мен Аникеевич.  А мужа ее, Постника,
ты на чепь посадил.
     Семен Аникеевич тяжело повернулся на кресле и звякнул в колоколец.
     - Позвать ко мне Марефу! - рявкнул он слуге.
     Воцарилось молчание.
     Тихо  отворилась дверь.  В  кабинет вошла  красивая молодая женщина в
богатой одежде. Круглолицая и белая, как молодая репка. Голову ее покрывал
расшитый шелком платок, на пальце сверкали перстни.
     - Ты добром у меня осталась,  Марефа? - спросил Семен Аникеевич. - По
своей ли воле, скажи, как на духу!
     - Добром,  Семен Аникеевич, осталась, по своей воле, - услышал Степан
тихие слова.
     Семен Строганов с торжеством посмотрел на морехода.
     - К мужу вернуться хочешь?
     Марефа, опустив голову, молчала.
     - Ну, говори.
     Баба повалилась на колени, заплакала, платок сбился на сторону.
     - Убейте лучше, Семен Аникеевич!
     - Ладно, Марефа, как сказал, так и будет, иди к себе.
     Он подождал, пока за Марефой закроются двери.
     - Ну, теперь ты знаешь, Семен. А мужа ее, Постника, я на чепь посадил
за  буянство.  Грозился он и  меня и  жену свою жизни лишить...  У  меня в
подвалах не один десяток ворья сидит,  -  продолжал он,  видя,  что Степан
молчит.  -  И на чепь буду сажать и плетьми сечь,  все,  что похочу,  буду
делать.  Ежели мне на каждого солевара правду в Москве искать, ни времени,
ни денег не станет. На своей земле я хозяин.
     Степан Гурьев видел,  что хозяин не  прав.  Он был целиком на стороне
Постника и сразу возненавидел Марефу.  Он понимал, что баба польстилась на
деньги,  на богатство Семена Аникеевича.  Отвергнув ее от мужа, он нарушил
божеский  закон,   совершил  большой  грех.   Степан  не  признавал  права
Строгановых чинить суд и расправу на своих землях.  Что возможно царю,  не
позволено купцу, думал Степан.
     - Ну, что скажешь? - спросил купец у совладельца.
     - Ты всегда прав, дядя.
     - То-то.
     Семен  Аникеевич  поцеловал и  перекрестил на  прощание  племянника и
Степана,  отпустил их,  взял в руки Библию и принялся было за чтение. Но в
голову вдруг  пришел казачий атаман Ермак Тимофеевич.  Вспомнил то  время,
когда царские люди взяли в обхват его вольницу на Волге, и, может быть, не
уберечь  бы  Ермаку  своей  буйной  головы,  не  случись поблизости Семена
Аникеевича.
     Купец улыбнулся, вспомнив памятную встречу на Волге.
     "Поворачивай на Каму-реку,  Ермак Тимофеевич, одолевает нас сибирский
хан Кучумка,  -  сказал тогда Семен Аникеевич,  -  жизни от него не стало.
Выручи, иди к нам на службу..."
     Не  сразу  согласился Ермак Тимофеевич.  Гордый был  человек,  никому
служить не  хотел.  Однако пошел,  деваться-то  ему некуда.  Повернул свои
челны да  росшивы на  Каму.  В  строгановских вотчинах набрался он  свежей
силы. Людишек ему купцы дали, одежды, пушчонок, пороху, харчей достаточно.
     Осмотрелся Ермак Тимофеевич,  рассудил,  что не так страшен черт, как
его попы малюют, и двинул свою вольницу на сибирского хана.
     Мало кого в  своей жизни уважал Семен Аникеевич,  а казачьего атамана
Ермака уважал крепко.  Прошло пять лет,  как убили в  бою атамана,  а  все
помнит  купец  его  последние слова  перед  походом:  "Не  забывай,  Семен
Аникеевич,  людишек малых,  все мы перед богом равны.  А  будешь обижать -
заступлюсь. Не за тебя воевать иду, а за землю русскую".
     Вот  бы  кого  на  аглицких купцов напустить,  небось не  пожалел бы,
подумал Строганов.  Перед  его  мысленным взором  возник  огромный воин  в
кольчуге и островерхом шлеме.


                                  * * *

     Ветер раздвинул тучи,  показалось солнце, перестал накрапывать дождь.
Светлые лучи осветили купол Воскресенской церкви, что на Троицкой стороне.
     В  этот  час  пусто  на  соборной площади.  Несколько пьяных мужиков,
оборванных и грязных,  валялись возле харчевни. На торгу у лавок толкались
бабы.   Из  высокого  бревенчатого  амбара,   стоявшего  у  самого  берега
многоводной Вычегды,  ярыжки  носили по  крутым сходням мешки  с  солью  в
плоскодонные лодьи.
     По  соседству  с  церковью  высились  хоромы  воеводы,  стояли  дворы
приказных людей, дворы церковников, зелейный погреб, ямской двор.
     У   воеводских  хором   прохаживался  вооруженный  стрелец   в   лихо
заломленной барашковой шапке.
     Напротив воеводских хором на  Никольской восточной стороне красовался
строгановский  дворец.   Никольскую   сторону,   кроме   крепостных   стен
Строгановых, отделяла от восточной Троицкой небольшая речушка Солониха.
     Время  близилось к  полудню.  На  шатком деревянном мосту  через реку
Солониху показался огромный Васька Чуга. Шел он медленно, не торопясь. Под
его  грузным телом  прогибались доски.  Посреди моста  остановился и  стал
смотреть на мутную воду.
     Из  кузниц,  стоявших на  реке,  доносились звонкие  удары  молота  и
покрикивания мастеров.
     Сойдя на Троицкую сторону,  Васька Чуга направился к соборной церкви.
Пройдя  мимо  слепой  старухи,  сидевшей на  паперти  с  протянутой рукой,
мореход вошел  в  пустую церковь.  Два  мужика в  лаптях и  серых  армяках
отбивали поклоны перед иконами святых.  Пономарь Кондрат,  кривой на  один
глаз  мужик,  забрался на  стремянку и  зажигал от  свечи красную лампадку
перед иконостасом.
     "В самый раз, время", - подумал Васька Чуга, бросился вон из церкви и
ухватил веревку самого большого колокола.
     Могучий стон главного церковного колокола разнесся по Сольвычегодску.
Удары частые,  сильные. Набат. Этот звон знаком с пеленок каждому русскому
человеку.  Никто не  может остаться к  нему  равнодушным.  Набат призывает
людей при пожаре, при наводнении, когда близок враг и надо дать ему отпор.
Словом,  набатный звон зовет людей выйти из  домов,  объединить свои силы.
При набате никто не  теряет и  минуты,  всякий знает,  что опоздание может
обернуться смертью.
     На  пятом  ударе  тяжелого колокола на  площади  появились люди.  Они
бежали со  всех концов посада.  Бежали солевары из  многочисленных варниц,
работные люди  с  соляных труб,  кузнецы,  торговцы закрывали свои  лавки.
Посадские бежали кто с чем - с топорами, рогатинами, с кольями.
     Васька Чуга видел,  как Вознесенский протопоп выбежал из  дверей дома
и, подобрав рясу, помчался во весь дух к собору.
     Во  Введенском монастыре,  расположенном поблизости,  тоже  ударили в
набат. На Никольской стороне загудел колокол Благовещенского собора.
     Забили тревогу и  в  других церквах Сольвычегодска.  Народ на площади
все прибывал и прибывал.
     - Пошто звонят? - спрашивали горожане друг у друга.
     - Сполох.
     - Пожар!
     - Татарва подходит.
     - Пожар!
     - Кучум!
     - Где горит?
     Голоса раздавались со всех сторон.
     На телегу,  стоявшую у церкви с поднятыми кверху оглоблями, взобрался
качальщик рассололивных труб Федор Мошкин.
     - Братцы!  -  Он обождал,  пока поутихнет. - Братцы! На строгановском
дворе  правеж.  Самочинный.  Людей  до  смерти забивают.  В  темницах наши
товарищи на чепях сидят!
     Это было неожиданно, толпа молчала.
     - На строгановский двор!  Айда,  ребята,  своих выручать!  - произнес
чей-то басовитый, спокойный голос.
     - Строгановские приказчики нас всех перепорют!  - раздалось с другого
конца.
     - Не по закону творят.  Люди в  темницах сидят года по три и четыре и
умирают от кнутяных побоев и от голоду и дыму.
     - Варничные строгановские люди убиваются в  поленницах,  мрут от духа
соляного,  горят в  печах,  вваливаются в  колодцы...  И нет у Строгановых
милости ко вдовам, детям и увечным! - выкрикивал однорукий солевар.
     - У  Сергухи Постника,  -  закричал с телеги Федор Мошкин,  -  старый
хозяин жену свел, у себя в хоромах держит!
     В  толпе зароптали,  стали поносить купцов Строгановых черным словом.
Со   всех  сторон  люди  продолжали  прибывать.   Прибежали  плотовщики  и
судостроители с топорами, кузнецы с дальних кузниц в кожаных фартуках.
     Некоторые косились  на  воеводские хоромы.  Но  там  все  было  тихо.
Вооруженный стрелец,  ходивший у  ворот,  с  перепугу забрался во  двор  и
закрыл калитку.
     - Воеводы нет,  он  вчера выехал вместе с  дружиной беглых ловить!  -
крикнул Федька Мошкин,  усмотрев,  что посадские поглядывают на воеводский
дом.
     - За  мной,  ребятки!  За мной!  -  рыкнул звероподобный Васька Чуга,
появившись у моста через Солониху. - К Строгановым, своих выручать!
     Толпа колыхнулась и бросилась за Васькой.
     У ворот строгановского города люди остановились.  Тяжелые ворота были
заперты наглухо. На стенах кучились вооруженные люди.
     Началась перебранка.
     - Открывай ворота! - кричали посадские.
     - Собаки строгановские!
     - Не подходи, из пушек будем стрелять! - отвечали с крепостных стен.
     - Рвань кабацкая!
     - Жуки навозные!
     В это время толпа ворвалась во двор приказной избы. Там стояла пушка,
лежали  ядра.  Пушку  дружно  покатили к  воротам  строгановского острога.
Васька  Чуга  с  товарищами взломали замок  зелейного погреба и  принялись
выносить порох.
     Пушку  поставили против  ворот  строгановского города,  укрыв  ее  за
каменной церковью. Прозвучал первый выстрел. Ядро ударило в дубовые доски,
полетели щепки.  Ворота  стояли  крепко.  Десятый выстрел проломил дубовые
доски.  К этому времени плотники сделали деревянные щиты и под их укрытием
топорами разрушили ворота начисто.  На  дворе  толпу встретили вооруженные
слуги.  Раздались пищальные выстрелы.  Но толпа смяла,  растоптала слуг и,
словно полноводная река, устремилась в хоромы.
     В строгановском доме пусто.  Дворовые, видя грозную силу, попрятались
по  углам.  Женщины и  Никита Строганов ушли  по  тайному ходу  в  подвалы
Благовещенского собора, где хранилось самое ценное имущество Строгановых.
     Впереди разъяренной,  орущей толпы бежал,  размахивая дубиной, Васька
Чуга.
     - Ребята! - крикнул он, увидев, что сени наполнились народом. Мореход
обернулся и поднял кверху руки.  -  Закрой двери,  пусть остатние на дворе
обождут, а вы - за мной.
     Повинуясь своему вожаку,  толпа с  воплями и руганью бежала по пустым
горницам,  увешанным иконами. Миновали огромную столовую с длинным дубовым
столом, еще две-три горницы...
     Васька Чуга  остановился перед закрытой дверью.  Он  поднажал плечом,
дверь распахнулась.
     Посреди кабинета на  ковре из шкур белого медведя стоял,  опираясь на
посох, Семен Аникеевич Строганов. Упрямый и твердый человек, он не захотел
спасаться бегством, как остальные, надеясь на свое могущество и знатность.
     Крики и ругань стихли. Слышалось только тяжелое дыхание людей.
     - Мы к тебе, хозяин, - пробасил Васька Чуга.
     Семен Аникеевич, грозно сдвинув брови, молчал.
     Окна в кабинете большие. Солнечные лучи ярко освещали рваных, грязных
людей, стоявших на одном конце ковра из белых медведей.
     - Пошто Сережку Постника на чепь посадил?  - крикнул кто-то из задних
рядов. - Пошто над работными людьми измываешься?
     - Ослобони Сережку,  не  то  худо будет,  -  спокойно сказал стоявший
рядом с Васькой Чугой Тимоха-подварок. - И жонку Марефу отпусти.
     - Нам от твоих людей жестокость великая!..  Греховодник!..  Злодей!..
Убивец!.. - закричали в толпе.
     - Тише,  сволочь!  - поднял руку Строганов. - Теперь меня послушайте.
Мое слово не в  одной цене с вашими ходит...  Вон из моего дома!  -  вдруг
бешено закричал купец.  -  Вон,  вон!  -  Он поднял посох и  ударил острым
концом Тимоху-подварка в грудь.
     Тимоха вскрикнул и, прижав руку к груди, рухнул наземь.
     Васька  Чуга  взъярился,   махнул  дубиной  и  расшиб  голову  Семену
Аникеевичу. Купец молча упал на ковер.
     Толпа  ахнула.  В  этот  миг  маленькие воротца  часов,  стоявших  на
хозяйском столе, открылись, выскочила птичка и прокуковала двенадцать раз.
     На ковре из белых медведей проступили красные пятна.  Кровь отрезвила
работных  людей.   Убивать  купца  Строганова  не   входило  в   намерения
мятежников. Каждый понимал, что теперь его ждет суровая расправа.
     Уходить,  немедленно уходить  из  строгановских хором.  Спасать  свою
жизнь в  чужих местах,  где не достанут руки купцов Строгановых и  царских
воевод.
     Толпа  медленно  и  тихо  пятилась  назад,  унося  с  собой  раненого
Тимоху-подварка.
     В  огромном кабинете Строганова остался  только  мертвый  хозяин.  Он
лежал на белом ковре, раскинув руки, подобрав под себя больную ногу.
     Снова  забили  в  набат.  Горели  строгановские амбары на  Никольской
стороне.  Ветер  разносил  удушливые клубы  дыма,  раздувал  жаркое  пламя
пожара.


                     Гїлїаївїаї дївїеїнїаїдїцїаїтїаїя

                     БОГУ МОЛИСЬ, А К БЕРЕГУ ГРЕБИСЬ

     Река и море образовали здесь глубокий ковш с узким входом.  Берег был
песчаный,   низкий,   поросший  кустарником  и  травой.   На  юг  тянулись
болотистые, худосочные земли, на север лежало Студеное море.
     На  берегу ковша стоял православный Никольский монастырь,  окруженный
ветхой острожной стеной.  И  ворота ветхие покрыты тесом,  над  воротами -
Спасов образ.  Кресты на церкви деревянные, потемневшие от времени. И сама
церковь деревянная,  с трапезною и келарьскою.  Возле церкви - звонница на
трех столбах, на ней - шесть колоколов, один благовестный.
     Место было удобное.  Сильное течение отжимало в  зимнее время лед  от
южного морского берега, и вдоль него тянулась широкая полоса чистой воды и
слабого тонкого льда.  Зверобои,  возвращавшиеся после наледного тюленьего
промысла,  умели добираться по разводьям к южному берегу.  Выйдя на чистую
воду в любом месте, нетрудно приплыть к монастырю.
     В  прежние времена святые  отцы  держали свои  промысловые артели  из
приписанных к монастырю крестьян.  И рыбные промыслы были: на южном берегу
две  тони да  на  зимнем четыре,  ловили семгу.  И  на  тех тонях рыбачили
монастырские работники.
     От   монастыря  по  протокам  и   рукавам  летом  судоходный  путь  к
Пур-Наволоку, где недавно построили Архангельский город Холмогоры. А зимой
по льду к Холмогорам проходила хорошая санная дорога.
     В  середине XVI века корабли английских мореходов ветрами и  течением
занесло к  Никольскому устью,  к древнему монастырю.  Отсюда купец Ченслер
выехал  сначала в  Холмогоры,  а  затем  в  Москву  по  вызову царя  Ивана
Грозного. Русский царь позволил англичанам построить вблизи монастыря свои
склады и  дом.  Здесь загружались английские корабли.  В  Холмогоры товары
доставлялись на русских барках и лодьях.
     После постройки в  Архангельске гостиного двора для  иноземных гостей
англичане  продолжали  пользоваться  своими   постройками  у   Никольского
монастыря.  Главные  склады  и  жилой  дом  англичане держали  на  зеленом
островке площадью в  несколько десятков десятин.  Островок густо покрывали
кусты дикого шиповника,  белого и  розового.  Летом одуряющий запах цветов
насыщал   воздух   далеко   вокруг.   Англичане  называли  этот   островок
"Розовым"...
     В ковше у бревенчатой пристани стояли большие кочи, недавно купленные
Богданом Лучковым.  От  складов  к  пристани по  удобным  широким  мосткам
сновали мореходы,  перенося на  кочи припасы,  необходимые для плавания по
ледовым морям, и товары для обмена за меха соболей, белок и лисиц.
     Среди  товаров,  предназначенных  для  обмена,  находились  маленькие
металлические зеркала, гребни и роговые иголки, ножи, бусы, вино, гвозди и
даже  мармелад  в  маленьких красивых коробках.  Были  склянки  с  духами,
которыми  предписывалось  английским  купцам  опрыскивать  для  приятности
местных жителей, когда они поднимутся на борт.
     Алешка  Демичев привез  из  Холмогор два  десятка знакомых мореходов,
соблазнив их двойным жалованьем.  Богдан Лучков взял с них страшную клятву
хранить все в тайне и назначил отход в море через неделю.
     Семь дней прошло в  заботах и трудах.  Дальний морской поход не любит
торопливости. Все надо вспомнить, все предусмотреть. Забудешь что-нибудь -
в море или в тундре не купишь.
     Сегодня день солнечный,  теплый. Серебристое море до самого горизонта
лежало спокойное,  гладкое,  без единой морщинки. В заливчике ныряли утки,
низко летали над водой горластые чайки... Приехавшие из Пустозера обросшие
волосами мужики,  братья  Мясные,  взявшиеся за  пятьдесят рублей провести
морем кочи, ловили удочками для забавы рыбу.
     С  Розового  острова  через  протоку  к  монастырю перекинут узенький
мосток, и все, что делалось возле монастыря, было хорошо отсюда видно.
     Два старца в черных неопрятных одеждах пронесли ушат с водой, качаясь
от  слабости.  Они шли медленно,  положив на плечи шест с  висевшим на нем
ушатом.
     Из   монастырского  двора   доносился  приятный  запах   только   что
выпеченного ржаного хлеба.  Старец  Никифор,  монастырский пекарь,  третий
день пек хлеб для мореходов в запас, на долгие дни плавания. Хлеб резали и
сушили сухари. Ему помогали два рослых холмогорца.
     Опьяняющие запахи соленого моря,  рыбы, водорослей и дикого шиповника
окружали со всех сторон мореходов.  Но они с  наслаждением вдыхали древний
дух ржаного хлеба.  Он напоминал им родной дом,  детишек,  жен.  На долгие
месяцы собирались покинуть они все близкое сердцу.
     Неуютным,  серым  и  темным  казался в  этот  день  старый монастырь.
Когда-то,  в  прежние времена,  он  был богатым и  многолюдным.  Но  еще в
прошлом столетии его разграбили нагрянувшие сюда шведы.  Монастырь не смог
подняться и  снова разбогатеть.  Из  семидесяти иноков,  населявших его  в
прошлом  веке,  осталось  всего  несколько  человек,  поддерживавших  свое
существование за счет добровольных пожертвований мореходов, отправлявшихся
в море с Летнего берега.
     Монастырские крестьяне убегали из деревень,  и  старцы писали слезные
жалобы царю с просьбой возвратить беглецов.  Осталась одна деревенька, где
жили монастырские половники,  государственные крестьяне, и ту монастырскую
землю пахали исполу:  хлеб и сено делили пополам -  в монастырь половина и
себе половина. Однако монахам того хлеба не хватало, даже с изрядной долей
древесной коры.
     Зверобойные артели,  выходившие на зимний промысел, всегда заказывали
монахам молебны,  выпрашивая у  бога сохранить себе жизнь и послать удачу.
Но  и  это  были  жалкие  крохи.  Обитавшие на  Розовом  острове англичане
пытались помочь  монахам  милостыней,  но  старцы  держали  себя  гордо  и
милостыню от иноземцев не принимали.  Монастырский иконописец намалевал на
церковной стене большую картину Страшного суда.  На  той  картине дьяволы,
предававшие грешников адским  мукам,  были  изображены в  одежде англичан.
Купцам не понравилась вольность иконописца,  и они жаловались на монастырь
царю Ивану Грозному.  Однако картина на  церковной стене осталась.  Трудно
сказать,  чем  кормились монахи.  Во  дворе  за  острогом они  возделывали
огород,  несколько грядок капусты, моркови, репы. Ловили в заливчике рыбу.
Жили тихо, незаметно.
     Ровно   в   полдень  ударил  монастырский  колокол.   Богдан  Лучков,
прислушавшись к унылому звону, догадался, что в монастыре кто-то умер.
     - Схожу к монасям, - сказал он Алешке Демичеву, - посмотрю, что у них
деется.
     И  Лучков  направился  к  монастырским  воротам.   Калитка  оказалась
открытой.  Он снял шапку и  по едва заметной тропинке направился к церкви.
Монахи насадили во дворе елочек и березок,  зеленела трава.  Богдан Лучков
сделал несколько шагов,  вышел на  монастырские зады и  увидел обветшавшую
избу. Покосившаяся дверь открыта и держалась на одной петле. В избе Лучков
увидел  медный  квасной  котел  мерою  восемнадцать  ушатов,  два  квасных
деревянных чана.  Все покрыто плесенью и  пылью.  Пауки по  углам навесили
свое прядево. По всему видно, что здесь кваса давно не варили.
     В  монастырской стене  Богдан  заметил маленькую калитку.  У  калитки
стояла ветряная мель