полез в стол - в  правый  ящик,  -  покопался  там,  заслонив
содержимое гигантскими плечами, вытянул бумажку и, обильно потея, протянул
ее Андрею. Андрей пробежал бумагу глазами.
     - Тут не сказано, что он направляется именно к тебе, - объявил он.
     - Ну и что?
     - А то, что я его забираю к себе, - сказал Андрей и сунул  бумажку  в
карман.
     Румер забеспокоился.
     - Так он же на меня записан! У дежурного.
     - Так вот позвони  дежурному  и  скажи,  что  Ван  Лихуна  взял  себе
Воронин. Пусть перепишет.
     - Это уж ты сам ему позвони, - сказал Румер важно. - Чего это  я  ему
буду звонить? Ты забираешь, ты и звони. А мне расписку давай, что забрал.
     Через пять минут  все  формальности  были  закончены.  Румер  спрятал
расписку в ящик, посмотрел на Андрея, посмотрел на фотографию.
     - Титьки какие! - сказал он. - Вымя!
     - Плохо ты кончишь, Румер, - пообещал ему Андрей, выходя.
     В коридоре он молча взял Вана под локоть и повлек за собой.  Ван  шел
покорно, ни о чем не спрашивая, и Андрею пришло в голову, что вот  так  же
безмолвно и безропотно он бы шел и на расстрел, и на  пытку,  и  на  любое
унижение. Андрей не понимал этого. Было в этом смирении  что-то  животное,
недочеловеческое, но в то же время  возвышенное,  вызывающее  необъяснимое
почтение, потому что  за  смирением  этим  угадывалось  сверхъестественное
понимание   какой-то   очень   глубокой,   скрытой   и   вечной   сущности
происходящего, понимание извечной бесполезности, а значит, и недостойности
противодействия. Запад есть Запад, Восток  есть  Восток.  Строчка  лживая,
несправедливая, унизительная, но в данном случае  она  почему-то  казалась
уместной.
     У себя в кабинете Андрей усадил Вана на стул  -  не  на  табурет  для
подследственных, а на стул секретаря  сбоку  от  стола,  -  уселся  сам  и
сказал:
     - Ну, что там у тебя с ними произошло? Рассказывай.
     И  Ван  сейчас  же  принялся   рассказывать   своим   размеренным   и
повествовательным голосом:
     - Неделю назад ко мне в дворницкую явился районный уполномоченный  по
трудоустройству и напомнил мне, что я  грубо  нарушаю  закон  о  праве  на
разнообразный труд. Он был прав, я действительно грубо нарушал этот закон.
Три раза мне приходили повестки с биржи, и три  раза  я  выбрасывал  их  в
мусор. Уполномоченный объявил  мне,  что  дальнейшее  манкирование  грозит
большими для меня неприятностями. Тогда я подумал: ведь бывают же  случаи,
когда машина оставляет человека  на  прежней  работе.  В  тот  же  день  я
отправился на биржу и вложил  свою  трудовую  книжку  в  распределительную
машину.  Мне  не  повезло.  Я  получил  назначение   директором   обувного
комбината. Но я заранее решил, что на новую службу  не  пойду,  и  остался
дворником. Сегодня вечером за мной пришли двое полицейских и привели сюда.
Вот как все было.
     - Поня-атно, - протянул Андрей. Ничего ему было не понятно. - Слушай,
хочешь чаю? Здесь можно попросить чаю с бутербродами. Бесплатно.
     - Это будет большое беспокойство, - возразил Ван. - Не стоит.
     - Какое там беспокойство!.. - сердите  сказал  Андрей  и  заказал  по
телефону два стакана чая и бутерброды. Потом он положил трубку,  посмотрел
на Вана и осторожно спросил: - Я все-таки не совсем понимаю,  Ван,  почему
ты не захотел стать директором комбината? Это уважаемая должность,  ты  бы
получил  новую  профессию,  принес  бы  много  пользы,   ты   ведь   очень
исполнительный и трудолюбивый человек... А я знаю этот  комбинат  -  вечно
там воровство, целыми ящиками обувь выносят... При тебе этого бы не  было.
И потом, там гораздо выше зарплата, а у тебя все-таки жена,  ребенок...  В
чем дело?
     - Да, я думаю, тебе это трудно понять, - сказал Ван задумчиво.
     - А чего тут понимать? - сказал Андрей нетерпеливо. -  Ясно  же,  что
лучше быть директором комбината, чем всю жизнь  разгребать  мусор...  Или,
тем более, вкалывать шесть месяцев на болотах...
     Ван покачал круглой головой.
     - Нет, не лучше, - сказал он. - Лучше всего быть там,  откуда  некуда
падать. Ты этого не поймешь, Андрей.
     - Почему же обязательно падать? - спросил Андрей, растерявшись.
     - Не знаю - почему. Но  это  обязательно.  Или  приходится  прилагать
такие усилия удержаться, что лучше уж сразу упасть.  Я  знаю,  я  все  это
прошел.
     Полицейский с заспанным лицом принес чаю,  откозырял,  качнувшись,  и
боком  выдвинулся  в  коридор.  Андрей  поставил  перед  Ваном  стакан   в
потемневшем  подстаканнике,  придвинул   тарелку   с   бутербродами.   Ван
поблагодарил, отхлебнул из стакана и взял самый маленький бутерброд.
     - Ты просто боишься ответственности, - сказал Андрей  расстроенно.  -
Извини, конечно, но это не совсем честно по отношению к другим.
     - Я всегда стараюсь делать людям только добро,  -  спокойно  возразил
Ван. -  А  что  касается  ответственности,  то  на  мне  лежит  величайшая
ответственность. Моя жена и ребенок.
     - Это верно, - сказал Андрей, снова несколько  растерявшись.  -  Это,
конечно, так. Но, согласись, Эксперимент требует от каждого из нас...
     Ван внимательно слушал и кивал. Когда Андрей кончил, он сказал:
     - Я тебя понимаю. Ты по-своему прав. Но ведь ты пришел сюда  строить,
а я сюда бежал. Ты ищешь борьбы и победы, а я ищу покоя. Мы очень  разные,
Андрей.
     - Что значит - покоя? Ты же на  себя  клевещешь!  Если  бы  ты  искал
покоя, ты нашел бы тепленькое местечко и жил  бы  себе  припеваючи.  Здесь
ведь полным-полно тепленьких местечек. А ты  выбрал  себе  самую  грязную,
самую непопулярную работу и работаешь ты честно, не  жалеешь  ни  сил,  ни
времени... Какой уж тут покой!
     - Душевный, Андрей, душевный! - сказал Ван. - В мире  с  собой  и  со
Вселенной.
     Андрей побарабанил пальцами по столу.
     - И что же, ты так всю свою жизнь и намерен пробыть дворником?
     - Не обязательно дворником, - сказал Ван. - Когда я сюда попал, я был
сначала грузчиком на складе. Потом машина назначила меня секретарем  мэра.
Я отказался, и меня  отправили  на  болота.  Я  отработал  шесть  месяцев,
вернулся и по закону как наказанный получил  самую  низкую  должность.  Но
потом машина опять стала выталкивать меня  наверх.  Я  пошел  к  директору
биржи и объяснил ему все, как тебе. Директор биржи  был  еврей,  он  попал
сюда из лагеря  уничтожения,  и  он  меня  очень  хорошо  понял.  Пока  он
оставался директором, меня не беспокоили, - Ван  помолчал.  -  Месяца  два
назад он исчез. Говорят, его нашли убитым, ты, вероятно, это знаешь. И все
началось сначала... Ничего, я отработаю  на  болотах  и  снова  вернусь  в
дворники. Сейчас мне будет гораздо легче  -  мальчик  уже  большой,  а  на
болотах мне поможет дядя Юра...
     Тут Андрей поймал себя на том, что смотрит  на  Вана  во  все  глаза,
совершенно неприлично, как будто это не Ван сидел перед  ним,  а  какое-то
диковинное существо. Впрочем, Ван ведь и  в  самом  деле  был  диковинкой.
Господи, подумал Андрей. Какую же надо прожить жизнь, чтобы докатиться  до
такой философии? Нет, я ему должен помочь. Просто обязан. Как?..
     - Ну, хорошо, - сказал он наконец. - Как  хочешь.  Только  на  болота
тебе  ехать  совершенно  незачем.  Ты  не  знаешь,  случайно,  кто  теперь
директором биржи?
     - Отто Фрижа, - сказал Ван.
     - Что? Отто? Так в чем же дело?..
     - Да. Я бы к нему пошел, конечно, но он  ведь  совсем  маленький,  он
ничего не понимает и всего боится.
     Андрей схватил телефонную книгу,  нашел  номер,  снял  трубку.  Ждать
пришлось долго:  видимо,  Отто  спал,  как  сурок.  Наконец  он  отозвался
прерывающимся, испуганно-сердитым голосом:
     - Директор Отто Фрижа слушает.
     - Здравствуй, Отто, -  сказал  Андрей.  -  Это  Воронин  говорит,  из
прокуратуры.
     Наступило молчание. Слышно было, как Отто несколько  раз  откашлялся.
Потом он проговорил осторожно:
     - Из прокуратуры? Слушаю вас.
     - Ты что - не проснулся? - сердито сказал Андрей. -  Это  Эльза  тебя
так укатала? Андрей говорит! Воронин!
     - Ах, Андрей?! - совсем другим голосом сказал Отто. - Что ты, в самом
деле, среди ночи? Фу ты, сердце как колотится... Что тебе?
     Андрей объяснил ситуацию. Как он и ожидал, все свершилось  без  сучка
без задоринки. Отто был со всем полностью согласен. Да, он всегда  считал,
что Ван находится на своем месте. Да, он безусловно полагал, что  директор
комбината из Вана все равно не получится.  Он  очевидно  и  недвусмысленно
восхищен  стремлением  Вана  остаться  на   столь   незавидной   должности
("Побольше бы нам таких людей, а то  все  лезут  вверх,  что  твои  горные
егеря!.."), он с негодованием отвергает саму идею отправки Вана на болота,
а что касается закона, то он  полон  священного  негодования  относительно
идиотов и бюрократических кретинов, подменяющих здоровый  дух  закона  его
мертвенной буквой. В  конце  концов  закон  существует,  чтобы  ограничить
поползновения разных ловкачей пролезть вверх, а людей,  желающих  остаться
внизу,  он  никак  касаться  не  должен  и  не  касается.  Директор  биржи
совершенно ясно понимал все это. "Да! - повторял он. - О да, конечно!"
     Правда, у Андрея осталось смутное, смешное  и  досадное  впечатление,
что Отто согласился бы  на  любое  его,  Андрея  Воронина,  предложение  -
например, назначить Вана мэром или посадить  его  в  карцер.  Отто  всегда
питал к  Андрею  болезненно-благодарные  чувства,  потому,  наверное,  что
Андрей был единственным человеком в их компании (а может быть, и  во  всем
городе), который относился  к  Отто  по-человечески...  Впрочем,  в  конце
концов, важнее всего было дело.
     - Я распоряжусь, - в десятый раз повторял  Отто.  -  Ты  можешь  быть
совершенно спокоен, Андрей. Я дам указание, и Вана больше никто никогда не
тронет.
     На том и порешили. Андрей  положил  трубку  и  принялся  писать  Вану
пропуск на выход.
     - Ты прямо сейчас пойдешь? - спросил он, не переставая писать. -  Или
подождешь до солнца? Смотри, сейчас опасно на улицах...
     - Благодарю вас, - пробормотал Ван. - Благодарю вас...
     Андрей удивленно поднял голову. Ван стоял  перед  ним  и  мелко-мелко
кланялся, сложив ладони перед грудью.
     - Да брось ты эти китайские церемонии, - проворчал Андрей с досадой и
неловкостью. - Что я тебе - благодеяние, что ли,  оказал?  -  Он  протянул
Вану пропуск. - Я спрашиваю, ты прямо сейчас пойдешь?
     Ван принял пропуск с очередным поклоном.
     - Я думаю, мне лучше пойти сразу, - сказал он, как  бы  извиняясь.  -
Прямо сейчас. Мусорщики, наверное, уже приехали...
     -  Мусорщики...  -  повторил  Андрей.  Он  посмотрел  на  тарелку   с
бутербродами. Бутерброды были большие,  свежие,  с  отличной  ветчиной.  -
Погоди-ка, -  сказал  он,  вытащил  из  ящика  старую  газету  и  принялся
заворачивать бутерброды. - Возьмешь домой, для Мэйлинь...
     Ван слабо сопротивлялся, бормотал что-то о  чрезмерном  беспокойстве,
но Андрей сунул пакет ему за пазуху, обнял за плечи и повел  к  двери.  Он
чувствовал себя страшно неловко. Все было не так. И  Отто,  и  Ван  как-то
странно реагировали на его действия. Он ведь только хотел сделать  все  по
справедливости, чтобы все было правильно  и  разумно,  а  получилось  черт
знает что - благотворительность какая-то, кумовство, блат... Он  торопливо
искал какие-то  слова,  сухие,  деловые,  подчеркивающие  официальность  и
законность ситуации... И вдруг ему показалось, что нашел. Он  остановился,
поднял подбородок и, глядя на Вана сверху вниз, холодно сказал:
     -  Господин  Ван,  от  имени  прокуратуры  приношу  вам   глубочайшие
извинения за  незаконный  привод.  Ручаюсь,  что  это  больше  никогда  не
повторится.
     И тут ему стало совсем неудобно. Чушь какая-то. Во-первых, привод  не
был, строго говоря, незаконным. Был он, прямо скажем, вполне  законным.  А
во-вторых, следователь Воронин ни за что ручаться не мог, не  имел  такого
права... И тут он вдруг увидел глаза Вана  -  странный  и  очень  знакомый
своей странностью взгляд, и он вдруг все вспомнил, и его обдало жаром  при
этом воспоминании.
     - Ван, - проговорил он, внезапно охрипнув. - Я  хочу  тебя  спросить,
Ван.
     Он замолчал. Глупо было спрашивать, бессмысленно. И уже  нельзя  было
не спросить. Ван выжидательно смотрел на него снизу вверх.
     - Ван, - сказал он, откашлявшись. - Где ты был  сегодня  в  два  часа
ночи?
     Ван не удивился.
     - Как раз в два часа за мной пришли, - сказал он. - Я мыл лестницы.
     - А до этого?
     - А до этого я собирал мусор, мне помогала Мэйлинь, потом  она  пошла
спать, а я пошел мыть лестницы.
     - Да, - сказал Андрей. - Так я и  думал.  Ладно,  до  свиданья,  Ван.
Прости, что так получилось... Или нет, подожди, я тебя провожу...



                                    4

     Прежде, чем вызвать Изю, Андрей все продумал заново.
     Во-первых, он запретил себе относиться к Изе  с  предубеждением.  То,
что Изя циник,  всезнайка  и  болтун,  то,  что  он  готов  высмеять  -  и
высмеивает  -  все  на  свете,   что   он   неопрятен,   брызгает,   когда
разговаривает, мерзко хихикает, живет с вдовой, как альфонс, и неизвестно,
каким образом зарабатывает себе на жизнь, - все это  в  данном  случае  не
должно было играть никакой роли.
     Надлежало также выкорчевать без остатка примитивную мысль, что Кацман
есть простой распространитель панических слухов о Красном Здании и  прочих
мистических   явлений.   Красное   Здание   -   реальность.    Загадочная,
фантастическая, непонятно зачем и кому понадобившаяся,  но  -  реальность.
(Тут Андрей полез в аптечку и,  глядясь  в  маленькое  зеркальце,  помазал
сочащуюся гулю зеленкой.) В этом плане Кацман -  прежде  всего  свидетель.
Что он делал в Красном Здании? Как часто  там  бывает?  Что  может  о  нем
рассказать? Какую папку  он  оттуда  вынес?  Или  папка  действительно  не
оттуда? Действительно из старой мэрии?..
     Стоп,   стоп!   Кацман   неоднократно   проговаривался...   нет,   не
проговаривался, конечно, а просто рассказывал о своих экскурсиях на север.
Что он там делал? Антигород тоже где-то на севере! Нет, Кацмана я задержал
правильно, хоть и впопыхах. Так ведь оно всегда и бывает: все начинается с
простого любопытства, сует человек свой любопытный нос куда не следует,  а
потом и пикнуть не успел, как его уже завербовали... Почему  он  никак  не
хотел отдать мне эту папку?.. Папка явно оттуда. И Красное Здание  оттуда!
Тут шеф явно что-то недодумал. Ну, это-то понятно - у него не было фактов.
И ему не пришлось там побывать. Да, распространение слухов - это  страшная
штука, но Красное Здание пострашнее любого слуха. И страшно  даже  не  то,
что люди исчезают в нем навсегда - страшно, что иногда они оттуда выходят!
Выходят, возвращаются, живут среди нас. Как Кацман...
     Андрей  чувствовал,  что  ухватился  сейчас  за   главное,   но   ему
недоставало смелости проанализировать все до конца. Он  знал  только,  что
Андрей Воронин, который вошел в дверь с медной резной ручкой,  был  совсем
не тот Андрей Воронин, который вышел из этой двери. Что-то сломалось в нем
там, что-то утратилось безвозвратно... Он стиснул зубы: "Ну нет, здесь  вы
просчитались, господа хорошие. Не надо было вам меня  выпускать.  Нас  так
просто не сломаешь... не купишь... не разжалобишь..."
     Он криво ухмыльнулся, взял  чистый  лист  бумаги  и  написал  на  нем
крупными буквами: "КРАСНОЕ ЗДАНИЕ - КАЦМАН. КРАСНОЕ  ЗДАНИЕ  -  АНТИГОРОД.
АНТИГОРОД - КАЦМАН".  Вот  как  все  это  получается.  Нет,  шеф.  Нам  не
распространителей слухов искать надо. Нам надо искать тех, кто вернулся из
Красного  Здания  живым   и   невредимым   -   искать   их,   вылавливать,
изолировать... или устанавливать тщательнейшее наблюдение...  Он  написал:
"Побывавшие в Здании - Антигород". Так что  пани  Гусаковой  придется-таки
рассказать  все,  что  она  знает  про  своего  Франтишека.  А  флейтиста,
наверное, можно выпустить. Впрочем, ладно, не о них  речь...  Может  быть,
шефу позвонить?  Спросить  благословения  на  переориентировку?  Рановато,
пожалуй. Вот если мне удастся расколоть Кацмана... Он снял трубку.
     - Дежурный? Задержанного Кацмана ко мне в тридцать шестую.
     ...А расколоть его не только должно, но и можно. Папка. Тут уж он  не
открутится... У Андрея мелькнула на мгновение мысль, что не совсем  этично
ему  заниматься  делом  Кацмана,  с  которым  неоднократно   выпивалось  и
вообще... Но он одернул себя.
     Дверь отворилась, и задержанный Кацман, осклабясь и  засунув  руки  в
лоснящиеся карманы, разболтанной походочкой вступил в камеру.
     - Садитесь, - сухо сказал Андрей, показав подбородком на табурет.
     - Благодарю вас, - отозвался задержанный, осклабляясь еще шире.  -  Я
вижу, вы еще не очухались...
     Все ему, мерзавцу, было как с гуся вода. Он уселся, дернул  бородавку
на шее и с любопытством оглядел кабинет.
     И тут Андрей похолодел. Папки при задержанном не было.
     - Где папка? - спросил он, стараясь говорить спокойно.
     - Какая папка? - нагло осведомился Кацман.
     Андрей сорвал трубку.
     - Дежурный! Где папка задержанного Кацмана?
     - Какая  папка?  -  тупо  спросил  дежурный.  -  Сейчас   посмотрю...
Кацман... Ага... У задержанного Кацмана изъяты:  носовых  платков  -  два,
кошелек пустой, подержанный...
     - Папка там есть в описи? - гаркнул Андрей.
     - Папки нет, - отозвался дежурный замирающим голосом.
     - Принесите мне опись, - хрипло сказал Андрей и повесил трубку. Потом
он исподлобья поглядел на Кацмана. От ненависти у него шумело  в  ушах.  -
Еврейские штучки... - сказал  он,  сдерживаясь.  -  Где  ты  девал  папку,
сволочь?
     Кацман откликнулся немедленно:
     - "Она схватила ему за руку и неоднократно  спросила:  где  ты  девал
папку?"
     - Ничего, - сказал Андрей, тяжело дыша носом. - Это тебе не  поможет,
шпионская морда...
     На лице Изи мелькнуло изумление. Впрочем, через секунду он уже  вновь
ухмылялся своей отвратительно-издевательской ухмылкой.
     - Ну, как же,  как  же!  -  сказал  он.  -  Председатель  организации
"Джойнт" Иосиф Кацман, к вашим услугам. Не бейте меня, я и так все  скажу.
Пулеметы спрятаны в Бердичеве, место посадки обозначим кострами...
     Вошел испуганный дежурный, неся перед собою в далеко  вытянутой  руке
листок описи.
     - Нету тут папки, - пробормотал он, кладя  листок  перед  Андреем  на
край стола и отступая. - Я в регистратуру звонил, там тоже...
     - Хорошо, идите, - сказал Андрей сквозь зубы.
     Он взял чистый бланк допроса и, не поднимая глаз, спросил:
     - Имя? Фамилия? Отчество?
     - Кацман Иосиф Михайлович.
     - Год рождения?
     - Тридцать шестой.
     - Национальность?
     - Да, - сказал Кацман и хихикнул.
     Андрей поднял голову.
     - Что - да?
     - Слушай, Андрей, - сказал Изя. - Я  не  понимаю,  что  это  с  тобой
сегодня происходит, но имей в виду, ты на мне всю свою карьеру  испортишь.
Предупреждаю по старой дружбе...
     - Отвечайте на вопросы!  -  произнес  Андрей  сдавленным  голосом.  -
Национальность?
     - Ты лучше вспомни, как у врача Тимашук орден отобрали, - сказал Изя.
     Андрей не знал, кто такая врач Тимашук.
     - Национальность!
     - Еврей, - сказал Изя с отвращением.
     - Гражданство?
     - Эс-эс-эс-эр.
     - Вероисповедание?
     - Без.
     - Партийная принадлежность?
     - Без.
     - Образование?
     - Высшее. Пединститут имени Герцена. Ленинград.
     - Судимости имели?
     - Нет.
     - Земной год отбытия?
     - Тысяча девятьсот шестьдесят восьмой.
     - Место отбытия?
     - Ленинград.
     - Причина отбытия?
     - Любопытство.
     - Стаж пребывания в городе?
     - Четыре года.
     - Нынешняя профессия?
     - Статистик управления коммунального хозяйства.
     - Перечислите прежние профессии.
     - Разнорабочий, старший архивариус