водомерками. Всем сразу.
     Ощущения   были   такими  разбросанными,  что  я  чуть  не
рассыпался навек, но  потом  они  все-таки  стали  стекаться  к
одному   полюсу.   А  весь  охваченный  моими  переживаниями  и
чувствованиями  здоровенный  кусок  пространства  замкнулся   и
съежился до размеров аквариума.
     Я  почувствовал  какие-то две пары ног, которые опускались
на меня и разбивали, давили, крушили. Ну и жлобство! Я,  будучи
водной  поверхностью,  ненавидел эти тяжелые башмаки. Я пытался
ускользнуть  от  них.  Причем   место   боли   и   беспокойства
представлялось  мне  во  вполне  понятной  сферической  системе
координат. Потом сферическая благополучно  распрямилась,  стала
прямоугольной,  и  все  улеглось  на свои обычные места. Только
теперь я знал, где ОНИ.
     Пригибаясь, я мчался между стеблей тростника, прятался  за
некой  кочкой,  раздвигал  ветви  какого-то  кустарника и видел
двоих -- на расстоянии метров ста пятидесяти.  Серега  в  своем
камуфляже и Коля Маков в буром комбинезоне.
     Для   прицельной  стрельбы  полтораста  многовато  и  надо
выбирать -- кого попробовать снять. Нет, почти-земляка  Николая
не могу я шлепнуть. Хоть он и громила. Пыльные и грязные дороги
--  все,  что  он  видел,  рев  дизеля  --  все, что он слышал,
вождение и устройство автомашины -- все, что  он  знает.  Тогда
остается  Серега,  такой  ушлый  нахрапистый  парень,  которому
известно, что почем, что можно себе позволить для  удовольствия
и  чего  нельзя  позволить  из-за неизбежных неприятностей. Мой
"калашников" неодобрительно посмотрел на старлея.
     Словно осознав, что выбрали не его, Коля куда-то  попер  с
котелком   в  руке  --  может  за  ягодами  какими-нибудь,  что
напоминают ему сибирскую клюкву, может за водой,  что  выглядит
почище...
     Глаз  напрягся до боли, будто ему предстояло выстрелить. Я
успокаивающе погладил его веками. Дожимать спусковой крючок еще
рановато. Пуля должна разодрать воздух, когда  будет  видна  не
прорезь   прицела,  не  мушка,  а  только  точка  между  бровей
"мишени". Только она одна, и чтоб вокруг туман. Эх, встретиться
бы с Серегой на час пораньше, да имейся  у  меня  диоптрический
прицел!  Но  сейчас  диоптрический  бы  только  помешал  -- уже
смеркается, и "мишени" не хватает яркости.
     Позавчера еще Серый перекидывался со мной в картишки и был
товарищем. Как бы был. В нашей  организации  все  понарошку.  А
теперь  пустить  пар  из  Серегиной  башки  -- это единственный
способ уцелеть.
     Переводчик огня у моего АК-74 стоит на одиночной стрельбе.
Один патрон -- один труп с продырявленной черепной  коробкой  и
взболтанными  мозгами.  Эти  оболочечные  пули очень вредны для
ума.
     Старший лейтенант Колесников, не верти же ты башкой.  Нет,
точка  между  бровей  мне  не  нравится.  Не хочу ее клевать. У
самого в этом месте зачесалось, зазудело. Увы, никогда  мне  не
стать  полноценным  убийцей-профессионалом.  Соединю-ка  взором
прицел и пуговицу на Серегином нагрудном кармане. Она  как  раз
пришита  к  сердцу.  Металлическая пуговка поблескивает в лучах
стекающего под землю солнца, а на ней  пятиконечная  звездочка.
Некогда  защищала  она  трусливых колдунов от злых духов, стала
двести лет назад символом дяди Сэма, а затем, налившись кровью,
манящей звездой коммунизма. Свел пентакль нас  с  Колесниковым,
пентакль и разлучит.
     Ну  все,  пора.  Палец дожимает спусковой крючок. Вот пуля
просвистела и ага.  Вернее,  пока.  Пока,  Сережа,  потому  что
договорились  мы  по-плохому.  До  встречи  в одном из подвалов
преисподней. Передавай там привет, кому положено. Наверное, еще
примут там тебя на работу по совместительству.
     Хоть грохнул я того, кто меня прикончил бы при  первой  же
возможности,  а  все  равно  пакостное  ощущение. Он бы меня не
только  пришил,  но  еще  поколотил  бы  грязными  ногами  и  с
удовольствием  попотрошил  бы, представься возможность. А я все
равно распережевался. Как-никак прислал пулю человеку,  который
вчера  со  мной пил чай, сидел рядом, обменивался инфракрасными
лучами и дышал одним кислородом. На него сейчас рухнул  мир,  и
это из-за меня.
     От  мрачных  и  торжественных  мыслей  меня  удачно отвлек
длинный мясистый лист кустарника. В то время, пока я сидел  под
ним,  он  занимался не только мирным фотосинтезом. Листик успел
а-ля гусеница  оснаститься  сотней  крохотных  ножек  и  теперь
пытался  сняться  с черенка. Опытный, гад. В передней его части
уже оформилось хищное отверстие с мелкими-мелкими зубчиками  по
краям.   Кажется,  наглый  листик  решил  дополнить  фотосинтез
мясоедением. Но как? А вот так -- в качестве ответа эта гадость
свалилась  мне  на  голову,  я  едва  отскочил.  Сытный   обед,
оказывается,  должен был начаться с меня. Конечно, я не отказал
себе в удовольствии  перерубить  атакующий  листик  штык-ножом.
Внутри  обнаружились  интересные  потроха:  не  только  зеленая
мякоть, но и изумрудная жидкость, и  слизневидные  волоконца,--
кажется,  нервные тяжи,-- и еще какие-то пузырьки, напоминающие
внутренние органы.
     Да что же я залюбовался -- давно пора сматываться. Баранка
наверняка зафиксировал звук выстрела и теперь  торопится  сюда.
Неизвестно, кто кого первым оприходует. Мне не хочется кромсать
этого  обормота, да и лезть под его пулю тоже не улыбается. Для
скрытости складываясь в поясе и озираясь для осведомленности, я
заторопился прочь. А  плотоядные  листики  вплотную  занимались
мной,   открепляясь   от  черенков  и  спускаясь  на  паутинных
ниточках.  Настоящий  охотничий  листопад.   Я   едва   успевал
разбрасывать их штык-ножом и дулом автомата. Насилу шкуру унес.
     Когда  выбрался  на  относительно  спокойный участок этого
буйного болота, то сообразил заднепроходным умом, что надо было
все-таки Серегин "Ингрэм" прибрать.  Это  меня  подлые  листики
сбили   с  понталыку.  Все,  отныне  буду  сверхвнимательным  и
супербдительным.
     "Я не жертва, не жертва",--  внушал  я  себе  мужественным
шепотом.  Силы, руководящие природой, в этом регионе не столько
вредят, сколько играют со мной. По крайней мере, именно  так  я
должен  все  воспринимать,  если  не  хочу  стать  истериком  и
крикуном.

     Чтобы  не  ломать  коротенькие   растеньица,   ноги   надо
волочить,  хотя на такого сорта ходьбу тратится побольше сил. А
чтобы не гнуть высокие стебли, требуется иной  раз  пробираться
боком  и  даже  поправлять  их  после  себя  рукой.  Надеюсь, я
соблюдаю  правила  болотной  игры   лучше,   чем   мои   бывшие
однополчане.
     Спустя  час  местность  опять стала посуше, и я неожиданно
наткнулся на дренажную канаву. Поблизости трудятся какие-нибудь
феллахи? Скорее всего, нет. Канава была старушкой.  Там  и  сям
оползни  перебороздили  ее,  вода  по  ней  не  текла  вовсе, а
зеленела кое-где в мелких ямках.
     Однако, впервые за долгое время встретился  след  какой-то
работы.  И  то  приятно. Я перебрался через ровик и еще немного
погодя передо мной предстала  стена,  вернее,  остатки  некоего
искусственного  сооружения,  возможно  дамбы или запруды. Такие
конструкции  здесь  ничуть  не  изменились  со  времен  первого
почетного  гражданина Земли. В основании -- кладка из обоженных
кирпичей,  скрепленных  битумом,  а  выше  сырцовые  кирпичики,
слепленные  из  более-менее  промытой  глины  и  высушенные  на
солнце. К историческому процессу такие изделия относятся весьма
нестойко, разбухают под действием воды  и  оплывают,  превращая
все  сооружение  в глиняный холм. Через подобный хрестоматийный
холм я как  раз  перебрался.  А  потом  споткнулся  о  какой-то
крепенький  кирпич,  коварно  торчащий из влажной земли. Он был
пару ладоней в длину и ширину, да сантиметров семь в высоту.  Я
машинально  наклонился и заметил оттиснутые в глине клинописные
знаки. Выходит, современные феллахи  спокойно  употребляют  для
своих  убогих  построек археологические кирпичи, не подозревая,
что Британский музей может уплатить за  них  фунты  стерлингов,
которых хватит на полгода сладкой жизни.
     Я  появлялся  несколько  раз  на факультативе по аккадской
клинописи, но прочитать надпись мне оказалось, конечно,  не  по
мозговым  силам.  Ведь  даже  старовавилонское  письмо было уже
слоговым и фонетическим... А нет, виноват,  вроде  бы  различаю
что-то.
     Знаки,  обозначающие  ходьбу  и понятия "левый", "правый",
"прямой". Далее эрудитничать не могу,  разве  что  догадаюсь  о
смысле  надписи.  Похоже  на  кирпиче  начертано, что, дескать,
пойдешь налево -- харчи потеряешь, направо --  автомат  в  воду
уронишь,   а   прямо   отправишься   --  напорешься  яйцами  на
какие-нибудь ядовитые колючки.
     Дамба не дамба,  но  за  стеной  водянистость  грунта  еще
уменьшилась,  даже новые виды растений зазеленели. Тополя шумят
кронами, трава демонстрирует сочность, какие-то полудикие злаки
собираются колос пускать-- здесь, сдается, некогда и поле было,
и скот бродил. А потом я заметил метрах в  ста  лань.  Я  люблю
животных,  особенно  тех, что повкуснее. Так на харчи потянуло,
причем мясные, питательные для ума и тела, что в желудке черная
требовательная дыра прорезалась.
     Сразу план созрел: сейчас  подстрелю  милашку,--  звуковое
сопровождение, конечно, будет неслабым,-- а затем быстро взвалю
ее  на  спину,  оттащу  куда  подальше,  в укромный уголок, там
разделаю.  Что-то  быстро  сожру  на  месте,  слегка   обжарив,
остальное   прокопчу   и  суну  в  вещмешок.  Будет  мне  запас
жиров-белков  на  неделю  вперед,  ведь  сколько  еще   шляться
придется  до  полной  виктории  или  окончательной  конфузии --
неизвестно.
     Быстро подкрутив секторный прицел, уловил место под  рогом
на  мушку и шлепнул животинку с одного выстрела. Тут же бегом к
ней.  Когда  подбежал,  ланька,  по   счастью,   уже   околела,
домучивать  не понадобилось. Но едва протянул я к добыче жадные
руки,  как  между  моими  пальцами   и   ее   шкурой   свечение
образовалось,  такая сияющая полоска. Отдернул с испуга ладонь,
а у меня на пальцах голубоватые огоньки остались, как и у самой
лани на шкуре. Они, чуть потрескивая, слегка  пощипали  кожу  и
вскорости мирно исчезли.
     Я  перевел  дух  и  взглянул  на  небо  -- там, словно, на
митинге, толпились  недовольные  чем-то  тучи.  Значит,  ничего
особенного,   атмосферное   электричество   вызвало   появление
коронных разрядов, знаменитых огней святого Эльма.  Только  вот
если  хлынет  дождь,  как  я буду жарить и коптить жертву своей
плотоядности? Я быстренько взвалил ее на  спину  и  тут  уловил
странные   звуки.   Сразу  обернулся  и  ознакомился  с  новыми
представителями местной фауны.  Волки  в  шагах  тридцати.  Три
подлые  морды  с  проницательными  глазами.  Учуяли,  паршивцы,
мясной обед. Они были бурые, грязные и мокрые. Крепкие загривки
и мощные челюсти делали их похожими на гиен. Может, это и  были
гиены.
     Я двинулся спешным шагом, а "паршивцы", разумно выдерживая
дистанцию,--  они  прекрасно  чувствовали  мою вооруженность,--
направились,  естественно,  за   мной.   Это,   между   прочим,
действовало  на  нервы,  взвинчивало.  К  тому же измученность,
вызванная нездоровым образом жизни, давала о себе знать. Парило
не по сезону, что тоже усугубляло обстановку. Вдобавок, из трех
тварей вскоре получилось пятеро, а  затем  семеро.  Они  слегка
повизгивали  и  чуть-чуть  потявкивали,  предвкушая  объеденье.
Кровь из пулевой дырки на шкуре лани  аппетитно  --  на  взгляд
волчьей  общественности  --  стекала  мне  на спину и застывала
неприятными потеками,
     Наверное,  я  прошел  меньше,  чем  надо.  Остановился  на
небольшой полянке, заросшей душистой травой, и начал штык-ножом
кромсать   тушу,   что   лишь   весьма   отдаленно   напоминало
квалифицированное разделывание. Воспоминания о работе  мясников
мало  помогали,  подражал  я, наверное, потрошителям из фильмов
ужасов. Да и бурая зубастая публика меня изрядно нервировала.
     Приостановившись, я скинул какую-то кишку, зацепившуюся за
шею, утер  физиономию,  обрызганную  желчью.  Затем  отрезанный
ломтик  наколол  на  прут,  бензиновой своей зажигалкой запалил
несколько хворостинок. Худо-бедно обжарил бифштекс --  надеюсь,
глисты  у  диких  зверей  не слишком огнеупорные. Жую, а вокруг
меня гиеновидные волки чихают и кашляют. Болезненные вот  такие
животные,  простуженные  насквозь,  нуждающиеся  в  аспирине  и
каплях в нос. Однако при этом  выдержанные  и  внимательные,  в
этом   им   не  откажешь.  Благодаря  поглощению  дружественной
копытной дичи силенок у меня стало поболее, но все они  уходили
на   дальнейшее   кромсание  и  потрошение  покойной  лани,  на
усиленное жевание и заглатывание, на рубку  веток  и  собирание
хвороста.  Хорошо  еще,  хоть  день пасмурный, а то дымок моего
костра издалека бы ласкал вражеский взор. Поработал  я  с  пару
часов,  а  потом  зафиксировал,  что  тоже чихаю и вроде голова
стала  побаливать,  да  еще  тяжесть  в  мозгах  и  сонливость.
Получается,   болотные  волки  заразили  меня  гриппом.  Имейся
возможность, сейчас бы всех их исцелил свинцовым лекарством.
     Я поскорее принялся засовывать недокопченные куски мяса  в
вещмешок -- доведу их до ресторанной кондиции потом. Наполовину
харчи  засунул  и  чувствую  -- температура у меня. Ну точно --
грипп, которым я не болел лет двадцать. Тут сразу и  сырая  моя
одежда  почувствовалась  сквозь  кожу,  вызвав глубокий озноб и
стучание зубами. Из носа дождь, в горле  --  сушь.  Куда  пойти
лечиться?   Нет,  не  хочется  никуда  тащиться,  полежать  бы,
поболеть.  И  костерок  как  раз  имеется  --  чтобы  и  самому
согреться,  и  одежку  подсушить.  Я  поближе  к  уголькам свои
башмаки  подвинул,  на  воткнутых  в  землю  ветках   разместил
рубашку,  штаны,  носки.  Сам в куртку завернулся -- она посуше
оказалась -- и в  тряпку,  прихваченную  на  вездеходе,  голову
закутал. Заодно проглотил пару заначенных табеток парацетамола.
Стало  тепло,  озноб  прошел,  тяжелый  сон давай обхватывать и
обкладывать мои глаза, уши, мозги.
     И тут я вспомнил -- волки. Посмотрел, а голубчики  уже  до
десяти шагов дистанцию вежливости сократили, скалятся радостно.
Заразили,  значит,  какой-то  лихоманкой,  а  теперь собираются
поживиться моей ланькой... Да и мной самим закусят. Елки -- как
я раньше не догадался, что они имеют виды на меня! Из последних
сил, натужно одолевая сон, я навел ствол  на  животных  и,  как
добрый  доктор  Айболит,  который  никогда не жалел пилюль, дал
очередь. За двадцать шестой съезд! Четверых,  по-моему,  уложил
на  месте, три твари, получив ранения разной степени тяжести, с
визгом и скулежом поползли в кусты... Ну что, поняли, зловреды,
как иметь дело с майором госбезопасности? В  магазине  осталось
только  тринадцать  патронов, это была последняя здравая мысль,
что проползла в моем разгоряченном мозгу. Затем он переключился
совсем на другое, нездравое.
     На сон. Наверное, это можно было назвать сном, в котором я
единовременно был зрителем -- вернее,  множеством  зрителей,  а
также  действующей силой -- если точнее, множеством действующих
сил.
     Я видел свое тело чуть ли не со  всех  сторон,  будто  мой
глаз  был  размером  с  полянку. Потом пространство многократно
сложилось,  образовав  стопку,   и   тот   же   огромный   глаз
просматривал  сразу  несколько  фрагментов  местности:  кусочек
болота, кочку, торфяной островок, лужок, кустарник... Фрагменты
резко, скачками, меняли прозрачность, и суперглаз наблюдал, как
в калейдоскопе, то человека, бредущего  по  болоту,  то  людей,
покуривающих  на  кочке,  то  мужчину  и  женщину,  обследующих
торфяной островок, то парня, взволнованно бегущего по  лужайке,
то  труп,  несуетно  лежащий  в кустарнике. Большинство из этих
личностей было  мне  знакомо.  Остапенко,  Маков,  Хасан,  Лиза
Розенштейн,  американцы,  виденные  мной  когда-то в деревне, а
затем на надувной лодке, мертвый Серега Колесников.
     Потом  я,  пройдя  через  какую-то  многоцветную   завесу,
раздулся  облаком  и окутал всех этих недрузей-нетоварищей. Мой
чувствующий полюс стал иметь отношение ко  всем  этим  живым  и
мертвым  душам.  Он  стал  точь-точь,  как электрон в валентном
кристалле, что кружится  почти  одновременно  вокруг  множества
атомных ядер.
     Я,   будучи   Ильей  Петровичем,  размышлял  о  фактически
проваленном задании и том, как все-таки достать шельму Фролова,
где  его  проклятые  следы,  не  от  него   ли   донесся   звук
выстрелов...  Я, являясь Колей Маковым, на бегу прикидывал, как
бы половчее доложить товарищу подполковнику о том, почему враги
грохнули товарища старшего лейтенанта,  а  прапорщика  оставили
целым...  Я,  как  Хасан,  искал  вход  туда,  где его встретит
небесный   избранник   Яхья   и   напоит   Живой    Водой    из
Манда-ди-Хайя...  Я,  в  шкуре охранника Джоди Коновера, думал,
что все это мероприятие не стоит тех монет, которые отстегивают
в Корпусе  Мира,  и  неплохо  бы  в  укромном  уголке  все-таки
трахнуть   докторицу   Лиззи...  Я,  будучи  Лизой  Розенштейн,
прикидывал, был ли тот  русский,  что  одним  метким  выстрелом
утопил  их  лодку, тем придурковатым гебистом, который помог ей
выкарабкаться из Большого Дома и Союза ССР...
     Эти разномастные личности  послушались  моего  приказа  --
вернее,   какого-то   веления,   прошедшего   сквозь   меня   и
облачившегося в их мысли,-- что непременно надо двигаться к той
самой канаве и обязательно перебираться через нее.
     ...Ведь шельма  Фролов  побаловался  стрельбой  где-то  на
другой стороне канавы...
     Если  товарища подполковника тут нигде не видно, значит он
ушел в западном направлении...
     За канавой можно  будет  встретить  феллахов  и  обо  всем
обстоятельно распросить...
     Там, наконец, получится прикупить жратвы и курева, а также
обнаружить  проселочную  дорогу,  которая ведет в Эн-Насирию. В
жопу всю эту экспедицию...
     Где-то за  канавой  стоит  Яхья-избранник  в  благоухающем
облаке,  воссиявшем от Источника Познания и Жизни, там найдется
разгадка всему и ключ к бессмертию...
     Я стал даже мертвым Серегой.
     Это было  сложнее  всего.  В  отличие  от  других  персон,
которые   неохотно   принимали   мой   "электрон",   заслоняясь
сверкающими жгучими завесами, Серега лопнул, как  пузырь,  и  я
сразу оказался в мрачной пустоте, тянущей из меня силы.
     Его  приходилось  поднимать  и вести самому. Половина мышц
уже не отвечала, но оставшиеся я должен  был  контролировать  и
насыщать   энергией.  Приходилось  даже  рассчитывать  мышечную
мощность, подводимую к костям. Серега был подпорченной  силовой
схемой,  к  ней  я должен был подать напряжение. И я чувствовал
его присутствие, как помеху; он напоминал кровососа, впившегося
под лопатку, которого и согнать никак.
     Все эти люди,  живые  и  неживые,  перлись  сознательно  и
бессознательно к канаве, переходили через нее, далее перелезали
через  стену...  А  потом  валентный кристалл распался, я некой
силой упругости был вышвырнут сразу изо всех "ячеек" и вернулся
в свое тело. Причем, измучился так сильно, что  из  оживленного
бреда сразу переместился в глубокий плотный сон.
     Когда открыл глаза, занимался уже следующий день. Костерок
давно  погас,  и  удивительно,  что  за это время меня никто не
съел, не покусал, не поцарапал  и  даже  не  облизал.  Хотя  на
трупах  волков  прямо  сейчас  сидело  несколько  птиц с хищным
выражением на "лицах". Голова казалась более-менее ясной, и жар
вроде бы прошел. Зато, как выяснилось, зудела кожа на боку,  на
бедре, на руке -- в общем, на той стороне тела, которой я лежал
на  поверхности земли. Вернее на траве. Я приподнялся и глянул,
что там случилось... "Эбэна  мать",  как  выражается  мой  друг
Хасан.
     Кожа  покраснела, покрылась волдырями, которые местами уже
обратились в отслаивающиеся струпья. Я провел правой  рукой  по
левой