тим  ценностям.  Я   не   буду   подробно
анализировать это, - сказал он. -  Я  беру  это  в  очень,  очень  широком
аспекте. Но лишь тогда, когда эти широкие аспекты будут усвоены, когда  вы
ясно увидите, с одной стороны, эти  высокие  человеческие  ценности,  а  с
другой - враждебное противодействие,  антагонизм,  -  только  тогда  можно
попытаться представить себе,  что  такое  история  Египта,  Рима,  средних
веков, и понять закономерность и значение всего,  что  происходит  в  наши
дни. Стремление сохранить эти высокие ценности, тайные происки  и  попытки
сокрушить и уничтожить  эти  высокие  ценности  -  вот  вам  свет  и  тьма
персидской культуры! Глубокие теологи эти персы! Мы  до  сих  пор  еще  не
воздали им должного за тот неоценимый вклад, который они внесли в духовную
сокровищницу" мира! И вот вам ключ к тысячам зловещих, враждебных течений,
к значению борьбы с еретиками и неверными, к существованию тайных обществ,
черной мессы, розенкрейцеров, тамплиеров, масонов (Ах, только  представить
себе все это! - подхватила Фелисия, замирая в проникновенном  экстазе),  к
великим эпидемиям неверия, расколов, ересей, восстаний и так далее, вплоть
до социализма, большевизма, анархизма, безверия  и  всей  интеллектуальной
борьбы нашего времени. Под каким бы видом ни пряталось  это  черное  дело,
оно всегда оставалось одним и тем же.
   Это  так  называемые  Наследники,  -  начал  было  он,   но   тут   же,
спохватившись,  что  обе  леди,  наверно,  никогда  не  слыхали  об   этом
наваждении,  ибо  это  было  его  личное  наваждение,  оставил   в   покое
Наследников. - Всегда, во все времена, - заключил он, - длился этот  поход
против вечных человеческих ценностей. Непрерывно. Но обнаружить  это  было
не так просто, как если бы это  было  нанесено  черным  по  белому.  Мысль
человеческая развивается так сложно и такими извилистыми путями...
   Он впился взглядом в Фелисию и задал  ряд  риторических  вопросов.  Вот
хотя бы, к примеру, какую роль во всем этом играли иезуиты? А какова  была
роль  энциклопедистов?  Что  скрывалось  за  Великой  войной?   Совершенно
очевидно, что значимость ее со стороны или, так  сказать,  видимость,  это
вздор, просто  маскировка.  Внезапное  крушение  христианской  монархии  в
России - это еще более  фантастически  нереальный  факт,  если  опять-таки
судить только по видимости. Что такое, я спрашиваю вас, Распутин? О да, мы
знаем, кто он, но что он такое? И что  представляют  собой  эти  глубокие,
сложные  тайны,  которые  скрываются  за   всеми   этими   финансовыми   и
экономическими беспорядками современного мира?
   Он остановился. Фелисия не  знала,  что  сказать,  но  мисс  Уоткинс  в
экстазе духовного просветления быстро закивала головой. Она сидела, крепко
стиснув руки.
   - Нет, в самом деле, что? - повторила она. - Нет, в самом деле?
   Хлоя на время отвлекла их от этой проблемы.
   - Прикажете подать сюда кофе и старый бренди, мисс? - спросила она.
   Ей явно хотелось убрать со стола.
   Капитан насторожился при словах "старый бренди", и  маленькая  компания
снова перешла в гостиную, где топился  камин  и  стояли  уютные  кресла  и
удобный столик. Здесь доклад о человеческих распрях возобновился  в  более
интимном тоне. Сигар не было, но были очень хорошие египетские папиросы, и
обе леди чопорно закурили.
   - Мне случайно стало  известно...  -  произнес  он  из  глубины  самого
глубокого кресла и уставился на красные угли  и  шипящие,  пляшущие  языки
пламени. - Мне по роду моей службы пришлось... -  медленно  выговорил  он,
следуя за своим воображением, и снова погрузился в задумчивость.
   Они сидели и ждали. Уже сколько лет не  приходилось  им  так  интересно
проводить вечер.
   Он размышлял вслух:
   - Откроется ли когда-нибудь истина? Сможет  ли  человечество  выдержать
ее? Убийство в Сараеве. Возвращение Ленина в Россию  через  Германию.  Вот
такие события... Я иногда задумываюсь над этим.
   - Тайны, - глубокомысленно промолвила Фелисия и тоже поглядела на огонь
с точно таким же выражением, как и он.
   Но  после  этого  он  заставил  их  некоторое  время  помучиться.  Было
совершенно очевидно, что этот  человек  обладал  не  только  удивительными
сведениями, но и большой сдержанностью.
   - Это действительно самый настоящий  старый  бренди,  -  сказал  он.  -
Должно быть, сорок восьмого года.
   Фелисия обратила к мисс Уоткинс вопрошающий взгляд.
   - Он, конечно, нам говорил?  -  начала  она  с  сомнением,  намекая  на
рыжеватого молодого мистера Хиггс и Бриссон.
   Мисс Уоткинс проявила больше уверенности.
   - Так и есть, сорок восьмого, - сказала  она.  -  Удивительно,  как  вы
могли это узнать?
   - Как бы я мог не узнать, дорогая леди. Выдержано до совершенства.
   Они пытались задавать ему разные вопросы, чтобы заставить его вернуться
к прерванному рассказу. Но он не поддавался.
   - Как мирно вы живете здесь! - заметил он. - Как спокойно!
   Это   был   момент,   когда   обе   леди   почувствовали   несравненное
удовлетворение. Да, они действительно прочно  и  уютно  устроились  здесь,
окружив  себя  незыблемыми  ценностями  человеческой  жизни.  Все  высокие
достижения цивилизации  отгораживают  их  от  ужасов  озверелого  мира.  А
все-таки какой сладостной дрожью пронизывала их мысль  о  подкрадывающихся
извне темных силах,  обо  всех  этих  махинациях,  большевизме,  насилиях,
убийствах; о неистовых бунтовщиках, неведомых страшных угрозах, нависающих
где-то в отдаленье; и хоть им здесь можно и не опасаться, но ведь все-таки
они существуют, эти чудовищные силы.
   - Спокойно, да, - сказала мисс  Уоткинс.  -  Но  ценою  каких  незримых
усилий! Мы просто не задумываемся над этим.
   - Да, это правильно - незримые усилия, -  согласился  капитан,  и  ясно
чувствовалось, что он вот-вот перейдет к новым откровениям.
   Казалось, он мысленно перебирал ряд примеров.
   - Фанатики! - бормотал он.  -  Загадка  фанатизма.  Типы!  Исступленные
мечтатели! Упрямые радикалы. Претензии на научное всеведение. А  некоторые
просто злоумышленники.  Анархисты!  Открытые  враги  общества!  Разрушить!
Разрушить!  "Наша  порода",  -  говорят  они.   Огромная   антирелигиозная
организация, тайная, мрачная, незримая, связывает их. Есть души -  страшно
подумать об этом! - которые действительно по природе своей враждебны всему
человеческому. Великий заговор. Против христианства. Против человечества.
   Среди пылающих в  камине  углей  на  одно  мгновение  смутно  выступило
кроткое лицо молодого человека, с которым он ехал в поезде, или по крайней
мере половина  его  лица.  Рыжеватый  язык  пламени  превратился  в  Тедди
Брокстеда, порывавшегося сказать что-то. Ну нет,  ему  ничего  не  удастся
сказать.
   -  Они  пустили  корни  по  всему  свету,   -   произнес   капитан.   -
Подкапываются. Сеют сомнения и разъедают. Они совращают  молодежь.  И  они
ждут  своего  времени.  Евреи  финансисты.  Крейгер   и   Толл.   Торговля
наркотиками. Гнуснейшие сделки. Все это  одна  грандиозная  система.  Один
громадный заговор. Разрушить существующий строй. Но,  слава  богу,  у  нас
есть еще люди! Неста Уэбстер,  великий  наблюдатель,  высмеял  их  в  свое
время. А теперь  Т.С.Элиот.  Вам  следует  почитать  Т.С.Элиота.  Один  из
величайших умов нашего века. Огромное влияние. Осторожный, Придирчивый - и
все же вождь. Молодежь обожает его. Он  принял  заветы  Несты.  Сделал  их
приемлемыми.  Облагородил  их.  Он  прямо  и   просто   предлагает   выбор
человечеству.
   Некоторое время он распространялся о заслугах Т.С.Элиота.
   - Англиканский монархист, - задумчиво заключил он.  -  Никогда  еще  ни
один человек не употреблял таких благородных усилий, чтобы  смыть  с  себя
пятно своего рождения.
   - Вы  хотите  сказать,  он  рожден  вне...  -  спросила  мисс  Уоткинс,
запинаясь, но в то же время дрожа от любопытства.
   - О нет, совсем другое. Он родился  в  Америке.  Его  дед  был  столпом
бостонского либерализма. Эта увядшая мечта прогресса! Как  великолепно  он
опровергает ее!
   Вслед за этим он заговорил о королевском величии, о королях.
   -  Современный  мир,  -  сказал   он,   -   погрязший   в   обыденщине,
соперничестве, шумихе и неизменном  потворстве  своим  страстям,  забыл  о
королевской власти. Но королевская власть существует,  и  она  возглавляет
борьбу против этих темных, недремлющих сил. Короли, монархи  -  это  самые
непостижимые из людей. Их появление носит характер церемониала. Неизменно.
Это их внешний долг. Но говорят ли они когда-нибудь?  Открывают  ли  себя?
Они словно маски, за которыми скрыты их непроницаемые, глубокие души. Душа
короля, подумать только!  Нечто  священное!  Eikon  Basilike  [царственный
образ (греч.)]. Не всякому  дано  ее  узреть.  В  редких  случаях  она  на
мгновение открывается  миру.  Русский  царь  Александр  Первый,  Александр
Священного союза, вот он, например,  позволил  миру  заглянуть  в  глубины
монаршей души.
   - Венский конгресс. Я видела фильм в Векстере, - начала  было  Фелисия,
но тотчас же прервала свое выступление и с жадным вниманием стала  слушать
то, что говорил капитан.
   - Кайзер, - сказал он и откашлялся. - Кайзер,  -  повторил  он,  -  был
неповинен в войне... не больше, чем любой человек в Европе.
   - Но так ли это? - воскликнула Фелисия.
   - Вы знаете, это совсем не то, что мы слышали, - сказала мисс  Уоткинс.
- Совсем не ортодоксальный взгляд.
   - Нет человека на свете более непонятого, чем  он.  Загадочная  натура.
Мистик. Глубокий мистик. Посредник между богом и людьми. Человек,  который
постиг бога, - это  с  одной  стороны,  и  вместе  с  тем  глубоко  постиг
человечество.
   - Но война?
   - Не он затеял ее. Его  вынудили  силой.  Мне  это  известно.  Известно
совершенно точно.
   - Но кто же тогда начал войну?
   - Следовало бы спросить не "кто", а "что", - ответствовал капитан, и он
снова нарисовал им величественную фигуру монарха, пребывающего в  изгнании
в Доорне.
   - Разрешите мне объяснить вам, каково было положение кайзера, вот  так,
как он мог бы объяснить это сам, что он и сделал однажды. В течение целого
бурного столетия великие традиции Священного  союза  держались  крепко,  и
мир, управляемый дружной семьей монархов, прожил  чудесные  сто  лет.  Нам
теперь так или иначе приходится признать это. Несмотря  на  сорок  восьмой
год, несмотря на непрекращающиеся подкопы черного радикализма и  здесь,  и
там,  и  повсюду,  несмотря  на  то,  что  Америка  как  будто  отошла  от
объединившегося христианского мира, счастливая  человеческая  жизнь  текла
широким потоком. Война Северных и  Южных  штатов  окончилась  благополучно
главным образом благодаря мудрому вмешательству королевы Виктории.
   - Так ли это? - воскликнула Фелисия.
   - Она относилась к Линкольну  с  величайшим  расположением,  -  пояснил
капитан. - Так же, как и он к ней. И все это совершилось очень спокойно.
   Он вернулся к своему повествованию.
   - И вдруг, казалось бы, безо всякого  предупреждения,  всякая  нечисть,
тайные силы, Распутин и все, что скрывалось за ним в  России,  франкмасоны
во Франции и пушечные фабриканты -  все  поднялось  сразу.  Произошло  это
убийство - оно было подготовлено заранее, - и плотина прорвалась.
   На этом бегло обрисованном фоне появился кайзер.
   - Он объяснял это так.  И,  должен  сознаться,  я,  со  своей  стороны,
нахожу, что у него были все основания рассуждать так. "Вот моя империя,  -
говорил он, - краеугольный камень европейской системы. Она  вооружена,  но
она принуждена  была  вооружаться.  Ваши  торговцы  оружием  вынуждали  ее
вооружаться так же, как и всех нас. Но предоставили  ли  вы  моей  империи
подобающее место в семье народов? Нет, вы окружили ее и всячески старались
задушить ее экономическое развитие.  А  теперь  вы  собираетесь  раздавить
Австрию, ее естественную опору. Как же вы  думаете?  Могу  ли  я  остаться
безучастным? Мог ли я остаться безучастным? Не  забывайте,  ведь  это  мой
народ". Я не говорю, что он  прав,  но  так  он  смотрел  на  это.  "Война
обрушилась на меня, - сказал он. - Меня захватили врасплох. Я вынужден был
обнажить меч, облачиться в броню и нанести удар.  Но  под  этой  броней  я
всегда оставался паладином мира. Всегда, вплоть до конца тысяча  девятьсот
четырнадцатого года, я всеми силами стремился  к  миру,  стремился  спасти
старую систему и мир".
   - Но разве об этом когда-нибудь  писали  в  газетах?  -  спросила  мисс
Уоткинс. - Или это совсем недавнее интервью?
   - Нет, об этом никогда не писали в газетах. Но вот так именно  объяснял
он сам.
   - Как это не похоже на то, каким его изображали!
   - Я знаю это из самых достоверных источников, - сказал капитан.
   - У вас, вероятно, были знакомые в этих кругах.
   - Это его собственные слова. Мне это совершенно точно известно.
   - Но когда же он говорил это? Недавно?  Может  быть,  он  одумался  уже
после всего, что случилось?
   - Он говорил это еще до окончания войны.
   - Но где же? - Мисс Уоткинс настаивала не потому, что она не верила,  а
просто в неудержимом порыве любознательности.
   Наступила пауза. Капитан огляделся по сторонам,  чтобы  убедиться,  что
Хлои нет в комнате и дверь закрыта. Потом вздохнул.
   - Это, вообще говоря, мало кому известно, -  начал  он.  -  Разумеется,
все, что я говорю, дорогие леди, останется между нами...
   - О, конечно! - в один голос откликнулись леди.
   - Это одно из событий, о которых умалчивает история. В  течение  сорока
восьми часов кайзер был пленником в наших руках!
   Он уставился на их изумленные, застывшие в благоговении лица.
   - Мне это хорошо известно, - сказал он.
   - И это скрывалось?
   - Да, скрывалось. И по очень важным причинам. Это случилось восьмого  -
девятого ноября тысяча девятьсот восемнадцатого года.
   - И ни звука? Ни намека?
   - Ни звука. И вот так-то случилось,  mesdames,  что  он  удостоил  меня
беседой. Потому что он был под моей охраной. Он все  время  ходил  взад  и
вперед, держась очень прямо.  Бледный,  усталый,  побежденный  и  все  же,
осмелюсь сказать, величественно благородный. Он, по-видимому, был рад, что
может наконец кому-то высказать все, что у  него  на  душе.  И  поговорить
по-английски. Он всегда любил говорить по-английски.
   Капитан погрузился в глубокую  задумчивость,  потом,  очнувшись,  налил
себе еще рюмку бренди.
   - Но как же это случилось?
   -  Вы  понимаете,  это  было  время  разгрома  германской  армии.   Они
отступали. Три армии, английская, французская и американская, продвигались
вперед. Неравномерно. Одни  части  шли  быстро.  Другие  наталкивались  на
сопротивление. Случилось так, что моя дивизия, дивизия, к  которой  я  был
прикомандирован, шла чуть ли не по пятам  немцев.  Мы  бросили  вперед  на
разведку  несколько  маленьких  отрядов.  Что  они  делали,  зависело   от
настроения  их  командиров.  Странные  тогда  творились  дела.  Мы  иногда
оказывались почти бок о бок с немцами, нам, так сказать, было по пути.  Мы
не стремились  захватывать  пленных.  Поскольку  они  были  безоружны,  вы
понимаете, мы считали, что чем скорее они уберутся в Германию, тем  лучше.
Меньше возни будет с их отправкой на  родину.  В  некоторых  местах  между
англичанами и немцами происходило нечто вроде соревнования - чтобы первыми
войти в город и предупредить мародерство. Удивительное это  было  время  -
этот завершающий разгром. В одном месте -  приблизительно  в  полумиле  от
главной дороги -  маленький  замок.  Во  дворе  страшное  смятение.  Стоят
автомобили. Нет бензина. Мы, конечно,  догадались,  что  тут  какая-нибудь
важная персона. Подходит ко мне мой помощник с  биноклем  в  руках:  "Тут,
знаете ли, какая-то  важная  шишка,  начальство,  штаб  и  все  такое.  Не
захватить ли нам..." В Какие-нибудь двадцать минут мы  окружили  замок.  Я
думаю, что они даже и не подозревали  о  нашем  присутствии,  пока  мы  не
очутились с ними лицом к  лицу.  Они  так  суетились  около  своих  машин!
Рассчитывали достать бензин.  Я  думаю,  они  даже  не  предполагали,  что
англичане могут быть ближе, ну, скажем, чем  в  двенадцати  милях.  И  вот
возвращается мой помощник с каким-то перепуганным и  в  то  же  время  как
будто торжествующим видом. "Господи помилуй, - говорит он, - мы  захватили
кайзера!" Да, вот как это произошло.
   - И вы его отпустили! - воскликнула Фелисия.
   - Мы его отпустили. Нет, не думайте,  что  я  мог  взять  это  на  свою
ответственность. Но я понял положение. Я представлял себе,  что  из  этого
может выйти. Я сразу пошел к нему. "Ваше величество,  -  сказал  я,  -  не
знаю, кто из нас находится в более затруднительном положении. Я должен  на
некоторое время иметь честь позаботиться о вас и  восстановить  телефонное
сообщение, так как наши люди перерезали провода".  Он  посмотрел  на  меня
спокойно. "Англичанин?  -  спросил  он.  -  Не  американец?"  Я  осмелился
пошутить.  "Англичанин,  -  сказал  я.  -  Ваше  величество,  можете  быть
спокойны, это не сразу попадет в газеты". И он от всего сердца рассмеялся.
   - Рассмеялся? - изумилась Фелисия.
   - А почему бы нет? Отступление, поражение. Но ведь самый  мрак,  угроза
смерти - все это уже было позади.
   - И что же вы сделали? - спросила мисс Уоткинс.
   - Восстановили телефонную связь, заставил двух офицеров, посвященных  в
это дело, поклясться, что они будут молчать, и не сказал о  том,  кого  мы
захватили, ни одной живой душе. Дивизия наша подходила маленькими отрядами
и частями. Я соблюдал строжайшую тайну. Вы  не  можете  себе  представить,
какого труда стоило мне связаться с  той  особой  штаб-квартирой,  куда  я
хотел прежде всего представить об  этом  рапорт.  Ну,  об  этом  не  стоит
рассказывать. Воображаете, какой это вызвало переполох? Его жизнь была под
угрозой. Он был козлом отпущения. Вы,  наверно,  помните  эти  дни,  когда
повсюду раздавался вопль: "Повесить кайзера!" А в Германии! Там то и  дело
происходили вспышки настоящей социальной революции. Мы видели валявшиеся у
стены  трупы  шести  прусских  офицеров,  расстрелянных  их   собственными
солдатами.  И  вот  я  наконец  соединился  по  телефону.  Это  был  самый
невероятный  разговор,  а  тут  еще  мучение  с  телефоном:  отвратительно
работал. Жж, жж,  жж,  и  голоса  затихали  вдали.  Иногда  даже  не  было
уверенности, с кем говоришь. Что делать? Что делать?
   - Ну, и что же вы сделали? Что можно было сделать?
   - Лондон ругался и вопил: "Мы не  можем  убить  его.  Это  невозможно".
Некоему, очень высокопоставленному лицу, -  я  не  буду  называть  имен  -
пришла в  голову  нелепая  мысль  -  одеть  его  в  штатское  и  отпустить
переодетым. Я указал, какие тут могут возникнуть трудности. Самое  главное
было то,  что  он  ни  за  что  не  согласился  бы.  Это  уронило  бы  его
достоинство, и он был прав. Наконец я добился того, чего хотел: "А что  вы
предлагаете, капитан Блэп-Бэлпингтон?" Я внес свое скромное предложение.
   Он вздохнул.
   - И вот таким-то образом кайзер в качестве  пленника  был  доставлен  к
голландской  границе  отрядом  английских  войск.  На  наших   глазах   он
благополучно перешел границу. Это было лучшее,  что  можно  было  сделать.
Дорогой, когда мы провожали его, мы натолкнулись на громадную толпу пьяных
немцев, которые пели "Rote Fahne".
   - "Красное знамя", - ввернула мисс Уоткинс.
   - Они избивали  своих  офицеров.  Мы  сделали  все,  что  могли,  чтобы
помешать ему  открыть  свое  инкогнито  и  вмешаться,  рискуя  жизнью.  Он
совершенно не сознавал опасности. Нельзя выдумать большей клеветы, чем эти
разговоры о том, что он испугался и бежал. Мы провели его окольными путями
через всю эту сумятицу к спокойному  маленькому  пограничному  отряду.  Не
важно где. С минуту он стоял, обернувшись назад.  Слезы  катились  по  его
впалым, изможденным щекам. Не многие из нас могли  остаться  равнодушными.
"Пути господни не наши пути, - сказа