редседатель  КГБ, кто-то из Политбюро и,
само   собой,   генсек.   Научным   главой   проекта   являлся,
естественно,  Бореев,  административным -- генерал-майор Сайко.
Имелся еще главный врач -- членкор  АМН  Колосков.  Такие  люди
были способны довести до конца любое, даже самое гадкое, дело.
     Кстати,  об "отдыхающих". Всех отобрали из психиатрических
лечебниц. Они  были  теми,  кому  суд  назначил  принудительное
лечение.   Особо   буйные,  со  слюной  на  губах,  среди  них,
естественно,    отсутствовали.    Зато    присутствовал    Фима
Гольденберг.   Это   меня  вспугнуло  поначалу,  но  потом  все
устаканилось.  Судьба  еще  раз  улыбнулась,  и  Фима  меня  не
признал.  Скорее всего, после стольких лет интенсивного лечения
он уже мало кого  различал,  поскольку  полностью  ушел  в  мир
прекрасного  и  удивительного.  Как  говорится, аутизм крепчал.
Впрочем, Фима не забыл внушительных кусков из  каббалистических
трактатов  и  порой  проборматывал их. За что Сайко -- в шутку,
конечно,-- прозывал его  жидомасоном  и  сионским  мудрецом.  А
вообще генерал-майор даже сигареты подносил Фиме,-- несмотря на
протесты  Колоскова,--  наверное,  в  знак  уважения  к знаниям
пациента Гольденберга.
     Подопытным, кстати, в "Пчелке" жилось намного лучше, чем в
больнице.  Во-первых,  клевая  жратва,  такая  же,  как   и   у
руководства,  во-вторых  -- простор. У каждого бокс размером со
школьный класс со своим персональным унитазом голубого оттенка,
плюс общая комната не меньше спортзала. "Отдыхающих"  выпускали
каждый погожий день размяться на спортплощадку, а в баню водили
два  раза  в  неделю.  Кстати,  это  начинание далеко не у всех
вызывало восторг -- за долгие годы  больничной  жизни  пациенты
привыкли радовать себя почесыванием.
     По  вечерам  я  с мышечно крепкими охранниками баловался в
волейбол. (Без меня молодые люди соревновались  в  плевании  на
дальность,  прыжках  с дерева на меткость и тому подобных видах
спорта.) По ночам  играл  в  сексбол  с  "арбузами"  и  прочими
"фруктами",  имеющимися  в наличии у Бореевской секретарши. (Не
трахнуть эту девушку было бы безнравственно. В первую  же  нашу
уединенную  встречу она подняла старую тему о коитусе у китов.)
Поэтому даже не надобилось ездить в  город.  Между  прочим,  по
указанию свыше сотрудников проекта "Пчелка" отпускали в столицу
нашей  родины  раз  в  две недели на одну ночевку и один денек.
Отчего  создавалось  впечатление,  что  все  мы   тут   немного
подопытные и чуть-чуть больные.
     Однако   мощные   аппараты,  известные  как  "раздражители
Ф-поля" были внедрены именно в потолки боксов с  "отдыхающими",
также  имелись там замаскированные телекамеры. Хотя, конечно, я
не мог ручаться, что их нет в моей светелке. Почему бы  Борееву
не  понаблюдать  без помех за мной из резервной пультовой, ведь
там от  ворот  поворот  получают  все,  кроме  него,  двух  его
помощников и Сайко. (В главной же пультовой дежурили сменами по
три человека остальные сотрудники проекта.)
     Начинали  мы с самого нехитрого. Бореевская команда еще на
опытах с братьями меньшими накопила достаточный материал --  по
крайней  мере,  в  одной  области. В области поведения. То есть
была   выделена   и   обследована   группа    метабиологических
матриц-регуляторов,  которые  проявляли  особый интерес к живым
существам. То есть хотели  устраивать  их  судьбу.  А  особенно
такие матрицы жаждали руководить высшими приматами, гоминидами.
Среди  которых  достойное  место  заняли  наши  почти  разумные
"отдыхающие".
     Кстати,  не  исключено  было,   что   какой-нибудь   отдел
института с помощью регуляторов другого рода успешно занимается
провоцированием  или успокоением землетрясений и наводнений. То
есть разбирается с той  частью  судьбы,  которая  находится  за
пределами мира людей.
     Бореевцы   уже   умели   приманивать   "раздражителем"  те
метантропные (пришлось полюбить такое  гадкое  слово)  матрицы,
которые  заставляли  наших  подопытных  беситься, злобствовать,
иногда кого-то уважать и  обожать.  И  вкладывать  в  это  дело
достаточно  воли,  чтобы  иметь  желаемый  результат. Матричные
регуляторы через мотивы, стремления и волю  исправно  управляли
состоянием  и  взаимодействием  людей -- короче, тянули ниточки
судьбы.
     Ну, а нам оставалось при  этом  следить  за  гормональными
показателями   организма,  кровяным  давлением,  альфа-ритмами,
тепловым рисунком мозга и прочими следствиями.
     Например,  обожание  стало  таким  напористым,  что   двое
пациентов  записались  в  "голубые",  хоть  некогда были грозой
женскому полу и беглецами от алиментов.  Единственная  дама  из
числа  "отдыхающих" едва не сделалась -- несмотря на непомерные
размеры и страшную личину -- объектом группового изнасилования.
То есть самой лакомой конфеткой.  Хотя  навались  она  хотя  бы
случайно  на  какого-нибудь  любовника,  и  тот  бы  хрустнул и
брызнул. Пришлось ее запереть на ключ, а всем  лакомкам  выдать
западные  бабозаменители  да  накачать  умиротворителем-бромом,
чтоб из ушей потекло. И все равно  самый  оз-з-зверевший  самец
каким-то  образом перегрыз замок и вступил в преступную связь с
этим трясущимся центнером жира. Он нашел свою судьбу.
     Дежурный  начальник  смены,  кстати,  не  воспрепятствовал
самозванному  самцу в этом бесстыдстве -- видимо, имел какие-то
дополнительные указания от Бореева.
     Когда вызывались матрицы-регуляторы "горячего  энтузиазма"
и  "глубокой ответственности", пациенты с неукротимым упорством
и с выписанной на  лицах  внимательностью  бросались  обучаться
разным  ремеслам,  в  том  числе  плетению  лаптей  и вышиванию
гладью.   Дополнительным    воздействием    матрицы    "полного
спокойствия"  удавалось  достичь  того,  что  двенадцать  часов
подряд наши подопытные  без  устали  вышивали  или  вязали,  на
призывы  к  приему  пищи  не откликались, мочились под себя, то
есть пребывали в состоянии "трудовой нирваны".
     Короче, за их  рабочую  биографию  можно  было  теперь  не
беспокоится. А Бореев вполне уверился, что как минимум проблему
трудовой дисциплины, прогулов и интенсификации труда мы решили.
И с так называемой "свободой воли" мы расправились, и в головах
подопытных  перестали  гулять  свисты.  Что это было устроено с
помощью нечистой силы -- профессора не тревожило. Он  собирался
смело   прививать  общественно  полезные  формы  инстинктивного
поведения, чтобы в итоге придти к назначаемой и программируемой
судьбе.
     Не  знаю,  насколько  полезные,  но  наглядные  формы   мы
получили.  С помощью матрицы-регулятора "истинной веры" удалось
внушить пациентам, что самая чистая и полезная вода -- это  та,
что  в  сливном  бачке.  Так что в конце обеда все сотрапезники
предпочитали ее самому вкусному компоту.
     Кстати,  все  метантропные  матрицы,  согласно  Бореевской
теории объединялись -- по принципу сродства -- в так называемые
"дома".   Имена   он   подобрал   им  шумерско-вавилонские,  со
значением. Например, "дом Иштар", "дом Нергала" или "дом Бела".
     Одного пациента, бывшего "наркома" из  "Сайгона",  удалось
превратить  в  прирожденного  боксера.  Тут,  правда,  пришлось
повозиться.  К   подопытному   были   прилеплены   датчики   --
инфракрасные   излучатели,   сигналы   которых   заводились   в
компьютер.   Умный   ящик,   в    свою    очередь,    предлагал
свежевыпекаемому  боксеру  идеальную  схему  атаки  или защиты,
характерную для Мохамеда Али. И когда  тренируемый-дрессируемый
нарушал   ее,   то   получал   ощутимый  разряд  от  электрода,
вмонтированного  в  датчик.  Все  это  сопровождалось   писками
обучаемого и воздействием регулятора "искреннего послушания" из
"дома  Бела"...  Через  пару недель новоявленного боксера можно
было выставлять на первый разряд. По крайней мере, он уложил  в
нокдаун одного из наших быков-охранников.
     Пунктом  вторым  пошли  совместные тренировки операторов и
пациентов. На этом перспективном  направлении  из  "отдыхающих"
должны  были  получиться  биороботы  с управляемым поведением и
кодируемой судьбой.
     Сперва   тренировка   на   синхронность   при   отсутствии
зрительного контакта. Когда "ведущий" оператор медленно двигает
каким-нибудь  своим  членом, а "ведомый" пациент обязан угадать
движение и повторить в точности. Для этого его датчики  связаны
через  компьютер  с  датчиками,  закрепленными  на операторе, а
"раздражитель" вызывает подходящие матрицы из  "домов"  Бела  и
Нергала.  За  нерадивость в игре "угадайка" пациенту полагались
противные удары током, ощущение  позора  и  предчувствие  новой
кары.  За  правильные  повторы  --  легкость  в  непострадавшей
телесной мякоти, радость от своей бойкой исполнительности, а  в
конце  --  дополнительная  прогулка,  или доза амфетаминов, или
фильм-боевик по видику, или сигарета, или газета, или допуск  в
бокс с бабой.
     Последнее  лично  придумал  Бореев,  он  же  велел  колоть
дамочку окситоцином, чтобы ей всегда хотелось "съесть"  мужика.
Впрочем, под воздействием "дома Иштар" она и так была страстной
и  неутомимой -- некоторые "отдыхающие" даже валились в обморок
после сеанса любви с ней.  А  первый  счастливый  любовник  так
переусердствовал  со  своей  страстью,  что  попал  в лазарет с
истощившимися железками,  и  жизнь  сохранил  только  благодаря
скорой медицинской помощи и матрицам "небесного покоя" из "дома
безмятежного Ану".
     Вскоре   операторы   стали  примечать,  что  в  "угадайке"
пациенты показывают куда большую  восприимчивость,  чем  должно
быть  при  любой  сметливости.  Процент  неверных  и  случайных
движений таял, как лед в стакане чая. Подопытные,  спасая  свою
мякоть  от  разрядов,  а  душу от огорчения, начинали "на лету"
ухватывать, чего от них каждую секунду хочет иметь оператор  за
стеной.
     Ну  просто  мечта  народного  вождя, который сможет теперь
прясть  ниточку  судьбы  для  каждого  своего   подопечного   и
направлять  старательные  массы  на разные подвиги: передвигать
Пик Коммунизма в центр столицы, поворачивать цунами в  обратную
сторону и так далее.
     Кстати,  те сотрудники проекта, что особенно намастачились
в дрессировке,  даже  рассказывали  о  чувстве  "совмещения"  с
пациентами,  из-за которого начинались странные "спецэффекты" в
голове. Одного яйцеголового умника, моего напарника  по  смене,
вдруг   стал   мучить   вопрос,   как   подластиться   к  нашей
стакилограммовой красотке, в нем появилась тоска  по  какому-ту
вермуту   с  тошнотворным  вкусом  и  запахом,  особую  тревогу
вызывало чрезмерное количество дырочек от уколов на ягодицах --
понравится ли  это  в  будущем  девушкам.  Только  внимательное
разглядывание собственной задницы позволяло снять наваждение.
     Нашептывали  это  операторы  друг  дружке  в  столовке  за
приемом вкусной пищи, но никак не  Борееву,  который  почему-то
внушал всем неприязнь, словно мышиный король.
     Лично  я  не  увлекался таким видом спорта как "взятие под
контроль". Особенно избегал работать с Фимой Гольденбергом. Мне
все казалось, что в нем таится  какая-то  зловредная  для  меня
сила.
     Бореев   не   боялся,  что  метантропные  матрицы  однажды
вплотную   займутся   руководящим    составом.    Предохранение
заключалось  в  том,  что  "раздражители"  Ф-поля  усиливали  и
модулировали характерную  ауру  (это  слово  прижилось)  только
подопытных  граждан.  Матрицы-регуляторы  выступали по принципу
Вия, то есть видели лишь приманку. И, проявив законный  интерес
к  предложенной  "закуске", должны были скрыться обратно в свой
туман. Это по идее.
     Однако вскоре стало хорошо заметно, что некое  воздействие
--  по  типу цепной реакции -- распространяется и на операторов
за  пультами.   Например,   когда   испытывались   матрицы   из
воинственного  "дома Нинурты", несколько доблестных сотрудников
проекта вступили в единоборство. Сайко  и  Колосков  поцапались
насчет нормативного количества лапши в супе, а два охранника --
набили  друг  дружке  мордовороты  и пустили красную юшку из-за
первоочередности  доступа  к  пирожкам  в  буфете.  Едва  стали
опробоваться матрицы из "дома Иштар", как я весь вечер напролет
увивался  вокруг  Дашки-секретарши,  пока  не  взрыхлил  в  ней
ответное чувство. Она мне  отдалась,  чуть  не  задушив  своими
буферами. О чем я порой сожалел -- особенно, когда она вызывала
меня по селектору не как "майора Фролова", а как "Глеба" и даже
"Глебчика".
     Матрицы-регуляторы, вызывающие резонанс поведения и цепную
реакцию   судьбы,  пробудили  особый  интерес  нашего  научного
руководителя. Ведь именно на них основывался  следующий  важный
опыт, который назывался "производство лидера".
     В  результате  успешного  эксперимента  пациент по фамилии
Некудыкин был единодушно признан вожаком всеми  подопытными.  И
тут  же  потребовал  под  всеобщее одобрение "стаи": во-первых,
увеличить время прогулки с трех до пяти  часов,  во-вторых,  не
ограничивать  срок пребывания в сортире, в-последних, разрешить
наведываться  в  лесок,  что  находится  внутри  ограждения.  В
противном  случае  этот  борец  за справедливость пообещал, что
свободолюбивые психи начнут умываться супом и  будут  справлять
большую  нужду в красном уголке. Что ж, изобретательно. Бореев,
конечно же, пошел навстречу освободительному движению.
     Но потом, по его  указанию,  "отец  народа"  был  взят  на
поводок  нашим  оператором.  Искусным сочетанием регуляторов из
домов "Нергала" и "Бела" Никудыкин был доведен до того,  что  с
непрестижным  плачем завалился в койку. Результат посчитался бы
успешным,  если  бы  пациент  не  ушел  от   нас   в   глубокий
продолжительный  сон,  свидетельствующий  о крайнем психическом
истощении. Словно бы его воля была выдернута, как  стержень,  и
все сознание оплыло, как квашня.
     После  этого эпизода с пациентской братией стало поголовно
творится что-то неладное. По  окончании  сеанса  дрессировки  у
"ведомых"  начинались нескоординированные движения, переходящие
--  после  резкого  выброса  адреналина  --  в  подобие   танца
ча-ча-ча, который завершался сильным повышением уровня молочной
кислоты  в  мышцах и общим изнеможением. Думаю, такие выкрутасы
наши предки назвали бы бесноватостью. А мне это казалось актами
протеста.
     Иногда двигательная активность напоминала поведение  зверя
в клетке или на охоте. Ползание по полу, скользящие переходы со
внезапным   выпадом,   злобный   оскал  зубов,  чиркающий  удар
растопыренными пальцами. Перескоки, махи руками, высокие прыжки
с места  в  попытке  достать  потолок.  Даже  звериное  рыкание
сотрясало  воздух.  Это  выглядело  как  попытки  вселения  или
подсадки чужих, "животных" матриц  в  человеческие.  Но  Бореев
нарочито  высмеивал мои треволнения, хотя чувствовалось, что он
наблюдает за всякими фокусами с живым интересом.
     Нашим "ведущим" операторам глубокая  работа  с  подопытным
материалом  уже не сходила даром, цепная реакция судьбы их тоже
захватывала. Они горько жаловались то на на тремор,  конвульсии
и  подергивания,  то  на  головную боль, слабость и раскисание.
Некоторые наши сотрудники дошли от такой жизни до рвоты, икоты,
непроизвольного пускания ветров, а экспресс-анализы фиксировали
то скачок адреналина, то падение гемоглобина в их крови. Бореев
был непрочь понаблюдать за совместным  угасанием  подопытных  и
персонала,  но  Сайко  все-таки  согласился  со  мной,  что  мы
нарушаем какую-то  технику  безопасности.  После  чего  научный
руководитель   сократил   количество   экспериментов   и   стал
доплачивать операторам за вредность и прочую паршивость.
     Дополнительное обследование Ф-поля показало, что  знакомые
мной, заставил содрогнуться сердце и заскреб печенку.
неопределенности  растекалась,   как   чернильная   клякса   по
глянцевой  бумаге.  Рисунок на локаторах-сивильниках становился
настолько  сложным  и  многозначным,   что   аналитики-полевики
старались  не  попадаться  на  глаза.  За  что  их  справедливо
прозвали полевыми мышами.
     Бореев рвался эту неопределенность исследовать  с  помощью
массового  принесения  в  жертву  наших  организмов,  Сайко его
тормозил, а я никак не мог внушить страх научному  рукводителю.
Можно  было  признать,  что мы находимся в тупике. Американцы в
таком случае регулярно заливали бы грусть-тоску в баре, который
сверкал бы бутылками прямо на территории  зоны.  Мы  же  ходили
поголовно  трезвые  и  злые,  ожидая субботы, когда можно будет
вырваться в Москву и "нажраться до усрачки". Впрочем у нашей (с
Бореевым) секретарши был запас тройного одеколона. Девушке Даше
он годился для отваживания комаров, а я его разводил колодезной
водой  и  незаметно  принимал,  зажевывая  потом  сухим   чаем.
Генерал-майор  Сайко,  судя  по  розовым глазам, нашел столь же
изящное решение.
     Но случайная находка преобразила это смутное  время.  Один
из  наших  пациентов  по  фамилии Некудыкин переусердствовал во
время танца и стал таранить головой стену. Конечно, милосердные
санитары мигом  напялили  на  него  элегантный  прикид  в  виде
смирительной   рубашки.   В  подобных  случаях  принято  делать
умиротворяющий  укол.  Однако   старшая   медсестра   в   такой
ответственный  момент куда-то испарилась, заперев свой кабинет,
в  котором  находились  все  полагающиеся   снадобья.   Поэтому
дежурной  сестре  пришлось вколоть то, что попалось под руку. А
именно циклодол в большом  количестве.  Наш  подопытный  затих,
рубашку  с  него  сняли, потом он, несмотря на слабость членов,
поднялся и произнес по-арабски с южноиракским акцентом:
     -- Здравствуйте, товарищи. Меня  зовут  Саид...  Уважаемый
Реза  Базаргани, я нюх... слы... чувствую, вы где-то здесь. Зря
вы тогда  сбежали  из  моего  дома,  не  попрощавшись.--  затем
подопытный неожиданно воспользовался немецким.-- Gott lieb,-- и
закончил  уже  на  русском:-- Любимый богом... Глиеб... Глэб...
Глеб... Глебушка, дай хлебушка... Что ж ты рванул от меня, гад,
будто тебе в задницу фитиль вставили?..
     Тут же зазуммерил селектор,  и  со  мной  связался  Сайко,
который, видимо, торчал в резервной пультовой.
     Я  секунду  помедлил,  потому  что  закуривал, несмотря на
запрещение дымить в служебном помещении.
     -- Саидом, товарищ генерал-майор, звали человеческое тело,
которое проживало в Ираке, в селении Эль-Халиль.
     -- Зайди к нам, Фролов.
     В   резервной   пультовой   дед-генерал   встретил    меня
ободряющими словами.
     --  Ладно,  Глеб, не кручинься, Некудыкина мы проверим, не
может  ли  он  быть  связан,  так   сказать,   с   иностранными
разведцентрами.
     -- А если нет?
     --  Глеб  Александрович,  я  хотел бы, чтобы вы общались с
Некудыкиным как с Саидом и  вполне  уважительно,--  подключился
Бореев.--  Некий  Саид-Бел  упомянут в вашем отчете. Правда, не
слишком подробно. Так что это за птица?
     -- Эта птица...-- я  не  подобрал  верного  определения,--
сущий бес...
     --  Ну  что  ж, мы тоже не ангелы,-- вдумчиво отреагировал
Бореев.
     --  Я  попал  к  Саиду  случайно,  просто  мимо  него   не
прошмыгнешь в этом самом Эль-Халиле. Я не мог тиснуть в отчете,
что  именно  этот  товарищ  колдует  с пространством, стихиями,
живыми организмами и, кроме того, метит в председатели  земного
шара.  Атеисты  прочитали  бы меня и навеки признали бы фанатом
мракобесия.
     -- Ничего,  ничего,--  успокоительно  отозвался  Бореев,--
атеизм  --  это  тоже  вера, только весьма скудная,-- в то, что
непонятное и недоступное не существует вовсе, и  думать  о  нем
вредно.
     --  Саид -- крупномасштабный бес, который жаждет вырваться
на волю. Впрочем, он не один там такой... Вы не  будете  теперь
отрицать,  Михаил  Анатольевич,  что  под  вывеской резонанса и
цепной реакции  все-таки  случилось  вселение,  а  может,  даже
поглощение человеческой матрицы каким-то активным метантропом с
"той стороны"?