к допросу
всех приведет.
     - Давай карбас и людей.  - Степан понял, что терять время нельзя. - Я
на свой коч зайду, попрощаюсь.
     - Дело твое. Эй, Трошка!
     В комнату вошел молодой белобровый парень.
     - Отведи кормщика на мой карбас, а по пути гребцов покличь.
     - Спасибо, Максим, - друзья в беде познаются.
     - Желаю уд