движения  лишними.  Будем  ждать  вертолет  --  и точка. Уперся
Петрович,  выражая  какую-то  одномерную  мысль  --   проклятый
циклоид.
     Я  когда  ботинки  стал натягивать,-- все-таки несолидно в
носках при  начальстве,--  вдруг  почувствовал,  что-то  мешает
левому мизинцу правой ноги. Я скинул обувку, хорошенько потряс,
из  нее  вылетело  несколько  щепочек и обрывок бумажки. Первые
несколько секунд я не обращал  на  него  никакого  пристального
внимания.  Потом,  когда  в кабину залез Колесников с котелком,
где плескался чай,--  вскипяченный  снаружи,  на  примусе,--  в
голове  сработал  переключатель.  Интерес пробудился, и тогда я
спешно прикрыл таинственную бумажонку подошвой другого ботинка.
     --  Комары  здесь  зело  вредные,  за  ночь  умучили,  как
фашисты,--  сказал  Серега,  позевывая,--  может, Кольке они по
вкусу придутся. Он у нас все-таки фрукт  земли  сибирской  и  к
разному гнусу более привычный.
     --  Враги-то  не  шуршали  по  кустам,  не шлепали ластами
аквалангисты из американского  спецподразделения  "тюлени",  не
полз ли сквозь грязь китайский спецназ с гордым именем "красные
черви"?-- лениво полюбопытствовал я, как будто со скуки.
     Улыбка старлея спряталась в рот.
     --  Больно  вы скептические стали, Глеб Анатольевич, сразу
видно что в ученые подались... Ладно, пойду-ка рожу сполосну.
     -- Если хорошо помыть и потереть,  Сережа,  то  даже  рожа
приобретет интеллигентное выражение лица.
     Старший   лейтенант,   казалось,   с  трудом  смирил  свои
голосовые связки,  собравшиеся  произвести  какие-то  нехорошие
слова, и громко полез наружу.
     Я  оглянулся.  В кабине из наших остались только Дробилин,
что  мучительно  спал  после  очередной  порции   анальгина   с
реланиумом,  и  Маков  -- тот через раскуроченное днище пытался
добраться до  коленчатого  вала.  А  еще  присутствовал  Хасан,
который,   прикрыв   глаза,   напевал  что-то  свое,  родное  и
заунывное.
     Я аккуратно отлепил бумажку  от  подметки  и  зажал  между
пальцев руки -- так, чтобы сбоку ничего не было заметно. На ней
нашел чиркнутые по-арабски слова.
     "Начальство  на родине приговорило тебя. Человек с усами и
кепкой получил приказ не упустить тебя и доставить на север для
расправы."
     Ногти  моментально  искрошили  бумажку,  а  мысли   вихрем
закружились по голове.
     Кто сделал писульку? Арабским, кроме меня, владеют тут еще
двое.  Остапенко и Хасан. Но Илья Петрович, судя по имеющимся у
него усам и кепке, и есть тот, кто получил приказ. Значит, Хася
тоже вышел на  сцену.  Ясно,  что  он  не  такой  уж  чайник  и
внимательно  приглядывает  за  нами. Может, не совсем понимает,
как работает наша аппаратура, но зато догадался о том,  что  мы
пытаемся  надрать  американцам  хвост.  И  еще  вот  --  он мог
ненароком услышать то, чему  я  не  был  свидетелем.  Например,
когда   вылезал  полюбоваться  обстановкой,  а  по  возвращении
заметил потревоженную коробку  для  шифрограмм  и  взъерошенные
взгляды Колесникова с Остапенко...
     Ага,  что-то  проклевывется,  какая-то  шифрограмма  могла
поступить непосредственно перед аварией  на  дамбе.  Причем  из
багдадской  резидентуры. А Серега потом пустил "дымовую завесу"
-- дескать, сообщение не пробилось из-за помех.
     Что-то   случилось   в   Москве.   Наверное...   наверное,
как-нибудь   вскрылось,   что   я  действительно  отмазал  Лизу
Розенштейн от статьи и помог ей оказаться за  бугром.  И  пошла
накрутка.  Мол,  Рейфман с Розенштейн -- цэрэушники, а Фролов с
ними активно сотрудничал, получая взамен  золото  в  слитках  и
червонцах,  а  также драгоценные камушки россыпью. Должно быть,
какой-нибудь   хреноплет   пришпилил    мне    и    организацию
Затуллинского перелома шеи. В Комитете, допустим, прознали, что
я  накануне  названивал  Киянову.  Могли даже поднять Никиту и,
выпотрошив его,  составить  полный  протокол  моего  наезда  на
Андрея  Эдуардовича. А Сайко, наверное, побоялся прикрыть меня,
против  всех  правил  Комитета  не  попрешь.   В   общем,   все
единогласно  --  при одном воздержавшемся -- постановили, что я
самый виноватый, и мое отсутствие на кворум не повлияло.
     Теперь остается представить, что меня  ожидает  в  Москве.
Полный букет обвинений: "измена родине", "подлог", "соучастие в
убийстве".  И  родина,  сурово глянув в мою сторону трехголовым
змеем трибунала, одним дуновением  отправит  меня  в  одиночную
камеру,  где  останется  лишь  ждать  пропуска  на тот свет. По
крайней мере, предложенный ассортимент услуг окажется  скудным:
расстрел в упор, чтоб другим неповадно было, пожизненный дурдом
с  опытами  на мозге (в частности, с пересадкой лобных долей от
свиньи), пятнадцать лет строгого режима на урановых рудниках. И
это все -- несмотря на мою  верную  службу,  на  приверженность
большому коммунистическому делу, несмотря на то, что совершил я
лишь должностной проступок и мелкую шалость.
     Или  все-таки  некоторые  эпизоды  моей биографии -- нечто
большее, чем проступок и шалость? Ведь  я  немного  подзабыл  о
высоком деле из-за Лизы. Причем та "морковка", что зажата между
ног,  сыграла  свою отрицательную роль -- а это всегда являлось
грехом. Значит, все-таки изменил я незримому хозяину  по  имени
"коммунизм  -- наше будущее". Значит, надо прибыть в Москву и с
аппетитом съесть свою пулю. А что мне еще остается? Попробовать
смыться,  как-нибудь  улепетнуть  к  американцам?   Даже   если
пофартит,  то  чего  будут  стоить все эти годы, потраченные на
"контору", мои майорские лычки? Кроме того, жить под  крылышком
ЦРУ  я  смогу  лишь  в  том  случае, если буду поштучно сдавать
своих. А если интеллигентно откажусь и скажу "фи", то штатники,
конечно же, предоставят мне политическое убежище,--  демократия
будет  соблюдена,--  но  оставят  без прикрытия. И за несколько
месяцев люди из Управления "С" доберутся  до  меня  и  приведут
приговор  в  исполнение,  даже если я буду мылить яйца быкам на
какой-нибудь аризонской ферме.
     Появился Остапенко, он прихватил свою механическую  бритву
и  опять  полез  наружу.  Там, на солнышке, он сейчас обсудит с
Серегой, как половчее сторожить меня. Если уж  основная  задача
экспедиции  не удалась, то неплохо бы с блеском проявить себя в
другой, куда более понятной роли.
     Наверное,  у  них   все   получится,   туповато-хитрожопый
подполковник  пробьется  в  полковники, а угодник-жлоб Серега в
капитаны. Такие, как они, не засунут греховный  "болт"  агентке
ЦРУ,  не  обломаются  на ерунде, они всегда будут аккуратными и
внимательными и никогда не сойдут с резьбы. Даже за тот визит к
веселой вдове в селении Эль-Джазаир Серега отделается выговором
без  занесения.  Такие,  как  Остапенко  и  Колесников,   будут
любимчиками  естественного  отбора и размножатся по всей Земле,
затянув ее серой хмарью.
     А что если?.. Нехорошая мысль пролезла с  черного  хода  и
закрепилась.  Я  всегда  боролся  за  наше  общее, почему бы не
повоевать за свое отдельное? Меня натаскали, чтобы я  терзал  и
дурил  врагов  нашей страны, так почему бы мне не покусать и не
пообманывать   своих   собственных   неприятелей?   Раз    стая
приготовилась  закусить мной, то я обойдусь без стаи. Если даже
советская моя мораль съежится, а коммунистический  дух  во  мне
исхудает.
     Впрочем, надо раскусить еще один месопотамский орех. Какую
партию ведет товарищ-господин Абдалла Хасан? Его предупреждение
явно не  липа,  на  это  указывают  многие  приказы  и действия
Остапенки.  Но  тогда  --  что  требуется   посланцу   иракской
госбезопасности,  который  даже представления не имеет, виновен
ли я в черном злодействе или ни в чем не повинен? Чтобы мы  тут
все   передрались  и  перекусались?  Чтобы  я  начал  деятельно
готовиться к побегу, а он мог меня торжественно заложить в знак
нерушимости  советско-иракской  дружбы?  Или   он   не   только
сотрудник  иракских  органов,  но, вдобавок, еще и агент ЦРУ --
такое ведь тоже бывает? Или причина его союзничества связана  с
детско-юношеским    мандейством    и   какими-то   мистическими
заморочками  в   ушибленной   голове?   Это,   конечно,   самое
сомнительное.
     Я  глянул  на соседнего гражданина южной наружности -- тут
таких курчавых, как он, пруд  пруди,  и  каждую  секунду  сотни
тысяч  таких,  как  он,  зачинаются  трудолюбивыми  (в кровати)
арабскими  мужиками  и  выпрыгивают  из   плодовитых   арабских
дамочек. В этот момент Хася, не прекращая выводить тошнотворную
мелодию, приоткрыл один свой черносливный глаз и подмигнул мне.
     Как раз в кабине появились Остапенко и Колесников, свежие,
работоспособные  и  побритые. Серега будто и не провел всю ночь
на боевом посту. В общем, с виду -- образцовые офицеры-чекисты.
     -- Сережа, ты себе случаем не смылил какой-нибудь жизненно
важный орган, а то больно долго умывался?-- поинтересовался  я,
а  Хасан  молвил,  глядя  на  парочку  чекистов.--  Гильгамеш и
Энкиду.
     -- Чего-чего?--  встрепенулся  Серега.--  Мы  с  товарищем
подполковником никакие тебе не Пилькомеш с Эндиду.
     -- Да я не про вас. Понятно, да?-- объяснился Хася.
     --   Гильгамеш   и  Энкиду  --  герои  шумеро-вавилонского
мифологического эпоса,-- добавил  я.--  Первый  из  них  правил
городом  Урук, который когда-то располагался в этих краях. Этот
товарищ -- что-то вроде Иван-царевича.  А  Энкиду  --  лопоухий
дикарь,  которого  боги  наскоро  сделали  и  придали  в помощь
первому герою, когда тот собрался  в  поход,  чтобы  прикончить
монстра по имени Хумбабу.
     --  И стало быть прикончил эту самую чертову бабу. А потом
что?-- поинтересовался со скуки Серега.
     -- Потом к нему пристала со своей любовью  Иштар,  это  --
вавилонская Венера. Или, по-нашему, баба-яга.
     --  Ну  и,  должно  быть, Иван-царевич ее послал подальше,
потому что ничего венерического подцепить не желал, а  надежных
гондонов тогда в продаже не было.
     --  Сережа,  ты  на  удивление прозорлив. Он действительно
богиню послал, но из-за этого помер его дружок Энкиду.
     -- Он-то за что?
     --  За  то.  Ему   пора   было   сыграть   главную   роль.
Расстроившись  из-за  смерти  приятеля,  Гильгамеш  побрел хрен
знает куда. Если точнее, к одному гражданину,  который  пережил
потоп,   и   являлся  таким  образом  пра-пра-прадедушкой  всех
живущих, а кроме того был весь  из  себя  ядреный,  потому  что
регулярно  жевал  растение,  дающее  бессмертие. Или, может, не
жевал, а выжимал из него антинекротический сок.
     -- И ваш Иван-царевич, конечно же, нажрался этого растения
до полного усеру, обессмертился, и живет где-нибудь до сих пор,
например, в Швейцарии?
     -- Нет, он решил отнести его людям.
     -- Да, я посмотрю, он -- коммунист настоящий.
     -- Он был царь, Сережа, и  заботился  лишь  об  увеличении
количества  налогоплатильщиков.  Скорее  можно  Хумбабу назвать
коммунистом -- в общем-то  простое  чудовище,  не  занимающееся
частным предпринимательством.
     --  Эй,  не  шутите  там  с такими вещами как маленькие,--
прикрикнул недовольный Остапенко,-- не то три шкуры спущу.
     -- Есть не шутить, товарищ  подполковник.  Так  вот,  пока
Гильгамеш   добирался   до  людей,  то  однажды  прикорнул  под
кустиком, а какая-то жадная змея подползла и быстренько слопала
это самое растение.
     -- Так погодите, Иван-царевич же не кому-то в  отдельности
тащил  один  стебелек.  Сами сказали, что он хотел осчастливить
весь народ,-- возмутился Серега, почуявший недостоверность.
     --  Правильно,  товарищ  старший  лейтенант.   Из   вашего
справедливого  замечания  можно сделать два вывода. Первый, что
растений таких имелось целое поле, и Гильгамеш построил  дорогу
с  мостами,  чтобы  перевозить урожай бессмертия жителям Урука.
Кстати,    транспортная    магистраль    потребовала    хороших
капиталовложений,  поэтому  наш  герой  выпустил  акции,  да  и
антинекротический сок продавал за приличные деньги. А  какие-то
гады-террористы, нанятые владельцами похоронных бюро, совершили
диверсию, например, на главном мосту. И второй вывод -- все это
иносказание. Растение бессмертия -- что-то вроде древа жизни из
Библии,  которое  на  самом  деле  произрастает  только  в мире
духовном...
     -- А ворюга-змея, значит, родственница того  самого  змея,
который объегорил Адама и Еву? Все, расчухал.
     --   Колесников,   да  тебе  пора  заняться  сравнительным
анализом древнесемитских сказаний. Тебе учиться этому не  надо,
и так все знаешь. Глядишь, и диссертацию бы накатал одной левой
ногой.
     --   Ну   уж,   диссертацию,--   Серега  даже  зарумянился
немного.-- Ну их, семитов этих, в  задницу  и  передницу,  одна
морока с ними.

     Этой   ночью   дежурил  Маков,  и  именно  тогда  я  решил
прорываться. Завтра уже могла  прилететь  вертушка.  А  сегодня
днем,  под бдительными очами Колесникова и Остапенки, я вылезал
из стальной  коробки  вездехода  --  якобы  умыться  и  погреть
организм,  но  на  самом  деле,  чтобы провести рекогносцировку
местности, незаметно шныряя глазами.
     Наш островок держался на месте прочно, а  машина,  которая
первоначально  лежала  почти  на  боку, сейчас имела крен всего
лишь  градусов  пятнадцать,  однако  корма   из-за   дифферента
по-прежнему  мокла  в  воде.  Мимо текла все та же мутная жижа,
только почти спокойная, судя по  смирно  проплывающим  корягам,
пучкам   каких-то   растений  и  прочему  мусору.  Баранка  уже
облазил-обнырял всю машину и пришел к верной  мысли,  что  даже
тащить  ее  на  буксире  окажется мучительным делом. Оси мостов
были погнуты, а какая-то каменюка проломила переднюю решетку  и
раздолбала винт водометного движителя.
     Кроме   того,  мы  с  Дробилиным  еще  пару  раз  включали
бореевскую  аппаратуру,  вернее  то,  что  от   нее   осталось.
Интересное   пятно,   что  представляло  наше  некогда  дружное
воинство,  было  практически  разодрано   точками-"бактериями",
которые  победно  раздулись,  превратившись  в  кляксочки.  Это
означало,  что  с  большой   вероятностью   наши   пути-дорожки
разбегутся,  то  есть,  изменившиеся мотивы и стремления бывших
соратников будут настолько тверды и насыщены волей, что вызовут
расходящиеся потоки событий.
     Вся эта кодла разжиревших точек не только  разрывала  нашу
команду,   но   и  загоняла  ее  в  объятия  распахивающейся  и
захлопывающейся  бульбы  плотоядного  вида.  Это  предрекало  и
какую-то  общность  судьбы.  Выглядело  все  довольно  зловеще.
Кем-то разыгрывалась хитрая матричная комбинация. Однако  чтобы
разобраться с ней по-свойски, не хватало мощностей обработчика,
а может, и ума.
     Меж  тем  к  вечеру  в моем внутреннем мире дозрел бедовый
план. И когда Маков принес снятый с примуса котелок с  чаем,  я
подобрался  к сосуду, сжимая в кулаке горсть таблеток люминала.
Псевдоаспирин я вытащил из  аптечки  еще  раньше,  ссылаясь  на
головную   и  горловую  боли  --  никто  из  присутствующих  не
заглядывал в мою медкарту, из которой стало бы известно, что со
школьных лет простуды огибали меня стороной.
     В углу кабины раздалось какое-то шуршание.
     -- Не  змея  ли  заползла?--  поинтересовался  я.--  Такая
маленькая, метра на два, хочет зубчиком кого-нибудь пощекотать.
     Воспользовавшись  тем,  что  внимание  всех  отвлеклось на
действительную или мнимую змею, я щедрой рукой сыпанул таблетки
в котелок. Раздалось  неожиданно  ядовитое  шипение,  вызванное
процессом   растворения  в  грязной  воде,  но  все  соседи  по
вездеходу как раз были увлечены близким присутствием  противной
рептилии.  И  действительно,  через  несколько  секунд Серега с
помощью Колиной кепки выудил за хвост пресмыкающееся. Правда не
змею,  а  вполне  безобидную  ящерку.  Тут  юркой  рептилии   и
наказание.  Раскрылся  люк,  старлей  вылез  наружу,  и немного
погодя вернулся с довольной ухмылкой поперек лица.
     -- Я ее -- как воблой об стол. Чтоб другим гадам неповадно
было.
     Все с удовлетворением расселись хлебать  чай,  заедая  его
печеньем и тушенкой из сухих пайков. Только Остапенко несколько
раз произнес:
     -- Ну что за дерьмовая вода,-- потом еще уточнил:-- Маков,
ты ее процеживал внимательным образом?
     --  Как  вы  и  приказали, товарищ подполковник, через три
слоя марли. Ну, какая тут может быть вода, конечно,  дерьмовая,
с  яйцами-глистами. В нее все звери, птицы и люди обкакались со
страха, едва рухнула дамба.
     -- Полезное --  всегда  невкусно,--  справедливо  напомнил
Серега.
     Ничего, соколики все выхлебали до последней сопли, включая
мои фенобарбиталы.  Коля  даже  добавки попросил. Только я свой
чай, в основном, аккуратно  сливал  по  ноге  в  ботинок.  Было
неприятно,  но  терпимо, немного напоминало тот эпизод, когда я
последний раз описался в детском  саду  на  утреннике  в  честь
седьмого ноября.
     Остаток  в своей кружке я даже не стал сливать, а отставил
в сторону,  согласившись  с  мнением  подполковника,  что  вода
дерьмовая.  Вскоре  настал  черед  Баранке  заступать на ночное
дежурство. Петрович, зевая, достал из  оружейного  ящика  "ПМ",
вставил  магазин в рукоятку, лязгнул затвором и протянул оружие
Макову.
     -- Смотри, чтобы никакая гада в  машину  не  залезла...  и
никто из нее не вылез.
     Наверное,   уже   объяснил  подполковник  прапорщику,  что
следует ждать фокусов именно от майора Фролова, однако Коля все
равно возмутился:
     -- Как же я с этой пукалкой обороняться стану, если  враги
попрут,  ну,  если с той стороны? Да я "макаровым" даже толково
пользоваться не умею, дайте мне автомат, я к автомату привычен.
     Не мог Остапенко  снова  объяснять,  что  для  обороны  от
майора   Фролова   пистолет  более  надежное  оружие,  а  может
прикинул, что могут, и в самом  деле,  "с  той  стороны"  враги
навалиться.
     Со  вздохом-зевком  сожаления  Петрович  выудил  "АК-74" и
рожок к нему, да еще Маков напомнил про штык-нож.
     -- Только приклад, товарищ прапорщик, не  выдвигай,  ни  к
чему это.
     Зевающий Коля ухватил привычное оружие.
     --  И  чтоб  глаза  в  руки  взял и уши на макушке. Понял,
Маков?
     -- Понял, товарищ подполковник. У меня и фамилия от  слова
"макушка" происходит.
     Через  полчаса  все  раззевались  до  невозможности; через
сорок минут мучительные  движения  ртами  прекратились,  и  все
захрапели на разные немелодичные лады. Через час я встал, вынул
из-под  головы вещмешок, в который уже засунул плитку шоколада,
пару консервов, открывашку --  чтобы  не  повторить  несчастной
судьбы  героев Джерома и Ликока -- и двинулся к люку, по дороге
подхватывая  гаечный  ключ  и  какие-то  тряпки.  Я  знал,  что
произойдет,  если  кто-то  проснется -- взрывная реакция с моей
стороны, а затем автоматное очередь  прямо  в  мое  брюхо.  Как
говорится, съем последний обед.
     Чтобы открыть бортовой люк, надо было повернуть две ручки.
Одна из  них страшно заскрипела, и в ответ товарищ подполковник
жалобно застонал и внушительно бзднул из-за избытка отравляющих
веществ внутри себя. Я на минуту  замер,  слушая  стуки  своего
сердца;  да,  пожалуй,  надо было глотнуть немного люминального
чайку -- для успокоения. Наконец, люк  поддался,  и  я  высунул
голову.
     Коля  Маков  сидел  на  краешке  машины  и клевал носом. Я
аккуратно подложил тряпку, когда выпроставшись наружу, закрывал
люк. Ну, сработает у  Баранки  спинное  чутье  или  нет?  Нужно
успеть  врезать  пока  не сработало. Я снова понял, что убивать
умею только с пылу, с жару. Хоть была  дорога  каждая  секунда,
стал  заматывать  гаечный  ключ  второй  заначенной тряпкой. По
счастью, крепко сморило нашего Николая.
     Вот коротким резким движением я прикладываю гаечный ключ к
правой половине его затылка. Угощайся, дорогой.
     Прапорщик беззвучно валится  с  машины  физиономией  вниз.
Целует  островную грязь взасос. Я подбираю автомат, выпавший из
размякших рук детины,