биным.
     - Добро,  добро,  - согласился правитель, выслушав дьяка. - Вернешься
из  Углича,  указ изготовим,  и  будет так,  как задумал.  Да,  забыл тебя
упредить,  Степан Елисеевич:  в  Углич  я  к  тебе  человека пошлю с  моим
приказом.  Кого,  не знаю.  Смотри на перстень.  - Годунов показал золотое
кольцо на  безымянном пальце:  два алмаза и  между ними огненный рубин.  -
Запомнил?
     Степан Гурьев кивнул головой.
     - Кто  покажет тебе  в  Угличе этот  перстень,  тот  послан мной.  Он
передаст приказ...  -  Правитель подумал,  что с товарищем Степану Гурьеву
будет способнее, и добавил: - Возьми друга с собой, морехода.


                                  * * *

     Город Углич открылся к полудню. Темно-синяя лента Волги разрезала его
на две части.  Правобережные посады охватывал  подковой  высокий  земляной
вал, упиравшийся в берега Волги.
     Степан  Гурьев  увидел  тысячи  деревянных домов,  столпившихся возле
крепости, множество церквей и монастырей. В Угличе сходились ямские дороги
из торговых городов русского государства.
     А вокруг посада - холмы и долины, покрытые дремучим хвойным лесом.
     Всадники въехали через  ворота земляного вала.  Многочисленные церкви
звонили  к  заутрене.  На  улицах  встречались люди  всякого звания.  Пока
пробирались по узким улицам к крепости, Степан Гурьев насчитал три десятка
хлебных амбаров и  много погребов для рыбы.  У Никольских ворот угличского
города  расположились торговые ряды  и  гостиный двор,  обнесенный дощатым
забором.
     Северная стена  крепости шла  по  берегу Волги,  западная -  по  реке
Шелковке,  восточная - по Каменному ручью. У южной стены прокопан глубокий
ров,  соединяющий реку  Шелковку и  Каменный ручей,  а  через  ров  опущен
дубовый подъемный мост.
     Крепость  рублена  в  две  стены  из  тесаных  сосновых  бревен.  Для
снабжения водой во время осады в северо-западном углу города выкопан пруд,
соединявшийся с Волгой.
     По  стенам  города  ходили вооруженные стрельцы в  зеленых кафтанах с
золочеными петлями и пуговицами.
     На башнях виднелись дозорные.
     Никольские  ворота  врезаны  в  шестиугольной  башне.  Степан  Гурьев
насчитал десять крепостных башен,  из  которых семь  были на  шесть углов,
остальные квадратные.
     Кони простучали копытами по  деревянному мосту,  переброшенному через
ров.  Стрелец  в  зеленом  кафтане,  стоявший у  ворот,  преградил секирой
всадникам дорогу.  На его зов вышел пятидесятник в лихо заломленной шапке.
Степан Гурьев показал приказ правителя Годунова.
     С  царским дьяком  приехали в  Углич  Федор  Шубин,  подьячий Костька
Конюхов и двое вооруженных слуг.  Всадники спешились и привязали лошадей у
коновязи.
     Обширный княжий двор в  обеденный час был пустынен и  тих.  В глубине
двора Степан заметил дворец,  кирпичные восьмискатные палаты и  воеводские
хоромы.  Напротив виднелись две соборные церкви,  а слева - ветхий девичий
монастырь.  У  самых  ворот прислонилась караульная изба,  где  готовились
приказы и наряды стрельцам.
     В  брусяной дьячей избе,  что с  виду была покрепче и поновее,  писцы
скрипели перьями.  Подьячий,  неряшливо и  бедно одетый,  с  густой черной
бородой, что-то ел, причмокивая губами, из глиняной миски.
     Увидев приезжих и опознав начальство, подьячий перестал есть и, сунув
миску в лубяной короб, спросил:
     - Откедова, государи?
     - Из Москвы.
     - По что? Ко двору царевича Дмитрия?
     - Мне повидать бы приказчика Русина Ракова.
     - Нет его в приказе,  на посад обедать пошел.  Пойду государю Михайле
Федоровичу доложу. Как ему сказать?
     - Царский дьяк Степан Гурьев с товарищами.
     Степан Гурьев вышел из избы,  проводил глазами подьячего, шмыгнувшего
в боковую дверь дворца.
     - Церковь Спаса перед тобой,  Соборная, - сказал один из слуг Степана
Гурьева;  недавно он служил при удельном дворце истопником и  знал все.  -
После  службы  царевич Дмитрий первый выходит на  паперть и  раздает нищим
деньги. А город в незапамятные времена основан, - продолжал он. - Говорят,
был боярин Ян родом пскович,  близкий родственник княгини Ольги.  Вот он и
воздвиг...  Много в нем удельных князей поперебывало. Перед Дмитрием сидел
Юрий  Васильевич,  родной брат  царя Ивана Васильевича.  Юрий был  убогий,
юродивый.  Жил  больше в  Москве.  Умер молодым.  После себя жену оставил,
Ульяну.  Она не захотела светской жизни,  постриглась в монастырь. А через
шесть  лет  Иван  Васильевич повелел  утопить ее  в  реке  Шексне.  Погодя
утопленницу выловили и похоронили...  И вот теперь удельный князь в Угличе
царевич Дмитрий.
     Солнце поднималось все  выше и  выше.  День был ясный,  радостный.  С
Волги доносились выкрики бурлаков и  казаков,  грузивших дощаники и баржи.
На торгу за воротами шумели и ругались люди.
     С  каменного дворцового крыльца  спустился долговязый юноша,  за  ним
мальчик лет  семи-восьми,  его  вела  за  руку миловидная молодая женщина,
вслед за ними семенила краснощекая толстуха, разодетая ярко и нарядно.
     - Царевич Дмитрий тот,  махонький, с кормилицей. С ним мамка Василиса
Волохова.  Вишь, как ее распирает от хорошей жизни, - рассказывал слуга. -
Юноша рослый - сын Василисы Оська Волохов.
     Степану  Гурьеву  захотелось поближе  посмотреть на  царевича,  и  он
подошел к княжескому крыльцу.
     Дворец располагался вдоль  северной стены  кремля в  виде  буквы "П",
один  конец  которой примыкал к  каменному собору  Спаса,  а  другой  -  к
стольной  палате.  Занимая  около  трети  северной стены,  каменный дворец
поднимался тремя  этажами  над  берегом реки.  Во  дворец  вели  несколько
дверей,  а посередине,  где был главный вход,  высилось кирпичное крыльцо,
недавно   выбеленное   мелом.    Справа   от    стольной   палаты   стояла
Елено-Константиновская церковь. За церковью начинался княжеский сад.
     Оська Волохов очертил на земле круг,  подал царевичу свайку. Началась
игра в тычку. Надо ловко бросить свайку, чтобы она вонзилась в землю точно
в круге. Свайка была маленькая и легкая.
     Увидев  нарядно  одетого  Степана  Гурьева,  царевич перестал играть,
подошел к нему.
     - Откуда приехал?
     - Из Москвы, государь Дмитрий Иванович, - низко поклонился Степан.
     - Вызнать, как мы живем в Угличе, и Бориске Годунову донести?
     Царевич был  худ  и  бледен.  Черные  глаза,  темные  волосы,  тонкий
крючковатый нос Рюриковичей. Лицо умное.
     "Похож на Ивана Васильевича Грозного. Его сын, - мелькнуло в голове у
Степана.  -  Моему  сыну  Николеньке пошел  бы  двадцать пятый год.  -  Он
вспомнил деревню Федоровку.  -  Царь  Иван  убил  моих  сыновей".  В  душе
поднялось чувство горечи и тоски.
     - Я послан узнать,  всем ли вы довольны в Угличе на уделе своем.  Ты,
царевич Дмитрий,  и  царица  Марья,  твоя  матушка.  Вдосталь ли  кормов и
другого прочего.
     - А правда ли,  меня Бориска Годунов отравить хочет, а сам на царский
престол сесть?
     - Что ты,  государь,  что ты!  Разве возможно,  чтобы такое у  Бориса
Федоровича в  мыслях было!  Любит он  тебя и  добра желает.  И  царь Федор
Иванович любит тебя, да продлит господь ему жизнь.
     - Стану царем,  все равно прикажу посадить Бориску Годунова на кол, -
упрямо нахмурив брови, сказал царевич Дмитрий.
     Заметив своего дядю Михайлу Нагого,  он  отошел и  снова стал бросать
ножик.
     К  Степану Гурьеву приблизился тучный,  небольшого роста придворный в
красном кафтане с золотым шитьем.
     - Я Михайла Федорович Нагой, дворецкий, дядя царевича Дмитрия. Ты кто
таков?
     Степан Гурьев поклонился:
     - Царский дьяк большого приказа Степан Елисеевич Гурьев, - сказал он,
подчеркнув свое право называться полным отчеством.
     - Дьяк большого приказа... - начал было Михайла Нагой.
     И вдруг бросился к Оське Волохову:
     - Негодяй,  кто  позволил со  свайкой  забавляться?  Я  говорил тебе,
упреждал...
     Он схватил лежавший на земле прут и принялся без жалости лупить Оську
Волохова.
     - Больно! - взвыл юноша. - Больно!..
     Боярыня Волохова встала на  защиту сына.  Михайла Нагой  бросил прут,
плюнул.
     - Еще раз увижу - прикажу псарям на конюшне выдрать!
     Несмотря на  раннее утро,  Михайла Нагой был  пьян.  От  него  тянуло
густым перегаром.
     - Пойдем во дворец,  Степан Гурьев,  поговорим.  Расскажешь, зачем из
Москвы прискакал.
     - Дожидайтесь меня  в  приказной избе,  -  сказал  Степан товарищам и
пошел вслед Михайле Нагому.
     Через  маленькую  дубовую  дверь  на   западной  стороне  дворца  они
поднялись на  средний этаж.  По  всему этажу проходил коридор,  освещенный
одним окном.
     Михайла Нагой привел Степана в  обширную горницу.  По  стенам ее  шли
дубовые скамьи,  обитые  красным сукном.  На  тяжелом резном столе  стояла
сулея с хмельным медом,  серебряные чаши,  блюдо с пряниками и другое -  с
очищенными орехами.
     Михайла Федорович усадил Степана Гурьева за  стол,  налил ему большую
чашу меда. Не обделил и себя. Когда они выпили, Нагой сказал:
     - Рассказывай без утайки.
     - Мне таить нечего.  Правитель приказал посмотреть, куда идут царские
деньги,  те,  что удельному дадены. Если лишнее окажется, отобрать велел в
казну, если не хватает - прибавить.
     - Как лишним деньгам быть?!  - закипел Нагой. - За два года стрельцам
не  плачено,  по приказам ропот пошел.  Откуда брать деньги,  не знаем.  В
прошлом годе...  -  Нагой остановился и посмотрел на Степана:  - Поклянись
перед иконой, что не подослан от Бориски Годунова на вред царевичу.
     - Клянусь,  -  сказал государев дьяк,  взглянув на икону богоматери в
углу, - что не с плохим из Москвы приехал и к царевичу зла не держу.
     - Спасибо тебе, - вздохнул Нагой. - От души отошло. Ну, так слушай. В
прошлом  годе  приезжал от  Бориски Годунова человек,  ходил,  вынюхивал и
вышло по его,  что половина денег,  от казны положенных, у нас лишняя. А у
нас и тогда не хватало.  Нарочно Бориска так сделал, чтобы стрельцов к нам
озлобить.  А  недавно  прислал правитель лекаря-немца  для  царевича.  Ему
деньги платить надобно.  Ведь  он  при  московском дворе  жалованья двести
рублев в год получал. Всякий месяц хлебных харчей на семью и слуг. И сверх
того шишнадцать возов дров,  четыре бочки меда,  четыре бочки пива. Всякий
день  полторы кварты крепкого вина  и  уксусу полторы кварты.  Всякий день
половину туши  свиной.  Царь Федор подарил ему  пять лошадок.  На  прокорм
ихний давай и сено и солому... Ну-ка сосчитай, дьяк, сколько на него денег
надобно,  а разве они у нас есть?  И я отослал обратно того лекаря, одного
нам  хватит.  Но  это  еще полбеды!  Главное -  из  Москвы нам верные люди
передали,   будто  Бориска  Годунов  задумал  царевича  Дмитрия  со  света
убрать...
     - Нет,  -  твердо сказал Степан,  - неправда. Не может правитель дит„
невинное смерти предать.
     - Может.  Не  знаешь ты  годуновскую породу...  Откуда сам,  из каких
местов?
     - Мореход.  При царе Иване Васильевиче в  корсарах был.  И золотой от
него за морские победы. - Степан Гурьев показал на шапку, которую держал в
руках.
     - Вот  как!  Значит,  отец  нашего Дмитрия золотым тебя пожаловал.  -
Михайла Нагой пальцем потрогал золотой на шапке морехода.
     - Выходит, так.
     Михайла  Федорович  снова  потрогал  золотой,  подумал,  посмотрел на
Степана:
     - Ежели тебе,  царский корсар,  отец милость оказал,  должон ты  сыну
помочь?
     - От всей души помогу, - не задумываясь, ответил мореход.
     - Дело грозное,  не сразу скажешь... Надо еще раз на иконе богоматери
клятву дать,  что не  выдашь Бориске Годунову...  Нипочем бы не рассказал,
однако ты мне по сердцу пришелся. Сразу видно - человек хороший. - Михайла
Нагой икнул и перекрестил рот.
     Степан Гурьев недолго думал. Вспомнил отрока на княжьем дворе...
     - Давай икону!
     Он принял икону из Михайловых рук и сказал строго:
     - Клянусь сохранить в  тайне все,  что сейчас услышу,  -  и поцеловал
ризы богоматери и младенца.
     - Теперь слушай,  -  тихо сказал Нагой. - Хотим мы Дмитрия, законного
сына царя Ивана Васильевича,  посадить на престол,  и в том нам нужна твоя
помощь.
     - А царь Федор Иванович?
     - Царь Федор Иванович вовсе без ума. Ему государить не мочно.
     Степан Гурьев сразу  все  понял.  Михайла Нагой  решил вовлечь его  в
заговор против законного царя.  Дьяк большого приказа не хотел и  думать о
таком деле. Ему было все равно, кто сидит на московском престоле, и совать
голову в огонь не имело смысла.
     - Помилуй, Михайла Федорович! И слушать не хочу. Не могу в таком деле
помогать. Я на государевой службе дьяк, против царя не пойду... Забудь про
свои слова,  и  я  о них позабуду.  "Недаром послал меня Борис Федорович в
Углич, - мелькнуло в голове, - ох, недаром".
     Михайла Нагой набычился, нахмурил густые брови.
     - Подумай,  дьяк,  не  ошибись.  Много  будешь награжден от  царевича
Дмитрия.
     - Нет,  не  проси,  не  могу...  А  царевичу Дмитрию желаю  счастья и
здоровья на многие лета. - Степан Гурьев налил полную чашу хмельного меда.
- За царевича Дмитрия!
     Михайла Федорович Нагой подумал мгновение, налил и свою чашу:
     - За царевича Дмитрия!
     И Степан Гурьев и Михайла Нагой испили до дна.
     - Беда на нас глядит,  -  сказал Нагой, вытерев усы. - Страшные слухи
по  Москве ходят.  Мы теперь глаз с  Дмитрия не спускаем.  Без кормилицы и
шагу ему  шагнуть не  даем.  Царица Марья из  своих рук  царевича кормит и
поит... Умный отрок, писать и читать умеет, жалко, ежели что...
     Михайла  Нагой  неожиданно громко  всхлипнул и  долго  вытирал  глаза
вышитым полотенцем.


                Гїлїаївїаї тїрїиїдїцїаїтїьї сїеїдїьїмїаїя

            НЕ ОСУЖДАЙ ПРОСТУПОК, НЕ ЗНАЯ, ПОЧЕМУ ОН СОВЕРШЕН

     Клешнин Андрей Петрович приехал в  Углич через три  дня после приезда
Степана Гурьева.  Он остановился в лесу недалеко от города и послал своего
слугу узнать,  где поселился царский дьяк.  Близ полуночи, когда на посаде
все спали,  Клешнин въехал в земляной город,  нашел царского дьяка и велел
его разбудить.
     Степан Гурьев удивился приезду окольничего Клешнина,  да еще в глухую
ночь.  Андрей Петрович осмотрел горницу,  выглянул за дверь и, убедившись,
что поблизости никого нет,  снял с  пальца перстень.  В бледном свете луны
сверкнуло золото.
     - Узнаешь? - с усмешкой сказал окольничий.
     - Перстень Бориса Федоровича Годунова!
     - Тише!  -  Клешнин испуганно оглянулся.  -  Теперь слушай: правитель
приказал убить  царевича Дмитрия,  он  вносит смуту в  государство.  Мамка
Василиса Волохова наш человек. В остальном поступай как знаешь. Однако без
особливого приказа царевича не трогай. Готовься и жди гонца. Понял?
     - Я должон убить царевича Дмитрия?  -  сорвался на крик Степан.  - Но
ведь Борис Федорович не говорил мне об этом!
     - Тише!..  Он сказал о перстне.  Кто покажет тебе перстень правителя,
тот передаст его приказ.
     Степан Гурьев понял.  Так  вот что задумал Борис Годунов.  Дьяк хотел
отказаться. Но тут же ему пришло в голову, что таким поступком он подпишет
себе смертный приговор.  Человек,  узнавший великую государскую тайну,  не
может жить на свете. Правитель, защищая себя, должен уничтожать таких, как
Степан Гурьев...  Надо согласиться.  Потом увидим,  что делать. Окольничий
Клешнин страшный человек: убить для него так же просто, как плюнуть.
     - Ты прав, Андрей Петрович. Я должен выполнить приказ правителя.
     - Уразумел...  Мамке Василисе Волоховой откройся,  посули деньги. Вот
двести  рублев.  -  Клешнин бросил туго  набитый кошелек на  стол.  -  Она
скажет,  как прикончить змееныша. Правитель выручит из любой беды. Но боже
тебя сохрани назвать кому-нибудь его имя...  Никто не должен знать,  что я
был в Угличе, - добавил окольничий, вставая.
     - Сколько дней я могу...
     - Никто об  этом  не  знает.  Прискачет гонец с  перстнем.  Ну,  будь
здоров. - Клешнин, скрипя сапогами, вышел из горницы.
     Степан Гурьев слышал,  как на дворе фыркнула лошадь,  звякнула сбруя.
Вскоре на улице раздался топот лошадиных копыт.
     Когда все затихло, Гурьев разбудил Федора Шубина, спавшего в хлеву на
сеновале, рассказал ему о ночном госте и о приказе боярина Годунова.
     - Что делать,  дай совет, - спросил царский дьяк. - Однако царевича я
убивать не согласен, на дит„ руки не подниму.
     - Само собой,  -  отозвался Федор Шубин, - не об том речь. Убить дит„
ты не можешь, а не убьешь, тебя убьют. Так я понимаю?
     - Так, Федор.
     - Значит, надо думать, как нам свои жизни уберечь?
     - Правильно.
     - Бежать отсюда.
     - Куда? Наши приметы везде знают.
     - А ежели на север? В Холмогоры и далее на студеные моря?
     - В  Холмогорах,  пока в море уйдешь,  нас воевода схватит,  закует в
железа - и в Москву.
     - Твоя правда.
     Друзья пригорюнились:  и так и эдак выходило плохо. Прятаться в лесах
и жить разбоем не хотелось.
     - Вот что,  -  оживился Степан.  -  В  прошлом годе из низовских мест
Днепра казаки приезжали в  Москву к царю Федору Ивановичу.  Просили денег,
пороху,  огнестрельного оружия и  других припасов.  Обещали царскую службу
править...   Сотник  один  там   был,   Остап  Секира,   хороший  человек.
Познакомились мы,  не однажды мед пили. Помог я ему кое в чем. Когда время
пришло уезжать,  он мне сказал: "Ежели нужда случится, Степан, приезжай ко
мне,  встречу, как родного". Дом у него под Киевом и хозяйство свое. Жонка
и дети... Вот разве на Днепр махнуть, там никто нас не тронет.
     - А дети твои?
     - Что ж дети.  Проживут в Сольвычегодске.  Деньги у Арины есть,  баба
она верная.  А там,  как бог приведет.  Для тебя,  Федор,  и другая дорога
есть... Ты ничего не знаешь, не ведаешь.
     - Оставь,  пустое.  - Шубин махнул рукой. - У меня ни жены, ни детей.
Вдвоем нам способнее.  А с другой стороны посмотреть, так ведь они на дыбу
меня поднимут, про тебя будут пытать.
     - Могут и так.
     - Как бежать думаешь? По дороге не перехватят?
     - Побережемся.
     - Дело, - сказал Шубин, предложение ему понравилось. - А сейчас давай
спать, до утра времени много.
     Степан Гурьев долго не  мог  заснуть.  Он  перебирал в  уме все,  что
слышал за последнее время в Москве о царевиче Дмитрии.  Он представил себе
умного,  хитрого правителя Бориса Годунова,  не торопясь шагавшего к своей
заветной цели.  Правитель хочет быть на царском престоле, об этом в Москве
шептались многие.
     Борису   Годунову  подчинен  московский  двор,   тысячи   вооруженных
стрельцов.  Боярская дума да и сам царь Федор Иванович не может шевельнуть
пальцем без его позволения. А здесь, в Угличе, кто может защитить царевича
Дмитрия от наемных убийц правителя? Никто. Царевич обречен на смерть. И не
только он,  вряд ли  Нагие избегнут опалы и  ссылки...  На душе у  Степана
сделалось тяжело, он жалел беззащитного царевича...
     Потом он вспомнил разговоры с приезжими казаками. За чашей меда Остап
Секира рассказывал,  что  по  всей Приднепровской Украине властвует гетман
запорожского войска  Христофор Косинский,  защитник  простого  народа.  Он
ополчился против  польских  панов  и  всех  русских  дворян,  кто  изменил
православию и  принял  католическую веру.  Из  слов  атамана Остапа Секиры
мореход понял,  что простой народ любит гетмана и бежит к нему с украинных
земель в  Сечь.  Как  большую тайну  рассказал Остап  Секира,  что  гетман
Косинский ради спасения от польских панов предлагает царю Федору Ивановичу
взять под свою высокую руку все Приднепровье.
     "Что ж,  -  думал Степан,  - гетману Косинскому сейчас нужны люди. За
православную веру воевать не  грех...  Только бы  добраться до  Киева.  Ну
ничего, хуже бывало".
     Однако не так легко для Степана снова ломать свою жизнь.  И  не молод
он.  Не  много ли  навалила судьба на  плечи одного человека?  Вспомнилась
деревня Федоровка, гибель с