ания  -  они  были  заняты.  Помещение  было
огромное, уходило в глубину черт-те знает куда, стеллажи, набитые книгами,
глушили звуки. Один из стеллажей был повален, книги лежали горой, и в этой
горе копались Изя и Пак -  оба  очень  довольные,  разгоряченные,  потные,
азартные... Андрей,  шагая  прямо  по  книгам,  подошел  к  ним,  взял  за
воротники, поднял.
     - Пошли отсюда, - сказал он. - Хватит. Пошли.
     Изя глянул на него затуманенными глазами, рванулся, вырвался и  сразу
же пришел в себя. Глаза его быстро обшарили Андрея с головы до ног.
     - Что с тобой? - спросил он. - Что-нибудь случилось?
     - Ничего не случилось, - зло оказал Андрей. - Хватит здесь  копаться.
Куда вам надо? В пантеон? Вот и пошли в пантеон.
     Пак, которого он  все  еще  держал  за  шиворот,  деликатно  подвигал
плечами и кашлянул. Андрей отпустил его.
     - Ты знаешь, что мы здесь нашли?.. - с азартом начал Изя и  сразу  же
оборвал себя. - Слушай, да что стряслось?
     Андрей уже взял себя в  руки.  Все,  что  было  там  внизу,  казалось
совершенно нелепым и невозможным здесь - в этом строгом душном  зале,  под
испытующим взглядом Изи, рядом с невозмутимо корректным Паком.
     - Мы не можем тратить столько времени на каждый объект, -  сказал  он
жмурясь. - У нас всего одни сутки. Пойдемте.
     - Библиотека - это не каждый объект! - немедленно возразил Изя. - Это
первая библиотека за  весь  маршрут...  Слушай,  на  тебе  лица  нет.  Что
случилось в конце концов?!
     Андрей все никак не мог решиться рассказать. Не знал - как.
     - Пошли, - буркнул он, повернулся и зашагал по книгам к выходу.
     Изя догнал его и, взявши  под  руку,  пошел  рядом.  Немой  в  дверях
посторонился, пропуская их. Андрей все не знал, как начать. Все  начала  и
все слова были дурацкими. Потом он вспомнил про дневник.
     - Ты мне вчера дневник читал... - проговорил он. Они  уже  спускались
по лестнице. - Ну, этого... который повесился...
     - Да?
     - Вот тебе и да!
     Изя остановился.
     - Рябь?
     - Неужели вы ничего не слышали? - сказал Андрей с отчаянием.
     Изя замотал бородой, а Пак ответил негромко:
     - Вероятно, мы увлеклись. Мы спорили.
     - Маньяки... - сказал Андрей. Он судорожно поревел дух, оглянулся  на
Немого и выговорил наконец: - Статуя. Пришла и ушла... Шляются, понимаешь,
по городу, как живые...
     Он замолчал.
     - Ну? - нетерпеливо сказал Изя.
     - Что - ну? Все!
     Напряженное лицо Изи изобразило огромное разочарование.
     - Ну и что? - сказал он. - Ну, статуя... Ночью тоже шлялась одна,  ну
и что?
     Андрей открыл и снова закрыл рот.
     - Железноголовые, - подал  голос  Пак.  -  По-видимому,  эта  легенда
возникла именно здесь...
     Андрей, не в силах произнести ни слова, переводил  взгляд  с  Изи  на
Пака и обратно. Изя сочувственно - дошло до него, наконец-то! - тянул губы
дудкой и все порывался потрепать Андрея по руке, а Пак, полагая, очевидно,
что все необходимые разъяснения даны, украдкой поглядывал через  плечо  на
дверь в библиотеку.
     - Т-так... - выдавил, наконец, Андрей. - Очень мило. Значит, вы сразу
в это поверили?..
     - Слушай, ты успокойся, - сказал Изя, ухватив его все-таки за  рукав.
- Конечно, поверили, а почему не поверить? Эксперимент, он все-таки и есть
Эксперимент. За всеми этими нашими поносами и склоками мы о нем забыли, но
на самом-то деле...  Елки-палки,  да  что  тут  такого?  Ну,  статуи,  ну,
ходят... А здесь у нас библиотека!  И  знаешь,  какая  любопытная  картина
выясняется: люди, которые  здесь  жили,  -  наши  современники,  двадцатый
век...
     - Понятно, - сказал Андрей. - Пусти рукав.
     Ему уже было совершенно ясно, что  он  свалял  дурака.  Впрочем,  эта
парочка еще не видела статуй по-настоящему.  Посмотрим,  как  они  запоют,
когда увидят. Правда, Немой тоже как-то странно...
     - Нечего маня уговаривать, - сказал он. - Сейчас  на  эту  библиотеку
времени у нас нет. Будем проходить мимо тракторами - навалите  хоть  целую
волокушу. А сейчас пошли. Я обещал вернуться к отбою.
     - Ну, хорошо, - успокаивающе сказал Изя. - Ну, пошли. Пошли.
     Н-да, думал Андрей торопливо сбегая по лестнице.  Как  же  это  я,  с
неловкостью думал он, распахивая двери подъезда и выходя на улицу  первым,
чтобы никто но мог  видеть  его  лица.  И  ведь  не  солдат,  не  шоферюга
какой-нибудь, думал он, шагая по раскаленному  булыжнику.  Это  все  Фриц,
думал  он  со  злостью.  Объявил,  понимаешь,  что  нет  больше   никакого
Эксперимента, а я и поверил... то есть,  не  поверил,  конечно,  а  просто
принял новую идеологию - из лояльности и по долгу службы...  Нет,  ребята,
все эти новые идеологии - это для дураков,  для  массы...  Но  ведь  и  то
сказать: четыре годика жили - ни о каком  Эксперименте  и  не  вспоминали,
других дел было по горло... Карьерку делали,  ядовито  подумал  он.  Ковры
доставали, экспонатики для личных коллекций...
     На перекрестке он приостановился, искоса глянул  в  переулок.  Статуя
была там -  грозила  полуметровым  черным  пальцем,  неприятно  ухмылялась
жабьей пастью. Я, мол, вас, сук-киных котов!..
     - Эта, что ли? - спросил Изя небрежно.
     Андрей кивнул и пошел дальше.
     Они шли и шли, постепенно дурея от жары и слепящего  света,  наступая
на собственные короткие уродливые тени, пот соляной коркой застывал на лбу
и на висках, и даже Изя перестал уже трепаться  о  крушении  каких-то  там
своих стройных гипотез, и даже неутомимый  Пак  уже  приволакивал  ногу  -
подошва оторвалась, а Немой время от времени широко разевал черный рот  и,
высунув  страшный  обрубок  языка,  принимался  часто-часто,  как  собака,
дышать... И ничего больше не происходило, только один раз Андрей, не успев
совладать с собой,  вздрогнул,  когда  подняв  случайно  глаза,  увидел  в
распахнутом окне четвертого этажа огромное позеленевшее лицо, уставившееся
на него слепыми выпученными глазами. Что ж, зрелище и в  самом  деле  было
жуткое - четвертый этаж и пятнистая зеленая харя во все окно.
     Потом они вышли на площадь.
     Таких площадей они еще не встречали. Она была похожа  на  вырубленный
диковинный лес. Как пни были  понатыканы  на  ней  постаменты  -  круглые,
кубические, шестигранные,  звездообразные,  в  виде  каких-то  абстрактных
ежей, артиллерийских башен, мифических зверей  -  каменные,  чугунные,  из
песчаника, из мрамора, из нержавеющей стали, даже, кажется, из золота... И
все эти постаменты были пусты, только в полусотне  метров  впереди  голову
крылатого льва попирала обломанная выше колена голая нога  в  человеческий
рост, босая, с необычайно мускулистой икрой.
     Площадь была огромная, противоположного конца ее  видно  не  было  за
мутным маревом, а справа, под самой Желтой  Стеной,  виднелись  искаженные
потоками горячего  воздуха  очертания  длинного  приземистого  строения  с
фасадом из тесно поставленных колонн.
     - Ну и ну! - непроизвольно вырвалось у Андрея.
     А Изя проговорил непонятно:
     - То он в бронзе, а то он в мраморе,  то  он  с  трубкой,  а  то  без
трубки... - и спросил: - А куда они, собственно, все подевались?
     Никто ему не ответил. Все смотрели и  не  могли  насмотреться,  даже,
кажется, Немой. Потом Пак сказал:
     - Нам, по-видимому, надо вон туда...
     - Это и есть ваш Пантеон? - спросил Андрей, чтобы что-нибудь сказать,
а Изя произнес с каким-то возмущением:
     - Я не понимаю! Что же это они - все по городу шляются? Почему же  мы
их тогда почти не видели? Их же здесь должны быть тысячи, тысячи!..
     - Город Тысячи Статуй, - сказал Пак.
     Изя живо повернулся к нему.
     - Что, и такая легенда существует?
     - Нет. Но я так бы его назвал.
     - Трам-тарарам! - сказал Андрей, которого осенила неожиданная  мысль.
- Как же мы здесь пойдем с нашими тягачами? Тут же никакой  взрывчатки  не
хватит - эти надолбы подрывать...
     - Я думаю, должна быть дорога вокруг площади, -  сказал  Пак.  -  Над
обрывом.
     - Пошли? - сказал Изя. Ему уже не терпелось.
     И они двинулись напрямик к пантеону,  шагая  между  постаментами,  по
булыжнику, который был здесь разбит и искрошен в мелкий  щебень,  в  белую
пыль, ярко мерцавшую на солнце. Время от времени они приостанавливались  и
то пригибались, то становились  на  цыпочки,  чтобы  прочесть  надписи  на
постаментах, и надписи эти были  странными  до  того,  что  от  них  брала
оторопь.
     "На девятый день от улыбки,  благословение  мускулюс  глотеус  твоего
спасло малых сих. Взвилося солнце, и  погасла  заря  любви,  но."  И  даже
просто: "когда!". Изя хохотал и гукал, бил кулаком в ладонь, Пак улыбался,
качая головой, а Андрею было неловко,  он  чувствовал  неуместность  этого
веселья, даже неприличие какое-то, но ощущения его были  неуловимы,  и  он
только нетерпеливо торопил: "Ну хватит, хватит, - повторял  он.  -  Пошли.
Ну, какого черта? Опаздываем же, неудобно..."
     Зло брало глядеть на этих идиотов - нашли, понимаете, место  и  время
развлекаться. А они все задерживались  и  задерживались,  водили  грязными
своими пальцами по выбитым строчкам, зубоскалили, ерничали, и он махнул на
них рукой и почувствовал большое облегчение, когда обнаружил,  что  голоса
их остались далеко позади и слов разобрать нельзя.
     Так оно и лучше, подумал он с удовольствием. Без этой дурацкой свиты.
В конце концов, я что-то не помню, а приглашали ли  их?  Что-то  там  было
сказано про них, но что именно? То ли просили быть в парадной форме, то ли
просили наоборот не быть вообще... Ах, какое это  теперь  имеет  значение?
Ну, в крайнем случае, посидят внизу. Пак еще туда-сюда, а Изя вдруг начнет
придираться к слогу, не дай бог, еще сам полезет говорить... Нет-нет,  без
них лучше, правда, Немой? Ты держись у меня за спиной, вот здесь,  справа,
да поглядывай хорошенько! Тут,  брат,  хлопать  ушами  не  приходится.  Не
забывай: мы здесь в стане настоящих оппонентов, это тебе не  Кехада  и  не
Хнойпек, на вот, возьми автомат, мне  нужна  свобода  движений,  и  вообще
лезть с автоматом на кафедру - я ведь, слава богу, не Гейгер... Позволь, а
где же мои тезисы? Вот тебе и на! Как же я без тезисов?..
     Пантеон высился перед ним и над ним всеми своими колоннами, разбитыми
выщербленными ступенями,  оскалившимися  ржавой  арматурой,  из-за  колонн
несло ледяным холодом, там было темно, оттуда пахло ожиданием и тленом,  а
гигантские золоченые створки были уже отворены, и оставалось только войти.
Он зашагал со ступеньки на ступеньку, внимательно следя за собой, чтобы  -
упаси бог! - не споткнуться, не растянуться здесь, на глазах  у  всех,  он
все ощупывал свои карманы, но тезисов  нигде  не  было,  потому  что  они,
конечно, остались в железном ящике... нет, в новом костюме, я  ведь  хотел
надеть новый костюм, а потом решил, что так будет эффектнее...
     ...Черт побери, как же я буду без тезисов? - подумал  он,  вступая  в
темный вестибюль. Что же там у меня было, в  моих  тезисах?  -  думал  он,
осторожно ступая по скользкому полу черного мрамора.  Кажется,  во-первых,
про величие, весь напрягаясь вспоминал он,  чувствуя,  как  ледяной  холод
заползает ему под рубашку. Здесь было очень  холодно,  в  этом  вестибюле,
могли бы предупредить, все-таки лето на  дворе,  песком  могли  бы,  между
прочим, посыпать, руки бы не отвалились, а то того и гляди затылком  здесь
навернешься...
     ...Ну, куда у вас тут? Вправо, влево? Ах да, пардон...  Значит,  так.
Во-первых, о величии, думал он, устремляясь в совсем уже  темный  коридор.
Вот это другое дело - ковер. Догадались! А факельщиков, конечно, поставить
не сообразили. Всегда у них здесь так: либо поставят факельщиков или  даже
юпитера, либо - вот как сейчас... Таким образом: величие.
     ...Говоря о величии, мы  вспоминаем  так  называемые  великие  имена.
Архимед. Очень хорошо! Сиракузы, эврика, бани... в смысле,  ванны.  Голый.
Дальше. Атилла! Дож венецианский. То есть я прошу прощения: это  Отелло  -
дож венецианский. Атилла - гуннов царь. Едет. Нем и мрачен, как  могила...
Да чего там далеко ходить  за  примерами?  Петр!  Величие.  Великий.  Петр
Великий. Первый. Петр Второй и Петр Третий не были великими.  Очень  может
быть потому, что не были  первыми.  Великий  и  первый  чрезвычайно  часто
выступают как синонимы. Хотя-а-а... Екатерина Вторая, Великая. Вторая, но,
тем не менее, великая. Это исключение важно отметить. Мы часто будем иметь
дело с исключениями такого рода, которые, так сказать, только подтверждают
правило...
     Он крепко сцепил руки за спиной, упер подбородок в  грудь  и,  втянув
нижнюю губу, несколько раз прошелся  взад  и  вперед,  каждый  раз  изящно
огибая свой табурет. Потом он отодвинул табурет ногой, уперся напряженными
пальцами в стол и, сдвинув брови, поглядел поверх слушателей.
     Стол был совершенно пустой, обитый серым цинком и тянулся  перед  ним
как шоссе. Дальнего конца его не было видно, в  желтоватом  тумане  мигали
там колеблемые сквозняком огоньки свечей, и Андрей  с  мимолетной  досадой
подумал, что это, черт возьми, непорядочно, что уж кто-кто, а он-то должен
был бы иметь возможность видеть, кто там - на том конце стола. Видеть  его
гораздо более важно, чем этих... Впрочем, это не моя забота...
     Рассеянно и снисходительно он оглядел ряды этих. Они смирно восседали
по обе стороны стола,  повернув  к  нему  внимательные  лица  -  каменные,
чугунные, медные, золотые, бронзовые, гипсовые, яшмовые... и какие там еще
бывают у них лица. Например,  серебряные.  Или,  скажем,  -  нефритовые...
Слепые глаза их были неприятны, да и вообще, что там могло быть  приятного
в этих громоздких тушах, колени которых торчали на метр, а  то  и  на  два
выше поверхности  стола.  Хорошо  было  уже  то,  что  они  молчали  и  не
шевелились.  Всякое  движение  сейчас  было  бы  невыносимым.   Андрей   с
наслаждением, даже с каким-то сладострастием прислушивался,  как  истекают
последние капли превосходно задуманной паузы.
     - Но каково правило? В чем оно состоит? В чем  его  субстанциональная
сущность, имманентная только ему и никакому другому предикату?..  И  здесь
мне, боюсь, придется говорить  вещи,  не  совсем  привычные  и  далеко  не
приятные для вашего  слуха...  Величие!  Ах,  как  иного  о  нем  сказано,
нарисовано, сплясано и спето! Что был бы человеческий  род  без  категории
величия? Банда голых обезьян, по сравнению с которыми даже рядовой Хнойпек
показался бы нам венцом высокой цивилизации. Не правда ли?..  Ведь  каждый
отдельный Хнойпек не  имеет  меры  вещей.  От  природы  он  научен  только
пищеварить и размножаться. Всякое иное действие  упомянутого  Хнойпека  не
может быть оценено им самостоятельно ни как хорошее, ни как плохое, ни как
полезное, ни как напрасное или вредное, - и именно вследствие  такого  вот
положения вещей каждый отдельный Хнойпек при прочих равных  условиях  рано
или поздно, но с неизбежностью попадает под  военно-полевой  суд,  каковой
суд уже и решает, как с ним поступить... Таким  образом,  отсутствие  суда
внутреннего закономерно и, я бы  сказал,  фатально  восполняется  наличием
суда внешнего,  например,  военно-полевого...  Однако  господа,  общество,
состоящее из Хнойпеков  и,  без  всякого  сомнения,  из  Мымр,  просто  не
способно было уделять такого огромного внимания суду внешнему  -  неважно,
военно ли это полевой суд или суд присяжных, тайный суд инквизиции или суд
Линча, суд  Фемы  или  суд  так  называемой  чести.  Я  не  говорю  уже  о
товарищеских и прочих судах... Надлежало  найти  такую  форму  организации
хаоса, состоящего из половых и пищеварительных органов как Хнойпеков,  так
и Мымр, такую форму этого вселенского кабака,  чтобы  хоть  часть  функций
упомянутых внешних судов была бы передана суду внутреннему. Вот, вот когда
понадобилась и пригодилась категория величия! А дело в том, господа, что в
огромной и совершенно аморфной толпе Хнойпеков, в  огромной  и  еще  более
аморфной толпе Мымр время от  времени  появляются  личности,  для  которых
смысл жизни отнюдь не сводится к пищеварительным и половым отправлениям по
преимуществу. Если угодно  -  третья  потребность!  Ему,  понимаете,  мало
чего-нибудь там переварить и попользоваться чьими-нибудь  прелестями.  Ему
понимаете, хочется еще сотворить что-нибудь такое-этакое, чего раньше,  до
него,  не  было.  Например  инстанционную   или,   скажем,   иерархическую
структуру, Козерога какого-нибудь на стене. С яйцами. Иди сочинить миф про
Афродиту... На кой хрен ему это все сдалось - он и сам толком не знает.  И
на самом деле, ну зачем Хнойпеку Афродита Пеннорожденная или тот же  самый
козерог. С яйцами. Есть, конечно, гипотезы, есть, и не одна! Козерог ведь,
как-никак, - это очень много мяса.  Об  Афродите  я  уже  и  не  говорю...
Впрочем, если говорить честно и  откровенно,  происхождение  этой  третьей
потребности для нашей материалистической науки остается пока загадкой.  Но
в настоящий момент это и не должно нас интересовать.  В  настоящий  момент
нам важно, друзья мои, что? Что  в  общей  серой  толпе  вдруг  появляется
личность, которая не удовлетворяется, пакость  такая,  овсяной  кашей  или
грязной Мымрой, каковая имеет  все  ноги  в  цыпках,  не  удовлетворяется,
значит,   широко   доступным   реализмом,   а   начинает   идеализировать,
абстрагироваться, зараза, начинает -  мысленно  обращает  овсяную  кашу  в
сочного козерога под чесночным соусом, а  Мымру  -  в  роскошную  особу  с
бедрами и хорошо помытую - из океана она у него. Из воды...  Да  мать  моя
мамочка! Да ведь такому человеку цены нет! Такого человека надо  поставить
на высокое место и водить к нему  Хнойпеков  и  Мымр  побатальонно,  чтобы
учились они, паразиты, понимать свое место. Вот вы, задрипы,  умеете  так,
как он? Вот ты, ты, рыжий, вшивый, умеешь котлету  нарисовать,  да  такую,
чтобы сразу же жрать  захотелось?  Или  анекдотец  хотя  бы  сочинить?  Не
умеешь? Так куда же ты, говно, лезешь с ним равняться? Пахать иди, пахать!
Рыбу удить, ракушки промышлять!..
     Андрей оттолкнулся  от  стола  и,  восторженно  потирая  руки,  снова
прошелся взад и вперед. Очень здорово все получалось. Великолепно!  И  без
никаких там тезисов. И все эти долдоны слушали, затаив  дыхание.  Хоть  бы
один пошевелился... Да уж, я - такой. Я, разумеется, не Кацман,  я  больше
помалкиваю, но уж если меня доведут, если меня,  черт  побери,  спросят...
Правда, на том, невидимом  конце  стола  тоже,  кажется,  принялся  кто-то
говорить. Еврей какой-то. Может быть, Кацман пробрался?  Ну,  это  мы  еще
посмотрим - кто кого.
     - Итак, величие, как категория, возникла  из  творчества,  ибо  велик
лишь тот, кто творит, то бишь создает новое, небывалое. Но  спросим  себя,
государи мои, кто же тогда будет их мордой в дерьмо тыкать? Кто им скажет:
куда, тварюга, лезешь, куда прешь?  Кто  сделается,  так  сказать,  жрецом
творца - я не боюсь этого слова? А сделается им  тот,  сударики  мои,  кто
рисовать упомянутую котлету или, скажем, Афродиту не умеет, но  и  ракушки
промышлять   тоже   ни   в   какую   не   хочет   -    творец-организатор,
творец-выстраиватель-в-колонны,  творец,  дары  вымогающий  и  оные  же  и
распределяющий!.. И вот тут мы вплотную подходим к вопросу о роли  бога  и
дьявола в истории. К вопросу, прямо скажем, запутанному,  архисложному,  к
вопросу, в котором, на наш взгляд, все заврались... Ведь даже  неверующему
младенцу ясно, что бог - это хороший человек, а дьявол, наоборот,  плохой.
Но ведь это же, господа, козлиный бред! Что  мы  про  них  на  самом  деле
знаем? Что бог взял хаос в свои руки и организовал его,  в  то  время  как
дьявол, наоборот,  ежедневно  и  ежечасно  норовит  эту  организацию,  эту
структуру разрушить, вернуть к хаосу. Верно ведь? Но,  с  другой  стороны,
вея история учит нас,  что  человек,  как  отдельная  личность,  стремится
именно к хаосу. Он хочет быть сам по себе.