Аркадий СТРУГАЦКИЙ
                             Борис СТРУГАЦКИЙ

                             ГРАД  ОБРЕЧЕННЫЙ



                                                     - Как живете, караси?
                                                     - Ничего себе, мерси.
                                                                 В. Катаев


                      ...Знаю дела твои и труд твой, и терпение твое и то,
                      что ты не можешь сносить развратных,  и испытал тех,
                      которые называют себя апостолами, а они не таковы, и
                      нашел, что они лжецы...
                                 Откровения Иоанна Богослова (Апокалипсис)



                              КНИГА ПЕРВАЯ


                         ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. МУСОРЩИК


                                    1

     Баки были ржавые,  помятые,  с  отставшими  крышками.  Из-под  крышек
торчали обрывки газет, свешивалась картофельная шелуха. Это было похоже на
пасть неопрятного, неразборчивого в еде  пеликана.  На  вид  они  казались
неподъемно тяжелыми, но на самом деле вдвоем  с  Ваном  ничего  не  стоило
рывком вздернуть такой бак к к протянутым рукам Дональда  и  утвердить  на
краю откинутого борта. Нужно было только беречь пальцы. После этого  можно
было поправить рукавицы и немного подышать носом,  пока  Дональд  ворочает
бак, устанавливая его в глубине кузова.
     Из  распахнутых  ворот  тянуло  сырым  ночным  холодом,  под   сводом
подворотни покачивалась на обросшем грязью шнуре голая желтая лампочка.  В
ее свете лицо Вана было как  у  человека,  замученного  желтухой,  а  лица
Дональда не было видно в  тени  его  широкополой  техасской  шляпы.  Серые
облупленные стены, исполосованные горизонтальными бороздами; темные клочья
пыльной  паутины  под  сводами;   непристойные   женские   изображения   в
натуральную величину; а около дверей в дворницкую  -  беспорядочная  толпа
пустых бутылок и банок, которые Ван собирал, аккуратно  рассортировывал  и
сдавал в утиль...
     Когда остался последний бак,  Ван  взял  совок  и  метлу  и  принялся
собирать мусор, оставшийся на асфальте.
     - Да бросьте вы копаться, Ван,  -  раздраженно  произнес  Дональд.  -
Каждый раз вы копаетесь. Все равно ведь чище не будет.
     - Дворник должен быть метущий, - наставительно заметил Андрей,  крутя
кистью правой руки и прислушиваясь к своим ощущениям: ему показалось,  что
он немного растянул сухожилие.
     - Ведь все равно же опять навалят, - сказал Дональд с  ненавистью.  -
Мы и обернуться не успеем, а уже навалят больше прежнего.
     Ван ссыпал мусор в  последний  бак,  утрамбовал  совком  и  захлопнул
крышку.
     - Можно, - сказал он, оглядывая подворотню. В подворотне теперь  было
чисто.
     Ван посмотрел на Андрея и улыбнулся. Потом он поднял лицо к  Дональду
и проговорил:
     - Я только хотел напомнить вам...
     - Давайте, давайте! - нетерпеливо прикрикнул Дональд.
     Раз-два.  Андрей  и  Ван  рывком  подняли  бак.  Три-четыре.  Дональд
подхватил бак, крякнул,  ахнул  и  не  удержал.  Бак  накренился  и  боком
грохнулся на асфальт. Содержимое вылетело из него метров на десять, как из
пушки. Активно опорожняясь на ходу, он с громом покатился во двор.  Гулкое
эхо спиралью ушло к черному небу между стенами.
     - Мать вашу в бога, в душу и святого  духа,  -  сказал  Андрей,  едва
успевший отскочить. - Руки ваши дырявые!..
     - Я только хотел напомнить, - кротко проговорил Ван, -  что  у  этого
бака отломана ручка.
     Он взял метлу и совок  и  принялся  за  дело,  а  Дональд  присел  на
корточки на краю кузова и опустил руки между колен.
     - Проклятье... - пробормотал он глухо. - Проклятая подлость.
     С ним было явно что-то не в порядке в последние дни, а в эту ночь - в
особенности. Поэтому  Андрей  не  стал  ему  говорить,  что  он  думает  о
профессорах и об их способности заниматься настоящим делом. Он  сходил  за
баком, а потом, вернувшись к грузовику, снял рукавицы и вытащил  сигареты.
Из пустого бака смердело нестерпимо, и он торопливо закурил и только после
этого предложил сигарету Дональду. Дональд  молча  покачал  головой.  Надо
было поднимать настроение. Андрей кинул горелую спичку в бак и сказал:
     - Жили-были  в  одном  городишке  два  ассенизатора  -  отец  и  сын.
Канализации у них там не было, а просто ямы с этим самым. И они это  самое
вычерпывали ведром и заливали в свою бочку, причем отец, как более опытный
специалист, спускался в яму, а сын сверху подавал ему ведро. И вот однажды
сын это ведро не удержал и обрушил  обратно  на  батю.  Ну,  батя  утерся,
посмотрел на него снизу вверх и  сказал  ему  с  горечью:  "Чучело  ты,  -
говорит, - огородное, тундра! Никакого толка в  тебе  не  видно.  Так  всю
жизнь наверху и проторчишь".
     Он ожидал, что Дональд  хотя  бы  улыбнется.  Дональд  вообще-то  был
человек веселый, общительный, никогда не унывал.  Было  в  нем  что-то  от
студента-фронтовика. Однако сейчас Дональд только покашлял и глухо сказал:
"Всех ям не выгребешь". А Ван, возившийся около бака, реагировал  и  вовсе
странно. Он вдруг с интересом спросил:
     - А почем оно у вас?
     - Что - почем? - не понял Андрей.
     - Дерьмо. Дорого?
     Андрей неуверенно хохотнул.
     - Да как тебе сказать... Смотря чье...
     - Разве оно у вас разное? - удивился Ван. - У нас - одинаковое. А чье
у вас самое дорогое?
     - Профессорское, - немедленно сказал Андрей. Просто  невозможно  было
удержаться.
     - А! - Ван высыпал в бак очередной совок и покивал. - Понятно.  Но  у
нас в сельской местности не было профессоров, поэтому и цена была  одна  -
пять юаней за ведро. Это - в Сычуане. А в Цзянси, например, цены  доходили
до семи и даже до восьми юаней.
     Андрей наконец понял. Ему вдруг захотелось спросить, правда  ли,  что
китаец, пришедший в гости на обед, обязан потом  опорожниться  на  огороде
хозяина, однако спрашивать это было, конечно, неловко.
     - А как у нас сейчас, я не знаю, - продолжал Ван. - Последнее время я
не жил в деревне... А почему профессорское ценится у вас дороже?
     - Это я пошутил, - сказал Андрей виновато. - У нас этим делом  вообще
не торгуют.
     - Торгуют, - сказал Дональд. - Вы даже этого не знаете, Андрей.
     - А вы даже это знаете, - огрызнулся Андрей.
     Еще месяц назад он ввязался бы  с  Дональдом  в  яростный  спор.  Его
ужасно раздражало то, что американец то и дело рассказывает о России такие
вещи, о которых он, Андрей, и понятия не имеет. Андрей был тогда  искренне
уверен,  что  Дональд  просто   берет   его   на   пушку   или   повторяет
злопыхательскую болтовню Херста. "Да шли бы вы  с  вашей  херстовиной!"  -
отмахивался он. Но потом появился этот  недоносок  Изя  Кацман,  и  Андрей
спорить перестал, огрызался только. Черт их знает, откуда они всего  этого
набрались. И бессилие свое  он  объяснял  тем  обстоятельство,  что  он-то
пришел сюда из  пятьдесят  первого  года,  а  эти  двое  -  из  шестьдесят
седьмого.
     - Счастливый вы человек, - сказал вдруг Дональд, поднялся и  пошел  к
бакам у кабины.
     Андрей пожал плечами и, надеясь  избавиться  от  неприятного  осадка,
вызванного этим разговором, надел рукавицы  и  принялся  сгребать  вонючий
мусор, помогая Вану. Ну, и не знаю, думал он. Подумаешь, дерьмо-то. А  что
ты знаешь об интегралах? Или, скажем, о постоянной  Хаббла?  Мало  ли  кто
чего не знает...
     Ван запихивал в бак последние остатки мусора, когда в воротах с улицы
появилась ладная фигура полицейского Кэнси Убукаты.
     - Сюда, пожалуйста, - сказал он кому-то через плечо и двумя  пальцами
откозырял Андрею. - Привет, мусорщики!
     Из уличной тьмы в круг желтого света вступила девушка и  остановилась
рядом с Кэнси. Была она совсем молоденькая, лет  двадцати,  не  больше,  и
совсем маленькая, едва по плечо маленькому полицейскому. На ней был грубый
свитер с широченным воротом и узкая короткая юбка, на бледном мальчишеском
личике ярко выделялись  густо  намазанные  губы,  длинные  светлые  волосы
падали на плечи.
     - Не пугайтесь, - вежливо улыбаясь, сказал ей Кэнси. - Это всего лишь
наши мусорщики. В трезвом состоянии совершенно безопасны... Ван, -  позвал
он.  -  Это  Сельма  Нагель,  новенькая.  Приказано  поселить  у  тебя   в
восемнадцатом номере. Восемнадцатый свободен?
     Ван, снимая на ходу рукавицы, подошел к ним.
     - Свободен, - сказал он. - Давно уже свободен.  Здравствуйте,  Сельма
Нагель. Я - дворник, меня зовут Ван. Если что нибудь  понадобится,  вот  -
дверь в дворницкую, приходите сюда.
     - Давай ключ, - сказал Кэнси. - Пойдемте, я вас провожу, - сказал  он
девушке.
     - Не надо, - проговорила она устало. - Сама найду.
     - Как угодно, - сказал Кэнси и снова откозырял. - Вот ваш чемодан.
     Девушка взяла у Кэнси чемодан, а у  Вана  -  ключ,  мотнула  головой,
отбрасывая упавшие на глаза волосы, и спросила:
     - Который подъезд?
     - Прямо, - сказал Ван. - Вон тот, под освещенным окном.  Пятый  этаж.
Может быть, вы хотите есть? Чаю?
     - Нет, не хочу, - сказала девушка, снова тряхнула  головой  и,  цокая
каблуками по асфальту, пошла прямо на Андрея.
     Он отступил, пропуская ее. Когда она  проходила,  он  ощутил  крепкий
запах духов и еще какой-то парфюмерии. И он все смотрел ей вслед, пока она
шла по желтому освещенному кругу, юбка у нее была  совсем  короткая,  чуть
длиннее свитера, а ноги были голые, белые, и Андрею  показалось,  что  они
светятся, когда она вышла из-под арки в темноту двора, и  в  этой  темноте
был виден только ее белый свитер и белые мелькающие ноги.
     Потом заныла, завизжала  и  грохнула  дверь,  и  тогда  Андрей  снова
машинально достал сигареты и закурил, представляя, как  эти  нежные  белые
ноги ступают по лестнице, ступенька за ступенькой... гладкие икры,  ямочки
под коленями, обалдеть можно. Как она поднимается выше  и  выше,  этаж  за
этажом, и останавливается перед дверью восемнадцатой квартиры  -  как  раз
напротив шестнадцатой  квартиры...  ч-черт,  надо  хоть  белье  постельное
переменить, три недели  уже  не  менял,  наволочка  серая  сделалась,  как
портянка... А какое у нее лицо? Надо же - совсем не  помню,  какое  у  нее
лицо. Только ноги и запомнил.
     Он вдруг осознал, что молчат все, даже женатый Ван, и в ту же секунду
заговорил Кэнси:
     - У меня есть двоюродный дядя,  полковник  Маки.  Он  был  адъютантом
господина Осимы и  два  года  просидел  в  Берлине.  Потом  его  назначили
исполняющим обязанности  нашего  военного  атташе  в  Чехословакии,  и  он
присутствовал при вступлении немцев в Прагу...
     Ван кивнул Андрею, они рывком подняли бак и благополучно  переправили
его в кузов.
     - ...Потом, - продолжал Кэнси неторопливо, закуривая сигаретку, -  он
немного  повоевал  в  Китае,  по-моему,  где-то  на  юге,  на   Кантонском
направлении. Потом он командовал дивизией, высадившейся на  Филиппинах,  и
организовал "марш смерти" пяти тысяч американских военнопленных - извините
меня, Дональд... Потом его направили в Маньчжурию и назначили  начальником
Сахалинского  укрепрайона,  где  он,  между  прочим,  в  целях  сохранения
секретности загнал в шахту и взорвал  восемь  тысяч  китайских  рабочих...
извини меня, Ван... Потом он попал к русским в плен, и  они,  вместо  того
чтобы повесить его или, что то же самое, передать его Китаю, всего-навсего
упрятали его на десяток лет в концлагерь...
     Пока Кэнси все это рассказывал, Андрей успел слазить в  кузов,  помог
там Дональду расставить баки, поднял  и  закрепил  борт  грузовика,  снова
спрыгнул на землю, угостил Дональда сигаретой, и теперь они втроем  стояли
перед Кэнси и слушали его. Дональд Купер, длинный,  сутулый,  в  выцветшем
комбинезоне, длинное лицо  со  складками  возле  рта,  острый  подбородок,
поросший редкой седой щетиной; и Ван, широкий, приземистый, почти без шеи,
в стареньком, аккуратно заштопанном ватнике, широкое бурое лицо,  курносый
носик, благожелательная улыбка, темные глаза в  щелках  припухших  век;  и
Андрея вдруг пронизала острая радость при  мысли,  что  все  эти  люди  из
разных стран и даже из разных времен собрались здесь вместе и делают одно,
очень нужное дело, каждый на своем посту.
     - ...Теперь  он  уже  старый  человек,  -  закончил  Кэнси.  -  И  он
утверждает, что самые лучшие женщины, каких  он  когда-либо  знал,  -  это
русские женщины. Эмигрантки в Харбине.
     Он  замолчал,  уронил  окурок  и  старательно  растер  его   подошвой
блестящего штиблета. Андрей сказал:
     - Какая же она русская? Сельма, да еще Нагель.
     - Да, она шведка, - сказал Кэнси. - Но все равно. Это был рассказ  по
ассоциации.
     - Ладно, поехали, - сказал Дональд и полез в кабину.
     - Слушай, Кэнси, - сказал Андрей, берясь за дверцу. - А  кем  ты  был
раньше?
     -  Контролером  на  литейном  заводе,   а   до   того   -   министром
коммунального...
     - Да нет, не здесь, а там...
     - А-а, там? Там я был литсотрудником в издательстве "Хаякава".
     Дональд завел двигатель, и старенький грузовик затрясся  и  залязгал,
испуская густые клубы синего дыма.
     - У вас правый подфарник не горит! - крикнул Кэнси.
     - Он у нас сроду не горел, - отозвался Андрей.
     - Так почините! Еще раз увижу - оштрафую!
     - Понасажали вас на нашу голову...
     - Что? Не слышу!
     - Бандитов, говорю, лови, а не шоферов! -  проорал  Андрей,  стараясь
перекричать лязг и дребезг. - Дался тебе наш подфарник! И когда только вас
всех разгонят, дармоедов!
     - Скоро! - крикнул Кэнси. - Теперь уже скоро - не пройдет и ста лет!
     Андрей погрозил ему кулаком, махнул Вану и ввалился на сиденье  рядом
с Дональдом. Грузовик рванулся вперед, чиркнул  бортом  по  стене  в  арке
ворот, выкатился на Главную улицу и круто повернул направо.
     Устраиваясь поудобнее, так, чтобы пружина, вылезшая  из  сиденья,  не
колола в зад, Андрей искоса поглядел на  Дональда.  Дональд  сидел  прямо,
положив левую руку на баранку, а правую - на рычаг переключения скоростей,
надвинув шляпу на глаза и выставив острый подбородок, и гнал во всю  мощь.
Он всегда ездил так: "с максимальной разрешенной скоростью", не думая даже
тормозить перед выбоинами на асфальте, и на каждой такой выбоине в  кузове
тяжело ухали баки с мусором, дребезжал проржавевший капот, а  сам  Андрей,
как не старался упираться ногами, подлетал и падал в  точности  на  острие
проклятой  пружины.  Только  раньше   все   это   сопровождалось   веселой
перебранкой, а сейчас Дональд молчал, тонкие губы его были  крепко  сжаты,
на Андрея он не смотрел вовсе, и потому  чудился  в  этой  обычной  тряске
какой-то злой умысел.
     - Что это с вами, Дон? - спросил Андрей наконец. - Зубы болят?
     Дональд коротко дернул плечом и ничего не ответил.
     - Правда, вы какой-то сам не свой последние дни.  Я  же  вижу.  Может
быть, я вас обидел как-нибудь нечаянно?
     - Бросьте, Андрей, - проговорил Дональд сквозь зубы. - При чем  здесь
вы?
     И опять Андрею почудилось в этих словах какое-то  недоброжелательство
и даже что-то  обидное,  оскорбительное:  где  уже  тебе,  сопляку,  меня,
профессора, обидеть?.. Но тут Дональд заговорил снова:
     - Я ведь не зря сказал вам, что вы счастливый. Вам  и  в  самом  деле
можно только позавидовать. Все это идет как-то мимо  вас.  А  по  мне  это
идет, как паровой каток. Ни одной целой кости не осталось.
     - О чем вы? Ничего не понимаю.
     Дональд молчал, искривив губы. Андрей посмотрел на  него,  невидящими
глазами поглядел вперед на дорогу, снова покосился  на  Дональда,  почесал
себе макушку и расстроенно сказал:
     - Честное слово, ничего не понимаю. Так вроде все хорошо идет...
     - Потому я вам и завидую, - жестко сказал  Дональд.  -  И  хватит  от
этом. Не обращайте внимания.
     -  То  есть  как  не  обращать  внимания?  -  сказал  Андрей,  совсем
расстроившись. - Как это я могу не обращать внимания? Мы  здесь  вместе...
вы, я, ребята... Конечно, дружба - это большое слово,  слишком  большое...
Ну, просто товарищи... Я бы, например, рассказал, если что...  Ведь  никто
не откажется  помочь!  Ну,  сами  скажите:  если  бы  со  мной  что-нибудь
случилось и я бы попросил у вас  помощи,  вы  бы  мне  отказали?  Ведь  не
отказали бы, верно?
     Правая рука Дональда оторвалась от рычага и легонько потрепала Андрея
по плечу. Андрей замолчал. Его переполняли чувства. Снова все было хорошо,
все было в порядке. Дональд был в порядке. Просто обычная хандра. Может же
быть у  человека  хандра.  Просто  у  него  самолюбие  взыграло.  Все-таки
как-никак профессор социологии, а тут баки с мусором, а до  этого  он  был
грузчиком на складе. Конечно, ему это неприятно и обидно,  тем  более  что
никому об этих обидах не расскажешь - никто его сюда не гнал, и жаловаться
неудобно... Это только сказать просто:  выполняй  хорошо  любое  дело,  на
которое тебя поставили... Ну и ладно. И хватит об этом. Сам справится.
     А грузовичок уже катился по диабазу, скользкому от осевшего тумана, и
здания по сторонам стали ниже, дряхлее, и цепочки  фонарей,  протянувшиеся
вдоль улицы, стали  тусклее  и  реже.  Цепочки  эти  впереди  сходились  в
туманное расплывчатое пятно, на мостовой и на тротуарах не было  ни  души,
даже  дворники  почему-то  не  попадались,  только  на  углу  Семнадцатого
переулка,  перед  приземистой  старой  гостиницей,  известной  более   под
названием "Клопиный вольер", стояла телега с понурой лошадью, и  в  телеге
кто-то спал, закутавшись с головой в брезент.  Было  четыре  часа  ночи  -
время самого крепкого сна, и ни одно окно не светилось в черных этажах.
     Впереди слева из подворотни высунулся грузовик. Дональд  помигал  ему
фарами, промчался мимо, а грузовик, такой же мусорщик, вывернув на дорогу,
попытался их перегнать, но не на таковских напал, где ему было тягаться  с
Дональдом, - так, посветил фарами через заднее стекло и отстал безнадежно.
Еще одного мусорщика они обогнали в горелых кварталах, и  вовремя,  потому
что сразу за горелыми начался булыжник, и Дональду  пришлось-таки  снизить
скорость, чтобы грузовичок невзначай не развалился.
     Здесь стали попадаться встречные машины, уже пустые,  -  они  шли  со
свалки и больше никуда не торопились. Потом от фонаря  впереди  отделилась
неясная фигура, вышла на мостовую,  и  Андрей,  сунув  руку  под  сиденье,
вытащил было  тяжелую  монтировку,  но  оказалось,  что  это  полицейский,
который попросил подбросить его до  Капустного  переулка.  Ни  Андрей,  ни
Дональд не знали, где это,  и  тогда  полицейский,  здоровенный  мордастый
дядька  со  светлыми  лохмами,  беспорядочно  торчащими  из-под  форменной
фуражки, сказал, что покажет.
     Он встал на подножку рядом с Андреем и, держась за раму,  всю  дорогу
недовольно крутил носом, словно бог весть что унюхал, хотя  от  самого  от
него так и шибало застаревшим потом, и  Андрей  вспомнил,  что  эта  часть
города уже отключена от водопровода.
     Некоторое время ехали молча, полицейский насвистывал из  оперетки,  а
потом ни с того ни с сего сообщил, что на углу Капустного и  Второй  Левой
нынче  в   полночь   кокнули   какого-то   беднягу,   все   золотые   зубы
повыдергивали...
     - Плохо работаете, - зло сказал ему Андрей.
     Такие случаи выводили его из себя, а тон у  полицейского  был  такой,
что так и надавал бы ему по шее: сразу  было  видно,  что  ему  совершенно
безразличны и убийство, и убитый, и убийцы.
     Полицейский озадаченно повернул широкую пряжку и спросил:
     - Ты, что ли, меня учить будешь, как работать?
     - Может быть, и я, - сказал Андрей.
     Полицейский нехорошо прищурился, посвистел и сказал:
     - Учителей то, учителей!.. Куда ни харкни - везде учителя. Мусор  уже
возит, а все учит.
     - Я тебя не учу... - начал было Андрей, повысив голос, но полицейский
говорить ему не дал