с  тобой  еще  и  по  сибирским   болотам
пошастаем... На-ка, возьми пистолет.
     --  Оставьте  лучше  себе,  товарищ  майор,  только суньте
повыше.
     А что, если в трясину попаду, может и  пригодится  --  для
спасения  души.  Я  дослал  патрон в ствол. Затем соскользнул с
борта в воду там, где тростник  произрастал  особенно  густо  и
обильно. Стебли хлюпнули, примялись, однако я промок всего лишь
по колено.
     Но  уже  на следующем шаге я утопил мошонку, что, впрочем,
не было большой бедой. Под ногами что-то  пружинило,  качалось,
однако  держало. Неподалеку прошмыгнула змейка, едва выглядывая
из воды маленькой головкой  и  блестя  глазенками-бусинками  --
ужонок,  наверное.  Метнулась  за  стрекозой и скрылась старшая
сестра нашей амфибии -- жаба. Комары вели себя  надоедливо,  но
оставались  в  рамках  приличия,  потому что я густо натер себя
тройным  советским  одеколоном.  "Ну  и  пиявищи  должны  здесь
проживать,"-- подумалось мне. Ногам стало неуютно, да к тому же
зеленоватая вода добралась до пупка.
     Я  оглянулся -- накренившийся вездеход напоминал аварийное
судно,  схлопотавшее  торпеду  в  один  из  отсеков.  Прапорщик
Баранка  внимательно стравливал трос, чтобы тот не тянул меня и
не слишком сильно провисал.  Потом  его  голова  показалась  из
люка, а рука ободряюще махнула мне. И на том спасибо.
     Я продолжал двигаться курсом, который выбрал Сандомирский,
но с каждым  шагом  ходьба  становилась  все мучительнее. Кора,
вернее, наплавной слой, из разрозненных островков  превращалась
в  плотное  сплетение  корневищ  и  листьев  тростника,  лилий,
трилистника, сабельника. Сверху на  этом  деле,  как  на  почве
устроился следующий ряд растений,-- в основном, цикута и ирисы.
     Какое-то   время   тяжелый   охотничий  нож  позволял  мне
прорубаться сквозь надоедливый растительный ковер, но  потом  я
все-таки  притомился.  Еще  продолжал  кромсать,  но взгляд уже
заволокло туманом. Я даже прикрыл  уставшие  глаза.  Неожиданно
сквозь   сомкнутые   веки   пробился  световой  пучок,  который
завершался пятном.  Это  пятно  смахивало  на  чью-то  размытую
физиономию.
     Дальше  --  больше.  Физиономия беззвучно проговорила, а я
машинально прочитал по губам (нас этому учили  в  разведшколе):
"Меня  всегда  звали  Апсу.  Апсу. Ты мне уже знаком пять ваших
лет. Мудрец, в глазу которого лед, -- гнездилище  моих  врагов,
обитель гадов... Сейчас не трепыхайся, червячок. Ведь здесь так
красиво.  Ложись  на  изумрудную  постель." Ну и номер. Похоже,
прилечь было предложено именно мне. А чего мне терять?
     Я отчасти  послушался.  Аккуратно  вскарабкался  на  кору,
полежал,  расслабляя  члены,  а затем потянулся вперед на манер
червячка. Хотя "изумрудная постель" ходила ходуном, я  все-таки
мог перемещаться ползком. И заодно позволял Николаю разматывать
трос.   Однако   насчет   приключений   здесь   можно  было  не
беспокоиться. До дерева  оставалось  метров  пятнадцать,  когда
неожиданно  перед  моими  глазами  закачалась, раздувая грозный
воротник, натуральная кобра.  Выглядела  она  (или  он)  весьма
сердитой,  извинений  не  принимала. Похоже, я потревожил ее во
время  гона,  охранения  кладки   яиц   или   другого   важного
мероприятия.  Наверное,  надлежало  по-быстрому обогнуть злючку
стороной, но именно этой услуги я не мог  оказать.  От  каждого
моего   резкого   движения  кора  сильно  колыхалась,  и  тупая
жительница болота, еще более возбуждаясь, расширяла воротник  и
нацеливалась  для  броска.  Кроме  того,  я не хотел слишком уж
менять маршрут из-за какой-то подлой твари.
     Как славно, что мой  "ПМ"  не  остался  у  Коли.  Надеюсь,
пригодится. Хотя весь вопрос в том, отсырел ли порох в гильзах.
Приветливо улыбаясь, я аккуратно выудил пистолет из подмышечной
кобуры.  Тот  уже  стоял  на  боевом  взводе,  патрон  сидел  в
патроннике, оставалось только сдвинуть предохранитель и ласково
нажать спусковой крючок. Тьфу, осечка.
     Кобра  могла  бы  броситься  сразу,  но  непривычный  звук
насторожил  ее. Правильно, пораскидывай своими десятиграммовыми
мозгами, милая.  Я  вынес  вторую  руку  вперед,  успокоительно
поводил  ей  на  манер  факира,  затем осторожно дернул затвор,
выбрасывая негодный патрон и меняя его на новый. Не бздимо, как
выражаются наши  польские  друзья.  Осталось  взвести  курок  и
плавно согнуть указательный перст, обнимающий спусковой крючок.
Грохнул наглый раскатистый выстрел, какие-то птицы заголосили в
панике  и  забили  крыльями,  рептилия  же брызнула кровью. Это
последнее, что я увидел, прежде чем ухнуть с головой в воду  по
причине оружейной отдачи.
     Дно  под  ногами  отсутствовало,  я  несколько раз пытался
всплыть, но каждый раз голова беспомощно  утыкалась  во  что-то
плотное.  "Я  люблю  воздух,  как  свежий,  так  и несвежий."--
беззвучно завопило мое горло. Сквозь  потемки  опять  прилетела
красноватая  клякса-морда  и  снова  зашевелила ртом: "Ты бьешь
тарелки  в  чужом  доме,  когда  ниточка  твоей  судьбы   столь
напряжена.  Не  хочется  тебе  после этого помогать. По-крайней
мере,  бескорыстно."  Хоть  я  принял  такое   выступление   за
предсмертный  бред,  тем не менее мысленно заорал: "Давай тогда
за плату. Все мое -- твое."
     Мигом пролистнулось несколько эпизодов моей жизни.  Словно
странички  из книги. Мои посягновения на женщин, бросок на Лизу
в лифте, удар Затуллину в  поддых  и  наезд  на  него  с  улицы
Жуковского,  моменты  неудачные  и  стыдные, многое другое, все
почти сразу, даже чувства соответствующие  были  восстановлены,
хотя  и  мигом  унеслись куда-то прочь, словно их сдул ветерок,
как пену. "Кое-что мне нравится, возьму...-- произнесла рожа.--
А сейчас толкнись  ногами."  Я  отчего-то  умиротворился  и  на
какое-то  время  стал пузырьком, простейшей клеточкой, улиткой,
лягушкой, сознание  ощущало  лишь  течения  воды,  странные  ее
запахи,  а  еще  лучи, пробивающиеся через поверхностную корку,
преломления  и   отражения   света,   бульканья,   производимые
какими-то подводными тварями.
     Я  увидел мощный столб солнечной энергии, похожий на сваю,
и, как следует толкнувшись ногами, устремился к нему. Там  меня
встретил  пучок крепких тростниковых стеблей, который вывел мое
тело из чуждого  подводного  царства  наверх,  в  "полынью".  Я
распахнул  рот, и только тогда понял, сколько времени ничего не
вдыхал. Легкие, наверное, уже превратились в скомканный  пакет.
В висках сбрендившие звонари лупили в колокола. В глазах летали
какие-то  фиолетовые  вихри.  Казалось,  еще  немного,  и увижу
знаменитый черный тоннель на тот свет, по  которому  редко  кто
возвращается назад.

     --  Держитесь,  дорогой товарищ майор,-- донесся противный
голос Сереги. Значит, я действительно на этом свете.
     Красноватая   морда   небескорыстного   спасателя   больше
походила  на  пятно  Роршаха,  но  я  все-таки уловил смысл его
следующей  рекомендации:  отбросить  камыши  и  дотянуться   до
ближайшего   хлипкого  кустарника.  Когда  я  послушался,  ноги
вступили в контакт хоть с  зыбкой,  но  почвой.  Еще  несколько
шагов,  воды  мне  стало  по  колено  и я добрался до желанного
дерева.
     Вернее,  их   насчитывалось   там   три   --   крепеньких,
кривеньких,   глубоко  и  далеко  распустивших  корни.  Трос  я
укрепил, а  дальше  уже  Коля  не  сплоховал  вместе  со  своей
лебедкой, вытянул машину.
     Когда  я  очутился  в  кабине,  то  сперва  Серега уместно
пошутил:
     -- А мы уже думали, вы немножко утопли,  чепчики  сняли  в
знак  загробного  признания  заслуг перед родиной, причем морды
выражали  грусть  расставания.  В   своих   поминальных   речах
выступающие напирали на то, что покойный за столом не чавкал, а
для вытирания носа пользовался не пальцами, а платком.
     Потом набросился подполковник с упреками:
     -- Зачем стрелял беспричинно? Ты тут всю округу перебудил.
     --  А  вы  бы  что  делали,  когда  б  на  вас  уставилась
здоровенная кобра? Наверное, политинформацию бы ей прочитали на
арабском:  дескать,  давайте  вместе  бороться   против   гидры
империализма,  она  еще  противнее  чем вы. Мол, да здравствует
свободолюбивые рептилии, которые кусают капиталистов,  желающих
паразитически выдавить из них весь яд.
     По насупившейся физиономии Остапенко я понял, что перегнул
и переборщил, поэтому пожаловался на змею.
     -- Если бы не напугала меня, а, наоборот, успокоила, тогда
бы не стрелял.
     Остапенко тоже решил не свирепеть.
     -- Ладно, понимаю, Глеб, что ты струхнул, с кем не бывает.
Ты ж человек, а не дебил какой-нибудь.
     Я  заметил, что Дробилин обратил внимание Сандомирского на
показания каких-то датчиков и даже высказал недоумение:
     -- Похоже, источник МГД-свиста где-то рядом, чуть ли не  в
машине, из-за этого каустика размытая.
     -- Может, фонит какая-нибудь электрическая схема?
     --  Вряд  ли,  Роберт  Юрьевич...  ага,  почетче стало. По
параболическому распределению спектра скорее напоминает  группу
матриц А678. Неужели они метантропные?
     --  Главное, чтобы не интерферировали с теми метантропами,
которых мы раздражаем своими векторами.
     По ходу таинственного разговора Сандомирский  с  Дробилины
мельком,  но  не сговариваясь, глянули в мою сторону, а в точке
между моих глаз  что-то  словно  откликнулось  и  шевельнулось.
Неожиданно отреагировал и Серега:
     --  Да, наверное, болотный дух вселился в товарища майора,
оттого-то товарищ майор такой водяной цирк и показывал.
     Мне почему-то захотелось обмыслить, какой процент глупости
содержится   в   словах   Колесникова   и   какова   доля   его
прозорливости.  Но  пока  что  текучка  отвлекла меня от тяжких
размышлений, вредных для мозга.  Мы  выехали  на  что-то  вроде
затопленного рисового поля, по которому плелся классово близкий
феллах вслед за тягловой живой машиной типа "бык".
     Надо было пообщаться, и я высунул любознательную голову из
люка.
     --  Мир  тебе,  почтенный,  не  видел ли ты поблизости еще
каких-нибудь чужих людей. Больших, рыжих, голубоглазых?
     Крестьянин указал палочкой, которой  он  пытался  погонять
быка, в сторону зарослей.
     --  Там  деревня,  господин,  и  туда, когда солнце стояло
повыше,  проехало...  один...  два...  три  железные  машины  с
красными  полумесяцами.  Каждая чуть меньше вашей. В них сидели
неверные, которые возят болезни...  Зачем  Аллах  нахмурился  и
отвернулся от нас?
     --  Не  беспокойся,  ничто не совершается, кроме того, что
повелел Он,-- откликнулся я успокоительной цитатой на горестное
вздыхание селянина.
     -- На, лови сигареты, приятель, твоя  добродетельная  речь
достойна       вознаграждения,--      подполковник      швырнул
перетрудившемуся человеку  пачку  "Кэмела",  в  ответ  получив:
"Благослови тебя Аллах!"
     Дрогнувшая  щека  Остапенко  выказала одобрение. Наверное,
оттого, что темный "сын земли" принял людей,  явно  похожих  на
врачей,   за   гнусных  разносчиков  всяких  хворей.  Но  вслух
подполковник никак не выразился.
     Вездеход остался в этих зарослях,  и  поскольку  америкосы
вели себя на радиволнах тихо, мы с Остапенко отправились дальше
пешим  скрытым  ходом.  В  итоге,  он скромно затаился у корней
какого-то дерева,  а  я  устроился  "этажом"  выше,  на  правах
листика  в кроне, откуда все окрестности хорошо просматривались
в бинокль.
     -- Ну, что там,  Глеб?--  стал  выспрашивать  нетерпеливый
подполковник.
     --   Три   джипа   на  деревенской  площади,  "Паджеро"  и
"лендроверы". Юркие детишки  вокруг.  Раньше  бы  они  ковыряли
борта,  карабкались  на крышу, а теперь держатся на расстоянии.
Индюк какой-то старый, тоже абориген, отгоняет их еще подальше.
Надо же, слушаются.
     Ага, вижу, как один американец выходит  из  дверей  весьма
приличного дома -- там, наверное, обитает местный командир...
     А  затем я наблюдал, как между домов появляются напряженно
жестикулирующие   и   злобно    выглядящие    люди.    Какую-то
непритязательную  постройку  сарайного типа резво покидают двое
американцев в белых халатах, с трудом  сохраняя  достоинство  в
движениях.  Следом  высыпает  несколько  женщин с ребетней -- и
наутек. Доктора, похоже, вели прием, и что-то сорвалось.
     Вот раздосадованные  штатники  толкутся  у  своих  джипов.
Неподалеку   несколько   групп   разгоряченных   южных  мужчин.
Деревенский староста  ковыляет  от  них  к  американцам,  потом
обратно.  Мужики  что-то показывают руками, один из них плюет в
сторону врачей, но попадает односельчанину на  сандалию.  Между
этими  двумя  выспыхивает ссора, переходящая в рукоприкладство.
Какой-то  мальчишка  швыряет  камень,  который  отскакивает  от
бампера  джипа.  Двое  бостонцев  торопятся в дом, где проходил
прием,  и  выносят  оттуда  несколько  портфелей,   видимо,   с
препаратами  и  инструментами. Рядом с ними назойливо болтаются
подростки, действуют на нервы, путаются под ногами, дергают  за
рукава.  Наконец, американец отталкивает одного из пацанов. Тут
же мужчины  довольно  плотным  кольцом  начинают  подступать  к
машинам. Та парочка штатников, что шастала в дом за портфелями,
вытягивает  пистолеты,  остальные спешно рассаживаются по своим
джипам.  Третий  штатник  с  крупнокалиберной  пушкой  в  руках
подбегает  к  приличному  "командирскому" строению, из которого
выметается еще один белый человек. Вернее американская  врачиха
--  она, похоже, лечила да недолечила жену старосты. Американка
во всю прыть дует к машине, как малыш к мамке.
     Все это я перессказываю подполковнику Остапенко. Он  опять
доволен.

     Не  похоже, кстати, что возбудители лихорадки "Х" возникли
естественным путем, чересчур они зловредные и  подлые.  Конечно
же,  не  берусь  утверждать,  будто  какие-то  генные  инженеры
сотворили такую дрянь своим  искусством.  По  крайней  мере,  в
составе  нашей  группы  не  числятся  микробоведы-вирусолюбы  и
прочие  специалисты  по  мелким   зверям.   Отсутствуют   также
баночки-скляночки и баллончики-прыскалки с надписью "осторожно,
хреновирус".
     Короче,  у  нас-то  нет оснастки даже для самой пустяковой
микробиологической  диверсии.  Да  и  с  обычными   лекарствами
туговато.   В   крохотной  аптечке  имеются  антисептики,  пара
популярных антибиотиков, элеутерококк для снятия утомления -- и
все тут. Единственное, что наталкивает на разные мысли -- перед
отъездом, в Москве, членам группы делали  прививки,  и  никакая
зараза, в том числе лихорадка "Х", к нам не привязывается.
     Ничего  ни  к кому не привязалось, хотя Серега тут с одной
веселой  вдовой  даже   трахался.   Старлею   влетело   бы   за
донжуанство, прознай Петрович про это дело -- враз бы накрылась
будущая  работа  в солидной резидентуре. А Петрович бы прознал,
кабы я настучал...

     Деревенские  мужчины  сейчас  смахивают  на   рассерженных
джиннов,  которые  вот-вот превратятся в клубы смрадного дыма и
поглотят врагов. Мне хорошо видно врачиху. Ее лицо. Ого, даже в
горле запершило -- это ведь Лиза Розенштейн!  Или,  по  крайней
мере,  кто-то  очень  похожий  на  нее. Значит, доктор Лизавета
пользует арабских женщин, к которым мужья не  хотят  подпускать
посторонних  самцов,  пусть  даже в белых халатах. Волосы у нее
теперь куда светлее  и  кудлатее.  Это  понятно,  во  владениях
товарища  Хуссейна  иностранцу  сподручнее иметь арийскую, а не
иудейскую афишу... Ну да, точно Лизка.
     Про все такое я Остапенке не докладывал, лишь сообщил, что
американцы, числом шесть, наконец расселись по своим  джипам  и
моторизованно чесанули из деревни.
     C   чувством   удовлетворения  от  проделанной  работы,  в
основном сконцентрировавшимся  у  т.Остапенко,--  впрочем,  оно
коснулось  и  меня,--  мы  вернулись  к  спрятанному вездеходу.
Чувство законного  удовлетворения  у  меня  было  бы  больше  и
насыщеннее,   если   б   я   еще   знал  все  обстоятельства  с
подробностями.
     Американцы,  кто  бы  они  там  ни  были,  вредители   или
целители,  кочуют по этой болотистой местности и лечат народ от
малярий, дезинтерий и заодно от новой болезни. Однако местные к
ним  настроены  не  слишком  благожелательно,  похоже,  считают
разносчиками  болезни,  шайтанами,  джиннами  и кем-то там еще.
Наверное, среди  недолеченных  аборигенов  запорхали  сведения,
будто   именно   американские   врачеватели  --  поскольку  они
"неверные",  по  которым  джихад  плачет  --  эту  самую  хворь
собственноручно  пустили  в  оборот. Дескать, вырастили в своем
ЦРУ,   а   затем   опрыскали   ею   добрых   мусульман   словно
сорняки-цветочки.
     Не  знаю,  кто эту парашу пустил, по крайней мере, не наша
группа.  Наша  команда  такими  активными  мероприятиями,   как
тиражирование  слухов, не занимается -- я точно, да и Остапенко
наверняка. Но, возможно, мы имеем деловых партнеров, которые  и
лихорадку   посеют   и   сведения,  пагубные  для  американцев,
распространят. Когда Комитет "клеил" американцам взращивание  и
разнесение  СПИДа,  то  достаточно  было  рассказок московского
радиоголоса и статей Ионы Андронова. Но болотные шииты --  люди
темные, поэтому в данном случае пришлось, наверное, потрудиться
нелегалам  из  Службы  "А". Но, может, этого мало, и вдобавок к
порочащим слухам надо местную публику дополнительно вздрючивать
неким удивительным образом? Каким оружием наша группа  все-таки
воюет и какой участок фронта мы занимаем?
     В  общем,  сдается  мне,  что драпанье американцев из села
как-то связано с нашей работой. Вернее с  тем,  чем  занимаются
Сандомирский   с   Дробилиным,   с  их  матрицами  и  векторами
раздражения.
     Коля  умиротворенно  вел  машину  по  проселочной  дороге,
которая  умещалась на довольно сухой полосе, тянущейся меж двух
болотных массивов. После недавнего  увязания  в  топи  он  стал
много  осторожнее,  так сказать, культурнее, ну, а мы сделались
куда заметнее -- для бостонцев, хуссейновцев и хрен  знает  еще
кого.
     Команда  занималась  трудом и отдыхом. Остапенко прикорнул
на спальном мешке, накрывшись плащ-палаткой,  одни  усы  из-под
брезента  и  торчали.  Серега  сидел  в  наушниках и пеленговал
американцев, а может  впитывал  какой-нибудь  музон  по  "Радио
Люксембург".  Коля  впереди  орудовал  рулем  и рычагами, мотор
солидно урчал от избытка сил. А Дробилин, в  уюте,  между  двух
шторок, шуровал на тумблерах и переключателях ЦВМ.
     Неплохо  бы и мне подавить клопа, но сейчас удобный момент
потолковать полушепотом с Сандомирским. Сказать  ему  хотя  бы,
что  я  тоже  трудился  у Бореева (про роль подопытной обезьяны
следует промолчать), что мы как бы коллеги. Однако притомился я
для серьезных бесед. Впрочем, это можно выправить. Я сунул руку
в  аптечку  и,  вытащив  скляночку  элеутероккока,   взбодрился
приличной  дозой.  Ну  все,  я,  кажется,  достаточно  свеж для
содержательного разговора.
     И  тут  снова  неожиданное  помутнение  в  глазах,  что-то
размашисто надавило в области лба. После этого перед внутренним
взором  опять  бесстыдно  замаячила объемная клякса-физиономия,
более того, зашевелила  ртом.  Дескать,  "ваш  мудрец  пытается
взять  чужие  судьбы  в  свою  руку,  но  сам не видит, что его
ниточка уже обрезана". Это про Сандомирского что ли?
     А я-то наделся, что красномордый глюк после треволнений на
болоте безвозвратно стухнет. Однако незваный собеседничек, надо
же, не забыл меня и опять явился, подыскивая общие темы. Ну  не
спрашивать  же у него, откуда он свалился на мою голову, с этой
или с "той стороны" -- ведь беседуют с духами только психопаты.
Причем не обалдуи какие-нибудь, а натуральные шизофреники.
     Как мне все-таки сбагрить его? Единственная  подсказка  --
эта "клякса" меня морочит и вступает в диалог, когда я принимаю
элеутероккок.  Так  что  укреплять  организм  лучше потихоньку,
спиртом или тройным одеколоном "внутрь".
     -- Роберт Юрьевич,-- обратился я к