ий  и  не ренессансный, а
что-то куда-более древнее или,  наоборот,  нечто  из  будущего.
Гулкие объемы залов под мозаичными куполами. Внутренние дворики
с  водоемами,  выложенными  майоликой,  с  вьющимися цветами по
стенам. Галереи  с  малахитовыми  кошками,  которые  греются  у
подножия лазурных колонн, похожих на лотосы. Благоухающие сады,
где на дорожках хрустит туф под ногами. В портике яшмовые лилии
нежно    окропляет   фонтанчик,   по   углам   которого   лежат
женщины-львицы из  розового  мрамора  с  гранитными  когтями  и
глазами-ониксами, полными неги...
     Утром   я  нашел  Лизу  рядышком.  Она  улеглась  на  этот
неудобный полутораспальный диванчик лишь  для  того,  чтобы  по
утру мои глаза первым делом вперились в нее.
     --  Говорят,  доктор,  что  некоторым  незрячим  товарищам
советские офтальмологи вернули зрение, воткнув новый хрусталик.
Так вот, самый первый предмет, который попадался на глаза  этим
прозревшим,  становился  для них прямо-таки святыней. Даже если
это был ночной горшок.
     -- Рано ты стал корчить из себя зрячего,  товарищ  чекист.
Хотя,  сны,  судя  по  репликам, вылетавшим из твоего храпящего
рта, у тебя довольно любопытные... Там были женщины с очами как
ониксы?
     -- Тьфу на тех, кто подслушивает, включая меня самого. Там
имелись полубабы-полухищницы с каменными глазами. И все у  этих
особей было минеральное...
     --  Ну,  тогда  пора  изменить  твой  сновидение  в лучшую
сторону.
     В прошлые визиты к  даме  я  был  тороплив,  скор,  а  она
непонятна  и  величава,  словно  пава,  среди  перышек  которой
затерялся какой-то блудный клоп. Кроме  того,  не  приняв  пару
стаканов  токайского,  в  кровать  не  укладывалась,  как будто
нуждалась в помутнении зрачков.
     Но этим утром она была  трезва,  ни  крепленное  вино,  ни
темнота  не  закрывали  от  нее  моего потрепанного лика. И она
руководила мной, как искусный дирижер альтом  или  виолончелью.
(Причем  дирижирование  это  не  казалось  мне  следствием, так
сказать, ее большого секс-опыта, а скорее плодом внимательности
и интуиции.)
     Когда мы занимались всякими такими делами,  которые  детям
до  шестнадцати  "ни-зя",  я  чувствовал отголоски той вечерней
волны, отчего грубый в общем-то  процесс  приобретал  несколько
метафизический   характер.   Я  немножко  врубился  в  то,  как
древнеегипетские  Шу-Влага  и  Тефнут-Воздух   в   свое   время
порождали Нут-Небо и Геба-Землю.
     А  потом  "всякие такие дела" закончились, и я, получив от
гражданки Розенштейн пять рублей на такси  до  дома  (советский
офицер   денег   не   берет   только   в   анекдотах),  доехал,
переоблачился, переобулся  и  явился  на  работу  в  положенное
время.  Где  Паша  "обрадовал",  что  Андрей  Эдуардович  снова
собирается к нам в гости.

     -- Нельзя допустить, чтобы Затуллин  за  нас  анализировал
нашу  работу,--  внедрил  я  во  время  очередного  совещания в
сознание Безуглова.-- Хоть нас и не просили, мы  должны  к  его
аналитической   записке   приложить   собственную   со   своими
пояснениями.
     --  Не  такое  уж  глупое  предложение,--  отметил   после
недолгой  паузы  майор,  что  в  его устах служило эквивалентом
искреннего одобрения.-- Но кто этим займется? Есть  настроение,
Павел?
     --   Только  не  я,--  замахал  руками  старший  лейтенант
Коссовский.-- Когда  Сайко  загреб  Фролова,  сколько  мне  дел
добавилось,  а?...  И сейчас я Глебу не могу их вернуть, потому
что он, как шарик на резиночке -- то туда, то сюда. Нет,  пусть
кто предложил, тот и занимается.
     --   А   что,   в  чем-то  он  прав,--  вдумчиво  произнес
Безуглов.-- Старший лейтенант Коссовский согласно  медицинскому
рапорту  у  нас  вдобавок  лечится  от застарелого трихомоноза,
заработанного еще  в  радостные  комсомольские  годы.  Так  что
покамест  он  будет  сдавать  анализы  мочи  на предмет наличия
зверьков... А ты, Фролов, пройдись по комнатам и сделай  сводку
с  комментариями.  Особенно на выезде фиксируйся. Кого и почему
зарубили,  кого  отпустили  или  отпустим.  Как-нибудь  помечай
граждан,  которых  мы  отправляем  за  бугор в интересах других
управлений.
     --  Заодно  стоит   завести   новый   учетный   журнал   и
перерегистрацию  провести,  а то в старом уже местами ничего не
разобрать: исправленному не верить,  исправленному  верить...--
напомнил  Киянов,  напоминающий  сейчас  в  своих  нарукавниках
дотошного бухгалтера сталинской эры.
     -- И это верно. Ну, приступай, Глеб.
     Через несколько часов передо мной лежали горками  дела  по
выезду.  Уже закрытые, "отказные", плюс те, что на проверке или
решении, плюс "отправные", где никаких  препятствий  не  должно
чиниться.  В  нынешнем  году  таких  была  горстка,  в  которой
достойное место занимали "наши" люди, будущие нелегалы. Приедет
такой вот псевдоиудей с краснознаменной задницей  в  Штаты  или
Эрец-Исраэль,  и  никто  не  догадается,  что когда он прилично
обживется на новом месте, мы свяжемся с ним.  И  поинтересуемся
кое-чем или же попросим об одолжении. И он не откажется, потому
что  охотно  помогал  нам еще здесь и дозволение на закордонную
жизнь получил на наших условиях. А если закочевряжится,  мы  же
его  и  сдадим,  в  ФБР  или  "Шин  Бет".  Впрочем, у нас такие
мины-сюрпризы имеются и среди господ отказников, и среди прочих
диссидентов-баламутов.  Такие  сотрудничают  или  будут  "после
расконсервации"  кооперироваться  с нами -- чтобы кушать хлеб с
вареньем на свободе, а не чавкать башмаками в зоне,  где  бытие
стукача очень часто заканчивается ночной мочиловкой и небытием.
     Папка  Лизы  лежала в стопке закрытых дел вместе с другими
"твердыми"   отказами.   Основание   имелось:   военнообязанная
Розенштейн  проходила сборы в частях бактериологической защиты.
Липовое основание, никакой допуск к секретам ей не оформлялся.
     На днях приедет энтузиаст Затуллин, а потом кто-нибудь еще
вроде него. Рано или поздно они достанут Лизу,  потому  что  им
нужен  враг  -- внутренний, свой, конкретный и повсеместный, на
которого можно свалить все.
     Сайко и Бореев, хоть и подгадили мне,  как-никак  движутся
по  загадочному  сложному пути. А Затуллин и коллеги вроде него
-- по тропе тупости, озверения, по пути скотины и волков. Какая
же  из  двух  гэбэшных  бригад  получит  благословение  высшего
начальства?
     Немного  шансов окажется у Лизы и "совенка", если Затуллин
со товарищи станет преуспевать. А ведь нет гарантий, что  будет
мудрецами   типа   Бореева  разработана  эффективная  советская
доктрина, включающая  совершенную  наступательную  идеологию  и
удачную  "симбиотическую"  общественную организацию. Если мы не
воплотим  хоть   пару   удачных   стратегических   идей   вроде
оздоровления  сельского  хозяйства, компьютеризации всей страны
или удара в  нефтяное  подбрюшье  Запада,  то  настанет  темное
времечко.   Времечко   фашизации.  Или  распада  и  ошизения  с
последующей фашизацией.
     Все стало предельно ясно. Я должен любым путем обезопасить
Лизу и  "совенка",  затем  прорываться  в  ПГУ.   Уверен,   там
требуются трудяги, преданные делу и зрящие перспективу.

     Петя  Киянов, который выдал мне папки отказников из сейфа,
сидел неподалеку и неспециально, но все-таки держал меня в поле
зрения.
     -- Что-то надышали мы... Петя, ты можешь открыть  форточку
и  впустить  кислород,  не  боясь,  что  влетит  под видом мухи
американский самолет-шпион?
     Пока  Киянов  занимался  скрипящей  форточкой,  я  натужно
кашлянул.  И  под  покровом  этих  естественных шумов перекинул
Лизину  папку  в  стопку  тех  дел,  которые  должны  были  еще
рассматриваться.
     Все,  назад  уже  дороги  нет,  мост  рухнул.  Я  совершил
должностное преступление. Однако ради прогресса.
     Закончив с  форточкой,  Киянов  подвалил  ко  мне.  Неужто
что-то заметил?
     --  Глеб,  с  отказниками  ты закончил, надеюсь? Пора их в
сейф. А то еще кто-нибудь зайдет, увидит такую горку. Я  вообще
обязан каждое дело отдельно выдавать и забирать.
     --  Закончил,  закончил,-- я еле задушил выдох облегчения,
переведя его в объемный зевок.
     В  новом   учетном   журнале,   в   строчке,   посвященной
Розенштейн,  оставалось сделать другую результирующую запись. И
тонко провести заключительную часть работы.
     Вечером, отправив старый журнал в архив, со своими итогами
я зашел доложиться к Безуглову.
     -- Ну как там, Глеб?
     -- По "отказам" все тип-топ.  Вполне  в  духе  времени  --
норму   набрали.   Здесь   к   нам   не   подкопаешься.  Но  по
рассматриваемым делам есть еще недочеты. Пора бы  с  некоторыми
гражданами  определяться.  Например, Кричевский, имел допуск по
секретности, который только через год истекает. Дорфман -- пять
лет всего как в ракетных войсках отслужил. С ними все  ясно  --
чистый   отказ.  А  вот  Розенштейн  нечего  мариновать,  после
мединститута прохождение сборов в полку гражданской обороны  --
это  несерьезно.  Никакого допуска не было оформлено. Муженек у
нее уже там, по идее  надо  жену  с  дочкой  выпускать  --  для
воссоединения      семьи.      Пусть     нахлебаются     своего
капиталистического счастья.
     -- Может, ты и прав.-- Безуглов скрипнул пером в  откидном
блокноте.--  Ладно,  топай домой, но завтра к полудню чтоб была
готова  аналитическая  записка.  Затуллин-то   с   утра   здесь
околачиваться начнет.
     Андрей  Эдуардович  мог все испортить. Розенштейн, которую
он собирался упечь на нары,  наверняка  стала  красночернильной
записью  в  его  мозгу -- в отличие от головы майора Безуглова,
что была замусорена проблемами  начинающегося  дачного  сезона,
ремонтом сарая и поиском дерьма под удобрение для клубники.
     Затуллин  собирается  трепать  нас  с  завтрашнего утра. А
приедет  в  город,  наверное,  ночной  "Стрелой".  Ну,  что  ж,
придется встречать.

     Андрея    Эдуардовича   встречал   не   только   я.   Наши
предупредительно выслали за ним  "волгу".  Я  догадывался,  что
обратно  поедут  по Жуковского и Маяковского. Пока приехавший и
встречающие неторопливо топали  к  машине  и  рассаживались,  я
успел  проскочить  на  угол  Маяковского  и  Некрасова.  Там  в
подворотне поменял номера, напялил  клетчатую  кепку,  прилепил
бакенбарды,  усы,  вставил  по  пинг-понговому  шарику за щеки.
Накладной нос не  забыл.  В  общем,  стал  похож  на  какого-то
артиста.  А  запасные  номера  для  машины  хранились у меня со
времени хипиша на даче одного самиздатчика.
     Я успел выскочить с Некрасова в  самый  последний  момент.
Какое-то   чутье   сработало,   будто  я  не  только  торчал  в
подворотне,  но  еще  расплывался  чувствительным  облаком   по
окрестностям.
     Впрочем,  задница  черной  "волги"  уже  уносилась. На мое
бандитское счастье,  в  метрах  пятидесяти  впереди  стопанулся
трамвай  и она стала тормозить. А я, наоборот, прибавил ходу, и
поровнявшись с ней бортами, резко крутанул руль. Мой  жигуленок
поцеловал  "волгу" в районе переднего левого колеса и пихнул ее
вправо. Черная машина  звонко  впилилась  в  тумбу  и,  немного
поскрежетав  колесами, замерла. Но перед этим ее туша отбросила
и  застопорила  мой  автомобиль,  так   что   необходимо   было
пошуровать рулем и ручкой скоростей.
     Дальше   моя   трасса  прочертила  Четвертую  Советскую  и
Суворовский проспект. Причем удирал я  с  основательно  помятым
правым  боком.  Понятно  было,  что  водитель  в  "волге", едва
очухавшись, станет наяривать на  милицейской  частоте.  Большое
благо, если он не успел приметить мой номер.
     Где-то  в  начале  Суворовского я миновал гаишника, но тот
торчал слева и моего  покалеченного  бока  не  видел.  Потом  я
влетел  в  подворотню  и  через  проходной двор попал в тупик с
гаражом.
     Гараж был преднамеренно пуст  и  специально  ожидал  меня.
Насчет  этого  пришлось  вчера договариваться с Никитой. Поздно
вечером он отогнал свою  машину  на  открытую  стоянку.  Он  же
должен был чинить и выправлять мне помятый капот.
     Этого парня я выручил год назад, когда он "под газом" брел
из гостей  и  на  станции  Автово  его  замели  менты. Те самые
недоброкачественные  менты,  чьи  орлиные  глаза   никогда   не
фиксируют  ханыг,  а вот мэна в кожаной куртке всегда замечают.
Если  зацапанным  окажется   интеллигент,   то   выложит,   как
миленький,  рубликов  пятьдесят,  чтобы  унести  копыта. А если
"коллеги" загребут рабочего хорошего  разряда,  тот  разве  что
сотней  отделается.  Или  светит  ему  ЛТП на пару годиков, там
квалифицированных трудяг как раз собирают, чтобы  вкалывали  за
здорово  живешь.  Это  поветрие,  говорят,  опять-таки от нашей
конторы пошло.
     Никита был слесарем-автомехаником и к  тому  же  имел  уже
привод  в  вытрезвитель.  Он  понимал, чем дело пахнет, пытался
вывернуться из своей кожаной куртки, чтобы дать деру, но  менты
тянули  его  еще  за  рубаху  и  штаны. Близился момент полного
поглощения.
     Не знаю, почему тогда я вмешался.  Может,  не  понравились
наглые  торжествующие  морды  "коллег",  может,  Никита слишком
напоминал жалкую рыбку, бьющуюся в  сетях.  Короче,  мне  сразу
захотелось     сделать    что-нибудь    неприятное    товарищам
правоохранителям. Я аккуратно  подобрался  к  ним  и  незаметно
уронил  двадцатипятирублевую бумажку. Один из ментов быстренько
накрыл ее ладошкой и  стал  поднимать,  несправедливо  полагая,
будто она выпала из Никиты.
     --  Почему  это вы отбираете деньги у товарища?-- выступил
я.
     -- А ты кто такой, мать твою так?
     Я  объяснил  и  показал,  кто  я  такой.  Менты  несколько
приссали  и,  когда я грозно поглядел не в их сторону, тихонько
забились в свою конуру.
     --  Ну,  бери  свой  четвертак  и  потопали,--  сказал   я
взъерошенному страдальцу.
     -- Это не мой, не мой.
     -- Бери, сопливый, а не то сделаю больно.
     Четвертной  я,  конечно,  у него забрал обратно, но уже на
улице. Однако Никита считал себя обязанным и клялся чинить меня
всю  жизнь  бесплатно.  Я,  конечно,   платил,   но   вот   мне
понадобилась услуга несколько иного рода...
     Заглушив  мотор,  я  пошевелил  всеми  внешними  членами и
внутренними органами своего тела -- кажется, столкновение даром
прошло. Потом вернулся к прежней наружности, вылез из машины  и
присобачил  старые номера. Весь "макияж", свой и автомобильный,
уложил в сумку. Как раз сзади отворилась железная дверь гаража,
и появился Никита. Он обогнул жигуленок по  кругу  и  убежденно
произнес:
     -- Значит так, спланированная автокатастрофа. Сводил счеты
с кем-нибудь из своих? Или обкомовцев?
     От  этого  парня  сейчас  зависело многое -- не подвело ли
меня чутье, когда я его выручал?
     -- В нашей стране, Никита, обилие сведений может  серьезно
повредить  здоровью  и  вызвать  не  только  насморк. Я поломал
машину, ты чинишь. Вот и все.
     -- Глеб, а ты ведь мужик "с тараканами",-- бросил он мне в
спину.-- Или высоко взлетишь или глубоко упадешь...
     -- Люди перемещаются не только по вертикали, друг мой.
     На  работу  я  добрался  трамваем.   Пока   сочинял   свою
аналитическую записку, узнал, что вновьприбывший Затуллин попал
в  аварию  на  улице  Маяковского. Поскольку ремнем беспечно не
пристегнулся, то угодил черепушкой в переднее стекло,  водитель
же  помял себе о руль грудную клетку и заработал хлыстообразную
травму. Он сейчас дома  отлеживается,  а  Андрей  Эдуардович  с
сотрясением хитрых мозгов -- в больнице.
     --   С   чего   авария-то  случилась?--  невинным  голосом
поинтересовался я у Паши Коссовского.
     --  Да  "жигуленок"  их  боднул,   за   рулем,   наверное,
кто-нибудь сидел с большого бодуна. Ну и удрал, само собой. Наш
водитель успел только приметить, что это кремовая "двойка". Сам
понимаешь,  не ахти информация. Если сразу не поймали, то потом
ищи-свищи.
     -- Да, кремовых "двоек" больше, чем дерьма.-- сочувственно
подтвердил я.
     И одна из них -- а именно моя --  мирно  стояла  сейчас  в
гараже  у Никиты. Тесть преподнес машину год назад, и правильно
я  поступал,  что  парковал  ее  на   улице   Воинова.   Никто,
собственно,  и  не  видел, на чем я катаюсь из дома на работу и
обратно. Если я вместе  с  Пашей  и  выходил  из  здания  после
окончания  трудового  дня,  то  он пехал на "Чернышевскую", а я
говорил, что мне ближе до Финляндского вокзала.
     Через неделю Никита вернул мне машину в  полном  ажуре,  а
еще  через  полмесяца  я  ее  загнал какому-то грузину, как две
капли похожему на портрет молодого Иосифа  Виссарионовича.  Мне
даже  как-то  неловко было. Надюха против акта купли-продажи не
возражала, все равно ее катал на себе подводник. Тем  более,  и
срубленные бабки мы с женушкой честно разделили пополам.
     Затуллин  выписался  из  больницы  через пятнадцать дней и
умотал в Москву -- долечиваться, затем в отпуск, а там  уж  его
на  какую-то  другую  ответственную  работу  перевели.  Так что
следующим  явился  совсем  другой  проверяющий-надзирающий   --
собутыльник Безуглова.
     А  тесть,  когда я загнал "жигуленок", решил, что я совсем
загрустил и запил, поэтому действительно помог мне  перебраться
в ПГУ. Сайко тоже содействие оказал. Но это было потом.
     К  Лизе  я  долго  не  наведывался.  Боялся,  что  за мной
"наружка" уже присматривает. Но, когда она получила  разрешение
отчалить, я к ней явился, только уже на троллейбусе.
     --  Исчезновение  твоей  машины  и  мой  выезд  как-нибудь
связаны, Глеб?-- полюбопытствовала  женщина,  приученная  своей
профессией ко внимательности.
     -- Не более, чем какой-то дым и какой-то огонь.
     Я  знал,  что  эта встреча самая распоследняя. Что мысли и
чувства докторши с этого дня начинают разворачиваются совсем  в
другую  сторону.  И  что  я  --  в  представлении Лизы -- стану
частицей  другого,  уплывающего  вдаль,  наверное,  жутковатого
мира.  И  что  в  финальные  дни  Лизиного  пребывания в городе
Ульянова-Ленина вокруг  нее  будет  вертеться  много  людей,  с
которыми  я  не  желаю  пересекаться  --  например,  потому что
некоторые из них, наверняка,  болтаются  на  ниточках  у  нашей
конторы.
     Я  был  почти  уверен,  что  зашел  в своей помощи слишком
далеко.  Мне  казалось,  что  мои  действия  уже   граничат   с
предательством.   Пострадали   люди-товарищи,   которые  делали
совместно со мной одну большую работу, причем из-за не  слишком
обоснованных  моих страхов за любовницу и ее дочку. Елки, да не
бореевский ли эксперимент расшатал мою психику, доселе крепкую,
как бревно?
     Сейчас Лиза уматывает к хорошему ли,  плохому,  но  своему
мужу,  папаше  ее  ребенка,  и  становится  жительницей  чужой,
враждебной страны, женщиной чужого, враждебного человека. Да  и
"совенку"   вскоре   никакой   дядя  Глеб  не  понадобится,  он
расплывется и вымоется из ее памяти уже через полгодика.
     -- Представляю,  что  сейчас  варится  в  твоей  голове,--
проявила умственную зоркость Лиза.-- Ты, наверное, здесь уже не
возникнешь до моего отъезда.
     -- Наверное, миссис Роузнстайн. Это может повредить нашему
счастью. Так или иначе.
     -- Любовь кончается, Глеб?
     --  Теперь,  когда  я  набрался столько всякой мистики, то
выскажусь, что ничто не кончается, а лишь  переходит  в  другое
измерение. Хотя бы в подсознание, сны... Да что мы грусть-тоску
на  себя  навеваем с упорством, достойным лучшего применения. У
тебя ведь начинается новая жизнь с новыми ощущениями,  надеюсь,
недурными. Запад-то еще долго будет тлеть-загнивать... Может, и
я переберусь на более интересную и замечательную работу.
     --  Вдруг  тебя  пошлют  отравить водопровод в Вашингтоне,
например, дезинтерией, чтобы президент застрял в сортире  и  не
смог  руководить  страной,  а  меня  отправят на бой с этой вот
заразой?
     --   И   мы   повстречаемся   в   центральном   коллекторе
вашингтонской  канализации.  Расскажи такой сюжет какому-