кислее  и
противнее.  Последний слой, этакая ядовитая корка грязи -- есть
Наш Мир.
     Когда появляются мощные  религии,  мистической  философии,
чтобы   как-то  уцелеть,  приходится  скрещиваться  с  ними.  У
мусульман то, что  получилось,  называется  суфизмом,  который,
однако,  из-за  влияний  соседки-Индии  превращается  в один из
вариантов  йоги,  то   есть   в   психическую   гимнастику.   У
христианства   --   это  Дамаскин,  Эриугена,  Эккарт,  Николай
Кузанский, Беме -- начинающие каждый раз с начала и  словно  бы
усмиряющие  сами  себя,  наверное,  потому,  что  находятся  за
пазухой у клерикалов. К тому же с семнадцатого века все  лучшие
западные умы предаются одной науке.
     Получше  сложились  дела  у  еврейской  мистики.  Ей  тоже
приходилось делать много поклонов  в  сторону  религии,  однако
придавленному  иудаизму  было  недосуг  ереси  душить.  В науку
товарищей еврейской национальности до двадцатого века  тоже  не
особо  впускали, следовательно над конструкцией мироздания было
кому поразмышлять  со  скуки.  В  итоге  получился  неразрывный
каббалистический  поток,  все  менее  расцвеченный  витиеватыми
ближневосточными образами: "Сефер Йецира", "Зоар", "Эц Хаим"  и
так  далее  вплоть  до  ныне  здравствующего каббало-математика
Штайнзальца.
     Однако и ныне мистика практически заканчивается  там,  где
начинаются  естественные  науки.  Даже  кванты  и  нейтрино для
каббалы -- это грубые материи. А все наши грубые  материи  лишь
крохи от потоков мощных энергий, просочившиеся через экран, что
отделяет   наш   мир  от  высших  измерений  и  после  которого
начинаются пространство, время, масса и прочие неприятности.
     Сконструировать какое-нибудь архистрашное оружие с помощью
любой мистической трепотни было бы, пожалуй, затруднительно. Уж
не собираются ли в четырнадцатом отделе  ПГУ  вызывать  ангелов
или,  например,  демонов  для  интенсификации  борьбы с мировым
империализмом? Хотя чем черт не шутит. Ходит-бродит же  успешно
по всему миру призрак коммунизма.
     На  пятый  день мозги у меня настолько завяли, что я решил
проведать   врачиху   Розенштейн.    Для    проведения    своей
предупредительно-разъяснительной  беседы.  Подъехал  к  дому на
Загородном, поднялся на  четвертый  этаж  и  звякнул  в  нужную
дверь.   Та   распахнулась,   вывалилась   разгоряченным  телом
Елизавета,  возбужденная  и  радостная,   из   квартиры   подул
гастрономический   ветерок,   сдобренный   пьяными   довольными
голосами и подвываниями мистера Джорджа  Харрисона.  Все  ясно,
можно приступать.
     -- Гражданка, я по объявлению. Шатенка с ореховыми глазами
ищет мужчину с яйцевидной головой и красной книжицей в штанах.
     Узнав  меня, она сразу как-то потухла, хотя своим любезным
видом я не напоминал оловяного солдатика партии. Сразу  скисла,
как  птичка, которая вроде бы уже полетела, а оказалось, что на
ниточке.
     -- Напугались? А зря, Лиза. Из  клетки  вас  действительно
выпустили.  Летайте  на здоровье. Порхайте, парите. Если кто-то
из ГБ попытается приблизиться к вам ближе, чем на  сто  метров,
да  еще  с  недружественными целями, его сразу проберут понос и
сальмонеллез.
     -- У меня люди,-- гораздо уже спокойнее,  уже  с  заметным
неудовольствием  произнесла  она.--  Мы,  конечно, должны еще с
вами... как бы встретиться, все же я вас просила.
     -- Я тоже пока отношусь к категории  "люди".  Кроме  того,
встречаться   со  мной  отдельно  и  смущенно  вручать  коробку
сладеньких конфеток да бутылочку спиртного по имени  "Наполеон"
не  требуется.  Мое  одолжение  того не стоит. Оно стоит совсем
другого.
     -- Ну, так чего же?-- гордо вопросила  она  с  нетерпением
змеи, пытающейся поскорее избавиться от старой шкурки.
     Да,  эта  дуреха  явно  не  понимала, что я крупно рискнул
из-за нее.
     -- Вы же написали на листочке бумаги, что вас, невинную  и
кроткую,  попутали  бесы  в виде вредоносных друзей и нехороших
мужей. Вот я и хочу понаблюдать, не принялась ли  вновь  виться
вокруг  вас всякая нечистая сила: демоны, инкубы, гомункулы и и
прочие искусители. Вы разве забыли, что чекист --  лучший  друг
любого человека?
     --  Но  я не давала согласие на сотрудничество!-- взвилась
она.
     --   Прекрасно,   сотрудничать    со    славной    дочерью
большевиков-ленинцев буду я.
     Я  уже  двинулся по коридору, бросая по дороге свою куртку
на вешалку.
     -- В какую дверь приглашаешь, хозяйка?
     -- Но я не знаю даже, как вас представить.
     -- Глеб, одноклассник. Ну не надо так растерянно  смотреть
--  я  ведь, как ни странно, тоже учился в школе. И у меня тоже
довольно молодое лицо. Надеюсь, одноклассников у вас сегодня  в
гостях нет.
     --  В самом деле, нет,-- было заметно, что несмотря на все
страхи за свою общечеловеческую,  а  также  женскую  честь,  ей
нравятся импровизации и экспромты.
     --  И  обязательно  на  "ты",  Лиза.  Иначе испортишь весь
праздник.
     Мы зашли в комнату, причем я пропустил свою руку у нее под
локтем. Задымленная, горланящая, патлая, бородатая компания, на
секунду сделав тишину, уставилась на меня.
     -- Это Глеб, мой одноклассник,-- правильно сыграла Лиза.
     -- А это  гражданка  Розенштейн,  которая  всегда  у  меня
списывала.
     И  тут  я  понял, что вижу неподалеку Фиму Гольденберга. С
излишней длиной волос, как и все тут, но не с  гитарою,  не  со
стаканом, а с книжкой в руке.
     -- Фима, алтер шлепер, сколько лет, сколько зим! Хоть не в
Эрец Исраэль, но все-таки с "Ликутей Тора" перед носом.
     -- А, Глеб -- это ты?-- несколько вяло отозвался Фима.
     -- Так вы Гольденберга тоже вызывали?-- зашипела в среднее
ухо Лиза.
     --   Успокойся,   любительница  фекалий,  мы  с  Фимой  не
пересекались по служебной линии, а просто совместно  проучились
в  триста восемнадцатой школе. Правда, он для получения пятерок
сидел на передней  парте,  я  на  задней.  И  я  совершенно  не
виноват, что он завалил экзамены на Восточный факультет, где по
всей  логике вещей нахватать "бананов" должен был я. Но с одной
логикой  вещей  жили  бы  мы  скучно  словно   в   какой-нибудь
Швейцарии.
     --  Ага,  если он проучился вместе с Фимой, то, значит, не
мог учиться с Лизкой и уж  тем  более  давать  ей  списывать,--
выступила  какая-то поддатая личность с бородой типа метла, как
у Фиделя.
     -- В одномерном  мире  живете,  а  еще  пьяница,--  сурово
высказался я.-- На самом-то деле может быть все. В этой жизни я
учился  вместе  с  Фимой,  в  прошлой  -- вместе с Лизонькой. В
каббале  это  называется  "гилгул".  Товарищ  Гольденберг  меня
понимает.
     --  Так  вы тоже "аид", как я сразу не заметил эти висящие
уши,-- извинительно произнесла бухая личность. А Лиза вперилась
в меня уже с тревожным недоумением.  Видимо,  она  представляла
товарища  Фролова  энкавэдистом  с большим маузером, спрятанным
где-то в мотне, а  не  востоковедом,  знающим,  что  варится  в
голове Фимы Гольденберга. Когда я уже восседал по левую руку от
доктора  Розенштейн, уже принял "на грудь" и рассказывал свежий
анекдот, за который у нас недавно терзали  одного  клиента,  ко
мне неожиданно подвалил Фима.
     -- Глеб, почему ты здесь околачиваешься?
     -- В твоих словах звучит ужас, будто я каменный гость. А я
ведь живой,  белковый,  имею право присутствовать в любой точке
пространства. К тому же ты слышал,  я  друг  Лизы,  свежий  или
несвежий, не так уж важно.
     --  Я  знаю  всех ее друзей и догадываюсь, кто ты.-- глаза
Фимы смотрели с напряжением, но  голос  стих  до  шепота.--  Ты
пришел  из-за  Иосифа  или  Зусмана,  то  есть  ты работаешь на
Большой Дом. Кто-то вроде тебя должен был появиться.
     Тут уж впервые мне стало неуютно. Этот очкарик видит  меня
насквозь. Хотя есть и для него затемнения.
     --  Если  взаправду, мой четырехглазый брат, то я здесь не
из-за Иосифа или Зусмана, как ты выразился. А потому,  что  мне
приглянулась Лиза, и я готов ради нее на... В общем, готов.
     Он неожиданно согласился.
     --  Да,  это  так. Я несколько запутался. Выходит, ты не с
"обратной стороны".
     -- Ладно, это со своими Ицхаком Луриа и  Шнеером  Залманом
разбирайся,  кто является полномочным представителем вампирской
стороны "ситра ахара".  Меня  сейчас  другое  интересует:  Лиза
сейчас одна? В кроватном смысле этого слова.
     --  Вот тот мохнатый член у окошка с гитарой, Костя Сючиц,
сейчас кантуется у нее,-- с явной неприязнью к "члену" объяснил
Фима. Однако я не имел ничего против гражданина Сючица,  с  его
помощью мне предстояло отмазаться от Лизы.
     И  тут  меня  обуяло.  Опять соблазн, впрочем, не тот, что
заставил спасать докторшу. Однако, в случае ошибки он  мог  мне
дорого  обойтись.  Вдруг  Фима  тоже  работает на Комитет? Но я
все-таки не удержался.
     -- Слушай, Ефим, зачем может каббала пригодится заведению,
ну скажем, разрабатывающему оружие?
     Реакция Гольденберга была неожиданной, надрывной.
     -- Началось! Уже началось. Ученый с  глазами  изо  льда  и
именем,  в котором звучит северный ветер, уже знает как открыть
ворота в миры  нечистых  "клипат"...--  Фима  схватил  меня  за
рукав.-- Ты знаком с этим типом, Глеб?
     --  Не  знаком и, надеюсь, не познакомлюсь никогда. Тем не
менее, он, наверное, существует,  и  я  помаленьку  тружусь  на
него. Так, библиотекарская работенка. Подбираю литературу.
     Тут  громко  заговорил,  пытаясь попасть в центр внимания,
какой-то  довольно  ухоженный  кент  спекулянтского  вида.   Он
рассказывал  о  том, что разбухание производственных издержек и
наращивание запасов выгодно нашим директорам. Что  напротив  им
невыгодно  внедрять  новые  технологии,  ведь  переоборудование
предприятия  приведет  к  срыву  текущего  плана  и  увеличению
будущих  заданий. Что амортизационные отчисления не тратятся на
обновление техники, а втюхиваются в долгострой и  незавершенку.
Что   страна  держится  за  счет  вывоза  нефти,  которая  пока
добывается дешево, а продается дорого  из-за  бузы  на  Ближнем
Востоке. И что Союзу выгодно эту бузу поддерживать...
     Смышленный  парнишка.  Но  примерно  то  же  самое, только
обрывками, намеками и полунамеками выражали и  наши  сотрудники
поумнее.  К  тому  же, в отличие от нынешнего оратора, чекистам
известно,  как  помешивать  угольки  на  Ближнем   Востоке   и,
напротив, подмораживать ситуацию в стране.
     Я  тем  временем  старался  ощутить  своим  коленом  ножку
врачихи, облаченную в зеленоватый чулочек.  Хотя  понимал,  что
желание   мое  сродни  зудящей  коже,  которую  непозволительно
расчесывать. В итоге, как говорится, вышел  на  контакт.  Волна
нахлынула снова. Конечно, в этом шуме-гаме не такая мощная, как
тогда,  в  автомобиле, однако опять задела позвоночник и задние
доли   мозга.   Между   прочим,   инфекционистка   меня    тоже
почувствовала, но свой чулочек отдернула не сразу.
     Я  собирался  предпринять что-нибудь более дерзкое, но тут
произошли  изменения  на  сцене.   Личность,   рассуждавшая   о
проблемах экономики, быстро наскучила публике и была загавкана.
     -- Иди ты в Америку со своими знаниями,-- предложил умнику
тот нетрезвый барбудос-барбос, который принял меня за "аида".--
А мне  все  равно  туда  не  попасть. Колумб тоже не просыхал и
поэтому спутал Америку с Индией.
     После чего последователь Колумба стал выступать сам. Стихи
его начинались со строки:  "Слушай,  богиня,  налей,  Соломону,
Абрамову  сыну"  и  заканчивались  словами:  "Темницы  рухнут и
свобода нас встретит с кружкою у входа".  А  в  промежутке  его
вирши  напоминали бедуинские касыды, где, правда, коня заменяла
бутылка "ноль  семь"  вермута,  а  описание  доблестей  родного
племени   замещалось  воспеванием  какой-то  группы  хануриков,
начинающих принимать портвейн с семи утра. Да, наш  андерграунд
недалеко ушел от аравийского седьмого века.
     Потом  кто-то  прочитал философскую поэму про две какашки,
беседующие о величавом и  непостижимом  устройстве  мироздания,
причем   за   мироздание  принималась  унитазно-канализационная
система.
     Наконец мохнорылый  Лизкин  хахаль  отважно  забренчал  на
гитаре    какую-то    демонически-насильственную    песню   про
мужественного клопа, который  терзает  по  ночам  мягкую  белую
задницу секретаря ленинградского обкома.
     --  Давай-ка снимемся отсюда,-- предложил Фима.-- Квартира
коммунальная, но у Лизы имеется еще одна комнатка,  там  только
бабушка с внучкой содержатся.
     Мы   демонстративно   хлопнули   дверью   в  самый  разгар
исполнения, что наверняка было воспринято мохнатым  певцом  как
страшное  оскорбление.  Затем  прошествовали  по  коридору мимо
соседа,  чей  взгляд  выражал  лишь  справедливое  пролетарское
презрение.
     Во  второй  комнате  действительно  никого  не было, кроме
старушатины, клюющей носом у экрана,  где  бормотала  программа
"Время",  и  той  самой кудрявой девчушки, которая вместо того,
чтобы спать,  выковыривала  потроха  из  какой-то  американской
игрушки.
     --   Проходной  двор  тут  устроили.  Он-то  кто  такой?--
спросила малявка про меня.
     -- Этот дядя тебе просто приснился,-- выручил меня Фима.
     -- Ну тогда другое дело,-- отозвался ребенок и снова  стал
оперировать игрушку.
     А Фима занялся мной:
     -- Я очень опасаюсь, Глеб. Спустя пять тысяч семьсот сорок
лет после  сотворения мира состоится частичное "тикун килим", и
очередная порция "ор хохма" вольется в  "олам  асия".  "Клипат"
попробуют  ухватить эту добавку, особенно будут стараться самые
нечистые из них.
     -- Ты куда-нибудь поступал после того облома на  Восточном
факультете,  что-нибудь  закончил,  Фима?--  как  бы не по делу
полюбопытствовал я.
     -- Как-то пил пиво возле железнодорожного института. Допил
и думаю,  дай-ка  зайду.  Зашел,  даже  поступил  и,   кажется,
закончил.
     --   Все-таки   ты   технарь.  Я,  конечно,  немного  знаю
каббалистический словарь, для меня это не птичий язык, но давай
разговаривать  более  информативно.  Значит,  ты  уверен,   что
недалек  тот  час, когда возникнут новые каналы, и крупная доза
энергии может угодить к  структурам,  которые  паразитируют  на
нашем мире?
     --  Да,  примерно  так, Глеб. Если эту энергию сграбастают
темные структуры, то они еще раз попробуют привести наш  мир  в
более  удобный для себя вид. Людям, в итоге, от этого крупно не
поздоровится.
     У Фимы даже  сейчас,  в  минуту  треволнения,  взгляд  был
отрешенный.  Однако  не  такой,  как у гэбэшного или армейского
начальства, которое, отдавая приказы,  смотрит  куда-то  поверх
твоей  головы  и  недвусмысленно  показывает,  что  ты для него
букашка, единичка и даже нолик. Фимин же взор все  время  хотел
улететь куда-то ввысь, где все ярче и яснее, чем на земле.
     -- И, конечно же, ты считаешь советское государство земным
орудием  тех самых нечистых сил?-- ехидно полюбопытствовал я.--
Тревожишься, что вместо  администрации  правозащитника  Картера
переделывать мир будет ЦК КПСС?
     --  Да,  Глеб,  я действительно считаю советскую компартию
более грязной и вонючей, чем  американское  правительство.  Она
точно  впереди  планеты  всей  по количеству дерьмовых дел. И в
тоже время наша знаменитая партейка сама по себе -- это ноль.
     -- А что тогда больше ноля? Съезд сионских мудрецов?
     -- Усвой, Глеб, что "клипат" гораздо  ловчее  шуруют,  чем
тебе  кажется.  Они  не  просто  паразиты,  лениво  слизывающие
энергию нашего распада  и  упрощения.  Они  повышают  выделение
нужной им энергии, когда кропают выгодные потоки событий, когда
орудуют  судьбами тех товарищей, чья сознательность осталась на
растительно-животном  уровне.   Когда   у   нечистых   "клипат"
разбухает  пузо  от избытка уворованных сил, они перестают быть
паразитами и делаются  творцами.  И  тогда  у  них  в  полезных
инструментах окажется не только Суслов и Хуссейн, но и любитель
орешков Картер, вообще, кто угодно.
     --   Зло   --   понятие   относительное,--   попытался   я
отбрыкнуться от мрачной Фиминой  шизии.--  Упрощение  и  распад
тоже необходимы, таковы законы физики и химии.
     -- Зло там, где одно существует за счет другого.
     -- Чего ты от моей скромной персоны хочешь, Фима? Зажилить
и никому не давать литературу по мистике? Если надо, ее возьмут
и без меня.
     -- Я не в состоянии вымолвить что-нибудь конкретное. Кроме
одного  --  тебе  предстоит  как-то отличиться. Ты можешь стать
рубанком темных сил или же вполне осветлишься. Но теперь, когда
я тебя предупредил, не отдавай свою судьбу в пользование гадам,
прущим с "обратной стороны".
     -- Ладно, Фима,  уговорил.  По-моему,  того,  что  мы  тут
наболтали,  достаточно  не  только для советского дурдома, но и
для самой архизападной сверхдемократической психушки. Двинулись
отсюда, иначе кое-кто подумает лишнее о нашем уединении.
     -- Ты кем станешь, когда вырастешь?-- напоследок  направил
я девчоночке дежурный вопрос.
     --  Хирургом.  Буду из тебя пули и осколки выковыривать.--
уста младенца могли кому хочешь испортить настроение.
     -- Ну, пока, хирург. Когда снова встретимся, на  жалей  на
меня хлороформа.
     --  На-ка  "пять",--  и  малышкина  лапка оказалась в моей
руке.
     Елки,  я  был  растроган.  Во  мне  шевельнулся  отцовский
фактор,  хотя  эта  круглоглазая носастенькая девочка совсем не
напоминала  моих  убойных  близнецов  и  скорее  смахивала   на
совенка.
     Я  отправился  покурить  на  кухню,  чтобы  хоть  немножко
отдохнуть от Фиминых непонятных и настораживающих фраз,  прежде
чем присоединиться к дымному и визгливому хору в гостиной.
     Там ко мне подскочила напряженная от негодования Лиза.
     -- Ты его вербовал, товарищ чекист, или он уже ваш?
     --  Уймись.  Что  за  гэбэшный жаргон? Он не наш и не ваш.
Кажется, это Фима пытался меня  завербовать.  Только  не  знаю,
куда.
     -- Фимка -- кретин. Нашел, перед кем проповедовать.
     --   Он,   кстати,   терпимее,   чем  ты.  Увидел  во  мне
промежуточную структуру.  Между  прочим,  близится  исправление
духа,  так называемое "гмар тикун", и двести восемьдесят восемь
божественных искр "ницуцим" должны соединится в каналы, которые
примут высший свет. Вот тогда и определится,  кто  чего  стоит.
Понятно?
     Она  явно решила, что я играю в кошки-мышки-гебешки. Я и в
самом деле баловался, но за этим нарастало ощущение  неуютности
и  чего-то  неопределенно  серьезного.  А может просто случился
обычный мандраж насчет того, что мой визит к даме выйдет  боком
в родном ведомстве.
     --  Я  опасаюсь,  что  следующим  в цепочке ваших клиентов
окажется Гольденберг. И виновата в  этом  буду  только  я,--  с
театральной горечью в голосе заявила докторша.
     --  Не  бойся  за  Фиму,  бойся  лучше за меня, я на более
вредной работе, хоть и не получаю бесплатного  молока.  Кстати,
дочурка  у  тебя классная. Мне б хотелось, чтоб вдобавок к моим
малолетним бандюгам у меня появился такой вот детеныш.
     Враждебный взгляд докторши немного смягчился и оттаял.
     -- Ну ты еще не знаешь всех ее подколов.
     "И не узнаешь, поскольку больше не попадешь в мой  дом,"--
тут же добавил ее выразительный взор.
     Разгоряченно  появился мохнатый певец и кроватный сожитель
Коля Сючиц, я же предусмотрительно  отошел  в  сторону.  Похоже
предстояла      внутрисемейная      разборка      на      почве
морально-материальных рассхождений.
     --  Мне  надоела  вся  эта   кодла   непонятных   людей.--
напустился  сожитель.--  Почему нельзя было зазвать лишь Севу и
Кешу с его подружкой?
     -- Ага, только тех скользких типов, с которыми ты  делаешь
бабки.
     -- Мои рваные бабки -- это шмотки и харчи для всего твоего
семейства,--  уточнил  Сючиц  нарочито нудным голосом.-- На мои
рваные бабки слизывают  крем  с  пирожных  и  вообще  культурно
отдыхают  все  твои  многочисленные  дружки.  Или  как  их надо
называ