ыросший  почти  у
самого берега.
     Природа вокруг была бедная,  но  это была жизнь,  и,  уходя во  льды,
тяжело  расставаться и  с  низким ерником,  и  зеленой травкой,  и  яркими
северными цветками.
     На  третьем часу  после  полудня ветер  совсем стих.  Отлив отодвинул
морские  воды.  Туман  сделался еще  плотнее.  Одежда  мореходов покрылась
каплями осевшей влаги.  Но  вот ветряницы кочей тронул чуть заметный южный
ветерок.
     - Приди, шелоник, приди, милый! - молили мореходы.
     На  этот раз  молитвы были услышаны.  Ветер,  обойдя вокруг посолонь,
задул сильнее.
     - Шелоник, шелоник! - обрадовались все.
     - Теперя, Митрий, мы их догоним. Мыслю я, они вперед нас не более как
на  два  дня  ушли,  -  посветлев лицом,  сказал Степан.  -  Ежели они лед
встретят, деваться им некуда.
     - А если не встретят?
     - У острова Вайгача всегда лед об это время. Побережник лед к матерой
земле прижал,  а  шелоник опять к  острову пригонит.  Понятие надо  иметь,
льдами зажмет - беды хватишь. Как бы знать теперь, много ли льда в Карской
губе?
     Степан достал из-за пазухи тетрадь в кожаном переплете и,  перевернув
несколько страниц, прочитал:
     - "От  Канина Носа  до  Медынского заворота семь дней пути морем.  От
Медынского заворота до  реки Кары шесть дней плавания.  От Карской губы до
Дальнего берега Оби-реки -  девять дней. Если ветра пособные будут и льдов
немного, двадцать два дня ходу до Оби".
     Митрий Зюзя с почтением посмотрел на Степанову тетрадь.
     Кормщики Степан Гурьев и  Васька Чуга не  заснули ни одной минуты.  И
спать не хотелось,  да и  комары не давали.  Наступало долгожданное время.
Тяжелый  Канинский  волок  остался  позади.   Ветер  все  крепчал,   туман
разошелся, открылись морские дали.
     Выйдя в залив, кочи подняли паруса и птицами понеслись вперед.
     Степан Гурьев совсем преобразился,  даже голос его стал громче. Попав
в родную стихию, он чувствовал себя спокойно и уверенно.
     Анфиса с  улыбкой посматривала на мужа.  Она понимала его состояние и
радовалась за него.
     Волны  между тем  делались все  крупнее и  увалистей.  Малые кочи  то
возносило на вершину волны,  то бросало вниз.  Ветром несло соленые брызги
внутрь  коча,   и  постепенно  парусина  напиталась  влагой  и  потемнела.
Парусиной были  покрыты дрова,  лежавшие на  стлани.  Сухой и  теплой была
камора на корме. Там на нарах отдыхали свободные мореходы. Анфиса возилась
возле камелька, топила, готовила еду.
     Льдов с кочей не было видно,  скрылись из глаз берега, во все стороны
простиралось Студеное море.  Хоть и  худо было на  волне,  однако мореходы
радовались, что нет комарья.
     На  третий день ветер стих,  паруса обвисли,  и  ночью навалил густой
туман. Кочи сбавили ход, пошли медленнее.
     - Смотри лучше, ребята, - наказывал дозорным Степан, - лед недалеко.
     Чтобы  не  разойтись,   не  потеряться  кочам  в   тумане,   дозорные
перекликались, трубили в рог и били в медный котел.
     Среди  ночи  мореходы  проснулись  от  сильных  ударов,  встряхнувших
корабли.  Мимо проползло несколько толстых,  покрытых снегом льдин.  Утром
туман  разошелся,  и  впереди во  множестве открылись льды.  Сбитая ветром
кромка льда  шевелилась,  льдины с  шумом бились друг  о  друга.  Встретив
сплоченную перемычку льдов,  волны  шумели,  словно  прибой  у  скалистого
берега.
     Ветер изменился. Теперь он дул от запада и с каждым часом усиливался.
Степан Гурьев стал искать безопасный проход через ледовую кромку.  Заметив
чуть  севернее разрыв во  льдах,  он  направил туда кочи.  Проход медленно
закрывало плавучим льдом.  Покачиваясь,  тяжелые льдины  задевали корабли.
Однако кочи благополучно прошли опасное место.
     Лед  не  был  везде одинаков.  Рядом с  ровными белоснежными льдинами
темнели грязно-бурые.  На  многих льдинах между  торосами виднелись озерца
талой воды, казавшиеся то голубыми, то коричневыми, то зелеными.
     Кое-где во льдах торчали стволы вековых деревьев.
     Наступило трудное плавание.  Корабли медленно двигались между льдами,
мореходы помогали топорами и баграми, разрубая и расталкивая лед. Наползая
друг на друга, льдины ломались, образуя небольшие извилистые разводья.
     Второй коч,  где был кормщиком Василий Чуга, шел следом, то отставая,
то  придвигаясь ближе.  Если он  отдалялся на  большое расстояние,  Степан
Гурьев поджидал его.  У мореходов едва хватало времени похлебать тресковой
ухи, заправленной овсянкой, и пожевать хлеба.
     Заметив торосистую льдину  с  озерком прозрачной воды,  Степан Гурьев
решил пополнить свои запасы.  Вода оказалась пресной,  вкусной.  На  обоих
кочах наполнили водой освободившиеся дубовые бочки.
     Прошло еще  двое суток плавания в  Ледовитом океане.  На  третий день
вечером острый глаз Степана Гурьева заметил что-то  темное на поверхности,
покрытой чистым белым  снегом.  Подошли ближе,  и  Митрий Зюзя  прыгнул на
льдину.
     - Головешки да  уголья с  золой из  поварни выбросили,  -  сказал он,
внимательно разглядев находку.  -  Недавно выбросили.  Наверно, вчера. Ну,
держись, ребята, скоро аглицкие кочи увидим.
     Ночью спустили парус, не двигались. Лед сплотило, и ходу не было. Под
утро ветер изменился,  снова задул шелоник,  и  льдины сразу откликнулись:
только  что  сплоченный  лед  разошелся,   появились  обширные  полыньи  и
разводья. Кочи снова тронулись в путь.
     Степан то и  дело посматривал на небольшую матку-компасик в  костяной
оправе.
     На  десятый день,  по расчетам Степана Гурьева,  должен был открыться
берег.  Он влез на мачту и сидел там,  несмотря на холодный, пронизывающий
ветер. И все-таки берег увидел не кормщик!
     - По  правую руку  берег!  -  вдруг закричал стоявший на  руле Митрий
Зюзя.
     Степан слез  с  мачты и,  еле  шевеля замерзшими на  ветру челюстями,
сказал мореходу:
     - Меж встока полуночник держи,  как раз в  Югорский Шар попадем.  Как
увидишь землю по носу, скажи.
     Кочи шли с  попутным ветром самым быстрым ходом.  Льдов поблизости не
было.  За все время плавания Степан Гурьев,  забравшись в  камору,  заснул
безмятежным сном.
     Вовремя увидели мыс  Белый  Нос,  благополучно вошли в  Югорский Шар.
Благополучно миновали почти чистый от  льда пролив и  снова вышли в  море.
Англичане называли его  Скифским.  Погода  была  ясная,  светило  бледное,
северное солнце.
     Степан Гурьев хотел идти на восток,  к устью реки Мутной, но пришлось
сделать иначе.
     - Дым в море! - вдруг снова закричал Митрий Зюзя, указывая куда-то на
север.
     Действительно,  над чистым горизонтом лохматились чуть заметные клубы
дыма.
     Кормщик, прикрыв глаза от солнца ладонью, долго всматривался.
     - На  аглицких кочах обед готовят,  -  сказал он.  -  В  обход пошли,
тяжелы,  видать,  очень.  Поворачивай,  парень,  на дым,  -  он сверился с
маточкой, - как раз на полуношник выходит. Так и держи.
     За  сутки строгановские корабли не  смогли догнать английских купцов.
Их трехмачтовые кочи несли больше парусов и, несмотря на грузность, шли не
хуже малых кочей.  И управляла английскими кораблями,  несомненно, опытная
рука.
     Иногда мореходы видели на горизонте либо дым, либо верхушки мачт, а в
остальное время ничего не замечали.
     На  вторые сутки  дозорный на  коче  "Аника и  Семен" Сувор Левонтьев
увидел на правой руке низкие берега.  И  Степан Гурьев опознал в  открытых
берегах южный мыс острова Надежды и  северный мыс острова Большого.  Между
мысами хорошо был приметен вход в пролив, тянувшийся с востока на запад.
     Посмотрев в  свою мореходную тетрадь,  Степан Гурьев решил прекратить
преследование англичан.  "Боятся,  сукины дети, идти проливом, там течение
быстрое да  мелей много.  И  на веслах идти на больших кочах неспособно...
Пусть обходят вокруг острова.  А  я  им навстречу из пролива выйду и ударю
врасплох".
     У  Степана  Гурьева  взыграла  старая  корсарская закваска,  он  стал
думать, как ему способнее разбить врага.
     "А пока надо отдохнуть,  -  размышлял он.  -  В  проливе есть хорошее
становище, закрытое от всех ветров".
     И  Степан Гурьев приказал рулевому повернуть на восток.  За "Аникой и
Семеном" повернул на восток и коч "Холмогоры".
     К обеду строгановские кочи вошли в пролив.  Подходила полная вода,  и
кочи  быстро  несло  к  берегу.  Степан  Гурьев давно  сидел  на  мачте  и
высматривал безопасный вход в становище.
     В проливе белели льдины,  сидящие на мели.  Поднятые приливом,  плыли
бревна и целые деревья с корнями.
     Вот он и крест,  указанный в мореходной тетради,  вот Черная скала, а
на  ней  лежит  плоский камень.  Между крестами и  скалой -  узкий вход  в
становище шириной всего с  десяток аршин.  Однако глубина вполне допускала
плавание кочей. Наступила полная вода, течение остановилось.
     Степан Гурьев повернул в становище. Мореходы опустили паруса и шли на
веслах, так безопаснее.
     Залив был  небольшой,  но  очень удобный для  стоянки кочей.  В  него
впадала говорливая мелководная речка, несущая свои воды из пресного озера,
расположенного посередине острова.
     Вокруг становища росла невысокая трава,  цвели цветы, а возле берегов
реки   зеленел   низкорослый  кустарник.   Становище  посещалось  русскими
мореходами и в прежние годы.  В глубине залива виднелся большой деревянный
крест,  а немного в стороне еще два.  На небольшом холме при впадении реки
три белых медведя с любопытством смотрели на русские кочи.
     Когда  остановились и  отдали  якоря,  Степан Гурьев подозвал к  себе
Митрия Зюзю.
     - Обедал?
     - Обедал, Степан Елисеевич.
     - Съедем на  берег -  идти тебе высмотренем.  Мне  надо знать,  когда
агличане обогнут полуденную сторону острова.  Как повернут они на полдень,
возвращайся обратно.  Возьми с собой Сувора Левонтьева.  Вооружитесь,  как
надоть. Понял?
     - Понял, Степан Елисеевич.
     - Бояться не бойся, а опаску держи. - Гурьев крепко пожал руку Зюзе.
     На берег мореходы съехали веселые...  Снова под ногами твердая земля,
а  не палуба,  шаткая,  как качели.  Прежде всего они разожгли на пригорке
костер и, бросив в него несколько кусочков воска, окружили его, взяли друг
друга под руки и  принялись все вместе петь и  отплясывать что-то веселое.
Вероятно, такие танцы исполнялись после обильной жертвы Перуну или другому
славянскому богу в давние времена.
     Когда  мореходы немного отвели  душу,  Степан  Гурьев  позвал всех  к
высокому кресту.  Здесь похоронен еще  в  прошлом веке  мореход-холмогорец
Устьян Григорьев. Надпись, вырезанная на кресте, хорошо сохранилась.
     Степан Гурьев прочитал Евангелие и в молитве стал благодарить бога за
благополучное  прибытие   на   твердую   землю.   Кормщикам   в   дальних,
продолжительных плаваниях и зимовках часто приходилось исполнять некоторые
обязанности попа.  В  мореходной тетради  Гурьева имелись два  приложения:
"Чин како самому себе причастити не сущу попу" и "Мирьской погребальник".
     Отдав  должное небесам,  мореходы разбрелись в  разные стороны.  Всем
любопытно посмотреть своими  глазами на  чудесную природу острова...  Ведь
это доступно далеко не каждому.  Все строгановские мореходы здесь впервые,
а что видишь первый раз,  всегда любопытно.  Северное лето было в разгаре.
Зеленела трава, всюду виднелись низкорослые яркие цветы.
     По  земле шныряли мыши-пеструшки.  Над головами кричали звонкоголосые
чайки  и  другие птицы.  Неподалеку на  отлогом песчаном берегу грелись на
солнце моржи.
     Белые медведи,  встречавшие мореходов, и не думали уходить. Наоборот,
к  ним  подошли  еще  два.  Медвежье  стадо  продолжало стоять  на  холме,
принюхиваясь к незнакомым запахам.


                     Гїлїаївїаї сїеїмїнїаїдїцїаїтїаїя

                ВЕРХОМ ОНА ЕЗДИТ, КАК АЛЕКСАНДР, ОХОТИТСЯ,
              КАК ДИАНА, ХОДИТ, КАК ВЕНЕРА, ПОЕТ, КАК АНГЕЛ,
                            ИГРАЕТ, КАК ОРФЕЙ

     Королева  английская Елизавета  находилась в  приятном  заблуждении и
даже  в  преклонном возрасте считала себя едва ли  не  первой красавицей в
мире.  Она чутко прислушивалась к каждому слову своих приближенных, и горе
тому, кто позволил себе неуважительный отзыв о ее внешности.
     Это ее главная слабость.
     По  нескольку раз в  день она меняла платья,  а  на  парадных выходах
появлялась   расшитая   серебром   и    золотом   и   обильно   украшенная
драгоценностями.   Морщинистая   и   раскрашенная   Елизавета   продолжала
увлекаться  танцами,  стараясь  обратить  на  себя  внимание  богатством и
разнообразием одежды.
     Однако королева умна и  образованна.  И  когда ей  приходилось решать
государственные  дела,  умела  проявить  тюдоровскую*  твердость  и  найти
правильную линию среди сложных поворотов политики.
     _______________
          * Тїюїдїоїрїы - фамилия английской королевской династии.

     Сегодня  королева  в   Ричмондском  дворце  ожидала  Джерома  Горсея,
посланника московского царя Федора Ивановича.
     Когда  сэр  Френсис  Уолсингем  и   лорд-казначей  подвели  Горсея  к
королеве,  он был ослеплен обилием драгоценностей,  пришитых и  навешанных
всюду.
     "Старуха,  -  подумал Горсей,  глядя на ее накрашенное,  нарумяненное
лицо, - и к тому же урод".
     Королеве в этом году исполнилось пятьдесят четыре года. И в молодости
она  не  блистала красотой.  Продолговатое лицо,  большие  зубы,  длинный,
слегка  крючковатый нос.  Маленькие живые  глаза.  Взбитые  рыжие  волосы,
украшенные короной.
     Королева милостиво приняла письмо у стоявшего на коленях посланника и
выслушала приветственные слова от имени московского царя Федора Ивановича.
     Джером  Горсей  вкратце  рассказал о  царских пожалованиях лондонским
купцам.
     - Шесть тысяч фунтов -  это недурно.  Вот,  милорды, поистине царский
подарок от  московского государя:  купцы наши  не  заслужили этого.  Но  я
надеюсь,  что они лучше обойдутся с моим слугою Горсеем,  чем с несчастным
Баусом...  Я  прошу  вас  наблюдать,  чтобы так  было,  -  продолжала она,
обратившись к лорду-казначею и Френсису Уолсингему.
     Королева развернула царскую грамоту и, рассматривая в ней украшения и
буквицы, спрашивала, как читать ту или другую букву.
     - Я бы скоро выучилась читать по-русски, - сказала королева.
     - Прекрасный язык, ваше величество, - похвалил Джером Горсей. - Самый
богатый и изящный в мире.
     - Замечательно!  Вы, граф Эссекс, должны выучиться. Будете читать мне
московские грамоты без переводчика...
     - Слушаюсь, ваше величество, - наклонил голову граф.
     - Ну, а где подарки? Вы можете встать с колен, мистер Горсей.
     В эту минуту она услышала из толпы царедворцев восхваления:
     - Как прекрасна сегодня королева!
     - Она всегда прекрасна!
     - Видеть королеву - райское блаженство, а быть без нее - адская мука.
     - Страсть совсем одолевает, когда думаешь о ее прелести.
     - В  одном ее  пальце больше красоты,  чем во всех дамах французского
двора.
     - Но сегодня королева восхитительно выглядит.
     Не  пропустив  мимо  ушей  ни  одного  замечания,   королева  сказала
придворным:
     - Вы  можете  быть  свободными,   господа...  Вы,  граф  Эссекс,  вы,
Сокфильд,  вы, сэр Уолсингем, и вы, Раули, останьтесь... - Она назвала еще
несколько знатных имен.
     Царедворцы молча  покинули комнату.  Королева отпустила большую часть
приближенных,  боясь,  что они будут что-нибудь выпрашивать из присланного
московским царем.  Двенадцать служителей принесли подарки,  положили у ног
королевы, и Джером Горсей стал рассказывать о каждой вещи.
     Сначала он  показал королеве четыре штуки  персидской золотой парчи и
два  дивных платья,  шитых  серебром,  удивительной работы.  Затем широкое
парадное платье белой набивной ткани,  на  котором было изображено сияющее
солнце в полном блеске.
     Королева дотрагивалась рукой до всякого подарка.  Ее руки были белы и
красивы. Некоторые считали, что руки - самое ценное достояние королевы.
     После платья ей  показали изумительной работы турецкий ковер,  четыре
связки по сорок черных отборных соболей,  две штуки шитых золотом материй.
Королева вспотела от волнения, ощупывая и оглаживая золототканую одежду, а
особенно меха черных соболей.  Она  велела развязать связки и  осматривала
каждую шкурку отдельно.
     Наконец, позабавившись вдосталь, она сказала:
     - Госпожа Скадмор и госпожа Редклиф, сложите эти вещи и унесите в мою
кладовую.
     - Ваше  величество,  -  сказал  Джером Горсей,  -  это  еще  не  все.
Соблаговолите посмотреть в окно.
     На  дворе  королева увидела двух  кречетов,  свору  собак,  несколько
выученных для охоты соколов и ястребов.
     - Замечательно!  Драгоценные,  истинно царские подарки!  -  повторяла
королева.  -  Приказываю тебе,  лорд Кумберленд, взять на себя попечение о
птицах и собаках и сообщать мне каждый день об их состоянии.
     - Все это стоит,  наверно, две тысячи фунтов, - сказал Джером Горсей.
- Но   было  бы  хорошо,   если  бы  лондонские  знатоки  оценили  меха  и
золотошвейные ткани,  а  сэр Кумберленд сказал бы свое слово об охотничьих
птицах.
     Королева Елизавета немного призадумалась.
     - Нехорошо получилось,  милорды.  Прошлый раз  царь  Федор получил от
меня скромные подарки.  Я  послала ему сто фунтов в  золоте да  еще мелкой
монетой.  Он  вернул мне подарок,  считая для себя бесчестным принять его.
Понятно его  неудовольствие.  Меня  подвел лорд-казначей,  из-за  него мне
пришлось  краснеть.   В   следующий  раз   надо  послать  ценный  подарок.
Какую-нибудь занятную вещь, которую в Московии не умеют делать.
     Придворные,  склонив голову,  промолчали. Всем была известна скупость
королевы Елизаветы, и лорд-казначей был совсем ни при чем.
     - Ваше  величество,  -  с  низким  поклоном нарушил  молчание Френсис
Уолсингем,  -  вам  следовало бы  наедине поговорить сегодня с  господином
Джеромом Горсеем.  Он  вам  скажет  много  полезного.  Я  ручаюсь  за  его
честность.
     - Что  ж,  я  готова.  -  Лицо  королевы сразу изменилось,  сделалось
строгим. - Я хочу остаться одна, милорды, - обернулась она к окружавшей ее
знати.
     Комната совсем опустела. Около королевы остались Джером Горсей и лорд
Френсис Уолсингем.
     Только сейчас Горсей смог  оглянуться по  сторонам.  В  комнате,  где
происходил  прием,   потолок  был  отделан  затейливыми  узорами.   Лепные
украшения оттенялись позолотой.  Стены украшены тканями с нарисованными на
них яркими цветами.
     - Господин  Горсей  скажет  вам  об  истинном положении в  Московском
государстве, ваше величество, - поклонился лорд Уолсингем.
     - Неужели наконец я услышу правду об этом невозможном государстве!  -
В голосе королевы слышалась легкая насмешка.  -  Господин Горсей,  скажите
еще раз, прав ли был мой посол Баус?
     Королева удобно уселась в мягкое кресло.
     - В  основном не прав,  ваше величество,  он больше заботился о своих
прибытках,  а  не о  вашем достоинстве.  Недаром Андрей Щелкалов,  один из
влиятельных секретарей, сказал, что господин Баус хочет нажиться на шкурах
тех баранов, что давались ему каждый день для стола. Все его действия были
оскорбительны  для   царского  величества  и   наносили  ущерб  английским
купцам...  Когда он разорвал царскую грамоту и написал свое наглое письмо,
мы думали, что всех английских купцов посадят в тюрьму. Хорошо, что письмо
попало в  руки Бориса Годунова и  он не дал ему хода.  Но я вам говорил об
этом раньше, ваше величество.
     - Я  еще хочу знать о правителе Борисе Годунове.  На самом ли деле он
пользуется большим влиянием?  Почему он  хочет дать нам на сохранение свои
богатства?
     Джером Горсей подробно рассказал о Борисе Федоровиче, о его величии и
мудром управлении, о царице, его сестре, о его властной супруге и о других
вещах.  За  семнадцать лет пребывания в  Москве он узнал многое.  Королева
внимательно с