ом  и  тому  подобным.  Очень
приятный юноша. Одно время казалось, что  этот  мальчишка  станет  ужасным
педантом. Да, невообразимым педантом.
   Этого несчастья по крайней мере Теодор  избежал.  Педанты  даже  самого
низкого  уровня  способны  допытываться  и  сомневаться.  Радужный  пузырь
воображения вознес его выше всего этого.




ГЛАВА ШЕСТАЯ. ГЕРОИКА


1. ВЕЛИКОЕ ЗДАНИЕ ТРЕЩИТ

   Мир, в котором подвизался Бэлпингтон Блэпский,  созданный  воображением
Теодора Бэлпингтона, представлялся  очень  надежным  и  просторным  миром,
достаточно надежным и просторным, чтобы свободно  передвигаться  в  нем  и
делать все, что нравится. В детстве Теодора,  как  мы  уже  говорили,  мир
казался ему неподвижным, и в этом неподвижном мире его  воображение  могло
беспрепятственно играть, как ему угодно. В Лондоне он понял, что вселенная
движется, но движется как будто совершенно  отдельно  от  него.  Небольшим
умственным усилием он мог освободиться от  всякой  связи  с  этим  широким
движением человечества. Если жизнь его протекала не на твердой  суше,  то,
во всяком случае, на громадном корабле, совершающем в полной  безопасности
какой-то неопределенный рейс, куда - неизвестно.  Это  было  дело  судовой
команды и каких-то там боцманов,  штурманов.  Его  это  не  касалось.  Все
равно, как если бы он стал беспокоиться  о  вращении  земли  или  движении
солнца и планет в звездной системе.
   Его занимала любовь, его занимала смерть - исключительно  как  элементы
его собственной, личной драмы, и он совершенно сознательно  построил  свою
систему ценностей таким образом, что общее управление  всем  ходом  вещей,
всякой  политикой,  экономикой,  общественной  жизнью  было  предоставлено
особым и по большей части малопривлекательным людям, которые, по-видимому,
находили в этом интерес. И все как будто получалось очень хорошо.  Человек
славил бога,  почитал  короля  и  занимался  своими  собственными  делами.
Политическая система - это грандиозное сплетение коммерческих, финансовых,
профессиональных и других интересов - казалась просто какой-то декорацией,
на фоне которой люди, так же поглощенные собой,  как  и  он,  осуществляли
свои собственные честолюбивые замыслы, добивались известности, могущества,
славы, пускали в ход любые  средства,  пользовались  всеми  случайностями,
дабы украсить романтическое здание истории. Он не соревновался с ними. Его
честолюбие стремилось к подвигам в области искусства и критики.  Здесь  он
рассчитывал  сыграть  выдающуюся  роль.  Он  считал,  что  политическая  и
общественная  деятельность  отличаются  от  театральных  действий   только
масштабом, размерами; это были обширные возможности, с  их  помощью  можно
было выиграть или проиграть, их можно  было  использовать  для  более  или
менее блестящего разговора, но они не  могли  изменить  общее  направление
событий.
   В начале 1914 года  в  мире  было  семнадцать  или  восемнадцать  сотен
миллионов людей, которые, рассуждая  подобным  образом,  чувствовали  себя
отлично  и  даже  не  пытались  заглянуть   в   ту   планетарную   систему
государственного устройства - капитала, товарооборота и всего  прочего,  -
что составляло ее основу. Все это возникло само собой, и так и будет  идти
само собой. Государственные деятели, монархи, священники  и  проповедники,
поставщики вооружения и хозяева прессы и все те, кто  принимал  решения  и
распоряжался за своих ближних, двигались  в  этом  круговороте,  выполняли
свое  назначение,  производили  магические  пассы,  создавали  современный
эквивалент истории.  Громадные  армия  муштровались  и  маршировали  очень
живописно, в некоем взаимодействии с этими главными  действующими  лицами;
производство оружия и боевых припасов  внушительно  разрасталось;  военные
корабли в полной боевой готовности выполняли свою роль в этом великолепном
спектакле; без  духовых  оркестров  и  развевающихся  флагов  мир  был  бы
несравненно скучнее. Все это было словно  яркая  движущаяся  декорация  на
стене великого здания человеческой безопасности.  Этой  декорацией  просто
любовались,  а  не  вглядывались  в  нее.  Нечто  в,  этом  духе  казалось
необходимым.
   Теодор и ему подобные просматривали газеты, пропускали  политические  и
деловые статьи и сосредоточивали свое  внимание  на  книжных  обзорах,  на
театральной хронике и частных сплетнях.  Они  рассуждали  о  необходимости
учиться новым танцам и изыскивали  решение  чрезвычайно  тонкой  проблемы,
которое позволило бы им  посещать  возможно  чаще  танцевальные  вечера  и
тратить на это возможно меньше денег. Эти надежды  и  стремления  занимали
большое место в жизни. The dansant  [танцевальные  вечера  (франц.)]  были
особенно притягательны для неимущей молодежи. Новая синкопированная музыка
ломала  все  установившиеся  ритмы  поведения.   Проповедники   и   видные
журналисты могли сколько угодно протестовать против  легкомыслия  нынешней
молодежи, - милых  бедных  старичков  считали  просто  смешными  чудаками.
Потрясенные родители после нескольких стычек  с  этим  новым  направлением
умов  отступали,  чтобы  обдумать  его  про  себя,  а   затем   появлялись
омоложенные и сами пускались танцевать. Никогда еще не было такой свободы.
   На протяжении трех с лишним  столетий  благосостояние  все  большего  и
большего количества людей непрестанно возрастало. Изобретения и  открытия,
столкновения  философских  систем,  отход  умов   от   догмы   в   сторону
исследования,  эпидемический   рост   любознательности   и   исследований,
благодетельное  ослабление   громоздкой   устаревшей   денежной   системы,
происходившее неоднократно благодаря открытиям крупных россыпей серебра, а
потом  золота,  -  все  это  широко  способствовало  плодотворному   росту
благосостояния  и  спокойной  уверенности  на  нашей  планете.  Никто   не
направлял этого. Все происходило само собой.  Голод  ослабевал,  население
росло, жуткие события средних веков - чума, набеги, контрибуции, убийства,
казни и разорение - исчезли с лица земли,  по  крайней  мере  для  народов
Запада. Поколение за поколением вступали в эти спокойные цветущие века,  и
с каждой новой сменой все большее количество умов зарождалось и расцветало
в еще более упроченном и устойчивом социальном строе.  Они  принимали  как
должное всю эту устойчивость и прочность и свыкались с ними. Они  несли  с
собою  идею  непрерывного  и  неизбежного  прогресса,  ставшую   для   них
врожденным  понятием.  Маленькие  клеточки  мозговых  извилин   в   каждом
отдельном  мозгу  этого  мощно  растущего   народонаселения   складывались
привычно в этот уверенный контур.
   Теодор вступил в жизнь в самую благоприятную пору, когда безопасность и
благоденствие стали настолько привычными, что казалось: иначе не  может  и
быть.  Очень  немногие  задумывались  над  тем,  что   счастливая   полоса
когда-нибудь кончится и потребуется  настойчивое,  дружное  усилие,  чтобы
продолжать это движение вперед. В то время такая мысль казалась лишней,  а
мозг человека, как мы теперь начинаем понимать, не терпит лишних мыслей.
   И вот внезапно, в июле и августе 1914  года,  прочное  здание  западной
цивилизации  заскрипело  и  треснуло,  треснуло  с   таким   оглушительным
грохотом, какого  человечество  не  слыхивало  с  незапамятных  времен,  и
впервые в истории лапландцы и готтентоты,  перуанцы  и  корейцы,  люди  на
улицах Канзас-сити и Глазго, люди  на  улицах  Алеппо  и  Мандалая  -  все
оказались вынужденными подвергнуть свои смятенные умы,  свои  заблуждения,
свои толкования вселенной и себя самих великому испытанию всеобщей мировой
катастрофы.
   И неизбежно ум Теодора и умы его друзей и знакомых -  все  должны  были
пройти через один и тот же суд.



2. ЭТО ВОЙНА!

   Сотни книг исторического или повествовательного жанра пытались  описать
безмерное  изумление  человечества  в  августе  1914   года.   Сохранилось
бесконечное количество описаний этих чреватых последствиями дней: описаний
того, как застигло  это  известие  туристов,  проводящих  летний  отдых  в
путешествии за границей, дачников, крестьян в русских деревнях,  столичных
клерков на работе, фермеров, солдат, министров,  школьников,  женщин;  как
проникало оно в самую разнообразную  обстановку  мирной  жизни.  Но  очень
немногие из этих описаний дают сколько-нибудь правильное  представление  о
том, с какой удивительной ребячливостью  и  наивностью  мы  встретили  эти
великие события. Если они и вызвали великое  изумление,  -  они  почти  не
вызвали страха. Войны  бывали  и  раньше,  и  это  была  война.  Огромному
большинству  людей,  даже  жителям  тех  стран,  которые   участвовали   в
предыдущих войнах, война всегда представлялась исключительно  эффектным  и
захватывающим зрелищем. Так и теперь большинство людей в  Европе,  даже  в
тех странах, где существовала  всеобщая  воинская  повинность,  готовились
Занять свои места,  чтобы  присутствовать  а  качестве  зрителей  на  этом
необыкновенно волнующем и торжественном представлении. Оно являло для  них
огромный интерес, они вкладывали в него свои деньги и эмоции,  но  все  же
это казалось только  зрелищем.  Это  чувство  разделялось  даже  войсками,
которые направлялись  на  фронт.  В  особенности  это  наблюдалось  среди;
английских войск, которые шли в Бельгию с пением и шутками,  как  если  бы
они были в отпуску и отправлялись на  парадный  футбольный  матч.  Слишком
далеки  они  были  от  тех  испытаний,  которым  уже  подверглись   другие
обреченные народы, чтобы у них могло зародиться подозрение,  что  на  этот
раз драма и ее последствия развернутся в таком масштабе,  что  всем  им  в
конце концов придется стать участниками хотя бы в качестве  статистов  или
немой толпы жертв в этой всеобщей катастрофе.
   Сохранилось много анекдотов об американских  туристах,  разъезжавших  в
автомобилях вдоль франко-германской границы  и  обнаруживавших  величайшее
нежелание убраться с позиций. Настолько сильно было чувство, что  война  -
это  праздничное  зрелище.  Им  хотелось  пробраться  поближе,  вперед   и
смотреть. Посла Пэджа в отеле Сесиль осаждали толпы его  соотечественников
с жалобами на то, что их отдых "испорчен" отсутствием должного внимания  и
забот об их комфорте со стороны великих воюющих держав.
   - Некоторые собираются предъявить иск  германскому  правительству  -  у
них, видите ли, пропал отпуск, - рассказывал он. - Они _не понимают_...
   Они являли собой исключительно яркий пример непонимания. Не  так  явно,
но, вероятно, столь же упрямо не понимал этого и весь остальной мир. Мозги
всех  приятелей  и  сверстников  Теодора  оказались  в   такой   же   мере
неспособными охватить невиданные масштабы новой невиданной  войны.  И  все
мозги в мире - мозги солдат и государственных деятелей так же, как и  всех
других, - оказались в таком же положении. Запальный шнур был подожжен,  но
никто не мог себе представить, какой это  будет  взрыв.  Люди  реагировали
так, как привыкли реагировать на прежние, менее значительные войны.
   Редко  кто,  хотя  бы  отчасти,  представлял  себе  невиданные   доселе
возможности, но, оглядываясь теперь назад, мы видим, как слабы  и  неточны
были догадки даже самых предусмотрительных из этих мудрецов.
   Катастрофа застала Теодора в маленькой гостинице на берегу Темзы  между
Марлоу и Мейденхэд. Он приехал сюда якобы для  того,  чтобы  писать  этюды
реки; ему хотелось передать эффект розовой дымки на воде в утренние часы и
мягкий, теплый свет летних сумерек. Он и в  самом  деле  усердно  работал,
если  согласиться  с  тем,  что  он  подразумевал  под  усердной  работой.
Бернштейны жили на ферме по ту сторону холмов по дороге  к  Биконсфилду  в
компании социалистов и студентов экономического факультета. Они без  конца
спорили о социальной революции. Он несколько раз ездил туда на велосипеде,
скучал, просиживал с ними по нескольку часов, всячески пытаясь  уединиться
с Рэчел, что никак не получалось. Но однажды им удалось вырваться вдвоем в
Лондон, и они провели целый день у него на квартире.
   Жилище Теодора было расположено очень удобно. Ниже  по  реке  в  заводи
около  Обезьяньего  острова  стояла  барка,  где  жили  Брокстеды.   Тедди
готовился к экзаменам и помогал отцу в его исследованиях  микроорганизмов,
которыми кишмя кишела стоячая вода  в  верховьях  Темзы.  Какая-то  весьма
определенная цикличность в  нарастании  и  убывании  разнообразных  видов,
причин которой нельзя было уловить, - по-видимому, рост достигал максимума
и затем шел на убыль каждые четыре  недели,  -  заставляла  их  усердно  и
увлеченно работать. Теодору  это  казалось  скучным  времяпрепровождением.
Стоит ли беспокоиться о каких-то инфузориях? Миссис  Брокстед  и  Маргарет
ночевали на барке, а днем располагались  на  островке  лагерем,  очевидно,
получая огромное удовольствие от жизни на чистом воздухе в самой неудобной
обстановке. А Маргарет, которая готовилась к экзаменам, успевала и плавать
и грести. В  это  лето  она  казалась  ему  еще  более  привлекательной  и
желанной, чем когда-либо, -  в  легком  платье,  босоногая,  загорелая,  с
выступившими на лице маленькими веснушками. Она гребла и  управляла  рулем
лучше Теодора и казалась еще более неприступной в своей приветливости, чем
раньше. Он много думал  о  ней,  мечтал,  чтобы  разразилась  какая-нибудь
катастрофа, которая нарушила бы ровное течение их  дружеской  близости.  И
она разразилась. Война, он чувствовал  это,  несомненно  придаст  новый  и
романтический интерес каждому мужчине. Он нанял лодку на день и отправился
вниз по реке, чтобы поговорить с нею.
   Шлюз Боултер был запружен праздничной публикой. В то время в Англии еще
не было такого молниеносного грозного массового призыва молодых людей, как
по ту сторону  Ла-Манша.  Даже  если  британская  армия  уже  вела  войну,
британская молодежь еще не принимала в ней участия.  Но  повсюду  мелькали
трепыхавшиеся  на  ветру  развернутые  газетные   листы,   двое   охрипших
газетчиков продавали последние выпуски молодым людям  в  белых  фланелевых
брюках, прямо в подплывавшие к берегу лодки, и все вступали друг с  другом
в разговор с необычной легкостью. "Началось" - таков был припев ко всякому
разговору. Общее мнение сводилось к тому, что  кайзер  "взбесился"  и  что
германская держава сама себя обрекает на гибель.
   - Они сами того добиваются, - повторял всем; кто  выражал  желание  его
слушать, краснолицый человек в соломенной шляпе, украшавшей его  наподобие
нимба.
   Теодор чувствовал, как это всеобщее волнение заражает и возбуждает его.
Он согласился, что немцы "сами этого  добивались".  Он  горячо  подтвердил
это, промолвив: "Конечно". Он сказал какой-то приветливой леди,  что  "они
умеют драться только ордой".  Выбравшись  из  этого  салона  в  шлюзе,  он
неторопливо поплыл к Мейденхэд, тихонько взмахивая веслами  и  глядя,  как
струйки воды медленно скатываются по лопастям.
   С самого раннего детства он незаметно впитал в  себя  глубокую  веру  в
свою страну и в свой народ. Ему приятно было думать, что "мы"  ответим  на
вызов гордо и смело, и он  был  твердо  уверен,  что  наша  маленькая,  но
прекрасно обученная и дисциплинированная армия одержит блестящую победу  в
Бельгии над "неповоротливой ордой" кайзера. Наши  покажут  этим  призывным
континентальным армиям,  как  воевать.  Мы  кое-чему  научились  во  время
Бурской войны. Сумеем повести атаку рассыпным строем и  разобьем  их  так,
что от них ничего  не  останется.  И,  разумеется,  какое  же  может  быть
сравнение между флотами? Разве у нас сто лет тому назад не было  Нельсона?
А с тех пор все наши адмиралы непобедимы. Немцы только выступят  -  мы  их
тут же расколотим вдребезги. Может, уж и сейчас наши лупят их  в  Северном
море - всего в каких-нибудь двухстах  милях  отсюда.  Он  представил  себе
величественные военные корабли, плывущие к победе, их  орудия,  изрыгающие
пламя и густую завесу дыма. Чудесно!
   А вдали, как бы на заднем плане этой  картины,  перед  глазами  Теодора
открывался  изящный  пролет  Мейденхэдского  моста,   оживленная   зеленая
лужайка, усеянная светлыми мелькающими пятнами одетых  в  белое  людей,  и
сверкающее зеркало мягко зыблющейся  реки,  отчетливо  отражающее  залитые
солнцем, обточенные ветром и водой каменные стены быков. Надо  всем  реяло
обетование Победы.
   "Милая Англия, - шептал он. - _Моя_ Англия".



3. ВОЗМУЩЕНИЕ УМОВ

   Но на барке он встретился с совершенно иным отношением к событиям.
   Никогда до сих пор он  не  чувствовал  с  такой  остротой  всю  глубину
расхождения между ним и этими Брокстедами.
   Он застал на палубе одного Тедди, который сидел за раскладным  столиком
и старался сосредоточить свое внимание на учебнике. Теодор подвел лодку  к
борту и поднялся на барку.
   - Итак, - сказал он, - началось.
   - Ну что ты об этом думаешь? - спросил Тедди.
   - Это должно было случиться. Они же сами  добивались  этого  в  течение
шести лет.
   - Подумать только, эдакое идиотство и гнусность! - сказал Тедди.
   - Что?
   - Жили люди мирно, занимались каждый своим  делом,  и  вот,  пожалуйте,
понадобилось нашему дурацкому правительству впутать нас в эту  историю!  -
Он оттолкнул от себя книгу. - Что мы теперь будем делать?
   - Дружно сплотимся и победим.
   - Сплотимся... Ты что, собираешься пойти в солдаты?
   - Да нет, не то, чтобы я собирался... Ведь это не протянется и полгода.
Я пойду, если это будет нужно. Но мне кажется, после того как наши  войска
вышибут их из Бельгии, не так уж много останется от Германии.
   Тедди закусил губу и  несколько  мгновений  смотрел  на  Теодора  почти
злобно.
   - Нас расколотят, - сказал он.
   Теодор остолбенел. Чтобы кто-то  осмелился  сказать  нечто  подобное  в
самом  начале  войны,  -  это  казалось  ему  кощунством,  предательством,
подрывавшим все устои.
   - Конечно, в том случае, - добавил Тедди, - если их матросы  и  солдаты
не окажутся еще большими дураками, чем наши.
   Теодор, располагая очень скудными данными, попытался защитить авторитет
английского генерального  штаба.  Сомнения  Тедди  подействовали  на  него
чрезвычайно неприятно и угнетающе. Но оказалось, что Тедди год тому  назад
наблюдал маневры в  восточных  графствах.  Из  любопытства  он  в  течение
нескольких дней следовал за войсками. Его наблюдения заставили его глубоко
усомниться в знаниях и стратегических способностях британских  командиров.
Он мигом сбил с Теодора его великолепную уверенность в победе.
   - Все эти маневры, - сказал он, - были сплошным скандалом; их  пришлось
прекратить, - такая у них там получилась каша.  Генералы,  которые  должны
были раздернуть сражение, не знали даже, как к этому подступиться. Они все
просто беспомощно увязли в этом. Для таких людей война на чужой территории
в европейском масштабе - дело совершенно немыслимое. Нам не по плечу иметь
дело с такими армиями, это слишком сложная задача; пушки будут бить  много
дальше, чем они способны предусмотреть при своей близорукости, а аэропланы
сметут все их стратегические прикрытия и  засады.  Они  собираются  давать
сражения и одерживать победы, а получится  одно  только  кровавое  месиво,
сплошное месиво, в самую гущу которого будут палить пушки, вот чем это для
нас кончится. Кровопролитие, полный затор со снабжением и всеобщая сдача в
плен. Я видел их... Вот куда завели нас Грей и компания. А кому  или  чему
может это принести какую-нибудь пользу?
   Эта страстная обличительная речь сильно смутила Теодора. До сих пор ему
не приходило в голову, что в этой войне  могут  быть  какие-то  неприятные
моменты. Однако приходилось смотреть в лицо фактам.
   - Как бы там ни было, мы уже вступили в войну, - сказал он.
   - А на кой черт  нам  понадобилось  вступать?  За  каким  дьяволом  нас
впутали в эту историю? - воскликнул Тедди, поднимая давнишний спор,  самый
нескончаемый из всех, которые когда-либо волновали англосаксон