ч, тако:
ежели ты меня заденешь,  худо мне учинишь, я боярской думе поведаю, как ты
меня учил царя со  света сжить.  И  тогда смотри,  кабы тебе язык вместе с
глоткой не вырвали.  Понял меня,  Андрей Яковлевич?  Коли не поп, так и не
суйся в ризы.
     Дьяк сразу понял, что произошла осечка.
     - Богдан Яковлевич,  - со смирением произнес он, - в ризы я не суюсь.
Ежели сказал что не так,  прости бога для.  Не хотел я  плохого.  И  знать
ничего не знаю,  и  ведать не ведаю.  -  Но подумал:  "Уж больно ты хитер,
помогать такому не буду".
     - Ладно, что было, то прошло, ссоры с тобой не хочу.
     - Пойду по делам, Богдан Яковлевич.
     Проводив глазами квадратную фигуру  дьяка  Щелкалова,  Бельский снова
задумался. Он был уверен в победе.
     Никто не  ждет удара со  стороны Нагих.  "Бояре и  князья подозревают
друг друга,  но только не меня.  Для них я слишком низок". Нагие вообще не
шли  в  расчет.   От  них  хотели  избавиться,   отправить  подальше,   но
подозревать,  что сегодня ночью они захватят власть в  свои руки и посадят
на московский престол царевича Дмитрия?!  Нет,  таких мыслей ни у  кого не
было. "Сейчас вся власть у меня в руках, стоит пошевелить пальцем".
     Богдан Бельский,  как оружничий и  близкий царю Ивану человек,  ведал
охраной  Кремлевского дворца,  и  караульные  стрельцы  были  у  него  под
началом. У красного крыльца под Грановитой палатой, в подклетях, находился
главный кремлевский караул в числе трехсот стрельцов, а у колымажных ворот
еще  двести.  Караульными  стрельцами  распоряжался стрелецкий  полковник.
Увидев неподалеку стрелецкого пятидесятника, он поманил его:
     - Ты знаешь, кто я?
     - Как не знать, знаю. Ты царский оружничий.
     - Так иди в  караульную избу и  призови ко мне стрелецкого полковника
Истому Совина.
     Стрелецкий  пятидесятник,   топоча   тяжелыми  сапогами,   пошел   за
полковником.  Богдан Бельский решил посмотреть,  что делают думные бояре и
главные царские советники.
     В  хоромах рядом с горницей,  где лежал мертвый царь Иван,  собрались
первые  люди  русского государства.  Все  оставались на  местах.  Бельский
увидел Никиту Романовича Юрьева,  Ивана Федоровича Мстиславского с  сыном,
Ивана Петровича Шуйского.  С  ними сидели еще с десяток бояр и окольничих,
братья  князья  Шуйские,   Годуновы.   В  уголке,   скромно  поджав  ноги,
прислушивался к словам старших молодой боярин Борис Годунов.
     По  мыслям  царя  Ивана,  опекунам,  названным по  завещанию,  должна
принадлежать вся власть в государстве... Но слишком разными были эти люди,
чтобы вместе вершить дела.  Никита Романович Юрьев был в преклонных летах,
и время,  когда он бурно откликался на события,  давно миновало.  Он знал,
что  не   станет  противодействовать  Борису  Годунову,   а   если  придет
необходимость, то и поможет ему. "Мы все-таки родственники, - думал старый
боярин, - и Борис не задумает зла Федору, мужу своей сестры. А раз так, то
и мне зла от него не будет.  А как дядя царя он,  Никита Романович, всегда
будет  на  первом  месте  среди  бояр...  А  еще  Годунов страшной клятвой
поклялся помогать моим сыновьям".
     Иван  Федорович Мстиславский,  старший боярин  в  думе,  был  другого
мнения.  Он  признавал бесспорное первенство Никиты Романовича Юрьева,  но
всех остальных считал значительно ниже себя.  За ним была порода,  высокое
звание и родство с царем.
     На Бориса Годунова он смотрел как на выскочку и  готов был поддержать
всякого,  кто пойдет против него.  Он  стоял за расторжение брака Федора с
Ориной как единственное средство убрать с  дороги Годунова,  тем более что
будущей царицей могла стать его дочь Ксения.
     В жилах Ивана Петровича Шуйского текла царственная кровь Рюриковичей.
Он  ненавидел Бориса Годунова и  твердо решил  убрать его  с  дороги.  Его
поддерживали все князья Шуйские,  Воротынские,  Головины,  Колычевы.  Если
дядя царя Юрьев был старшим в царском семействе,  то Шуйский после обороны
Пскова пользовался большой известностью в народе.  Имя его было знаменито.
Еще  больше  ненавидели  Шуйские  бывшего  опричника,  оружничего  Богдана
Бельского.  У  царя Ивана он пользовался правом тайных докладов в спальне.
Теперь любимчик царя мог держаться на поверхности только с  помощью Бориса
Годунова.  С  другой  стороны,  Богдан Бельский подпирал Бориса Годунова и
этим  был  опасен  Шуйским.  Борьбу с  Годуновым нужно  начинать ударом по
Бельскому.
     Бориса Годунова больше всего  беспокоил Савелий Фролов,  перебеливший
духовную грамоту царя Ивана.  Теперь он,  Борис,  был в руках у ничтожного
дьяка и каждую минуту мог погибнуть.
     Он знал,  что среди опекунов двое будут стоять за него,  двое против.
Предстоит жестокая схватка.  Главное,  сберечь сестру Орину - на нее будут
направлены все  стрелы...  Но  сестра потом,  а  сейчас главное -  Савелий
Фролов.
     Увидев Бельского,  первый по  родству с  царем Никита Романович Юрьев
спросил:
     - Где пропадал,  Богдан Яковлевич?  Мы важные дела решали,  пообедать
домой сойти времени не было.
     - В дозоре,  по стрелецким караулам,  так ли,  как надобно,  стрельцы
стерегут.
     - Добро, добро.
     - Не будет ли от вас, государи, приказа?
     - Нет, приказа не будет. - Никита Романович посмотрел на бояр.
     - Тогда я пойду. Как вы решите, я с вами.
     "Недолго вам  осталось скамьи просиживать.  Ужо поужинаете.  Обвыкли,
дьяволы, на большие места садиться", - подумал он зло.
     Оружничий медленно шел  по  Грановитой палате,  прикидывая,  как  все
должно произойти:
     "Вот  здесь будет стоять Афанасий Нагой с  золотым крестом.  На  этом
стуле  сядет  дьяк  и  будет записывать всех,  кто  целовал крест царевичу
Дмитрию.  Здесь поставим престол, посадим на него царицу Марью с младенцем
царевичем...  А  здесь  место  святителей:  митрополита,  архиепископов  и
епископов".
     - Государь оружничий, - услышал Бельский.
     Возле него стоял стрелецкий пятидесятник. Полковника не было.
     - Где Истома Совин?
     - Полковник Истома Совин отправлен в Можайск.
     - В Можайск? Зачем?
     - Не знаю, государь.
     - Без моего ведома? Кто отправил? - вспыхнул оружничий.
     - Боярин Никита Романович Юрьев.
     "Раньше того  не  было,  чтобы  боярин  Юрьев  распоряжался дворцовой
стражей", - подумал Богдан Бельский. Его сердце почуяло недоброе. С другой
стороны,  Юрьев  сейчас  первый человек в  государстве.  И  Бельский решил
испытать судьбу до конца. Поправив на боку саблю, приняв неприступный вид,
он зашагал в караульную избу.
     Стрелецкий полковник,  начальник  караула,  рослый  детина  с  лицом,
изрытым оспой, расстегнув кафтан, развалился на лавке.
     - Кто таков? - строго спросил оружничий.
     - Стрелецкий голова Иван Мертваго.
     - Я оружничий Бельский. Почему не пришел по моему зову?
     - Мне  велено  выполнять приказы  только  одного  человека  -  Никиты
Романовича Юрьева.
     - Кто велел?
     - Бояре приговорили.
     Все было правильно,  спорить не  о  чем.  Богдан Бельский понял,  что
проиграл.  Теперь бояре не дадут присягнуть Дмитрию.  Из поднебесных высот
оружничий свалился на  землю.  Однако он  был живуч,  и  надежда не совсем
оставила  его.   Бельский  снова  стал  прикидывать,  что  можно  сделать.
Ссутулившись,  склонив голову,  он  вернулся во  дворец.  Только один  бог
знает, что он передумал за это время.
     В  Грановитой палате Богдан Яковлевич услышал бряцание оружия и топот
тяжелых сапог.  Его ждал новый удар.  Подняв голову, он увидел два десятка
стражников с  обнаженными саблями,  окружавших кучку растерявшихся людей в
богатых одеждах.
     Прежде  всего  он  узнал  краснолицую  кормилицу  Орину  с  царевичем
Дмитрием на руках, увидел плачущую навзрыд царицу, ее вели под руки братья
Григорий и  Михаил.  Понурив голову,  шли  Афанасий Нагой  и  дядя  царицы
Андрей.  Среди  заговорщиков Бельский заметил  родственников и  близких  к
семейству Нагих.
     Оружничий остановился.
     - Богдан Яковлевич,  - услышал он сиплый голос старика Федора Нагого,
- заступись, погубят нас злодеи.
     - Не тявкай!  -  крикнул десятский в  нарядном шитом кафтане.  Сделав
страшное лицо, он ткнул старика кулаком.
     Стрельцы увели  семейство Нагих  из  дворца.  Затихли топот  сапог  и
бряцание оружия.  Снова наступила тишина.  Над Москвой стояла глухая ночь.
Из  комнаты,  где лежал мертвый царь,  по-прежнему доносился густой голос,
четко выговаривающий слова молитвы.
     Ударил тяжелый колокол в Успенском соборе.
     Богдан Бельский все  еще не  мог оправитья от  нанесенного ему удара.
Может быть, он спал и видел плохой сон?
     Нет,  все происходило наяву...  Выходит,  теперь не до дружка,  а  до
своего брюшка. Оружничий был коварным царедворцем и выходил победителем из
многих  дворцовых схваток.  "Меня  мог  обскакать только  Андрей Щелкалов.
Неужели он?  Нет,  он умный человек и не сделает этого...  Если бы был жив
тот,  кто лежит мертвым в  соседней горнице...  Одно мое слово,  сказанное
ему,  сразу бы  повернуло дело.  Но что делать сейчас?  Не готовят ли они,
государи-бояре, узилище и мне, а может быть, и смерть... Нет, меня, дядьку
царевича Дмитрия,  названного в духовной грамоте, они не тронут... пока не
тронут, не осмелятся".
     И Богдан Бельский, подняв голову, направился в хоромы к боярам.
     В предутренней тишине гулко раздавались шаги оружничего. Бояре сидели
по-прежнему,  никто из них не покинул горницы.  Когда вошел Бельский,  все
подняли на него глаза.  В это тревожное время все должны быть вместе.  Все
следили друг  за  другом,  и  отсутствующий несомненно должен был  вызвать
подозрение.
     - Государи,  - сказал Бельский, - идя сюда, я встретил Нагих, царских
свойственников...  их вели стражники, обнажив сабли. Кто посмел поднять на
них  руку?   -   возвысил  он  голос.   -  Зачем  меня,  дядьку  царевича,
единственного, кому царь Иван Васильевич доверил воспитание младшего сына,
никто не спросил?  Волею почившего царя я спрашиваю вас, бояре: кто посмел
оскорбить царское семейство?
     - Мы узнали,  -  произнес после краткого молчания боярин Юрьев, - что
злые люди готовили смерть младенцу Дмитрию,  сыну Иоаннову.  Они говорили,
будто  он  рожден не  по  закону православной церкви.  Всем  Нагим  смерть
готовилась.  И  мы  скопом  приговорили:  для  спасения  царского  сына  и
свойственников царя  Ивана  Васильевича  перевести  их  для  жительства  в
удобное для сбережения место и приставить к ним стражу. А в скором времени
отправить всех в Углич на удел,  как сказано в царской духовной грамоте...
Так, государи?
     - Так,  так, Никита Романович, - закивали головами все находившиеся в
горнице.  -  По царской духовной грамоте отправить царевича Дмитрия и всех
Нагих на удел в Углич. А до тех пор охранять бережно.
     Против такого приговора спорить нельзя.  Бельский вытер лоб от пота и
уселся на скамью рядом с тучным боярином Иваном Петровичем Шуйским.
     Богдан Бельский прошелся взглядом по вельможам,  сидевшим в  комнате.
Борис  Годунов по-прежнему скромно сидел  в  уголке,  поджав ноги.  Однако
ему-то,  своему дружку,  Бельский мог быть благодарен за  провал заговора.
Это   Годунов,   заботясь  о   царевиче  Дмитрии  и   о   Нагих,   царских
свойственниках, предложил для лучшего бережения приставить к ним стражу.
     - Государи, - продолжал боярин Юрьев, - на сегодня все дела окончены.
Осталось нам всем, ближним царским людям, на кресте поклясться новому царю
и  великому князю всея Руси Федору Ивановичу.  Пока все крест не поцелуют,
никому из дворца ходу нет... Так я говорю, государи?
     - Так, так, мы все согласны.
     В  царских покоях  вокруг  митрополита Дионисия,  задержавшего крест,
столпились  думные  бояре,  окольничие,  епископы,  архиепископы,  царские
дворовые... Все хотели поскорее присягнуть на верность новому царю Федору.
Первым поцеловал крест дядя царя Никита Романович Юрьев.  И  за ним пошло.
Не было человека, колебавшегося в присяге.
     А новый царь Федор, в тяжелой золотой одежде, едва держался на ногах.
Его  с  обеих  сторон  поддерживали спальники.  На  бледном,  опухшем лице
Федора,  залитом слезами,  торчал крючковатый ястребиный нос,  топорщились
редкие  усики.  Он  был  небольшого роста,  а  в  длинной золоченой одежде
казался совсем маленьким.
     Запели вторые петухи,  когда бояре,  дворяне и святители,  постукивая
посохами, расходились по домам.
     Борис Годунов остался и  долго сидел один в царском кабинете.  Тишину
дворцовых  покоев  нарушал  только  густой  голос,  читавший  молитвы  над
покойником.  На душе у Годунова было тревожно, не верилось, что царя Ивана
нет в живых. Казалось, что он вот-вот проснется и призовет к себе.
     Годунов не  выдержал.  Он  решил еще  раз посмотреть на  усопшего.  С
волнением и  страхом,  крестясь и  кланяясь,  он подошел к  гробу и  долго
рассматривал мертвое лицо царя. "Нет, он больше не призовет меня".
     Борис Годунов приложился к худым рукам, сложенным на груди, поцеловал
край черной одежды схимника и, радуясь своей жизни, вышел из спальни.
     Уже  светлело и  на  востоке  бродили красноватые тени,  когда  Борис
Годунов спустился с царского крыльца и пошел к своему дому.
     За углом дворца он встретился с дьяком Андреем Щелкаловым.
     - А  у  нас  несчастье,   -  сказал  дьяк.  -  Умер  Савелий  Фролов,
скоропостижно. Не успел и ко святому причастию.
     - Своей смертью умер? - вырвалось у Бориса Годунова.
     Щелкалов немного помедлил, кашлянул:
     - Пришел домой, лег в постель и умер.
     - Царствие ему небесное!
     Борис Годунов обнял Щелкалова. Они расцеловались.
     Когда  взошло  солнце,  из  ворот  Кремля  выехали  дети  боярские  и
поскакали во все концы русского государства с  вестями о смерти царя Ивана
Васильевича Грозного и о крестном целовании новому царю, Федору Ивановичу.
     Несмотря на  дружную присягу новому царю  и  принятые меры,  покой не
приходил,   и  высокие  вельможи  чувствовали  себя  во  дворце  словно  в
осажденной крепости.  Кто-то  продолжал  мутить  воду.  Слухи  об  обидах,
учиненных царице Марье и  ее  братьям,  вс„ ползли и  ползли,  проникая во
дворец со всех сторон. Слишком часто повторялось имя царевича Дмитрия.
     Наступил месяц  апрель.  Ближним боярам стало  известно,  что  чьи-то
людишки на  торгу  и  близ  больших храмов именем царевича смущают простой
народ.  И  тогда  царские  душеприказчики решили,  не  откладывая и  часу,
выслать  из  Москвы  опасного  младенца.  Пришлось долго  уговаривать царя
Федора Ивановича,  он никак не хотел расставаться с младшим братцем. Бояре
думали,   что  вместе  с   царевичем  Дмитрием  в   Углич  отъедет  и  его
предприимчивый дядька,  Богдан Яковлевич Бельский, но оружничий не хотел и
слышать об угличской ссылке.
     Нагим  разрешили держать двор  в  своем  уделе.  Царь  Федор отпустил
кое-кого из  своих бояр и  вельмож.  В  Углич ехали стольники и  стряпчие,
много московских дворян и простых слуг.  Среди них были верные люди Бориса
Годунова и князей Шуйских.
     Достоинство и  честь царского имени были  соблюдены.  Для  оберегания
Дмитрия указом  царя  были  назначены четыре приказа московских стрельцов:
приказ конных и три приказа пеших*.
     _______________
          * Автор  обращает  внимание  на  отправку   четырех   стрелецких
     приказов  в  Углич  для охраны царевича Дмитрия.  Однако в материалах
     следствия по поводу его смерти стрельцы как свидетели не упоминаются.

     Старик Федор Нагой да и все Нагие отъезду в Углич не противились.  Да
и  воля Грозного царя не  нарушалась:  удел Углич был  записан в  духовной
грамоте.
     Обнадеживал их  и  дядька Богдан Бельский.  Он  успел шепнуть старику
Федору Нагому:
     - Ждите и надейтесь. Мое слово свято.
     Перед  самым  отъездом,  когда все  было  готово к  дороге,  младенца
Дмитрия принесли к Федору Ивановичу попрощаться.
     Морщась от боли,  царь сполз с  высокого кресла.  По малости роста он
спустил на пол сначала одну ногу, а затем вторую и, пошатываясь, подошел к
царице Марье, державшей на руках сына.
     Провожание было обставлено торжественно. По стенам палаты выстроились
бояре,  князья и  ближние люди.  У трона застыли с секирами в руках рослые
телохранители.
     Царь Федор Иванович взял мальчика к себе и, прижав к груди, заплакал.
Собравшиеся почтительно слушали царские всхлипывания.  Поуспокоившись,  он
погладил царевичу головку.
     - Иди,  братец мой,  с богом,  - произнес царь едва слышно. - Дай бог
тебе возмужать,  а мне царствовать.  Ежели бог продолжит живота моего,  ты
поспеешь царством владеть,  и  я тогда тебе поступлюсь престолом,  а сам в
тихости пребуду и  как бог захочет,  понеже не вельми желаю власти.  Жалко
мне  тебя,  братец родненький,  ох,  как  жалко!..  -  Царь  снова жалобно
всхлипнул.
     Кроме Бориса Годунова, стоявшего близ царя, и дьяка Андрея Щелкалова,
никто не понял ни слова из царской речи. А для Годунова царские слова были
неожиданны и неприятны.
     - Мамка,  боюсь! - вдруг закричал царевич, упершись ручонками в грудь
Федору Ивановичу. - Мамка, возьми меня!
     - Великий  государь,   -   тихо,  но  твердо  сказал  Борис  Годунов,
пригнувшись к царскому уху,  -  дорога царевичу предстоит дальняя, разреши
отъезд.
     - Иди,  свет мой здрав,  в путь,  -  передавая царице оравшего во всю
глотку младенца,  заторопился Федор Иванович.  -  Чтоб мне радостно было и
впредь видеть тебя.  -  Он  несколько раз поспешно перекрестил Дмитрия.  -
Возьми  просфирку свяченую в  дорогу.  Мало  ли  что  может  приключиться,
просфирка-то и поможет.
     Вручив  просфирку  царице,  Федор  Иванович,  прихрамывая,  вышел  из
Грановитой палаты.  Он спешил на колокольню Успенского собора. Колокольный
звон радовал душу Федора Ивановича,  и он почитал за праздник потрезвонить
вместо пономаря. Но не всегда советники разрешали ему позабавиться...
     За  царем  последовали духовник  и  Борис  Годунов.  Остальные бояре,
покачивая высокими меховыми шапками, потянулись к сеням.
     ...Богдан  Бельский  поджидал  царицу  Марью  у  низкой  двери,  едва
заметной в  глубокой нише.  В  теплой  накидной шубе  из  черных  соболей,
разукрашенной узорами и каменьями,  она появилась перед оружничим.  Царицу
поразил необычный вид  дядьки.  Он  был  одет так  богато и  красиво,  как
никогда не одевался, и, пожалуй, убранством не уступал ни Борису Годунову,
ни  Ивану Глинскому.  На  плечах его ловко сидел кафтан из тонкого сукна с
золотыми  петлями  и  пуговицами.  Зеленые  сафьяновые сапоги  с  высокими
каблуками.   На  саблю  глазам  глядеть  больно,   вся  она  в  сверкающих
драгоценных камнях. А шапке, украшавшей голову оружничего, по цене не было
равной во всей Москве.
     - Государыня,  -  сказал Богдан Бельский, склонив голову, - не забудь
холопа своего Богдашку на уделе в  Угличе.  Тошно мне будет не видеть лица
твоего.
     Царица  удивилась  еще  больше.   Подобных  слов  она  не   ждала  от
оружничего.  Однако они были ей приятны.  Сердце ее забилось сильнее, лицо
порозовело.
     - Приезжай к  нам  в  Углич,  Богдан Яковлевич,  -  поборов смущение,
сказала царица.  -  Буду тебя ждать...  И  царевич соскучится без  пестуна
своего. - И еще раз подумала, что жалеть о смерти мужа она не будет.
     - Говоришь ты,  государыня,  аки соловей щебечет,  - низко поклонился
оружничий.  -  Мне здесь и свет божий без тебя не мил, - добавил он совсем
тихо, сам удивляясь своей смелости. - И во снах ты все снишься.
     Царица Марья, покраснев еще больше, не сказав в ответ слова, вышла на
крыльцо.
     Но оружничий и  не нуждался в  словах,  он понял,  что царица к  нему
милостива, и решил раздуть слабый огонек.
     "Когда  я  захвачу власть  и  она  будет  моей,  мы  вместе достигнем
многого".
     Он  вспомнил Елену Глинскую,  оставшуюся вдовой после смерти великого
кн