Александр Тюрин.
     Волшебная лампа Генсека, или последнее чудо-оружие Страны Советов


                                           посвящается Шахерезаде

                            (лубянская былина)

                        Санкт-Петербург

     1994-96 ВМЕСТО ПРОЛОГА  (южный Ирак, 30 марта 1983 г.)

     Глаз  напрягся до боли, будто ему предстояло выстрелить. Я
успокаивающе погладил его веками. Дожимать спусковой крючок еще
рановато. Пуля должна разодрать воздух, когда  будет  видна  не
прорезь   прицела,  не  мушка,  а  только  точка  между  бровей
"мишени". Только она одна, и чтоб вокруг туман. Эх, встретиться
бы с Серегой на час пораньше, да имейся  у  меня  диоптрический
прицел.  Но  сейчас  диоптрический  бы  только  помешал  -- уже
смеркается и "мишени" не хватает яркости.
     Позавчера еще Серый перекидывался со мной в картишки и был
товарищем. Как бы был. В нашей  организации  все  понарошку.  А
теперь  пустить  пар  из  Серегиной  башки  -- это единственный
способ   уцелеть.   Сегодня.   А   завтра   все   может   снова
перевернуться.
     Переводчик огня у моего АК-74 стоит на одиночной стрельбе.
Один патрон  --  один труп с продырявленной черепной коробкой и
взболтанными мозгами. Эти оболочечные пули  очень  вредные  для
ума.
     Старший  лейтенант Колесников, не верти же ты башкой. Нет,
точка между бровей мне не  нравится.  Не  хочу  ее  клевать.  У
самого  в  этом месте зазудело -- как бы почесать? Увы, никогда
мне не  стать  полноценным  убийцей-профессионалом.  Соединю-ка
взором  прицел  и  пуговицу на Серегином нагрудном, насердечном
кармане. Металлическая пуговка поблескивает в лучах  стекающего
под  землю  солнца,  а  на  ней пятиконечная звездочка. Некогда
защищала она трусливых колдунов от злых духов, стала двести лет
назад символом дяди Сэма, а затем,  налившись  кровью,  манящей
звездой  коммунизма. Свел пентакль нас с Колесниковым, пентакль
и разлучит.
     Ну все, пора. Палец дожимает спусковой  крючок.  Вот  пуля
просвистела  и  ага.  Вернее,  пока.  Пока,  Сережа, потому что
договорились мы по-плохому. До  встречи  в  одном  из  подвалов
преисподней. Передавай там привет, кому положено. Наверное, еще
примут там тебя на работу по совместительству.
     Кстати,  не  все так трагично. Мы перестали вместе служить
общему делу  из-за  какой-то  нелепицы.  Мы  разминулись  почти
случайно.  Еще на прошлой неделе все смотрелось иначе. Мы тогда
играли в одной команде.

      * Часть 1. ПОРОГ *

     1. (Ленинград, 5 марта 1978 г.)

     Около  четырех  вечера   рабочая   активность   и   прочие
альфа-ритмы  моего  мозга  обычно затухают. Углубиться в книжку
про какую-нибудь принцесску или маркизку у нас проблематично --
ведь не в КБ трудимся, а в КГБ. Поэтому отдыхаю  на  свой  лад,
оценки  по  пятибалльной  системе выставляю своим подружкам или
проверяю   память,   вызывая    странички    из    какой-нибудь
энциклопедии,  а радио меня убаюкивает: "... О передовой доярке
Душенькиной говорят, будто она коровий  язык  понимает.  А  все
дело  в  ласковом  отношении к животному. Осторожно подмоет она
вымя, подключит аппарат и что-то напевает буренке  ласковое.  А
та  вроде бы слушает и молоко отдает..." Но сегодня меня зазвал
к себе полковник Сайко из Первого Главного Управления. Конечно,
через  моего  непосредственного  начальника  в  Пятерке  майора
Безуглова.  Насколько  я  мог  выведать у майора, товарищ Сайко
курировал  несколько  "почтовых  ящиков",   которые   выполняли
какие-то технические работы в интересах Комитета.
     Полковник  предстал  дядькой  предпенсионного  возраста  с
весомыми щеками, чьи краснота  и  размеры  несколько  превышали
пределы  приличия. Кроме того, он, хотя и расправил погоны, как
орел крылья, даже не вышел  из-за  большого  почти  квадратного
стола,  предпочтя сохранить дистанцию. Однако улыбающаяся вширь
и  вкось  физиономия  не  свидетельствовала  о  замкнутости   и
снобизме.  Все  ясно,  дедок  не  смог удержаться да и принял в
памятный день кончины Хозяина. Поэтому опасается, что  я  почую
аромат,  характерный  для  spiritus  vini, весело плещущегося в
объемном пузе.
     -- Догадываешься, товарищ капитан  Фролов,  зачем  я  тебя
вызвал?
     --   Не  привык  себе  лишние  вопросы  задавать,  товарищ
полковник.-- скромно отозвался я.
     -- Совершенно  правильно  поступаешь.  Но  давай  все-таки
начнем с начала. Как ты к Лаврентию Павловичу относишься?
     Для  подначки  и  проверки  этот  вопрос  явно не годился.
Только Хозяину такой кадр как Берия мог пригодиться. Партии  он
и  в пятьдесят третьем, и сейчас нужен, как заднице монтировка.
Тем более, что заляпаные красной жижей сапоги  Хозяина  вытерли
именно Лаврентием Павловичем.
     -- Я, товарищ полковник, отношусь к Берия, как и партия --
сугубо отрицательно.
     --   Между  прочим,  зря.  Он  был  не  психом-параноиком,
зацикленном на каком-нибудь лозунге, а человеком дела, и помимо
большого воинственного члена имел неплохую башку. Атомную бомбу
благодаря кому мы получили в  сорок  девятом?  Ракетную  ПВО  в
пятьдесят  втором?  Водородную  бомбу в пятьдесят третьем? Даже
баллистическую ракету в пятьдесят шестом? А, капитан?
     -- Я в пятьдесят шестом еще под стол пешком ходил, так что
вам виднее, товарищ полковник.
     Сайко  удовлетворенно  крякнул,  когда  услышал,  что  ему
виднее, и продолжил уже в полный голос, безо всякой опаски.
     --  Лаврентий  после  войны  выскреб из лагерей, выудил из
рудников,   снял   с   лесоповала   всех   уцелевших   физиков,
математиков,  химиков  и  таких прочих. Да, Берия держал их под
замком, не дозволял творческих и иных удовольствий, но товарищи
ученые вкалывали уже не киркой и пилой, а мозгом,  менталитетом
своим.  Чтобы  не  загреметь  обратно  в  зону, они старательно
трудились своими лобными долями, правыми и левыми  полушариями.
Благодаря   Лаврентию   мы   по   сей   день   имеем   какой-то
научно-технический потенциал,  так  это  называется.  А  всякие
беломорканалы,  на  которых  выжимали зэков, уже на две трети в
труху превратились. Кстати, окажись Лаврентий на  месте  мудака
лысого  Никиты,  то  не  добивал  бы  приусадебное хозяйство, а
расширял бы его. Глядишь, и получше было бы сейчас с харчами по
всей Руси Великой. Лаврентий хоть  строго  спрашивал,  но  умел
позаботиться и простимулировать. Разве я не прав?
     А   включенная  радиоточка  вроде  как  поддакивает:  "...
животноводы  народ  беспокойный,  всегда  о  чем-нибудь  голова
болит:  племенных  первотелок надо пестовать, раздаивать коров,
приучать их к аппаратам машинного доения..."
     Своей  искренней  тирадой  дядька,  конечно,  подставился.
Только  раскручивать  я его не собираюсь. Мне главное выяснить,
куда и зачем он клонит.
     --  Извините,  не  специалист  в  ракетно-ядерных   делах,
товарищ полковник...
     Я  и  в  самом  деле не ракетчик-ядерщик, а филолог. Таким
стал на восточном факультете ЛГУ. Семитские языки --  арабский,
вроде  бы  никому  не  нужный иврит -- пожалуйста, читаю, пишу,
общаюсь. Священные писания -- Коран и Тора в подлиннике --  это
мне  доступно,  как  другим газета "Правда". Способен с криками
"ах" восторгаться литературными жемчужинами  "Аль-Муаллакат"  и
"Лейлой  с  Маджнуном". Конечно, до совершенства мне далеко, но
для нынешней работенки вполне сойдет.
     Когда поступал на факультет, конкурс был тридцать голов на
место; девочки и природные  семиты,  естественно,  отсеивались.
Фима  Гольденберг,  который даже аккадскую клинопись разбирал и
мог лопотать на трижды мертвом арамейской языке, не  проскочил,
в  отличие  от  меня.  А  потом  меня на соответствующую службу
призвал  Большой  Дом.  Сионисты,  иудаисты,  чересчур  ретивые
исламисты  --  вот  каков  профиль  моей работы в Пятом Главном
Управлении. По  большому  счету,  тошнючие  дела.  Несерьезный,
убогий противник.
     Я,  между  прочим, еще в заочной аспирантуре околачиваюсь,
где под руководством профессора Данишевского кропаю диссертацию
о поэзии Ибн Зайдуна. Этот сочинитель был еще тот гусь в  своем
занюханном  одиннадцатом  веке, большой интриган и хитрюга, чем
смахивал на людей из нашей "конторы". Зато, в отличие от  наших
товарищей  Ибн  Зайдун  беспроблемно  производил  поэмы о своей
любви  к  шикарной  дамочке  --   дочери   кордовского   халифа
аль-Валладе,  тоже поэтессе. Особенно запоминается "Нуния", где
всем стихам положен конец одной и той же замечательной буковкой
"нун".
     Давно бы завязал с аспирантурой, но "контора" хочет, чтобы
я попас  Данишевского.  Вернее,   остальных   его   аспирантов.
Особенно   тех,  кто  несмотря  на  заведомую  неприязнь  ВАКа,
пристрастился  к  философской  лирике  бен-Гебироля   или   Ибн
аль-Араби.  Ведь  такие  клиенты явно залезли в болото мистики,
которая чужда советскому виду разумности. А уж те, кто страдает
интересом к Иегуде Галеви или, например, к Аггадам  --  тот  уж
точно   сионист,   если  даже  замаскировался  под  архирусской
фамилией Кузькин. И дружки у него должны быть в ту же масть.
     Кстати, лично я никакой тяги ко всяким "оккультизьмам"  не
испытываю  и  обхожу  разные там "шмистики" стороной. Поскольку
считаю, что если будешь изучать тот свет, станешь плохо жить на
этом. И куда больше  всяких  философских  виршей  уважаю  рифмы
бродяг-бедуинов,  что  нахваливают себя, своего верблюда и свою
бабу,  которая  почему-то   у   них   обязательно   похожа   на
какое-нибудь фруктовое дерево.
     --   ...Вот   если  арабско-андалузскую  поэзию  обсудить,
товарищ полковник, тут я шибко грамотный.
     -- А я, как ни странно, в поэзии -- чайник...--  Полковник
сам,  казалось,  удивился,  но  затем продолжил свою тему.-- Не
знаю, как у вас там в Пятерке считается, но на  мой  взгляд,  к
советскому  человеку,  если  он  чего-то  стоит,  нужно  подход
искать.
     -- Да как стоящих-то найти? Ведь на роже знак качества  не
проштампован.
     -- Искать, как Лаврентий Павлович. Лучше лишних взять, чем
недобрать.  Вон  и  трутни  в пчелином семействе тоже на что-то
годятся -- самочек оплодотворять. Не только физики-химики, но и
какие-нибудь  филологи  могут  понадобится,   вроде   тебя,   и
философы, которые пока что самовыражаются через задницу, и даже
спекулянты-валютчики.  У  них  тоже  голова  варит, их вполне к
какому-нибудь счетному делу можно приставить... Эх,  боюсь,  вы
там в своей Пятерке не всегда бережно к мозгам относитесь.
     -- Конечно, круглые мозги катаем, квадратные таскаем.-- не
удержался  я от выпада.-- Известно, мне, товарищ полковник, что
вы у себя в ПГУ несколько свысока к Пятерке относитесь.
     -- Брось. Вот ты, капитан Фролов, умный и образованный,  а
там  ведь  трудишься...  Ладно,  с  началом разобрались, теперь
перейдем  к  концу.  Исследовательские  учреждения,  которые  я
курирую,   во   всяких   направлениях  работают,  подчас  самых
неожиданных. Прямо, оторопь порой берет. Короче,  одной  группе
позарез  потребовалось  именно  то,  что  вы  отнимаете у своих
подопечных. Литература  по  мистике.  То  есть,  понимаешь,  не
всякие   там  байки,  от  которых  дети  пукают  со  страха,  а
мистические учения в изложениях самих создателей, продолжателей
и дружественно настроенных комментаторов. Это  я  тебе  передаю
слова одного умного человека.
     Отбарабанив    чужие   слова,   полковник   удовлетворенно
откинулся на спинку стула, который натужно скрипнул.
     -- Но это же  имеется  не  только  у  нас.  И  ваш  "умный
человек"  с таким фактом должен быть знаком. Большие собрания в
Ленинке,   в   ленинградской    Публичке    закрытый    каталог
Антокольского...
     --  Все так. Но там только дореволюционная рухлядь. А ведь
книги и рукописи по мистике  появлялись  и  после  семнадцатого
года,  как  за бугром, так и в самиздате. Особенно по некоторым
ее течениям, так сказать, живущим, где сих пор мысль кипит.
     -- Понятно, каббалистика, суфизм, санкхья-йога, махаянский
буддизм, теософы-антропософы всякие, рерихнутые... А где  мысль
кипит, там и Пятерка...
     Я  снова  вспомнил Фиму Гольденберга, сдававшего вместе со
мной экзамены на восточный факультет. Вот человек, который даже
в  восемнадцать  лет  свободно  читал  и  кое-что   понимал   в
каббалистических  опусах  "Зоар"  и  "Эц Хаим". Как-то мы с ним
давно не встречались. А  ведь  если  встретимся,  так  струхнет
он...
     --  Недели  вам хватит, Фролов? Учтите, к основным текстам
надо чиркнуть разъяснительные писульки, особо древние  мудреные
темные  сочинения,  пожалуй,  стоит  и отбросить. В общем, чтоб
было все и козлу понятно.
     Несмотря на  свое  бережное  и  внимательное  отношение  к
мозгам полковник Сайко приказ отдал-таки солдафонский.

     Я  вернулся  в  свой кабинет от этого гуманиста-бериевца и
крепко призадумался. Что ему все-таки от  меня  требуется?  Для
начала  надо выложить конфискованные материалы из сейфа на стол
-- все то, что еще не отправилось в  архив  или  топку.  Вскоре
столешницу устелил толстый бумажным слой, "расползлись" тусклые
неряшливые  буковки, пропечатанные на раздолбанных машинках или
переснятые на  ксероксах,  где  было  под  завязку  дефицитного
порошка Cannon.
     Попробуем   сузить   задачу.  Восточные  учения  лучше  не
рассматривать, ввиду недоступности мне санскрита, китайского  и
прочих   тарабарских   языков.  Также  отбросить  визионерство,
прорицательство, стигматизм, спиритизм, экстрасенсорику,  йогу,
колдовство,   то,  что  можно  назвать  практической,  бытовой,
иррациональной,  антиинтеллектуальной  мистикой  или   попросту
магией.
     И  все  равно  я  не в курсе, кому и что именно требуется.
Кроме  того,  сейчас  на  скаку  придется  вникать   в   дотоле
малопривлекательный  для меня материал. А в моем столе еще куча
оперативных дел. Я потыкал завистливым взором  своего  товарища
по  служебной  площади  Пашу  Коссовского,  у  которого не было
никаких проблем со сверхъестественным миром.
     Тут тренькнул телефон, и непосредственный начальник зазвал
меня к себе. Так-то оно лучше, может что-нибудь прояснится.
     -- Ну,  чего  там  тебе  Сайко  наплел  про  нас?--  майор
Безуглов прищурил левое око.-- Небось, делал всякие намеки, что
мы интеллигенцию зажимаем, а он ее напротив раскрепощает?
     --  Ничего  серьезного  в  наш  адрес,  товарищ майор. Ну,
может, хилые происки. Товарищ полковник мистической  литературы
захотел.  Наверное,  ничего таинственного в этом нет. Возможно,
коллеги из ЦРУ и Моссад создают шифровки с  помощью  оккультных
терминов  и знаков. Или, может, западники кропают дезинформацию
по нашей стране с помощью каких-нибудь потертых  прорицаний  из
Нострадамуса или Альберта Великого.
     От  слова  "Нострадамус"  майор  скептически  скривился  и
зажевал где-то конфискованную "ригли сперминт".
     -- Ценю тебя за фантазии,  Глеб.  Полковник  Сайко  --  из
четырнадцатого  отдела.  Это  --  разработка  технических  или,
допустим, химических средств для  проведения  тайных  операций.
Усек?
     --  Усек.  Яды  без  вкуса  и  запаха.  Препараты, которые
вызывают  жгучее  желание  выпрыгнуть  в  окно   и   освежиться
свободным  падением. Ручки-пистолеты. Линейки-пулеметы. Сливные
бачки -- фугасные  заряды.  Носовые  платки,  они  же  взрывные
устройства,--  достаточно  сморкнуться,  чтобы  голова улетела.
Также в меню легко распыляемые наркотики  типа  "озверина",  от
которого   свирепеют  и  показывают  зубы  даже  бабочки,  а  у
старичков встают торчком давно увядшие члены...
     -- Ну, хватит, хватит эрудитничать, Глеб...  Короче,  если
наша  Пятерка  напоминает  инквизицию  со  всеми  ее  плюсами и
минусами, то четырнадцатый отдел ПГУ --  колдунов  и  ведьм.  А
теперь,   значит,  им  еще  и  мистика  понадобилась...  Ладно,
работай. Указания Сайко выполни в первую очередь,  оказать  ему
помощь  мы  обязаны  по приказу с самого-самого верха. Однако и
свои основные  дела  не  запускай.  Пусть  этот  румяный  алкаш
соизмеряет  свои  потребности с нашими возможностями. Вот тут у
меня еще одна головная боль -- надпись  в  туалете:  "Ленин  --
поц".  Если  бы было начирикано: "Ленин -- мудак" или "Ленин --
козел", тогда бы этим занималась Двойка. А  так  налицо  почерк
сиониста.
     Когда  я  уже  собрался  на  выход,  на стол легла тень. В
кабинете у Безуглова сконденсировался еще один  офицер.  Дотоле
незнакомый.
     --   А,  кстати,--  не  слишком  бодро  произнес  майор,--
познакомься, Глеб Александрович. Это капитан  Затуллин,  Андрей
Эдуардович.   В   основных   делах   как  раз  придется  с  ним
контактировать... Кстати, не попить  ли  нам  втроем  чайку  за
помин  души  товарища  Сталина. Сейчас звякну Маше, если еще не
смылась, пусть сообразит нам файв-о-клок.
     Мне  этот  черноволосый  красавчик   Затуллин   сразу   не
понравился.  До  того  даже  как  рот раскрыл. А потом он еще и
раскрыл:
     --  Ну  что,  вместе  будем   давить   жидомасонов,   Глеб
Александрович?
     Ага, от арийца и слышу.
     --  Клопов,  тараканов, жидомасонов... Слушайте, вы раньше
не работали  в  санэпиднадзоре?  Какая-то  у  вас  терминология
санитарная.
     --  Ну  и шутники вы оба,-- молвил, глядя на нас, грустный
Безуглов. Тут  вмешался  звенящий  телефон,  и  майор  принялся
громко   и  нудно  объясняться  с  кем-то  по  поводу  месячной
отчетности, занятно прикрывая своей усатый рот ладошкой. А мы с
Затуллиным тем временем дули чаек,  приготовленный  расторопной
Машей.  По  стреляющим  девичьим  глазкам я заметил, что Андрей
Эдуардович ей приглянулся. От этого мои  неприязненные  чувства
только разбухли.
     --  ПГУ  с  сионизмом  борется гораздо активнее, чем мы,--
напомнил     Затуллин,--     вот,     например,     информация,
распространенная по каналам палестинского агентства, что евреям
принадлежит семьдесят процентов всех газет в США.
     Мне  было плевать на палестинское агентство и американское
еврейство, но хотелось перечить этому напористому типу.
     -- Меня, начиная со школы, учили, что  все  газеты  в  США
принадлежат буржуйскому классу, господам в штиблетах, исключая,
конечно,  пролетарскую "Дейли Уорлд". Кроме того, очевидно, что
в нашей передовой социалистической стране  сионизм  встречается
гораздо реже, чем в западном мире.
     --  Я смотрел некоторые ваши дела, Глеб Александрович, и у
меня  создалось  впечатление,  что  вы   как-то   не   ощущаете
сверхзадачи.
     Похоже,  парень  все-таки  из надзорной службы, прямо роет
землю носом, выдавливает себе экологическую нишу.
     -- А вы  что  ощущаете,  Андрей  Эдуардович,  между  нами,
капитанами,   говоря?   Обогатите  мое  сознание,  которое  еще
менталитетом зовут.
     Несмотря на то, что я выпрындывался, Затуллин был собран и
внешне не обидчив.
     -- В том, что зовется  менталитетом,  всегда  присутствует
этакое  темное пятно, образ врага. Он не только мобилизует нашу
энергию, но и заставляет прибиться к стае, к хору, получше  чем
какой-нибудь положительный лозунг.
     --  Ну  чем  вам  не  приглянулся вражина в темном обличии
помещика-капиталиста,  у  которого  толстое  трясущееся   пузо,
большой  цилиндр  и рябчик в зубах застрял?-- поинтересовался я
откровенно ехидным тоном.
     -- Старо. Ну как можно  со  слюной  на  клыках  ненавидеть
Маккартни, Диснея или Форда? Все они являются капиталистами, но
если нам удается овладеть их продукцией, мы писаем от восторга.
Нет,   неприятель   должен   являться  таинственным  непонятным
заговорщиком, принимающим любой вид. Он в принципе  может  быть
забугорным   капиталистом,  но  еще  скорее  директором  твоего
завода,  который  выдает  тебе  крохотную   зарплатку,   плохим
докторишкой,  что  оттяпал  тебе своим кривым скальпелем не тот
член, продавцом, который после двухчасовой очереди швырнул тебе
в рожу  гнилым  помидором.  Этот  враг  всегда  там,  где  тебе
устроили  тошниловку,  где те