ти прибегать
и к бесчестным средствам".
     - Довольно.  Прочитай все  с  самого  начала.  Здесь  столько хороших
мыслей!  Эта  книга придала мне силы и  уверенность.  Она достойна золотой
оковки. Читай.
     Борис Годунов старался запомнить каждое слово.
     Марья Григорьевна еще раз прочитала мысли Макиавелли из  главы "Каким
образом государь должен исполнять свое слово". И сказала уважительно:
     - Батюшка наш грамоты не знал и  римлянина сего не чел,  а  все знал,
как надо делать.
     - Вылечила  ты  меня,  Марья,  -  с  облегчением вымолвил  правитель,
дослушав до конца. - Теперь я знаю, как поступить. - От радости и умиления
на глазах у него выступили слезы.  -  Боже милостивый, почему я не знал об
этой книге раньше!
     Он  стал  торопливо одеваться.  Натянул суконные порты,  надел вторую
рубаху,  обулся,  пристегнул украшенный жемчугом воротник.  Жена набросила
ему на плечи длинный, до щиколоток, бархатный кафтан с золотыми пуговицами
и золотыми накидными петлями.
     - Ванюшка, эй! - крикнул зычно правитель.
     В спальню вихрем ворвался Иван Воейков.
     - Зови Андрея Щелкалова.
     Телохранитель Иван Воейков мгновенно исчез.
     "Так  вот  откуда  Андрюшка  Щелкалов умные  мысли  черпал,  -  думал
правитель.  -  А  я-то  за его собственные принимал.  Умная книга,  весьма
полезная,  каждый день заставлю Марью читать.  Теперь-то  я  знаю,  что  с
княгиней Старицкой сделать..."
     Теснимый мыслями,  правитель, важно вышагивая, прошел в свой кабинет.
Там его ждал великий дьяк Андрей Щелкалов.
     - Как здоровье, Андрей Яковлевич?
     - Спасибо, Борис Федорович.
     - Сядем рядком, поговорим ладком.
     Правитель уселся на лавку и указал на место рядом.
     - Я согласен с тобой,  -  начал он без всяких предисловий.  - Княгиню
Старицкую постричь,  заключить в  монастырь вместе  с  девчонкой.  Держать
худо...  "Государям нет  никакой надобности обладать всеми  добродетелями,
однако  необходимо  показывать  вид,   что  они  ими  обладают".   И  еще:
"Предусмотрительный  государь  не   должен  исполнять  своих   обещаний  и
обязательств,  если  исполненное будет  для  него  вредно и  все  причины,
вынуждавшие его обещать,  устранены". Вот что написано в той книге, что ты
мне  дал...  Исполнение моего  обещания вредно  для  меня,  и  я  от  него
отказываюсь.  Но я  должен показать вид,  что обладаю всеми добродетелями.
Значит,  надо  найти  послухов на  противные нашему государю слова княгини
Старицкой.  Пусть она говорила,  что хочет завладеть русским престолом,  а
государя отравить.  Пусть скажут послухи,  что насылала княгиня колдовские
чары на великого государя через волхвов и колдуний...
     - Все исполню, - сказал Андрей Щелкалов.
     - А  пыточные сказки тех послухов зачитать думным боярам и  дворянам.
Сначала Старицкую отправь в монастырь,  а потом послухов найдешь. А дружка
ее сердешного пошли в Серпухов.
     - Все исполню, - повторил дьяк.
     После  ухода Щелкалова правитель долго сидел,  уставившись взглядом в
окно  на  церковные  кресты,  рука  его  теребила  густую  черную  бороду.
"Свершилось,  -  думал правитель.  -  Теперь я спокоен. Когда подойдет мое
время,  никто не  разинет поганый рот и  не  крикнет,  что Мария Старицкая
имеет право на русский престол.  Когда не будет никого,  кто имел бы право
на престол,  я завладею царским местом...  Боже великий,  неужели настанет
когда-нибудь такое время!  Я должен быть львом,  сильным и свирепым,  но и
лисой,  чтобы избежать западни,  какие мне будут ставить враги. Итак, быть
львом и лисой - вот тот путь, который приведет меня к заветной цели".


                                  * * *

     Небольшой возок  с  кожаным верхом в  сопровождении четырех всадников
остановился у  дверей деревянного дома  Марии  Владимировны Старицкой.  Из
возка  выползла толстая  верховая боярыня царицы  Орины  Домна  Евдокеевна
Волкова и,  кряхтя,  поднялась на крыльцо.  Ее встретили слуги и  повели в
хоромы.
     Мария Владимировна была счастлива впервые за свою жизнь. Она полюбила
князя  Федора Татева,  племянника Ивана Татева,  ненавистника Годунова.  И
сейчас молодой князь сидел в горнице и миловался с помолодевшей от счастья
Марией Старицкой.  Борис Годунов обещал выдать ее замуж, и она верила и не
скрывала своих чувств к князю.
     Боярыня Домна Евдокеевна долго раздевалась в передней.
     - Здравствуй, княгинюшка Мария Владимировна, - поклонилась боярыня, -
и тебе,  князь Федор Иванович,  низкий поклон...  Царица, светлое солнышко
наше  Орина  Федоровна,  на  богомолье в  Сергиевой лавре.  Просит тебя  с
дочерью Евдокией прибыть к ней немедля.  И лошадок и саночки свои за тобой
послала.
     Мария  Старицкая бросила растерянный взгляд на  своего возлюбленного.
Не так она думала провести сегодняшний день.  Но против царицыного приказа
не пойдешь.
     - Что ж, я медлить не стану. - Она хлопнула в ладоши: - Марефа, Юлия,
собирайте нас в дорогу, поедем на богомолье.
     И  часу не прошло,  а  возок с  кожаным верхом под охраной двенадцати
всадников катился по московским улицам.
     Мария Владимировна выродилась в отца -  большая, тяжелая. И поступь у
нее  была тяжелая и  ленивая.  Она любила слушать грустные русские песни и
лакомиться сладким. Если она и была не совсем умна, зато отменно красива и
умела принять величественный, поистине королевский вид.
     К  монастырским воротам возок  Старицкой подкатил вечером.  Монастырь
был незнакомый, мрачный.
     - Куда мы приехали?  - высунулась из возка княгиня. - Где же Сергиева
лавра? - Она с беспокойством смотрела на высокие каменные стены.
     Стражники ничего не ответили. Молчала и боярыня Волкова.
     Стрелецкий  десятник  спешился,   вызвал  привратника  и  сказал  ему
несколько слов. Вскоре тяжелые ворота монастыря открылись, и возок княгини
Старицкой въехал во двор.
     Привратник  закрыл  скрежетавшие ворота.  Тихо  и  пустынно  было  на
монастырском дворе.  А когда царь с царицей бывали на богомолье,  все было
иначе: весь монастырь был забит всяким народом. Предчувствие беды охватило
молодую женщину, больно сжалось ее сердце.
     У  дверей  низкого,  длинного  дома  за  монастырской церковью  стоял
архимандрит, не старый еще человек с рыжей бородой.
     - Где царица?  -  спросила Старицкая, выбравшись из возка и освободив
из медвежьего меха дочь, Евдокию.
     - Скоро увидишь ее,  моя лебедушка,  красавица,  -  засуетилась Домна
Волкова. - Подойди к архимандриту, тебя ведь дожидается.
     Архимандрит благословил приезжих,  внимательно посмотрел  на  княгиню
Старицкую и, вздохнув, сказал:
     - Пойдем со мной,  княгиня Мария, а ты, боярыня, подожди нас здесь. И
девочка пусть с тобой побудет.
     Идти пришлось недолго.  Мария Владимировна увидела еще  один низкий и
длинный дом,  сложенный из  красного большого кирпича.  У  дома  дожидался
старый инок с факелом в руках.  У железных дверей в торце дома архимандрит
остановился, нашел ключ, вставил его в ржавый замок.
     Дверь открылась.  Архимандрит сделал знак  монаху,  он  зажег факел и
стал спускаться по каменной лестнице, освещая заплесневелые ступени.
     - Пойдем и мы, княгиня Мария.
     - Что вы  хотите со мной сделать?  -  крикнула Мария Владимировна.  -
Пустите меня, слышите, пустите! Где царица? Я хочу к царице!
     - Клянусь святым крестом, - сказал архимандрит, - я не причиню зла, и
через  короткое  время  ты  выйдешь  отсюда.  Но  я  должен  показать тебе
подземелье.
     Посмотрев   внимательно  на   него,   Старицкая  молча   подчинилась.
Архимандрит поддерживал молодую женщину на сырых, скользких ступенях.
     Лестница оканчивалась небольшой площадкой из камня.  Направо и налево
виднелись железные двери,  закрытые на пудовые висячие замки.  Архимандрит
открыл правую дверь.
     - Освети, - сказал он монаху.
     Инок вошел в темницу, яркий свет факела озарил сырые стены и каменный
пол.  Куча  соломы в  углу зашевелилась.  Приподнялся человек,  похожий на
мертвеца. Несколько крыс метнулись по темным углам.
     Княгиня Старицкая вскрикнула, закрыла лицо руками.
     - Посмотри,  дочь  моя,  к  чему приводит непослушание.  Не  закрывай
глаз... Встань! - приказал он узнику.
     Человек,  похожий на  мертвеца,  с  трудом поднялся на  ноги и  стоял
пошатываясь.
     Сквозь  рваную,  истлевшую одежду  княгиня  Старицкая увидела  ребра,
торчавшие под желтой кожей,  гноившиеся язвы и болячки. Из глубоких впадин
на нее смотрели безразличные ко всему глаза.
     Узник был  прикован к  стене двумя тяжелыми цепями,  по  полтора пуда
каждая цепь.  На каменных плитах стояла деревянная миска.  Узник качнулся,
поднял ее и держал в трясущихся руках, не спуская глаз с архимандрита.
     - Дай похлебки, хлеба, - с трудом шевеля языком, произнес узник.
     - Скоро принесут, скоро ужин, - сказал инок.
     - Вши заели, - продолжал узник, - хлеба дай...
     - Княгиня,   дочь   моя,   смотри  внимательно,   к   чему   приводит
непослушание.  Этот человек, князь и боярин, отказался принять постриг, не
захотел стать  иноком,  не  захотел вести святую жизнь и  теперь принимает
муки до конца дней своих. И света божия никогда не увидит.
     - Холодно! - стучал зубами узник.
     - Уйдем отсюда!  Не  могу,  уведите меня!  -  закричала вдруг княгиня
Старицкая. - Уведите, уведите!
     - Хорошо, пойдем, - помолчав, сказал архимандрит.
     Он повернулся и вышел из темницы. Подождав княгиню и инока с факелом,
он закрыл дверь, навесил замок и повернул ключ.
     Княгиня Старицкая не  помнила,  как  она  вышла из  страшного глухого
подземелья,  поддерживаемая архимандритом,  поднялась по лестнице.  Она не
помнила,  как очутилась в теплой большой горнице,  побеленной известкой, с
двумя  слюдяными окнами.  У  одной  стены стояли две  кровати,  напротив -
лавка, около нее - стол.
     Княгиня Старицкая поняла,  для чего ее привезли в монастырь,  и жизнь
будто остановилась в ней. Казалось, что она одна в каменном мешке и где-то
далеко-далеко над головой чудится светлое пятно остального мира.
     - Дочь моя,  -  тихо произнес архимандрит,  -  надеюсь, ты поняла? По
царскому велению ты  должна принять постриг.  Прими его  со  смирением.  И
тогда обещаю тебе долгую и  спокойную жизнь в чистоте и молитвах...  -  Он
долго  еще  говорил ей  разные хорошие слова о  тихой и  радостной жизни в
иночестве.  -  И  дит„ твое будет с  тобой,  и ты будешь ее воспитывать до
совершеннолетия.
     Мария Владимировна не сразу ответила.
     - Святой отец,  -  прошептала она,  -  меня насильно выдали замуж еще
отроковицей,  мне  тогда исполнилось тринадцать лет.  Муж  вскоре умер.  Я
совсем не видела радости в жизни.  В Москве меня полюбил мужчина, он любим
мною. Он хотел жениться на мне. Я была счастлива всего несколько дней. И я
должна по  приказу царя всего лишиться...  -  Старицкая заплакала,  полные
плечи ее подрагивали, она заламывала руки, слезы текли ручьем.
     Архимандрит терпеливо ждал.
     - Дочь моя, что изберешь ты, - тихо спросил он, когда рыдания княгини
стали  затихать,  -  страшную жизнь  в  узилище либо  счастье быть  божьей
избранницей?
     - Разве  нет  иного  исхода?  -  спросила Старицкая,  смотря в  глаза
старцу. - Скажи мне правду, святой отец, пожалей меня!
     - В моем сане негоже лживить. Нет у тебя другого исхода.
     - Когда я должна принять постриг?
     - Сегодня, дочь моя.
     - Сегодня?  Это немыслимо!..  Я  прошу,  пожалейте меня,  дайте день,
только один день для моих дел! - Княгиня упала на колени.
     - Невозможно, дочь моя.
     - Почему?
     - Я не могу нарушить царское повеление.
     - Неужели царь так жесток?
     - Грех так говорить, дочь моя.
     - Ну,  если нет,  если я  не в  силах ничего сделать,  -  с отчаянием
крикнула Мария Владимировна, - делайте, как велено царем.
     Княгиня отвернулась к стене и замолчала.
     На лице старца появилась грустная улыбка.
     - Благодарю всевышнего,  он вразумил тебя,  - сказал он тихо. - Я иду
готовить постриг...


                                  * * *

     Монастырская церковь была маленькая, но зато теплая. В церкви светло.
Сотни  свечей  и  лампад  освещали иконы  в  золотых  и  серебряных ризах.
Сверкали драгоценные камни.
     Подсвечники и паникадила,  сделанные искусными мастерами,  из чистого
серебра.  Стены  и  потолок расписаны знаменитыми художниками.  Иконостас,
отделявший храм от алтаря, выделялся своим богатством и благолепием.
     На  небольшом  возвышении перед  алтарем,  тянувшимся во  всю  ширину
церкви, стоял архимандрит в широкой черной мантии, с клобуком на голове.
     В  церкви со  свечами в  руках  молились инокини в  одинаковых черных
одеждах.
     В сводчатой трапезной монахини раздели до тела трясущуюся от холода и
страха  княгиню  Старицкую и  надели  на  нее  длинную  рубаху  из  самого
простого,  грубого холста.  Распустили ей волосы,  густые каштановые пряди
упали до самой поясницы.
     Княгиня  поняла,  что  больше  не  принадлежит себе,  и  находилась в
безразличном   состоянии.    Откуда-то    издалека   она   слышала   слова
настоятельницы,  худой и высокой женщины, и старалась их строго выполнять.
Больше для нее ничего не существовало. Она потеряла счет часам и не знала,
день сейчас или ночь.
     И вот раскрылись церковные двери.  Княгиня распростерлась на холодных
каменных плитах  и  медленно поползла через  всю  церковь  к  стоявшему на
возвышении священнику.  Ее рубаха задралась,  оголила полные ноги княгини,
но она не смела их прикрыть, оправить рубаху. Несколько монахинь обступили
княгиню со всех сторон и закрывали ее наготу своими мантиями.
     Инокини, стоявшие в церкви, запели заунывные, погребальные псалмы:

                   Объятия отча отверзти ми
                   Потщися; блудно мое
                   Иждих жите. На богатство
                   Неиждеваемое взирая
                   Щедрот твоих, спасе ныне обнищавшее
                   Мое да не презриши сердце.

     Пение было страшное, душераздирающее, томящее.
     Княгиня подползла к ногам архимандрита.
     - Почто пришла еси сестра,  припадая ко святому жертвеннику и  святой
дружине сей? - медленно выговаривая слова, спросил старец.
     - Жития желая постнического,  владыко святой, - запинаясь, произнесла
княгиня.
     - Обещаеши  ли  сохранити  послушание  преосвященному  архипастырю  и
начальникам над  тобой,  от  бога  поставленным даже  до  конечного твоего
издыхания?
     - Ей-богу содействующу, владыка святый.
     - Обещаеши ли пребыти в монастыре том, в нем же ты от начальства, аки
от  самого бога,  указано будет,  ничтоже себе созидая или храня,  даже до
конечного твоего издыхания?
     - Ей-богу содействующу, владыка святый.
     "Ох,  если  бы  любимый вдруг появился в  церкви и  унес меня отсюда!
Сейчас я смогла бы еще стать его женой", - мелькнуло в голове у княгини.
     Наступил решающий миг.
     Архимандрит взял из  рук настоятельницы ножницы и  бросил их  на  пол
возле Марии Владимировны.  Железо глухо звякнуло,  но  ей показалось,  что
ударил колокол.
     "А что, если я не подам ему ножниц и откажусь от пострига? - подумала
княгиня. - Нет, все равно погибну..."
     - Подними и дай мне, если хочешь пострига, - сказал владыка.
     Княгиня подняла ножницы и, приподнявшись, подала их владыке. Так было
три раза.  Три раза княгиня поднимала ножницы и  вручала их владыке.  Этим
она подтвердила свою волю к пострижению, просила постричь ее.
     И архимандрит, будто вняв наконец мольбам послушницы, в четвертый раз
взял ножницы и отрезал ей четыре небольшие пряди.
     - Сестра наша инокиня Марфа постригает власы главы своея во  имя отца
и сына и святого духа. Рцем вси о ней: господи помилуй!
     - Господи помилуй! - многоголосо раздалось в церкви.
     С  этой  минуты  нет  больше  княгини  Марии  Владимировны Старицкой,
королевы ливонской,  а  есть  смиренная инокиня Марфа.  Отныне она  должна
забыть все, что было за стенами монастыря.
     Инокини, обступив новообращенную, одели ее в черные одежды.
     Облаченная в  широкую мантию,  смиренная инокиня Марфа  со  свечой  в
руках стала на колени, простояла всю обедню и приобщилась.
     Успенский-Богородицкий под  Сосною женский монастырь принял под  свои
древние своды инокиню Марфу и дочь ее, королевну Евдокию.


                     Гїлїаївїаї пїяїтїнїаїдїцїаїтїаїя

                       БОГАЧЕ СТРОГАНОВЫХ НЕ БУДЕШЬ

     Степан Гурьев услышал набатный звон на реке Двине.  На карбасе только
что подняли парус,  и  город Сольвычегодск был еще на виду.  Мореход решил
вернуться и  узнать,  что произошло.  Когда он  прибежал на  строгановский
двор,  Семен Аникеевич был мертв. Стражники разогнали мятежников и закрыли
ворота.  Загорелись соляные амбары и варничные дворы.  Черный дым валил со
всех сторон. Стрельцы растаскивали длинными баграми горящие дома.
     У  гроба  убитого купца  безутешно рыдала  вдова  Евдокия Нестеровна.
Никита Строганов, бледный, растерявшийся, смотрел из окна на пожар.
     - Как быть,  Никита Григорьевич?  - спросил Степан Гурьев. - Нужно ли
мне этим днем идти в Холмогоры противу агличан?
     Молодой совладелец был склонен задержать Гурьева.
     - Ежели  сам  Семен  Аникеевич приказал,  -  вмешался приказчик Макар
Шустов, - надо его волю исполнить.
     - Да,  да,  -  заторопился  Никита  Григорьевич,  -  поезжай,  Степан
Елисеевич, да возвращайся поскорее, мне, сироте, без тебя тяжко придется.
     - Идти  так  идти.  -  Степан Гурьев попрощался в  обнимку с  молодым
хозяином, поклонился Макару Шустову и вернулся на карбас.
     - Ежели  б  не  Макар Шустов,  оставил бы  меня  Никита Григорьевич в
Сольвычегодске, - сказал жене Степан, налаживая на ветер карбасный парус.
     А мореход Василий Чуга,  отбившись вместе с солеварами от стражников,
успел уйти со строгановского двора и спрятаться в речной лодье,  груженной
разным хлебным товаром на Холмогоры.
     Через несколько дней  карбас Степана Гурьева пристал к  холмогорскому
деревянному причалу. Места эти были хорошо знакомы Степану.
     Поднявшись на  угор,  он  окинул взглядом древний русский город.  Все
было по-прежнему,  так же, как четыре года назад. Темные бревенчатые стены
крепости с  приземистыми башнями,  церкви с  золочеными крестами,  высокие
дома на Приречной улице. У самого берега темнели обширные амбары...
     Было  раннее  утро,  на  безоблачном небе  висело  спокойное северное
солнце.  Купцы только открывали лавки и расставляли напоказ товары. Редкие
прохожие  торопились  к  ранней  обедне.   Слабый  ветер  шелонник  лениво
шевелился в  листве приречных березок и  чуть  трогал ветряницы на  крышах
домов.  Махнув  рукой  Анфисе,  выглянувшей из  оконца корабельной каморы,
Степан Гурьев зашагал на торговую площадь.
     Дом  Максима  Плотникова  был  виден  издалека.  Он  выделялся  своей
добротностью. Хозяин ставил его не только для себя, но и для внуков.
     Степан   Гурьев   невольно   засмотрелся  на   затейливую  ветряницу,
изображавшую трехмачтовую лодью под парусами.  Ветряница скрипнула и  чуть
стронулась с места, когда Степан всходил на высокое крыльцо.
     Дверь в  дом  Максима Плотникова,  как и  двери всех поморских домов,
была не на запоре. Несмотря на ранний час, хозяин сидел за столом и что-то
записывал на клочке плотной бумаги.
     Степан почувствовал резкий лекарственный запах:  одна из  бревенчатых
стен была увешана пучками сухих трав и кореньев.
     Максим Плотников и Степан Гурьев были давно знакомы.
     Максим   Плотников   не   ожидал   увидеть   в   Холмогорах  главного
строгановского приказчика и не знал, радоваться ли ему или горевать.
     Знакомцы,  по русскому обычаю,  обнялись и расцеловались.  Хозяин был
высок ростом,  сутул,  руки цепкие,  длинные.  В  усах и бороде серебрился
седой волос.
     - Хозяин-то  наш,  Семен Аникеевич,  п