трий Зюзя,  -  и будто к земле незнамой меня ветры прибили, а
на той земле всякую птицу и зверя вижу,  каковых ранее не видел...  Очинно
приятно, братцы. Во снях заморного моржового зуба гору на лодью погрузил и
приволок в Холмогоры. На пристанях весь посад меня встречал.
     Мореходы рассмеялись. Сон Митрия Зюзи всем понравился.
     - Идешь морской дорогой на промысел, - подал голос Василий Твердяков,
- тебя и волна бьет и качает,  и ветер морозит,  а на веслах тяжко,  и меж
льдов тебя трет да ломат.  Другой раз сил терпеть нету.  А придешь к земле
нехоженой или на  островок в  Студеном море,  весной пахнет,  света много,
цветы расцветают,  и  птицы и  живья всякого много.  Главное -  людей злых
нету, ни воевод, ни бояр... и рука царская не достанет.
     - Мне родители невесту сосватали,  - застенчиво сказал Аксак Малыгин;
ему  недавно исполнилось двадцать четыре года.  -  Сто рублев приданого за
ней давали, сама красавица...
     - Ну, а ты что?
     - Да   вот  Демичев  Гаврила  пристал,   пойдем  да  пойдем,   хорошо
заработаешь,  близ сто рублей.  Ну,  я  подумал:  лучше-де  сто рублей без
жонки, нежели с жонкой вместях.
     Мореходы опять весело рассмеялись. Аксак Малыгин смутился и замолчал.
     - Я   товарищество  люблю,   нет   ничего  выше  на   земле  морского
товарищества,  -  подал голос Федор Шубин.  -  А  без дружбы и  жизнь не в
жизнь.
     Пошутив,  посмеявшись, мореходы стали готовиться ко сну. От дружеской
беседы на душе стало легче.
     - Слышь,  Ванюха,  -  обернулся  Степан  Гурьев  к   Ивашке   Рябову,
артельному  сказочнику,  - расскажи-ка нам старину про мореходов,  дедов и
прадедов наших.
     Ивашку Рябова долго упрашивать не надо.
     - Рот у  меня не запирается,  сказками да песнями сердце свое веселю.
Слушайте, буду сказывать старину нашу:

                У синего моря у солоного,
                У светлого Гандвика студеного,
                У Двины-реки в низовской земли
                Поживала жоночка Устьяночка.
                Было у жоночки девять сынов,
                Десята - дочка любимая.
                Первого сына вода взяла,
                Второго сына земля взяла,
                Третьего мать на войну сдала.
                Шесть сыновей на лодью зашли,
                Во Студеное море промышлять пошли -
                Разбивать кораблики гостиные.
                Дочку-то жоночка вырастила,
                Выдала замуж за норвежина,
                За умного гостя отменитого.
                Увез ее норвежин за сине море,
                Во свою землю, во большую семью.
                Жила молода, не печалилась.
                Отставала обычая хрестьянского,
                Навыкала обычая латыньского.
                Тут повытают снежочки у чиста поля,
                Придет весна разливна-красна,
                Тогда молода стосковалася,
                Стала мужа упрашивать:
                "Поплывем, норвежин, во святую Русь,
                Светлым-светла земля русская.
                Она травами, цветами изукрашена.
                Поплывем, норвежин, в гости к маменьке..."

     Затаив  дыхание,   слушали  мореходы  морскую  бывальщину.  Никто  не
промолвил слова,  боялись  помешать сказочнику.  Радостно было  слушать на
дальнем северном острове про светлую Русь, про славных предков, про родную
двинскую землю...
     Когда  закончил говорить Ивашка  морскую старину,  Степан  Гурьев  по
случаю святого праздника прочитал вслух несколько страниц Евангелия.
     - "Благословен бог наш всегда,  ныне и  присно и  во  веки веков",  -
закончил он чтение и закрыл книгу.
     Так  шли  дни  в  избе  холмогорских мореходов  на  острове  Надежды.
Однажды,  прослушав Евангелие,  Никандр Мясной  залез  на  свою  постель и
привалился поближе к брату.
     - Слышь-ка,  брательник,  нету моих сил... - прохрипел он в самое ухо
Фоме, - хочу Степану Гурьеву отраву дать. Легче будет. Не могу больше жить
с топором над головой. Уйти к самоедам не могу, бессилен, остается одно...
     - Не страшно новый грех на душу взять?  - спросил Фома. Он видел, что
Никандр вряд ли выживет до весны, и не хотел осложнять дело.
     - Сколько их у меня на душе,  - махнул рукой Никандр, - за все вместе
в ответе буду. А пока я жив, за свою жизнь кому хошь горло перегрызу.
     От нутряной гнилости дыхание Никандра было смрадным.
     - Значит, решил?
     - Смотри,  -  Никандр показал серебряное кольцо  с  красным камнем на
безымянном пальце, - этот камень можно повернуть, под ним чашечка, а в ней
зелье. Человек сразу помирает.
     - Эх,  Никандр!  -  прошептал Фома.  -  Не  делай  этого.  Даст  бог,
поправишься к лету,  а там,  глядишь,  и самоеды прикочуют... Уйдем. Умрет
Степан Гурьев -  мореходы догадаются,  хуже будет. Сам видишь, уважают они
приказчика.
     Братья замолчали. Никандр тяжело и трудно дышал.
     - Нет,  пусть умрет.  Он  виновник всех наших бед.  -  Голос Никандра
дрожал от гнева.
     Фома понял,  что уговаривать его бесполезно.  Никандр, как утопающий,
хватался за соломинку. Но помогать брату он не захотел.
     - Делай как хочешь. А я убивать Степана Гурьева не согласен. - И Фома
отвернулся к стене.
     На  следующий день  Никандр  Мясной  готовил жареную оленину.  Каждое
движение,  каждый шаг заставляли его морщиться от  боли.  Но он двигался и
работал. Ненависть к Степану придавала ему силу.
     По  горнице распространился смачный запах.  У  многих потекли слюнки.
Когда сели за стол,  Никандр, по обычаю, принес первый кусок жареного мяса
на оловянной тарелке приказчику Гурьеву.
     Фома Мясной посмотрел на брата и  отвел глаза.  Никандр прислонился к
печке, он не мог унять дрожь в руках и ногах.
     А  Степан Гурьев глянул на  сидящего рядом с  ним Дементия Денежкина.
После долгой болезни он сел сегодня за стол первый раз и  жадно смотрел на
душистое жареное мясо.
     - Бери,  ешь.  Если захочешь,  еще принесут,  - сказал Степан Гурьев,
пододвигая тарелку другу.  - Ешь больше, сколько можешь, тебе поправляться
надо.
     - Спасибо, Степан!
     Дементий Денежкин вынул нож,  разрезал мясо  на  мелкие куски и  стал
есть. Он проглатывал мясо не жуя, крепких зубов у него почти не осталось.
     Никандр  Мясной,   увидев,  что  Степан  отдал  свое  мясо,  едва  не
вскрикнул.   Он  хотел  было  броситься  и   предупредить  Денежкина,   но
остановился и  махнул  рукой.  Прихрамывая,  Никандр принес  второй  кусок
Степану Гурьеву, еще один Митрию Зюзе...
     Дементий Денежкин съел  свое  мясо  и  хотел  тряпкой обтереть усы  и
бороду, но не успел.
     - Ребяты, - сказал он, - плохо мне, - и повалился на бок.
     Мореходы бросились к Денежкину.  Он шевелил губами,  желая еще что-то
сказать.
     - Умер,  -  произнес подошедший Фома.  -  Чем мучиться, как он, лучше
смерть. Упокой, господи, его душу!
     Фома слыл среди мореходов лекарем, и они прислушивались к его словам.
     Степан Гурьев поцеловал своего друга и заплакал.
     Мертвое тело положили на лавке головой к  иконе,  и Фома Мясной долго
читал молитвы над усопшим.
     В ту ночь мало кто спал.  Мореходы прислушивались к завываниям ветра,
разгулявшегося на море.  Ветер с  силой ударял в  бревенчатые стены.  Изба
вздрагивала.  Иногда он задувал в  трубу,  и тогда из печи вырывался дым и
сноп искр.
     Ночь  показалась мореходам бесконечной.  Каждый думал,  что  Дементия
Денежкина наказал бог.  Только за  что?!  Денежкин был хорошим товарищем и
добрым человеком.
     Десять  дней  бушевала пурга.  Мореходы выходили из  дома  только  по
крайней нужде.  Каждый раз приходилось отгребать снег от дверей.  Морозный
ветер  обжигал дыхание,  сбивал  с  ног,  пронизывал сквозь теплые меховые
одежды.
     Во  время пурги умер Никандр Мясной.  Цинга поборола его  ослабленное
болезнями тело.
     Перед смертью он окликнул брата:
     - Умру  скоро,  ночью видение было...  Плохо в  пургу умирать.  -  Он
прислушался к  завываниям ветра за окном.  -  Дьяволы играют,  плохо будет
душе...  Кабы тихо было,  можно окно открыть,  воздуху больше,  - с тоской
произнес он  чуть  слышно.  -  Слышь,  Фома,  завещаю тебе  сто  рублей по
монастырям раздать,  возьми те, что агличане дали. Многогрешен, пусть попы
замаливают...  Деток,  жену не  забудь,  ежели что,  прокляну на том свете
страшным заклятьем, прокляну.
     - Авось выдюжишь.  Длинные ноги у зимы, ан и она кончается, - ответил
Фома, - вместе еще промышлять будем. - Он сказал это только для успокоения
брата.
     На  Никандра  страшно  было  смотреть.   Лицо  серое,  опухшее,  зубы
вывалились, десны и губы кровоточили, волосы почти все вылезли.
     "Хорошо, что себя не видит", - подумал Фома.
     Братья помолчали.  Никандр дышал натужно,  со свистом, высоко вздымая
грудь. Новый порыв ветра потряс избу.
     - Помолись, брат, - сказал Фома, - попроси господа смилостивиться.
     - Никто мне  не  поможет.  Я...  -  Никандр вздохнул и  снова замолк,
уставившись глазами в потолок.  -  Ветерок душистый веет,  вокруг шиповник
благоухает... - были его последние слова.
     Через час он умер.
     Пурга  окончилась  как-то   сразу.   Будто  смерть  Никандра  Мясного
успокоила буйные силы природы.
     Однажды утром  несколько человек вылезли через  волоковое,  чердачное
окно наружу,  чтобы отбросить снег от дверей избы,  и удивились: небо было
светлое,  совсем не  такое,  как десять дней назад.  На  востоке у  самого
горизонта розовела неширокая полоса.
     - Скоро выйдет солнце, ребята! - закричал Митрий Зюзя. - Зови всех...
Солнце, солнце!
     На высокий сугроб, наметенный пургой почти вровень с крышей, выползли
все зимовщики,  и  здоровые и больные.  Снег был твердый и не проваливался
под ногами.
     - Солнце, солнце! - повторяли радостно люди.
     Для  всех  зимовщиков солнце  было  живым  существом,  великим богом,
несущим освобождение и  жизнь.  Даже  больные воспряли духом.  Несмотря на
сильный мороз,  никто не уходил в избу. В полдень вспыхнула красная точка,
из-за  горизонта медленно выползла бесформенная оранжево-красная  половина
солнца.
     Мореходы дружно закричали,  кинули вверх  шапки.  Некоторые стали  на
колени и благодарили бога, а другие плакали.
     Недолго  пробыло солнце  над  горизонтом.  Озарив  красноватым светом
снег,  льды,  избу и  стоявшую у  дома кучку будто сошедших с  ума  людей,
солнце снова ушло за бескрайние льды.
     - Раз солнца дождались, будем живы, - сказал Степан Гурьев, посмотрев
на своих товарищей.
     Так  думали  все  зимовщики.  Доброе божество солнце должно спасти от
напастей и вылечить болезни. Многое они вынесли за долгую зиму.
     Похудели, обросли волосами, перепачкались копотью.
     Изменилось и  все  вокруг.  У  самого  берега  возникли мощные  гряды
наторошенного молодого льда высотой в десять саженей.  За торосами чернела
приливная трещина. От берега моря в глубь острова шли белые пологие холмы,
словно огромные застывшие волны. Изба, заваленная со всех сторон снегом.
     - Белым-бело,  глазу остановиться не на чем, - сказал Ивашка Рябов. -
Смотри-ка, и коча среди снега не сыщешь.
     Лето было не за горами.  Солнышко скоро растопит снег.  Сильный ветер
отнесет морские льды на север, и мореходы поднимут паруса на своем коче.


                 Гїлїаївїаї тїрїиїдїцїаїтїьї вїтїоїрїаїя

              НА НЕБЕ БОГ, НА ЗЕМЛЕ ЦАРЬ, А НА МОРЕ КОРМЩИК

     На  Афанасия Афонского* коч  "Аника и  Семен" был загружен и  готов к
плаванию.  Из  взятого на  острове промысла погрузили только самое ценное:
клыки моржей и шкуры песцов.  Ворвань, шкуры моржей и медведей остались на
складе.  Для  своего пропитания мореходы взяли  сушеное и  соленое мясо  и
рыбу.  Хлеба не было, его давно съели, еще во время зимовки. Взяли немного
дров, наготовленных из сухого плавника.
     _______________
          * 5 июля.

     Море было чистое.  Ни  на  востоке,  ни  на  севере льдов мореходы не
заметили.
     Утром  следующего дня  на  коче  подняли якорь  и  с  попутным ветром
двинулись к  далекому Двинскому устью.  Вышли в  море  сорок один человек,
девять мореходов погибли.  Но  и  для сорока человек тесно на  малом коче.
Теплое жилье  на  корме  вмещало двенадцать,  на  худой конец четырнадцать
человек.  Остальным приходилось ютиться под парусиной и  спать вповалку на
оленьих шкурах.
     До Вайгача все шло отлично.  Льды не встречались, ветер дул попутный,
и  коч,  покинув стоянку у  острова Надежды,  на пятый день миновал остров
Вайгач.  Выйдя из  Югорского Шара,  коч шел по  родному Студеному морю,  и
попутный ветер продолжал упрямо надувать паруса.  Мореходы стали надеяться
на благополучное возвращение и высчитывали день прихода в Холмогоры.
     Но  погода  на  море  переменчива.  На  третий день  счастье изменило
мореходам.  Подул  свирепый северо-западный ветер.  Коч  "Аника  и  Семен"
понесло назад и  к югу,  к опасным песчаным островам,  нанесенным течением
реки Печоры.
     Ветер  крепчал с  каждым  часом,  волны  делались все  выше.  Тяжелые
брызги,  брошенные ветром,  хлестали по  кораблю.  Ночью  набежавшей зыбью
несколько раз заливало укрывшихся парусиной людей.  Никто не  спал,  все с
тревогой ждали  утра.  Паруса давно  убрали,  чтобы меньше сносило,  мачты
стояли  голые.  Люди  непрерывно вычерпывали ведрами воду,  скопившуюся на
днище,  и  выливали ее  за борт.  Корабль швыряло в  стороны,  то подымало
наверх, то стремительно бросало куда-то в пропасть.
     В  прежних  плаваниях Степан  Гурьев  всегда  проходил опасные  места
благополучно. А на этот раз дело повернулось иначе. Он долго советовался с
пустозерцем Фомой Мясным, сорок лет прожившим на Печоре.
     - Как кому повезет,  -  говорил Фома. - Другой раз, когда воды в реке
много,  течение отжимает корабли,  и они благополучно проходят отмели.  Но
если ветер сильный и  вперед хода нет...  Уж тут,  что и  говорить,  может
прижать к островам.
     - Ежели прижмет,  тогда как?  Нет ли  здесь каких-нибудь способов для
спасения?
     - При таком ветре тяжко.  Взводнем коч поломает и  людей побьет.  И в
какое  место  прижмет?  Здесь  островов много...  Однако на  них  долго не
проживешь: ни воды, ни съестного, да и заливает в большую воду.
     Фома Мясной говорил медленно,  с  остановками.  Он  выглядел больным,
похудевшим. Прибавилось много седых волос.
     Утром, едва рассвело, Степан Гурьев влез на скрипевшую переднюю мачту
и  долго смотрел на юг,  стараясь увидеть гибельные острова.  Когда солнце
пробилось сквозь тучи и осветило бушующую поверхность моря,  Степан увидел
две  желтые  узкие  полоски  песка,  разделенные проливом.  Коч  несло  на
восточный остров. У берега Степан разглядел белую пену прибоя и понял, что
пришла пора действовать.
     - Поднимай парус, ребята, - приказал он. - Пойдем в салму. Попытка не
пытка, авось проскочим.
     Мореходы вмиг подняли парус,  на руль встал Митрий Зюзя, и коч "Аника
и Семен", подхваченный сильным ветром, ринулся в пролив.
     - Посередине держи! - Степан сошел с мачты и встал возле рулевого.
     На попутной зыби коч бросало легче.  Мореходы столпились на носу и  с
надеждой смотрели на открывшийся между островами проход.
     - Правей держи! - приказывал Степан.
     Вблизи прибой на островах выглядел устрашающе.  Волны с ревом одна за
другой обрушивались на песчаный берег.  Вряд ли можно уцелеть,  очутившись
под ударами серо-зеленых волн.
     Коч "Аника и Семен" прошел пролив благополучно, как в широкие ворота,
не задев днищем грунта.
     Кормщик за  салмой хотел  повернуть левее и,  укрывшись за  островом,
встать на  якорь и  переждать погоду.  Это  было правильно и  могло спасти
корабль и людей. Однако, когда он стал поворачивать, сильным порывом ветра
вырвало из гнезда заднюю мачту и  унесло вместе с парусом в море.  Парусом
зацепило  холмогорца  Афоню  Гусельникова.   Мореходы  бросились  выручать
товарища,  но  не  успели.  Афоню  Гусельникова  затянуло  под  парус:  он
захлебнулся и утонул. Ветер продолжал набирать силу.
     Коч несло к югу на показавшийся вдали новый остров.
     - На весла! - крикнул Степан Гурьев.
     Восемь мореходов сели на  весла и  гребли изо  всех сил.  Укрыться от
волн и  встать на якорь в тихом месте -  единственная надежда на спасение.
Гребцам  помогали остальные мореходы.  Но  ветер  и  течение  пересиливали
людей, коч медленно несло на юг. Волной вырвало весло из рук Федора Шубина
у  Ивашки Лихачева...  Кое-где в  кузове разошлись пазы,  и в них сочилась
вода.
     Когда  коч  приблизился к  южному  острову,  Степан Гурьев повернулся
носом к  берегу,  уповая на  бога,  что коч не  развернет и  не сломает на
прибое.
     Сильная волна бросила суденышко на  песок.  Митрий Зюзя с  веревкой в
руках прыгнул в воду и до новой волны успел выбраться на берег.  Выбрались
еще несколько человек,  дружно схватились за веревку и потащили коч. Новая
волна  подняла  его.   Опять  раздался  сильный  треск.   Вскрикнул  Сувор
Левонтьев:  коч,  брошенный волной,  сбил его и подмял днищем. В это время
почти все мореходы спрыгнули на песок и вызволили коч из воды.
     Английские купцы,  почерневшие,  со  впалыми щеками,  не  двинулись с
места.  Они  стояли  на  корме  коча.  Стараясь не  смотреть на  кипящее и
гремящее море, подняв глаза к небу, они молили бога о спасении.
     Тем временем люди выволокли коч на безопасное место,  и  волны его не
доставали.  Мертвое тело Сувора Левонтьева,  окровавленное и  изувеченное,
выловили из воды и положили на сухое место.
     Песчаный островок,  на  который высадились холмогорцы,  небольшой:  в
длину около версты и в ширину сто двадцать саженей.  В самом высоком месте
над уровнем моря он возвышался совсем мало.
     Став твердо на  землю,  люди прежде всего вычерпали воду,  попавшую в
коч,  разожгли огонь в поварне и стали сушить мокрую одежду. Повар наварил
соленой рыбы.  Когда сели  ужинать,  от  усталости тряслись руки,  ложку с
трудом доносили до рта.
     Степан Гурьев вместе с Федором Шубиным осмотрели запасы пресной воды,
попробовали на вкус из каждой бочки -  вода была пресная.  Это обрадовало:
на  здешних песчаных островах речек и  озер не  водилось и  можно запросто
погибнуть от жажды.
     - Благодарите морского  бога,  ребята,  -  сказал  Степан  Гурьев,  -
милостиво  он  обошелся  с  нами.  Коч,  можно  сказать,  уцелел,  кое-где
конопатка вывалилась, исправим. Харч тоже цел, и промысел сохранился.
     - Тебе спасибо, Степан Елисеевич, - отвечали мореходы.
     - Бога надо благодарить.
     - Так,  так,  Степан,  да ведь как говорится:  на небе бог,  на земле
царь, а на море кормщик.
     Каждый думал,  что ему повезло.  Смерть прошла мимо,  и  есть надежда
вернуться в  родные места  и  даже  получить немного денег,  вырученных от
продажи моржовых клыков и песцовых шкур.
     Наевшись,  мореходы молча,  без  обычных  шуток,  без  единого слова,
разошлись по своим постелям и сразу заснули, словно померли.
     Наконец улегся и Степан Гурьев, положив под голову твердую от мозолей
ладонь.
     "Сколько может  вынести человек!  -  думал он,  ворочаясь на  оленьих
шкурах.  -  Не прошло и года, а сколько выстрадано!" Смерть Анфисы, долгая
зимовка  на  необитаемом  острове,   гибель  товарищей.   Душа  томится  в
неизвестности:  как живут дети без матери и без отца? Что будет со мной по
возвращении в Сольвычегодск? И теперь пришла новая беда, совсем нежданная.
Он  порадовался,  что  ему  удалось вывернуться из  костлявых рук смерти и
спасти  товарищей...  Что  еще  впереди приготовила ему  судьба?  Пришел в
голову приказчик Макар Шустов. Степан снова и снова вспоминал, что говорил
ему перед смертью старый хозяин Семен Аникеевич Строганов. Прав ли он был,
посылая меня в море? Вспомнил разговор с Макаром Шустовым и со своей женой
Анфисой...  "Быть беде,  -  думал Степан,  -  не  кончится для меня добром
купеческая за