ичу...  "Весь  род  Годуновых,
кричит,  перво-наперво изведу".  А  его дядюшка Мишка Нагой все то видел и
насмехается:  "Так их,  супостатов,  так воров,  так изменников.  Не жалей
сабельку,  руби  головы".  Мишка Нагой вместе с  братом Григорием держат у
себя ведуна Ондрюшку Мочалова и  тому ведуну про  великого государя Федора
Ивановича и  про  царицу,  твою сестру,  велел ворожить:  сколько государь
долговечен и  государыня царица.  И  другое  по  черным  книгам замышляли.
Ондрюшка, тот диаволу служит.
     Борис Годунов нервно теребил бороду.
     - Что советуешь делать?
     - С Нагими борьбу начинать бесполезно и хлопотно.  Только зацепи - на
всю Россию станут вопить...  Дмитрия надо искоренить.  Не будет царевича -
Нагих голыми руками возьмем.
     - Нет! - закричал Борис Федорович. - О чем речь ведешь, опомнись!
     Правитель верил Клешнину во  всем.  Он  знал,  что дядьке царя Федора
придется плохо,  если станут у власти Нагие.  И родство не поможет. Однако
сразу замахнуться на царевича Дмитрия он не решился даже при Клешнине.  Но
окольничий хорошо знал норов правителя.
     - Отравить нельзя,  -  продолжал Клешнин,  будто не слыша его гневных
слов, - тебя, Борис Федорович, обвинят. Просто в опочивальне ночью убить и
того хуже.  Нагие в большой звон ударят.  Надо иное, чтоб про тебя и мысли
ни у кого не было.
     - Опомнись,  Андрей Петрович!  -  уже  не  так  громко вымолвил Борис
Годунов и  подумал,  что  царевич Дмитрий угрожает самому  царю  Федору и,
значит, он ему враг, а с царским врагом надо быть беспощадным.
     - Царевич Дмитрий, - Клешнин придвинулся к правителю и понизил голос,
- болен падучей.  Недавно в  припадке он  гвоздем поколол мать свою царицу
Марью,  а  вдругорядь объел руку дочери Андрея Нагого...  Черный недуг его
часто и подолгу бьет.  Надо сделать тако, чтобы царевич в припадке падучей
сам накололся на  нож...  Время надо выбрать,  все обдумать.  Торопиться с
таким делом негоже.
     Правитель отозвался не сразу.
     - Нет, не могу... Разве только ежели он сам себя.
     Окольничий Клешнин понял, что правитель согласен.
     - Пусть ляжет на меня весь грех,  -  наступал он.  -  Поеду в  Углич,
поживу тамо...
     - Нет,  -  оборвал Годунов. - Ты мой человек, об этом все знают. Тебе
нельзя в Угличе жить.
     - Пожалуй, тако.
     - Кого из близких царевича можно к себе приманить?
     - Мамку Василису Волохову.
     - Почто?
     - Деньги баба сверх меры любит. И на царицу Марью в обиде.
     - Изрядно, ежели так. - Годунов опять помолчал.
     - Приметь,  Борис  Федорович,  ее  сынок  Оська  Волохов по  все  дни
царевича забавляет...
     Разговор был длинный. Клешнин не напрасно ездил в Углич. Он придумал,
как надо сделать.  Когда он ушел, правитель вытер пот с лица и долго сидел
не шевелясь.
     Борис Федорович Годунов человек верующий и  побаивался божьего гнева.
Однако  он  твердо  надеялся замолить грехи.  "Построю в  Угличе  каменную
соборную церковь,  -  думал он,  -  пятиглавую, не в пример прочим". И его
надежда на  светлое будущее продолжала жить  и  расцветать.  Высок царский
престол,  однако Годуновы,  хотя родом и  пониже Юрьевых,  в  течение трех
столетий верой  и  правдой  служили московским князьям и  были  природными
русскими людьми.
     Вспомнил  он  и  недавний  разговор с  князем  Василием Шуйским,  его
угодливую улыбку, прилизанные на лоб волосы.
     После тяжких раздумий правитель решил устранить царевича Дмитрия. "Не
буду откладывать.  Дело поручу боярину Григорию Васильевичу Годунову. Свой
человек, родственник, умница. Не продаст, не выдаст".
     Григорий  Васильевич  Годунов,   высокий  худой   старик   с   сивой,
расчесанной надвое бородой,  вскоре сидел в кабинете правителя. Он занимал
высокую должность дворецкого и по должности управлял дворцовым приказом, в
ведении которого находились царские вотчины.
     Борис Годунов не стал скрываться и сказал боярину как близкому родичу
все, что думал.
     - Ты  человек видный,  царю близкий.  Поедешь в  Углич,  как  бы  для
досмотра за уделом, и тишком все свершишь. Говори, как мыслишь?
     - Нет,  Борис Федорович, освободи, не возьмусь я за такое дело. Не по
мне.  Мало ли у тебя других слуг. А я не токмо делать - слушать об этом не
хочу!  - резким, крикливым голосом говорил боярин. - И тебе советую, Борис
Федорович, поостерегись, не марай рук царской кровью. Как перед богом тебя
упреждаю, поостерегись!
     - Григорий Васильевич,  -  побледнев, произнес Борис Годунов, - ежели
Нагие к власти придут,  мы с тобой первыми костьми ляжем.  Нас не пощадят.
Царевича Дмитрия против нас мать и дядья учат.  -  Борис Годунов рассказал
про зимние забавы царевича.
     - Нет,  Борис Федорович,  -  внимательно выслушав,  ответил старик. -
Пусть так,  однако царскую кровь проливать я не согласен. Пусть будет, как
похочет бог.
     - Одумайся,   Григорий  Васильевич!  Царь  Федор  здоровьем  скорбен,
наследников у него нет.  Не дай бог,  окончит он свою жизнь земную,  тогда
как?  Дмитрия -  на престол,  Нагих - в правители?! Подумай-ка, что будет.
Бог-то бог, но и сам не будь плох.
     Старый боярин был непреклонен.
     - Не  согласен царскую кровь проливать.  На  том свете за  нее строго
спросят,  -  твердил он.  - А тебя, Борис Федорович, я насквозь вижу: злое
сластолюбие власти тянет тебя в пропасть.
     Правитель в бешенстве вскочил с места и стал бегать по горнице.
     - Старый дурак, упрямец безмозглый, погубишь ты всех нас! За милостью
все ко мне: пожалуй то да пожалуй другое, а когда мне надобно - рук марать
не хотите!
     - Борис Федорович,  -  твердо сказал дворецкий,  -  тебя я не продам.
Ничего я не слышал и не знаю.  Не нуди меня,  ради господа,  стар я!  -  И
боярин заплакал.
     Правитель решил, что от старика толку не будет, и махнул рукой:
     - Ладно, обойдусь, иди, старый хрыч. Однако помни...
     Григория Васильевича как ветром сдуло.  Уж очень ему не по нутру была
затея правителя.  Его  больше привлекали торговые дела.  При  бережливости
Григория Васильевича царские вотчины резко  увеличили доходность.  Продажа
податей, доставленных натурой, принесла дворцовому приказу двести тридцать
тысяч рублей вместо шестидесяти тысяч при царе Иване Васильевиче Грозном.
     Борис  Годунов  понемногу успокоился.  Усевшись  в  кресло,  он  стал
перебирать в уме подходящих людей.
     Ночью правитель спал  плохо.  До  рассвета он  молил бога указать ему
правильный путь.
     "Господи,  -  думал Борис Годунов,  -  ты  ведь знаешь,  ты  ведь все
видишь!  Не  корысти своей ради,  а  для пользы государства русского,  для
защиты царского престола решил я поднять руку на царевича Дмитрия. Невинен
он перед тобой и перед людьми. Но люди именем его большое зло сотворят".
     Правитель хотел уверить бога  в  справедливости своих слов.  Однако в
глубине души он  чувствовал,  что не прав перед богом.  Если бы не великое
властолюбие,  он  мог бы найти выход и  сохранить на престоле царя Федора.
Царевича Дмитрия вместе с  матерью подобало заточить в далекий монастырь с
крепкими стенами.  Там  пусть они дожидают своего времени.  Братьев царицы
разогнать по сибирским городам. И сразу наступит покой, и страсти в Москве
улягутся.  "Но ведь я  вовсе не  хочу сохранять престол для глупого Федора
или для мальчишки Дмитрия.  Я хочу сесть на него сам.  Ежели так, я должен
покончить с  царевичем и  в  оставшиеся дни  царя Федора готовить для себя
царское место".
     Свои и государственные дела переплетались в сознании правителя,  и он
считал так:  что полезно мне,  полезно и государству. Совесть, тревожившую
по  ночам,  он  успокаивал обещаниями замолить  грехи  тысячами молебнов в
тысячах церквей и  монастырей русского государства.  Уж  на  молитвы он не
пожалеет денег.


                                  * * *

     На  следующий день началось отомщение.  Правитель первый раз  показал
по-настоящему зубы.
     Князей  Шуйских  взяли  под  стражу.  Вместе  с  Шуйскими схватили их
сторонников -  князей Татевых,  Урусовых,  Колычевых,  Бакозовых и  многих
других.  Герой  Пскова Иван  Петрович Шуйский -  первый из  князей царской
крови -  погиб на пути из Москвы в  свое поместье.  Он задохся в  избе,  в
которой ночевал.  Избу обложили сырой соломой со  всех сторон и  подожгли.
Василия Ивановича Шуйского не тронули.
     Началось следствие. Княжеских людей пороли плетьми, приводили к огню,
пытали разными пытками. Снова полилась кровь в застенках и на плахе.
     Святители Дионисий и  Варлаам были свергнуты со своих мест и заточены
в  дальних новгородских монастырях.  В митрополиты всея Руси был поставлен
архиепископ Ростовский Иов, человек вполне преданный Годунову.
     Умер постриженный в монахи князь Иван Федорович Мстиславский.
     После расправы над князьями Шуйскими и  митрополитом Дионисием власть
Бориса еще  более окрепла.  Не  было теперь людей,  которые бы  отважились
вольно с  ним разговаривать.  Угодных он  оставил в  Москве,  а  неугодных
рассылал по городам и селам великого русского государства.
     Наступило  время  отправить  посольство  в  Польшу,   объявить  панам
соболезнование в  смерти короля Стефана Батория и предложить царя Федора в
польские короли.
     Борис  Годунов  сидел  в   кабинете  у   жарко  пылавшего  камина  и,
поворачиваясь к  огню  то  одним,  то  другим боком,  сочинял наказ  послу
Елизарию Ржевскому.
     - Ну-ка,  Василий  Яковлевич,  прочитай,  по-хорошему ли  выходит,  -
сказал правитель и закрыл глаза.
     Василий Щелкалов откашлялся, прочистил голос.
     - "Ежели спросят,  -  бархатно начал он, - за что государь на Шуйских
опалу наложил и за что казнили земских посадских людей, отвечать: государь
князя  Ивана Петровича за  его  службу пожаловал своим великим жалованием,
дал в кормление Псков и с пригородами, с тамгою и кабалами, чего ни одному
боярину не давал государь. Братья его, князь Андрей и другие братья, стали
перед государем измену делать, неправду и всякое лихо умышлять с торговыми
мужиками,  и  князь Иван Петрович им потакал и  к  ним пристал и  неправды
многие показал перед государем..."
     - Хорошо, хорошо, - промолвил правитель, не открывая глаз.
     Он  беспокоился,  как  посмотрят за  рубежом  на  московские казни  и
ссылки, и хотел, чтобы они были истолкованы по его разумению.
     - "То  не  диво в  государстве добрых жаловать,  а  лихих казнить,  -
продолжал бархатный голос.  - Государь наш милостив: как сел после отца на
своих государствах,  ко  всем  людям свое  милосердие и  жалование великое
показал,  а мужики,  надеясь на государскую милость, заворовали было, не в
свое  дело вступились,  к  бездельникам пристали.  Государь велел об  этом
сыскать, и пять или шесть человек государь велел казнить. А Шуйского князя
Андрея сослал в  деревню за то,  что к бездельникам приставал,  а опалы на
него не положил..."
     Думный дьяк  посмотрел на  правителя.  Он  сидел,  покачивая головой,
будто подтверждая каждое слово.
     - "...Если спросят,  зачем же в Кремле-городе в осаде сидели и стражу
крепкую поставили,  отвечать:  этого  не  было,  это  сказал  какой-нибудь
бездельник..."
     Закончив  наказ  послу  Елизарию Ржевскому,  содержавшему еще  многие
полезные советы, Борис Годунов вспомнил, что не обедал. Он представил себе
жареного  молочного  поросенка  с  гречневой  кашей,  обещанного женой,  и
крякнул от удовольствия.  Но радовался он напрасно.  В  кабинет вошел дьяк
Андрей Щелкалов и  с  ним  монах  в  черных одеждах,  похожий на  большого
ворона.
     - Гонец иверийского царя Александра и других грузинских земель к царю
Федору Ивановичу, - сказал дьяк.
     Монах бросился на колени перед правителем.
     - Спаси нас,  великий и  милосердный государь!  Пробил наш  последний
час, - по-русски сказал монах и стал просить руку для поцелуя.
     - Встань, я не царь, - сказал правитель, - говори толком.
     Дьяк  Андрей  Щелкалов помог  старому монаху подняться.  Однако сесть
гонцу Борис Годунов не сказал.
     - Наш  царь Александр молит православного царя Федора Ивановича взять
под свою высокую руку все грузинские земли и  спасти жизни и души людей от
гибели и поругания.
     - Откуда напасть?
     - Турки повоевали,  половину земли захватили,  а  на  другую зарятся.
Свои порядки ввели. Теперь у нас владеть землей может токмо воин, а воином
может стать токмо мосульманин.  Ежели так  пойдет,  мы  все  турками скоро
станем.  Царь наш  Александр просит русских основать крепость на  Тереке и
прислать войско на помощь... Царь Александр, - продолжил монах, - проведал
от  пленных,  что турецкий султан хочет соединиться с  дагестанским князем
Шавкалом, выйти к берегу моря и оттуда воевать Астрахань.
     При этих словах правитель пошевельнулся и взглянул на думного дьяка.
     Монах долго рассказывал про дела в своей стране. Борис Годунов и дьяк
Андрей Щелкалов внимательно слушали.  Иногда останавливали его и  задавали
вопросы.
     Когда гонец сказал все,  что хотел,  правитель отпустил его и повелел
содержать и кормить за царский счет.
     - Что скажешь, Андрей Яковлевич?
     - Обсудить надо, - ответил думный дьяк. - Дело большое, от него славу
великую наш государь получит.  Инако подумать, меж турок и персов встрянем
- султану будет  досадительно.  И  воевать далеко,  несподручно...  Однако
грузины веры православной, а братьям по вере надо помочь.
     Долго  сидел  Борис Годунов в  своем кабинете.  Позвали дьяка Василия
Щелкалова,  другого  дьяка,  Вылузгина,  и  казначея  Степана  Васильевича
Годунова.  Позвали  еще  князя  и  воеводу Андрея  Ивановича Хворостинина.
Спорили,  рядили, и вышло так, что помочь надо, хоть и самим тяжко и денег
мало.  Назвали день,  когда царь и  великий государь Федор Иванович примет
гонцов  грузинского царя.  И  еще  решили  послать вельможу князя  Симеона
Звенигородского  с   жалованной  царской  грамотой  к   царю   Александру,
присутствовать на обряде крестного целования на подданство. Решили послать
огнестрельный  снаряд  и   мастеров  пушечного  литья  и  святых  отцов  к
святителям грузинской церкви. А главное, согласились снова занять крепость
на Тереке. Попытка турок проникнуть из Черного в Каспийское море тревожила
русское правительство.


                       Гїлїаївїаї тїрїиїдїцїаїтїаїя

                 ЗА НУЖНЫЕ СВЕДЕНИЯ НЕВОЗМОЖНО ЗАПЛАТИТЬ
                              СЛИШКОМ ДОРОГО

     Слуга раскрыл двери,  и Джером Горсей вошел в кабинет правителя.  Его
шелковые чулки были безукоризненно чисты.  Короткая куртка ладно сидела на
плечах.  На упитанном,  холеном лице расплылась довольная улыбка.  Словом,
выглядел он преуспевающим и удачливым человеком... Однако тот, кто судил о
делах Горсея по его виду,  мог бы ошибиться.  Дела Джерома Горсея в Англии
повернулись скверно.  Лондонские ольдермены продолжали усиленно добиваться
отстранения купца от всех дел общества.  Они узнали,  что и  Джером Горсей
замешан в  грязных делах  Антони Марша,  хотели оставить его  в  Лондоне и
судить за мошенничество.
     Ольдермены добились королевского указа о  посылке в  Москву чиновника
Эгидея Флетчера для  выяснения всех дел  английского купеческого общества.
Некоторым важным лицам в московском правительстве были даны в долг крупные
суммы  денег.  Общество английских купцов  в  Москве  приняло меры,  чтобы
опорочить в глазах Бориса Годунова неугодного им человека.
     Горсей бросился за помощью к  своему покровителю Френсису Уолсингему.
Один  из  главных  министров королевы  Елизаветы,  Уолсингем ведал  делами
полиции и  разведки.  Он  превосходно знал  приемы  тайной  войны  и  умел
выбирать людей, неразборчивых в средствах.
     - Англия в скором времени предпримет важные шаги в отношении русского
государства,  и нам надо знать все, что делается в Москве, - выслушав его,
сказал  Уолсингем.   -   Немедленно  уезжайте  в  Москву,   не  сказавшись
ольдерменам,  а  я  попробую уладить ваши  дела в  Лондоне.  Впредь будьте
осторожны и не связывайтесь с людьми, подобными Антони Маршу.
     После победы над  испанским флотом Англия готовилась к  захвату чужих
земель,  населенных многочисленными туземцами.  Для обогащения открывались
большие возможности. Правительство еще не знало, куда направить свои силы.
Богатая  русская  земля  привлекала  внимание  расправляющего свои  крылья
хищника.
     И  вот Джером Горсей снова в  Москве,  в  кабинете своего покровителя
Бориса Годунова.  Однако на  этот  раз  он  не  встретил радушного приема.
Английские  купцы   передали  собственноручное  письмо  Джерома  Горсея  к
английскому приказчику в  Холмогорах,  где  он  сообщал о  своем намерении
снарядить  корабли   для   захвата  всех   иностранных  купеческих  судов,
приходящих в  Белое море.  Это  неслыханное вмешательство возмутило Бориса
Годунова.
     Когда   дело   касалось  пошлины  или   других   поблажек,   просимых
англичанами,  Борис Годунов был настроен благожелательно.  Он имел в  виду
некоторую выгоду от торговли и  для русского государства и пользу для себя
лично.  Но  сейчас  дело  поворачивалось по-иному.  За  наглостью  Джерома
Горсея,  хотевшего силой  вмешаться в  русские дела,  стояло очень многое.
Если англичане пытались узнать через разведчиков о русском государстве, то
и в Москве не дремали.
     Джером Горсей, сняв пышную шляпу, поклонился правителю:
     - Я рад снова видеть вас в полном здравии.
     - Будь здрав и ты, - без всякого выражения ответил Борис Годунов.
     - Восьмого февраля Марии Стюарт отрубили голову. Наконец-то кончились
ее коварные происки против нашей королевы Елизаветы,  - сказал Горсей, ища
глазами какое-нибудь седалище. Но, кроме двух кресел, занятых правителем и
Андреем Щелкаловым, в кабинете ничего подходящего не было.
     - Нам сие давно известно,  -  отозвался правитель.  - Мы знаем, какой
страшной  казнию  умерщвлены  шесть  главных  преступников,  обвиненных  в
измене.  И  при отце нашего государя,  царя Ивана Васильевича,  на  Москве
таких казней не видано...  Вот письмо, - Борис Годунов двумя пальцами взял
бумагу,  лежавшую на столе,  -  ты здесь пишешь, что снарядишь корабли для
морского разбоя,  -  неожиданно перешел  к  другому  правитель.  -  Хочешь
захватывать все иноземные корабли,  приходящие в наши пристанища.  Как это
понимать?  Ты хочешь подорвать нашу торговлю,  хочешь начать войну с нашим
государством. Твое письмо? Отвечай!
     - Нет...  да...  Я  писал его три года назад,  когда в России не было
твердой власти.
     - Как, разве у нас не было царя?
     - Я не то хотел сказать, - замялся Горсей.
     - Нет,  то,  -  вступил в  разговор Андрей Щелкалов.  Его  маленькие,
глубоко сидящие глаза сверлили англичанина. - Ты сказал о великом государе
Федоре Ивановиче тако:  не  царем бы  ему быть,  а  монахом.  И  голова-де
маленькая у  него,  и ума в ней как у курицы.  У нас за такие речи противу
государя - смертная казнь.
     - Лжа, не говорил я этого!
     - Говорил. Прочитай, что пишет твой слуга Фома Востенем.
     - Он лжет.
     - Ну хорошо,  -  миролюбиво сказал Борис Годунов, - пусть так. А твое
письмо?
     - Я   только   хотел   защитить  права   нашего  общества,   -   стал
выворачиваться Горсей.  -  Нам  пожалованы отцом  нынешнего  царя,  Иваном
Васильевичем, повольности: плавание всем иноземцам, которые не будут иметь
дозволения ее  величества королевы Елизаветы,  запрещено в  Холмогоры,  на
реку Обь, Варзугу, Печору, в Колу, Мезень, на Соловецкие острова.
     - Такой  повольности  не бывало!  - рявкнул Андрей Щелкалов.  - Этого
хотела ваша королева,  но великий государь и царь Иван  Васильевич  своего
согласия не дал.
     Увидев,   что  дело  обстоит  плохо,   Джером  Горсей  решил  вернуть
благосклонность Бориса Годунова любым путем.
     - Я видел королевину грамоту,  -  начал он вкрадчиво. - Ее величество
королева Елизавета скоро пошлет ее царю Ф