- сказал Андрей.
     - Я это к тому, что переночевать бы мне сегодня  где-нибудь.  У  меня
еще завтра утром здесь одно дело назначено.
     - Ну,  конечно!  -  сказал  Андрей.  -  Какой  может  быть  разговор.
Приезжайте, ночуйте, места у меня сколько угодно, буду только рад...
     - Ну, и я буду рад, -  сказал  Давыдов,  улыбаясь.  -  Как  никак,  а
земляки все-таки..
     - Адрес запишите, - сказал Андрей. - Есть у вас на чем записать.
     - Говори так, - сказал Давыдов. - Я запомню.
     - Адрес простой: улица главная, дом сто пять,  квартира  шестнадцать.
Со двора. Если меня вдруг не будет, загляните к дворнику, там китаец  есть
такой, Ван, я у него ключ оставлю.
     Очень Давыдов нравился Андрею, хотя, по видимому, взгляды  их  не  во
всем совпадали.
     - Ты из какого года? - спросил Давыдов.
     - Двадцать восьмого.
     - А из России когда?
     - В пятьдесят первом. Всего четыре месяца назад.
     - Ага. А я из России в сорок седьмом сюда подался... Скажи-ка ты мне,
Андрюха, как там на деревне - лучше стало?
     - Ну, конечно! - сказал Андрей. - Все восстановили, цены  каждый  год
снижают... Сам я в деревне, правда, после войны не был, но если судить  по
кино, по книгам, живут теперь в деревне богато.
     - Гм... Кино, - с сомнением произнес Давыдов. - Кино, понимаешь,  это
такое дело...
     - Нет, ну почему же... В городе, в магазинах-то  все  есть.  Карточки
отменили давно. Откуда берется? Из деревни ведь...
     - Это точно, - сказал Давыдов. - Из деревни... А я, понимаешь, пришел
с фронта - жены нет, померла. Сын без вести пропал. На деревне -  пустота.
Ладно, думаю, это мы поправим. Войну кто выиграл? Мы! Значит, теперь  наша
сила. Предлагают мне председателем. Согласился. На деревне одни бабы,  так
что и жениться не надо было. Сорок шестой кое-как  протянули,  ну,  думаю,
теперь полегче станет... - Он вдруг замолчал и  молчал  долго,  словно  бы
позабыв про Андрея. - Счастье для  всего  человечества!  -  проговорил  он
неожиданно. - Ты как - в это веришь?
     - Конечно.
     - Вот и я поверил. Нет, думаю, в деревне  -  это  дело  мертвое.  Это
ошибка какая-то, думаю. До войны - за грудь, после войны - за горло.  Нет,
думаю, так они нас задавят. И жизнь ведь,  понимаешь,  беспросветная,  как
генеральские погоны. Я уж было пить начал,  а  тут  -  Эксперимент.  -  Он
тяжело вздохнул. - Значит, ты полагаешь, получится у них Эксперимент?
     - Почему это - у них? У нас!
     - Ну, пускай у нас. Получился или нет.
     - Должен получиться, - сказал Андрей твердо. - Все зависит только  от
нас.
     - Что от нас  зависит  -  мы  делаем.  Там  делали,  здесь  делаем...
Вообще-то, конечно, грех жаловаться. Жизнь хотя и тяжелая, но не в пример.
Главное - сам ты, сам, понял. А если приедет какой-нибудь -  уронишь  его,
бывало, в нужник, и вася-кот!.. Партийный? - спросил он вдруг.
     - Комсомолец.  Вы,  Юрий  Константирович,  что-то  уж  больно  мрачно
настроены. Эксперимент есть Эксперимент. Трудно, ошибок много,  но  иначе,
наверное, и невозможно. Каждый - на своем посту, каждый - все, что может.
     - А ты на каком же посту?
     - Мусорщик, - гордо сказал Андрей.
     - Большой пост, - сказал Давыдов. - А специальность у тебя есть?
     - Специальность у меня очень специальная, - сказал Андрей. - Звездный
астроном.
     Он произнес это стеснительно и искоса поглядел  на  Давыдова,  ожидая
насмешки, но Давыдов, наоборот, страшно заинтересовался.
     - В сам-деле, астроном? Слушай, браток, так ты же должен знать,  куда
это нас занесло. Планета это какая-нибудь или, скажем, звезда? У  нас,  на
болотах то есть, каждый вечер  по  этому  вопросу  сцепляются  -  до  драк
доходит, ей-богу! Насосутся самогонки и давай, кто во что  горазд...  Есть
такие, знаешь, что считают: мы здесь вроде как в аквариуме сидим - тут же,
на Земле. Здоровенный такой аквариум, только в  нем  вместо  рыб  -  люди.
Ей-богу! А ты как считаешь - с научной точки зрения?
     Андрей почесал в затылке и засмеялся. У него в квартире по  этому  же
поводу дело тоже доходило чуть ли не до драк - и без всякой  самогонки.  А
насчет аквариума буквально теми же словами,  хихикая  и  брызгая,  не  раз
распространялся Кацман.
     - Как тебе, понимаешь... - начал он. - Сложно это все. Непонятно. А с
научной точки зрения я тебе только одно скажу: вряд ли это другая планете,
и тем более - звезда. По моему, все здесь искусственное,  и  к  астрономии
никакого отношения не имеет.
     Давыдов покивал.
     - Аквариум, - сказал он убежденно. - И солнце здесь вроде лампочки, и
стена эта желтая до небес... Слушай-ка,  вот  этим  проулком  я  на  рынок
попаду или нет?
     - Попадешь, - сказал Андрей. - Адрес мой не забыл?
     - Не забыл, вечером жди...
     Давыдов хлестнул по лошади, присвистнул, и телега, грохоча,  скрылась
в  проулке.  Андрей  направился  домой.  Вот  славный  мужик,   думал   он
растроганно. Солдат! В Эксперимент он, конечно, не пошел, а от  трудностей
убежал, но тут я ему не судья. Он - раненый, хозяйство было разрушено, мог
он дрогнуть?.. Да и здесь, видно, житье у него тоже не сахар. Да и не один
он здесь такой, дрогнувший, много здесь таких...
     По Главной  уже  вовсю  разгуливали  павианы.  То  ли  Андрей  к  ним
пригляделся, то ли они сами переменились, но они уже  не  казались  такими
наглыми или тем более страшными, как  несколько  часов  назад.  Они  мирно
устраивались кучками на солнцепеке, тараторили, искались, а когда мимо них
проходили  люди,  протягивали  мохнатые  лапы  с   черными   ладошками   и
просительно помаргивали слезящимися глазами.  Было  похоже,  как  будто  в
городе объявилось вдруг огромное количество нищих.
     У ворот своего дома Андрей увидел Вана. Ван сидел на тумбе,  печально
сгорбившись, опустив между колен натруженные руки.
     - Баки потеряли? - спросил он, не поднимая головы.  -  Посмотри,  что
делается.
     Андрей заглянул в подворотню и ужаснулся. Навалено было, казалось, до
самой лампочки. Только к двери дворницкой вела узенькая тропиночка.
     - Господи! - сказал Андрей и засуетился.  -  Я  сейчас...  подожди...
сейчас сбегаю... - Он судорожно пытался припомнить, по каким улицам они  с
Дональдом гнали вчера ночью и в каком месте  беженцы  вышвырнули  баки  из
кузова.
     - Не  надо,  -  безнадежным  голосом  сказал  Ван.  -  Уже  приезжала
комиссия. Переписала номера баков, обещали к  вечеру  привезти.  К  вечеру
они, конечно, не привезут, но может быть, хотя бы к утру, а?
     - Ты понимаешь, Ван, - сказал Андрей, - это был такой  ад  кромешный,
стыдно вспоминать...
     - Я знаю. Мне Дональд рассказал, как это было.
     - Дональд уже дома? - оживился Андрей.
     - Да. Он сказал, чтобы я к нему никого не пускал. Он  сказал,  что  у
него болят зубы. Я дал ему бутылку водки, и он ушел.
     - Вот как... - проговорил Андрей, снова оглядывая кучи мусора.
     И вдруг ему до такой степени невыносимо, почти до истерики, до крика,
захотелось помыться, сбросить вонючий комбинезон, забыть о том, что завтра
придется лопатой разворачивать все это добро... Все вокруг стало липким  и
зловонным, и Андрей, не говоря больше ни слова, бросился  через  двор,  на
свою лестницу, наверх, через три ступеньки, дрожа от нетерпения,  добрался
до квартиры, вытащил из-под резинового коврика ключ,  распахнул  дверь,  и
душистая одеколонная прохлада приняла его в свои ласковые объятия.



                                    3

     Прежде всего он разделся. Догола. Скомкал комбинезон и белье, швырнул
их в  ящик  с  грязным  барахлом.  Грязь  в  грязь.  Затем,  стоя  голышом
посередине кухни, он огляделся и содрогнулся от нового  отвращения.  Кухня
была забита грязной  посудой.  В  углах  громоздились  тарелки,  затянутые
голубоватой паутиной плесени, усердно скрывавшей  какие-то  черные  комья.
Стол был заставлен мутными  захватанными  бокалами,  стаканами  и  банками
из-под консервированных фруктов. Мойка была забита чашками и  блюдцами.  А
на табуретах тихо смердели потемневшие  кастрюли,  засаленные  сковородки,
дуршлаги и котелки. Он приблизился к мойке и пустил воду. О счастье!  Вода
была горячая! И он принялся за дело.
     Перемывши всю посуду, он схватился за швабру. Он действовал истово  и
с энтузиазмом, и как будто  смывал  грязь  со  своего  собственного  тела.
Однако на все пять комнат его не хватило. Он ограничился кухней,  столовой
и спальней. В остальные комнаты он только заглянул с некоторым недоумением
- никак он не мог привыкнуть  и  понять,  зачем  одному  человеку  столько
комнат, да еще таких безобразно огромных и затхлых. Он  поплотнее  прикрыл
двери туда и заставил их стульями.
     Теперь надо было бы смотаться в лавку, купить  что-нибудь  на  вечер.
Давыдов придет, да и из обычной кодлы кто-нибудь завалится наверняка... Но
сначала он решил помыться. Вода уже шла почти  холодная,  и  все-таки  это
было прекрасно. Потом он застелил на постели свежие простыни. А  когда  он
увидел на своей постели чистое белье, хрустящие накрахмаленные  наволочки,
когда он ощутил запах свежести,  исходивший  от  них,  ему  вдруг  страшно
захотелось полежать чистым телом в этой давно забытой чистоте, и он рухнул
так, что взвыла дурные пружины и затрещало старое полированное дерево.
     Да, это было прекрасно! Это  было  прохладно,  душисто,  скрипуче,  и
справа, в пределах достигаемости, обнаружилась пачка сигарет и  спички,  а
слева, в тех же пределах  -  полочка  с  избранными  детективами.  Немного
огорчало, что в пределах досягаемости не оказалось пепельницы,  а  полочку
он, оказывается, забыл протереть от пыли,  но  это  уже  были  совершенные
пустяки. Он выбрал "Десять негритят"  Агаты  Кристи,  закурил  и  принялся
читать.
     Когда он проснулся, было еще светло. Он прислушался. В квартире  и  в
доме стояла тишина, только вода, обильно капавшая из  неисправных  кранов,
создавала странный звуковой узор. Кроме того, вокруг  было  чисто,  и  это
тоже было странно и в то же  время  неизъяснимо  приятно.  Потом  в  дверь
постучали. Ему представился Давыдов, могучий, загорелый, пахнущий сеном  и
свежим перегаром, как он стоит на лестничной площадке, держа  лошадей  под
уздцы, с бутылкой самогона  наготове.  Снова  постучали,  и  он  проснулся
окончательно.
     - Иду! - заорал он, вскочил и забегал  по  спальне,  ища  трусы.  Ему
попались под руку полосатые пижамные штаны, забытые прежними хозяевами,  и
он  торопливо  натянул  их.  Резинка  была  слабая,   и   штаны   пришлось
придерживать сбоку.
     Противу ожидания за дверью не слышалось добродушного мата,  не  ржали
кони и не булькала жидкость. Заранее  улыбаясь,  Андрей  отодвинул  засов,
распахнул дверь, крякнул и отступил на шаг, вцепившись в проклятую резинку
и второй рукой тоже. Перед ним стояла давешняя Сельма Нагель, новенькая из
восемнадцатого номера.
     -  Сигареты  у  вас  не  найдется?  -  спросила   она   безо   всякой
приветливости.
     - Да... пожалуйста... заходите... - пробормотал Андрей, пятясь.
     Она вошла и прошла мило него, обдав его запахом какой-то  неслыханной
парфюмерии. Она прошла в столовую, а он  захлопнул  дверь  и  с  отчаянным
криком:  "Одну  минуточку,  подождите,  я  сейчас!"  бросился  в  спальню.
Ай-яй-яй, говорил он себе. Ай-яй-яй, как же это я так... Впрочем, на самом
деле он нисколько не стыдился, а был даже рад, что вот его застали  такого
чистого, умытого, широкоплечего, с гладкой  кожей  и  прекрасно  развитыми
бицепсами и  трицепсами  -  даже  одеваться  жалко.  Однако  одеться  было
все-таки  необходимо,  он  полез  в  чемодан,  покопался  там  и   натянул
гимнастические   брюки   и   синюю   застиранную   спортивную   куртку   с
переплетенными буквами ЛУ на спине и на груди. В таком виде  он  и  явился
перед хорошенькой Сельмой Нагель: грудь колесом, плечи разведены,  походка
с оттяжечкой, в протянутой руку - пачка сигарет.
     Хорошенькая  Сельма  Нагель  равнодушно  взяла   сигарету,   чиркнула
зажигалкой, и закурила. На Андрея она даже не смотрела, и вид  у  нее  был
такой, словно на все на свете ей наплевать. Вообще-то  при  дневном  свете
она  и  не  казалась  такой  уж  хорошенькой.  Лицо  у  нее  было   скорее
неправильное и грубоватое даже, нос коротковат и вздернут,  скулы  слишком
широкие, а большой рот намазан слишком густо. Но  ножки  ее,  основательно
обнаженные, были превыше всех и всяческих похвал. Остальное, к  сожалению,
разглядеть было невозможно -  черт  знает,  кто  научил  ее  носить  такую
мешковатую одежду. Свитер. Да еще с таким ошейником. Как у водолаза.
     Она сидела в глубоком кресле, положив одну прекрасную ногу на  другую
прекрасную ногу, и равнодушно осматривалась, держа сигарету  по-солдатски,
огоньком в ладонь. Андрей развязно, но изящно присел на край стола и  тоже
прикурил.
     - Меня зовут Андрей, - сказал он.
     Она обратила свой равнодушный взгляд на него. И глаза у нее  были  не
такие, какими казались давеча ночью.  Глаза  были  большие,  но  вовсе  не
черные, а бледно-голубые, почти прозрачные.
     - Андрей, - повторила она, - Поляк?
     - Нет, русский. А вас зовут Сельма Нагель, вы из Швеции.
     Она покивала.
     - Из Швеции. Так это вас тогда в участке лупили?
     Андрей опешил.
     - В каком участке? Никто меня не лупил.
     - Слушай, Андрей, - сказала она. - Почему у  меня  здесь  машинка  не
работает?  -  Она  вдруг  поставила  на  колено   маленькую   лакированную
коробочку, чуть больше спичечного коробка. - На всех диапазонах один треск
и вой, никакого кайфа.
     Андрей осторожно взял у нее коробочку и с  удивлением  убедился,  что
это радиоприемник.
     - Вот это да! - пробормотал он. - Неужели детекторный?
     - Откуда я знаю? - Она отобрала у него приемник, раздалось  хрипение,
треск разрядов и заунывное подвывание. - Не работает, и  все.  А  ты  что,
никогда таких не видел?
     Андрей помотал головой. Потом сказал:
     - Вообще то он  и  не  должен  у  тебя  работать.  Здесь  всего  одна
радиостанция, так она транслирует прямо в сеть.
     - Господи, - сказала Сельма. - А что ж тогда здесь  делать?  И  ящика
нет.
     - Какого ящика?
     - Ну, телика... Ти-ви!..
     - А-а... Да, это у нас планируется не скоро.
     - Ну и тоска!..
     - Можно патефон завести, - предложил Андрей  стеснительно.  Ему  было
неловко. Действительно, что это такое  -  ни  радио,  ни  телевидения,  ни
кино...
     - Патефон? Это что еще такое?
     - Не знаешь, что такое патефон? - удивился Андрей. -  Ну,  граммофон.
Ставишь пластинку...
     - А, проигрыватель... - сказала Сельма без всякого воодушевления. - А
магнитофона нет?
     - Вот еще, - сказал Андрей. - Что я тебе - радиоузел, что ли?
     - Дикий ты какой-то,  -  объявила  Сельма  Нагель.  -  Одно  слово  -
русский. Ну ладно, магнитофон ты свой слушаешь, водку, наверное, пьешь,  а
еще что ты делаешь? Мотоцикл гоняешь? Или у тебя даже мотоцикла нет?
     Андрей рассердился.
     - Я сюда не на мотоциклах гонять приехал. Я  здесь  для  того,  чтобы
работать. А вот ты, интересно, что здесь собираешься делать?
     - Работать он приехал... - сказала Сельма. - Ты скажи, за что тебя  в
участке лупили?
     - Да не лупили меня в участке! Откуда ты это взяла? И вообще у нас  в
полиции никого не бьют, это тебе не Швеция.
     Сельма присвистнула.
     - Ну-ну, - сказала она насмешливо. - Значит, мне померещилось.
     Она сунула окурок в пепельницу, закурила новую сигарету, поднялась и,
как-то забавно пританцовывая, прошлась по комнате.
     - А кто тут  до  тебя  жил?  -  спросила  она,  останавливаясь  перед
огромным овальным портретом какой-то сиреневой дамы с болонкой на коленях.
- У меня, например, явный сексуальный маньяк. По углам -  порнография,  на
стенах - использованные презервативы, а в шкафу - целая коллекция  женских
подвязок. Даже не поймешь, то ли он фетишист, то ли лизунчик.
     - Врешь, - сказал Андрей, обмирая. - Врешь ты все, Сельма Нагель.
     - Зачем это мне врать? - удивилась Сельма. - А кто жил? Не знаешь?
     - Мэр! Мэр нынешний там жил, понятно?
     - А, - сказала Сельма равнодушно. - Понятно.
     - Что - понятно? - сказал Андрей. - Что это тебе понятно?! - вскричал
он, накаляясь. - Что ты вообще можешь здесь понимать?! - он  замолчал.  Об
этом нельзя было говорить. Это надо было пережить внутри себя.
     - Лет ему, наверное,  под  пятьдесят,  -  с  видом  знатока  объявила
Сельма. - Старость на носу, бесится человек. Климакс! - Она усмехнулась  и
снова уставилась на портрет с болонкой.
     Наступило молчание. Андрей, стиснув зубы, переживал за мэра. Мэр  был
большой,  представительный,  с  необычайно  располагающим  лицом,   сплошь
благородно седой. Он прекрасно говорил на собраниях городского актива -  о
воздержании, о силе духа, о внутреннем заряде стойкости и морали. А  когда
они встречались на лестничной  площадке,  он  обязательно  протягивал  для
пожатия  большую  теплую  сухую  руку  и  с   неизменной   вежливостью   и
предупредительностью осведомлялся, не мешает ли Андрею по ночам стук  его,
мэра, пишущей машинки...
     - Не верит! - сказала  вдруг  Сельма.  Она,  оказывается,  больше  не
смотрела на портрет, она с  каким-то  сердитым  любопытством  разглядывала
Андрея. - Не веришь, не надо. Мне вот только все  это  отмывать  противно.
Нельзя тут кого-нибудь нанять, что ли?
     - Нанять... - тупо повторил Андрей. - Фиг тебе! - сказал он злорадно.
Сама отмоешь. Тут белоручкам делать нечего.
     Некоторое  время  они  молча  разглядывали  друг  друга  с   взаимной
неприязнью. Потом Сельма пробормотала, отведя глаза:
     - Черт меня сюда принес! Что мне тут делать?
     - Ничего особенного, - сказал Андрей. Он  пересилил  свою  неприязнь.
Человеку надо было помочь. Он уже навидался тут новичков.  Всяких.  -  Что
все, то и ты. Пойдешь на биржу, заполнишь книжку,  бросишь  в  приемник...
Там у нас установлена распределяющая машина. Ты кем была на том свете?
     - Фокстейлером, - сказала Сельма.
     - Кем?
     - Ну, как тебе объяснить... Раз-два, ножки врозь...
     Андрей опять обмер. Врет,  пронеслось  у  него  в  голове.  Все  ведь
брешет, девка. Идиота из меня делает.
     - И хорошо зарабатывала? - саркастически спросил он.
     - Дурак, - сказала она почти ласково. - Это же не для  денег.  Просто
интересно. Скука же...
     - Как же так? - спросил Андрей горестно.  -  Куда  же  твои  родители
смотрели? Ты же молодая, тебе бы учиться и учиться...
     - Зачем? - спросила Сельма.
     - Как - зачем? В люди вышла бы...  Инженером  бы  стала,  учителем...
Могла бы вступить в компартию, боролась бы за социализм...
     - Боже мой, боже мой... - хрипло прошептала Сельма, как  подрубленная
упала в кресло и уронила лицо в ладони. Андрей испугался, но в то же время
ощутил и гордость, и чудовищную свою ответственность.
     - Ну что ты, что ты... - сказал он, неловко придвигаясь к ней. -  Что
было, то было. Все. Не расстраивайся. Может быть, и хорошо,  что  все  так
получилось: здесь ты все наверстаешь. У меня полно друзей, все - настоящие
люди... - Он вспомнил Изю и сморщился. - Поможем.  Вместе  будем  драться.
Здесь ведь дела до черта! Беспорядка много, неразберихи,  просто  дряни  -
каждый честный человек на счету. Ты представить себе  не  можешь,  сколько
сюда всякого барахла набежало. Не спрашиваешь его, конечно, но иногда  так
и тянет спросить: ну чего тебя сюда принесло, на кой  ляд  ты  здесь  кому
нужен?
     Он совсем было уже решился по-дружески, даже  по  братски,  потрепать
Сельму по плечу, но тут она спросила, не отрывая ладоней от лица:
     - Значит, не все здесь такие?
     - Какие?
     - Как ты. Идиоты.
     - Ну знаешь!
     Андрей соскочил со  стола  и  пошел  кругами  по  комнате.  Вот  ведь
буржуйка. Шлюха, а туда же. Интересно ей, видите  ли...  Впрочем,  прямота
Сельмы ему даже импонировала. Прямота всегда хороша.