бя опустили. Вся твоя злая энергия
будет сконцентрирована, и когда тебе покажут на кого-то пальцем
и скажут: "Вот он, возьми", ты -- возьмешь. И никакой  вины  не
почувствуешь.
     --  Да,  Андрей  Эдуардович,  вам бы психологом работать и
давать  советы  пациентам:  "Для  снятия  нервного   напряжения
найдите кого-нибудь послабее и врежьте ему по соплям."
     Впрочем,  тут  шуточками  не  отделаешься. Злюка Затуллин,
действительно, глубоко пашет.  И  он,  по-моему,  заведенный  и
зацикленный.  Очередной  чертов  солипсист,  для  которого  все
людишки кажутся игрушками на  столе.  Мне  все-таки  надо  быть
осторожнее.
     --  Итак, Андрей Эдуардович, вашего вредного микроба долго
сочинять не  надо.  Это  человек  со  шнобелем,  иудей,  он  же
жидомасон,  который всегда и везде. Он подгадил всем, начиная с
египетского фараона и  царя  Навуходоносора.  Поэтому  согласен
поддержать  лозунг:  "Руки  прочь  от  Вавилона".  И  наверняка
какой-нибудь сионист поставил вам кол  по  математике  в  пятом
классе, за который вас выпорол папуля примерным образом.
     Затуллин  поерзал на стуле, как будто выпоротая задница до
сих пор болела. Потом опять зазудел  на  полном  серьезе,  и  я
окончательно понял, что это у него не легкий засок, а настоящий
маньяческий пунктик. Одержимость. В нем просто бес сидит.
     --   Глеб   Александрович,  у  нашего  государства  вскоре
возникнут трудности, связанные с нехваткой дешевых ресурсов,  а
также   в  области  передовых  технологий.  Из-за  этого  могут
сдетонировать и другие сферы, вплоть до обороны. Нам нужен враг
и умение направлять протест в его сторону.
     -- Так,--  вмешался  майор,--  чай  попили,  стали  теории
разводить.  Сходите  покурите,  после  чего,  капитан Затуллин,
пожалуйста, ко мне, а Фролов -- марш  на  свое  рабочее  месте.
Или, тьфу... вали, Глеб, домой, самое время мозги остудить.
     В курилку гость зашел первым. И заталдычил первым.
     -- Я не против евреев, Глеб Александрович. Все-таки и Карл
Маркс из них, и очень многие участники Октябрьской революции.
     Я,  конечно, заметил подкол в его словах. Может, это новое
веяние? Ведь если в  нашем  государстве  все  пойдет  вкривь  и
вкось,  то  отвечать  в  конечном счете придется Карлу Марксу и
деятелям революции. Затуллин  был  не  просто  зацикленным,  он
нюхал  ветер  каких-то  перемен, явно симпатизировал мне и ждал
понимания. Наверное, в этот момент я и решил во что  бы  то  ни
стало  прорваться из Пятерки в ПГУ, даже если придется таранить
стену лбом. Ведь в желанном ПГУ все должно  было  оставаться  в
рамках классической междудержавной борьбы еще много долгих лет.
     --  Вы  попали пальцем в лужу, товарищ коллега. Карл Маркс
был  выкрестом,  то  есть  беглецом   от   кагала,   и   бывших
соплеменников   на   свой   дух   не   выносил,   как  типичных
представителей капиталистического духа. И в  революции  не  все
так.  Латышей числилось в России в пять раз меньше, чем евреев,
а пленных немцев с австрийцами да всяких заезжих китайцев  было
всего-ничего,  но  из  них составлялись элитарные части Красной
Армии. Вообще, в любом потрясении инородцы углядывают свой фарт
и возможность вылезти... И хватит о жидомасонах,  до  чего  они
мне осточертели... Андрей Эдуардович, вы боксом занимались?
     -- Нет, только самбо.
     --  Тоже сойдет. Вот идеал нашей работы. Схватка серьезных
хищников,  достойных  противников,  борьба  противоположностей,
непримиримая  борьба,  потому  что  всем нужно одно -- почетная
победа.
     Я ласково улыбнулся,  занял  боксерскую  стойку  и  сделал
ложный выпад в сторону капитанской физиономии. Он дернул наверх
руки, и тут я влепил левой ему под дых, в нервный узел. В треть
силы,   конечно.   Но   у   него  перехватило  дыхание  и  рожа
скукожилась. Я улыбнулся еще нежнее.
     -- Вот так, примерно. Схожая шутка за вами. Надеюсь, будем
друзьями, перейдем на "ты". Ну, согласен, Андрей?
     Я протянул руку. Он с помощью глубокого  вздоха  расправил
смятое  лицо,  и  мгновение  помедлив,  протянул свою. В момент
пожатия его  ладонь  перешла  на  захват.  Затуллин  сноровисто
вывернул  мою руку и оказался у меня за спиной. Пришлось ткнуть
его локтем в ливер, чтобы кончил  "шутить".  На  этом  поединок
прекратился -- и вроде бы Затуллин остался собой доволен.
     Из  курилки я отправился собрать вещички в свою комнату. В
нашу,  --  я  по-прежнему  делил  служебную  площадь  с   Пашей
Коссовским.   На  его  половине,  несмотря  на  позднее  время,
присутствовала "клиентка".
     Бабенка годам к тридцати. Глаза, нос, уши, волосы и прочие
детали выдавали семитское происхождение --  мне  такие  женские
наружности  никогда  не  были  в кайф: я любитель арийских черт
лица и белокурой масти.
     Однако фигурка меня околдовала. Даже пока она сидела, а  я
проглядывал линию ноги, в чем мне помогал модный тогда передний
разрез юбки. А затем "клиентка" по команде Коссовского: "Ладно,
гражданка  Розенштейн, вас мне хватило на сегодня,"-- поднялась
со  стула  и  я  смог  оценить  ее  целиком.  Какая-то   порода
чувствовалась  и  в очертании животика, и в соотношении талии с
попкой,  и  в  хрупкости  коленок.  В   общем,   меня   обуяло,
промелькнули соответствующего рода фантазии, однако я непорядок
быстро развеял и разметал мощным внушением.
     "Клиентки"  --  это  не  женские  особи, это материал, это
работа. Не хочет же скульптор трахнуть изваянную им  девушку  с
веслом. Тем более за моральной стойкостью сотрудников в Пятерке
следят строго.
     На  всякий  случай я вызвал образы нескольких дам, которые
были мне  вполне  доступны.  Естественно,  светлый  образ  жены
Надежды  постарался  отогнать,  он  мог  только повредить ввиду
отсутствия талии.
     Шесть лет назад, когда мы с ней начинали, эта пухлая кукла
со столь   многообещающим   именем   приманила    меня    своей
безотказностью  и  некими отблесками моего белокурого идеала. Я
был довольно голый студент-четверокурсник,  проживал  вместе  с
мамой-лимитчицей   в  огромной  коммуналке,  где  сортиры  были
шикарнее, чем комнаты. А тут и квартира  без  предков,  которую
моя  любимая снимала на родительские денежки, и широкая кровать
"Ленин с нами" и, конечно, жрачка-супер.  Пять  лет  тому,  как
Надежда  окончательно  поймала  меня  на  живца  в  виде своего
папы-генерала и скрутила узами брака. Тестюшка дорогой оказывал
весомое содействие при получении очередного  звания,  плюс  все
такое  материальное.  Например,  помог  моей  мамаше  вернуться
обратно в Свердловскую область и купить там приличный  дом.  Ей
хорошо на природе, да и Надюхиных глаз не мозолит.
     Недели  через  три  после нашей свадьбы уродились близнецы
Константин и Матвей, в честь  Константина  Матвеевича  прозвали
их.  Они  в  тестя-генерала  с  малых  лет  развиваться  стали,
круглоголовые,  толстощекие,  книжками   мало   интересующиеся.
Носятся  как  две  бомбы по квартире, все крушат. Кукла моя еще
больше опухла и стала  уже  напоминать  игрушечного  поросенка.
Кроме   того   развилась   у  нее  неприятная  привычка  --  не
реагировать на мои сексуальные усилия.  Смотрит  она  на  тебя,
старающегося,  пустыми педагогическими глазами, отчего конечно,
всякое влечение к секс-труду быстро пропадает. Когда я стал  на
сторону  захаживать  для опустошения чресел, генерал об этом на
удивление быстро прознал, но повел себя тихо, даже  дочурке  не
напел.
     "Главное,  Глеб,  чтоб  семья  была,--  сообщил он мне при
доверительной выпивке,-- Надька при муже, ты при  жене,  ребята
при  батьке,  ты  при  Госбезопасности.  Шали,  но в меру. Чтоб
никакого постельного героизма. И  самое  важное,  обойдись  без
шашней  с  "клиентками".  Ценю  ведь  я  тебя,  Глебка, на меня
характером похож, словно сын мне, такой же боец, опора страны."
И, кстати, я с последними его словами вполне согласен был. Если
не на мне страна держится, так на ком же?
     Все  эти  кинокадры  пронеслись  передо  мной,  как  перед
одиночным зрителем в панорамном кинозале, после чего я спокойно
собрал  вещи:  что  положено  -- в сейф, остальное в шкаф или в
кейс.  Накинув  плащ,  попрощался  с  Пашей,  который   бумажки
дописывал, и мимо постов направился к выходу.
     "Жигуленок"  я  обычно  на  улице Воинова оставляю, у Дома
писателя, чтобы сослуживцы не догадались, что я  на  тестевском
подарке  катаюсь.  Ходьбы  примерно минуты три -- проветриваюсь
заодно. Добрался я, в машину залез, мотор прогреваю,  а  глянул
через  переднее  стекло  --  она  стоит,  гражданка Розенштейн.
Подождала, значит, меня на Литейном и незаметно  прокралась  по
пятам.  Тут  бы  обогнуть  ее  и  просвистеть  мимо,  но что-то
профессиональное взыграло. Ведь вместо того, чтобы мне  следить
-- следили за мной.
     Я, приопустив боковое стекло, сказал ей:
     -- Вы, Розенштейн, как видно, о чем-то интересном спросите
желаете.  Это  по  вашему  местоположению  заметно. Маячить нам
нечего. Так что садитесь в  машину...  несколько  минут  у  вас
имеется.
     Она уселась без долгих разговоров.
     --  Несколько  минут  --  это чтоб выкурить одну сигарету.
Можно?-- спросила она. Вот зараза, и голос в ее пользу говорит.
Сочный такой, а не писк, как у моей женушки.
     -- Само собой. Не надо аск, гражданка.
     Я достаю "Стюардессу", она  --  "Кэмел".  Ни  угощать,  ни
угощаться  мне  не  резон.  Так что каждый дымит своим. А радио
шепелявит: "... высокие удои  --  это  не  только  промышленная
технология,  но  и  бережное  отношение  животноводов  к  своим
хвостатым подопечным..."
     -- Ну?-- прекратил  я  паузу,  которая,  в  общем-то  была
выгодна мне.
     --  Я  не  спросить, а попросить хотела. Мне суд грозит, а
затем срок... или психушка. Вы не облегчили бы мою участь?
     Примерно   таким   невзволнованным   голосом   спрашивают:
"интересный  мужчина,  не угостите ли шампанским?" Но все равно
бабское чутье у нее будь здоров. Там, в Большом  Доме,  дамочка
старалась  не глядеть на меня, я тоже на нее не пялился, однако
она  почуяла-таки  любопытство  с  моей  стороны.  И  сейчас  в
вечернем  полумраке, луч уличного фонаря выхватывал ее ножку от
сверхмодного короткого сапожка и далеко за коленку. Даже  шубка
распахнулась самым надлежащим образом.
     Теперь  надо  отделаться  парой фраз о квалифицированности
товарища Коссовского, о гуманном советском суде, подождать пока
догорит ее быстрая американская сигарета, и выпроводить вон. Но
я  некстати  вспомнил  Затуллина  с  его  "образом  врага"   и,
напротив,  Сайко с его "бережным" отношением к филологам и даже
спекулянтам-валютчикам, поэтому буркнул невпопад.
     -- Да-да, я помню  рекомендации  классика.  "И  милость  к
падшим призывал". Вы, наверное, филолог?
     --  Я  врач-инфекционист,  в  Боткинской больнице работаю,
гепатит лечу, дезинтерию, сальмонеллез.
     -- Ну, так и лечили бы себе  запор  с  поносом,  пробки  в
задницу  вставляли  бы,  никто  бы  вас  не тронул, не тридцать
седьмой же, и не пятьдесят первый. А то ведь вляпались в  такое
дерьмо, что вам на своей работе и не снилось.
     --  У  меня  муж  усвистал в Америку два года назад. Он --
тоже инфекционист. Сейчас в Бостоне работает.
     -- Два года назад проще было. Ну, а вы-то чего,  гражданка
Розенштейн, заменжевались и отъединили свою судьбу от моторного
супруга?
     --  У меня дед был старым большевиком-ленинцем, даже улицу
в его честь прозвали. Папашу в том же преданном духе  вырастил.
Предки  мои,  преподаватели  научного  коммунизма, никуда бы не
двинулись. Не могла  же  я  их  бросить  и  мчаться  куда-то  с
Иосифом.
     --  Ясно,  свободолюбивый  муж Ося -- ненадежный, батька с
мамкой, хоть и доценты марксизма-ленинизма, все-таки опора. Ну,
и когда вы встали на скользкую тропку антисоветизма?
     -- Отца год назад инфаркт скосил, на Запад не захотел, так
уехал вниз. Я бы сейчас с мамой и дочкой, конечно, отчалила, но
не пускают.  Иосиф   попробовал   мне   посодействовать   через
сенатора,  который  по  таким поводам письма пишет Брежневу и в
Верховный  Совет.  Но  попросил,  чтобы  я  собрала   кое-какой
материал   через   своих  друзей-психиатров  насчет  пациентов,
которые сидят в психушках из-за убеждений. В общем,  я  кое-что
узнала  из  разных там разговоров, свои сведения передала через
одного члена хельсинкской группы, у которого хороший контакт  с
Западом.
     --    Ясно,    члена   хельсинской   группы   по   фамилии
Зусман-Рокитский недавно отправили контактировать с мордовскими
зэками,  сенатор,  который  любит  писать   письма,   именуется
Джексоном  и  давно считается махровым антисоветчиком. А муж не
преминул воспользоваться вами ненадлежащим образом  и  спокойно
подставил   органам   госбезопасности.   Чему   они,   конечно,
обрадовались.
     --  Но  если  бы  я  могла  просто  сесть  на  самолет  до
Нью-Йорка, ничего такого бы не случилось.
     --  Просто  только  в  носу  ковырять, гражданочка. Каждый
второй из отлетевших на  историческую  родину  чешет  сразу  на
радио  "Свобода", в разные там исследовательские центры, а то и
прямо в ЦРУ, и корчит из себя большого советолога,  выкладывает
все, что высмотрел и вынюхал на географической родине.
     -- Но сведущих в секретах среди отъезжантов как раз нет.
     --      Уважаемая     дамочка,     я     всегда     считал
врачей-инфекционистов   более   искушенными   людьми.   Матерым
аналитикам  не  нужны  сегодня  прямые  сведения. Им достаточно
косвенных  данных,  которые  они  дополнят  снимками  со  своих
спутников   и  результатами  радиоперехвата  со  своих  станций
слежения.
     Сигарета ее давно превратилась в пепел. Да и моя тоже.
     -- Мне не на что надеяться,  да?--  впервые  в  ее  словах
просочилась густая выстоявшаяся грусть-тоска.
     Я должен был, конечно, сказать, что от меня ей точно ждать
нечего,  но  в  этот  момент ее коленка случайно или специально
коснулась моей руки, лежащей на рычаге коробки скоростей, и  по
мне   прокатилась  какая-то  волна.  Я  не  из  породы  шустрых
кобельков, но эта пульсация скользко и тепло  прошла  по  моему
позвоночнику, затронув все необходимые нервные центры и выделив
все  необходимые  гормоны.  Поэтому  вместо  твердого  отказа я
нетвердым голосом произнес:
     -- Ладно, попробую что-нибудь сообразить. По крайней мере,
узнаю, что вам грозит в натуре.
     А потом я совершил вторую ошибку. Я не высадил дамочку  из
машины и не выбросил из головы как никчемное явление. Не поехал
сразу   к  Зухре,  знойной  студентке  театрального  института,
которая владела танцем живота и делала под тобой и на тебе  все
необходимые  па.  В  этом  случае  гражданка  Розенштейн навеки
выпала бы из моего мозга да и позвоночника  тоже.  Вместо  этих
разумных  действий я повез врачиху-инфекционистку под завывания
Тынниса Мяги, жалобно просящего из  радиоприемника  "остановите
музыку".  Доставил  прямо  к  ее  дому, на Загородный проспект,
тридцать два. Возле парадной прогуливались разряженая  кудрявая
девочка  годков  четырех,  столь непохожая на моих близнецов, и
старуха с крючковатым  носом  --  видимо,  внучка  с  бабушкой.
Ребенок  сразу  бросился  к  гражданке  Розенштейн, тут и козлу
ясно, что встретились дочурка с маманькой. Они зашли в парадную
и зажглись окна на четвертом  этаже,  а  я  все  никак  не  мог
тронуться  с  места. Потому что понял -- серьезно влип. Я очень
явно, словно жидкое  вещество,  ощутил  силу,  которая  в  этот
момент меняла мою судьбу.
     А ну в задницу эту силу... Как вот такой кудрявой девоньке
в американских  шмотках  придется  без  мамаши,  которая  будет
маршировать с метлой или лопатой по студеному мордовскому полю?
Как придется самой мамаше,  когда  она  приглянется  гнилозубой
лагерной сволочи и попадет в любовницы-марухи?

     На   следующий   день   я   ненавязчиво   взялся  за  Пашу
Коссовского.
     -- Как ты относишься к дружбе между народами?
     -- Нормально, особенно на уровне койки. Но когда я работал
в райкоме и организовывал вечера дружбы с черножопыми, то  меня
от их физиономий порой озноб пробирал.
     --  Ладно,  ты  же  в  этом не виноват. А вот та вчерашняя
евреечка, ей что срок светит?
     -- Тебе, что, по вкусу  пришлась  Елизавета  Розенштейн?..
Насчет  срока  -- пенис его знает. Затуллин, тот, который вчера
из Москвы пожаловал, смотрел папку Розенштейнихи и уже давил на
Безуглова -- мол, дело вполне на статью тянет.  Дескать,  центр
хочет  бодягу  кончать  и  всех  контактеров  прикнопить.  Мол,
кое-кто  и  у  нас,  и  на  Западе   неверно   понял   разрядку
международной   напряженности.   Безуглов,  кажется,  не  хочет
доводить бабу  до  тюрьмы,  все  ж  таки  это  муженек-эмигрант
гражданке Розенштейн удружил.
     -- Ну, а ты-то как, Паша?
     --  Мне  до фени. Все равно кого-то надо сажать. Почему не
ее?
     -- Слушай, Паша. Затуллин  торопливый  слишком,  он  скоро
поскользнется.   Безуглов   прав,  любая  посадка  должна  быть
достаточно обоснованной, мы пока  еще  разряжаем  международную
напряженность  и  у  Америки хлебушек приобретаем. У Розенштейн
все в роду верные ленинцы -- это тоже надо учитывать. Какой там
главный компромат на нее?
     -- Показания врачей-психиатров о том, что  она  давила  на
них, требуя разглашения врачебной тайны.
     --  Пусть тогда Елизавета напишет, что занималась этим под
давлением бывшего супружника, с которым не хотела  и  не  хочет
иметь    ничего   совместного,   что   он   угрожал   направить
компрометирующие письма к ней на работу,  что  раскаивается  об
утрате бдительности, столь присущей ее дедушке и папе...
     --  Ладно,  Глеб,  допустим,  она  занималась  "этим"  под
прессом, под членом и чем-то еще, ну, а мне-то  какой  прок  ее
отмазывать? Ведь могут и неприятности случиться.
     Конечно    же   Паша   помыслил   в   этот   момент,   что
врачиха-инфекционистка меня "подмазала".
     -- А помнишь, Паша, ты брал по тридцать  рэ  у  "Гостинки"
диски  "Блэк  Саббат"  и  прочих  групп, запрещенных ко ввозу в
Союз, и тебя прихватили  менты?  Я  уже  через  двадцать  минут
оказался  в  отделении  милиции  с бумагой от Безуглова, что ты
находишься на важном  задании  и  трогать  тебя  нельзя,  иначе
родине грозит ущерб. Мне тоже проку не было, но я думал, что мы
-- вместе, что мы надежные кореша.
     --  Ладно,  хрен  с  тобой...  Только  зря  у тебя головка
встрепенулась на эту инфекционистку. С ней можно  такую  заразу
нажить.
     -- Ты прав, хрен со мной, и это порой мешает.
     С  Безугловым  мне самому пришлось толковать, естественно,
не в прямую, а настраивая против  Затуллина.  Майору  этот  тип
тоже не шибко понравился, поэтому Безуглов согласился, что либо
мы  Андрея  Эдуардовича  дружно  облажаем,  либо  он  нас  всех
обгадит. Через пять дней от  Паши  я  узнал,  что  дело  против
гражданки    Розенштейн    прекращено,    и   все   закончилось
предупредительно-разъяснительной беседой.

     2. (Ленинград, 10 марта 1978 г.)

     Все эти пять дней я  подбирал  материалы  по  мистике  для
полковника   Сайко.   Не  знаю,  насколько  питательный  бульон
приготовил, но кое-что для себя выяснил.
     Мистика  родилась   на   стыке   греческой   философии   с
египетскими   и   шумеро-вавилонскими  мифологиями.  Деятельное
участие   в   стыковке   приняли   фаланги   А.   Македонского;
соответственно,  в Александрии Египетской возникли гностические
и неоплатонические системы Валентина и Плотина.
     Эти два александрийских гражданина  занимались  устроением
Всего,  которое  представлялось им в виде многослойного пирога,
состоящего из  ступенчатых  эманаций  Высшего  Света,  а  проще
выражаясь,  из  каскада  энерго-информационных  полей.  Большая
информация  означает  высокую  энергию.  Низшие  поля  --   это
тускнеющие  отражения  верхних. Верхние поля управляют низшими,
однако чем ближе к донышку, тем все становится гуще,