вельнулась, только  белое  лицо  ее  с
вытянутыми  в  ниточку  губами  снова  пошло  красными   пятнами.   Андрей
опомнился.
     - Извини, - сказал он сквозь зубы.
     - Не пущу... - повторила Сельма совсем тихо.
     Дядя Юра пару раз кашлянул и сказал как бы в сторону:
     - Вообще-то в такое  время  женщине  одной  в  квартире...  нехорошо,
пожалуй...
     - Это точно, - подхватил Стась. - Нехорошо сейчас  одной,  а  с  нами
никто не тронет, мы - фермеры...
     А Андрей все стоял перед Сельмой и смотрел на нее.  Он  пытался  хоть
сейчас и хоть что-нибудь понять в этой женщине  и  как  всегда  ничего  не
понимал. Она была шлюхой, шлюхой природной, шлюхой божьей милостью  -  это
он понимал. Это он понял давно. Она любила его, полюбила с первого же  дня
- это он тоже знал, и знал, что это нисколько ей  не  мешает.  И  одной  в
квартире остаться сейчас ей было все равно что плюнуть, она вообще никогда
ничего не боялась. Это тоже ему было прекрасно известно. Все в отдельности
о себе и о ней он знал и понимал, а вот все вместе...
     - Ладно, - сказал он. - Одевайся.
     - Ребра-то болят? - осведомился дядя Юра,  стремясь  увести  разговор
куда-нибудь подальше в сторону.
     - Ничего, - буркнул Андрей. - Терпеть можно. Перетопчемся.
     Стараясь ни с кем не встречаться глазами, он сунул в карман сигареты,
спички и остановился перед буфетом, где в самом дальнем  углу  под  грудой
салфеток и полотенец лежал у него пистолет Дональда. Брать или  не  брать?
Он представил себе разные сцены и обстоятельства, в которых  пистолет  мог
бы пригодиться, и решил не брать. Ну его  к  черту,  обойдусь  как-нибудь.
Воевать я во всяком случае не собираюсь...
     - Ну, пошли, что ли? - сказал Стась.
     Он уже стоял у двери и осторожно продевал  перебинтованную  голову  в
ремень автомата. Сельма стояла рядом с ним в длинном своем грубом свитере,
который она натянула прямо поверх декольте. На руке у нее был плащ.
     - Пошли, - скомандовал дядя Юра, громыхнув об пол прикладом пулемета.
     - Серьги сними, - буркнул Андрей Сельме и вышел на лестницу.
     Они стали спускаться. На лестничных площадках  шушукались  в  темноте
жильцы, испуганно замолкали и  сторонились,  различив  вооруженных  людей.
Кто-то сказал: "Это Воронин..." - и сейчас же окликнул:
     - Господин редактор, вы не скажете, что в Городе происходит?
     Андрей не успел ничего ответить, потому что на спрашивающего зашикали
со всех сторон, а кто-то зловещим шепотом проговорил: "Не  видишь,  дурак,
повели человека!.." Сельма истерически хихикнула.
     Они вышли во двор, погрузились в телегу, и Сельма накинула  на  плечи
Андрея плащ. Дядя Юра вдруг сказал: "Тихо!" и все стали прислушиваться.
     - Палят где-то, - негромко сказал Стась.
     - Длинными очередями, - добавил дядя Юра. - Не жалеют боеприпаса... И
где они его берут? Десяток патронов - пол-литра самогонки, а он -  во  как
чешет... Н-но! - заорал он. - Застоялась!
     Телега с грохотом вкатилась под арку. На ступенях дворницкой стоял  с
метлой и совком маленький Ван.
     - Гляди-ка - Ваня! - воскликнул дядя Юра. - Тпр-р-р!  Здорово,  Ваня!
Ты что здесь, а?
     - Подметаю, - отозвался Ван, улыбаясь. - Здравствуйте.
     - Брось, брось подметать! - сказал дядя Юра. - Что ты, в самом  деле!
Поехали с нами, мы тебя министром, понимаешь,  сделаем,  в  чесуче  ходить
будешь, на "Победе" раскатывать!
     Ван вежливо засмеялся.
     - Ладно, дядя Юра, - нетерпеливо сказал Андрей. - Поехали, поехали!..
     У него сильно болел бок, в телеге сидеть  было  неудобно,  и  он  уже
жалел, что не пошел пешком. Незаметно для себя он привалился к Сельме.
     - Ну ладно, Ваня, не хочешь - не надо, - решил дядя Юра. - Но  насчет
министра - приготовься! Причешись, понимаешь, шею помой... -  Он  взмахнул
вожжами. - Н-но!
     С грохотом выкатились на Главную.
     - А чья это телега, не знаешь? - спросил вдруг Стась.
     - Хрен его знает, - отозвался дядя Юра,  не  оборачиваясь.  -  Лошадь
вроде бы этого крохобора... ну, по-над самым обрывом живет,  рыжий  такой,
конопатый... канадец, что ли...
     - Ну? - сказал Стась. - Во, матерится, наверное.
     - Нет, - сказал дядя Юра. - Убили его.
     - Ну? - сказал Стась и замолчал.
     Главная улица была пуста и затянута тяжелым ночным туманом,  хотя  по
часам было пять  пополудни.  Впереди  туман  имел  красноватый  оттенок  и
беспокойно мерцал. Время от времени там ярко вспыхивали пятна белого света
- то ли прожектора, то ли мощные фары, - и  оттуда,  глухо  сквозь  туман,
перекрывая иногда грохот колес и перестук копыт, доносилась пальба. Что-то
там происходило.
     В домах по сторонам улицы многие окна были освещены,  однако  большею
частью только в верхних этажах,  выше  второго.  Очередей  возле  запертых
магазинов и лавок по было, но Андрей заметил, что в некоторых  подворотнях
и подъездах стоит народ - осторожно выглядывают, снова прячутся,  а  самые
отчаянные выходят на тротуар и  смотрят  туда,  где  мерцает  и  трещит  в
тумане. Кое-где на мостовой неподвижно лежали какие-то  словно  бы  темные
мешки, Андрей не сразу понял, что это, и только через  некоторое  время  с
удивлением убедился, что это мертвые  павианы.  В  скверике  возле  темной
школы паслась одинокая лошадь.
     Телега грохотала и тряслась, все молчали.  Сельма  тихонько  нащупала
руку Андрея, и он, отдавшись боли и  усталости,  совсем  привалился  к  ее
теплому свитеру и закрыл глаза. "Плохо мне, - думал он. -  Ох  и  плохо...
Что это Кэнси там горячку порет, какой  там  еще  фашистский  переворот?..
Просто  остервенели  все  от  страха,  от  злости,   от   безнадежности...
Эксперимент есть Эксперимент".
     Тут вдруг телегу дернуло, и  сквозь  грохот  колес  послышался  такой
дикий и пронзительный визг, что Андрей  тут  же  очнулся,  мгновенно  весь
покрывшись потом, выпрямился и очумело завертел головой.
     Дядя Юра ожесточенно матерился, изо всех сил натягивая  вожжи,  чтобы
удержать лошадь, рвущуюся куда-то вбок,  а  слева  по  тротуару,  испуская
нечеловеческие и в то же время совсем человеческие, полные  боли  и  ужаса
визги, неслось что-то горящее, какой-то комок пламени, оставляя  за  собой
брызги огня, и прежде, чем Андрей успел опомниться,  понять,  Стась  ловко
соскочил с телеги и от живота, в две коротких очереди срезал  из  автомата
этот живой факел - только стекла зазвенели в  какой-то  витрине.  Огненный
комок, кувыркаясь, прокатился по тротуару, жалобно пискнул в последний раз
и замер.
     - Отмучился, бедняга, - сказал Стась хрипло, и Андрей наконец  понял,
что это был павиан, горящий павиан.  Чушь  какая-то...  Теперь  он  лежал,
свесившись  с  тротуара,  продолжая  медленно  гореть,  и  тяжелый   смрад
распространялся от него по улице.
     Дяди Юра снова тронул лошадь, телега покатилась, и Стась пошел рядом,
положив руку на дощатый борт. Андрей, вытягивая  шею,  смотрел  вперед,  в
мерцающий, сделавшийся очень светлым  и  розовым  туман.  Да,  что-то  там
происходило, что-то совершенно непонятное - какой-то вой доносился оттуда,
стрельба, рокот моторов,  и  время  от  времени  яркие  малиновые  вспышки
возникали там и сейчас же гасли.
     -  Слышь,  Стась,  -  сказал  вдруг  дядя  Юра,  не  оборачиваясь.  -
Сбегай-ка,  браток,  вперед,  глянь,  что  там  делается.  А  я  за  тобой
потихонечку-полегонечку...
     - Ладно, - сказал Стась и, взяв свой чудо-автомат под мышку,  трусцой
побежал вперед, держась стены дома. Очень  скоро  его  не  стало  видно  в
мерцающем тумане, а дядя Юра все придерживал и  придерживал  лошадь,  пока
она совсем не остановилась.
     - Сядь поудобнее, - шепнула Сельма.
     Андрей дернул плечом.
     - Да ничего такого не было, - продолжала шептать  Сельма.  -  Это  же
управляющий был, он по всем квартирам ходил, спрашивал, не прячет  ли  кто
оружие...
     - Замолчи, - сказал Андрей сквозь зубы.
     - Честное слово, - шептала Сельма. - Он же  только  на  одну  минутку
зашел, он уже уходить собирался...
     - Так без штанов и собирался? - холодно осведомился Андрей,  отчаянно
пытаясь отогнать отвратительное воспоминание: он, обессиленно вися на дяде
Юре и на Стасе, смотрит  в  прихожей  собственной  квартиры  на  какого-то
белоглазого  коротышку,  воровато  запахивающего  халат,  из-под  которого
виднеются фланелевые  кальсоны.  И  отвратительно  невинное,  пьяное  лицо
Сельмы из-за плеча коротышки. И как выражение невинности сменяется на этом
лице испугом, а потом - отчаянием.
     - Но он же так и ходил по квартирам - в халате! - шептала Сельма.
     - Слушай, заткнись, - сказал Андрей. - Заткнись, ради бога. Я тебе не
муж, ты мне не жена, какое мне до всего этого дело?..
     - Но я же тебя люблю, хороший мой! - шептала Сельма  с  отчаянием.  -
Только одного тебя...
     Дядя Юра гулко закашлялся.
     - Едет кто-то, - произнес он.
     В  тумане  впереди  возник  огромный   темный   силуэт,   надвинулся,
приближаясь, вспыхнули фары - это был грузовик, мощный  самосвал.  Клокоча
мотором, он остановился шагах в двадцати от телеги.  Послышался  крикливый
голос, подающий команды,  какие-то  люди  полезли  через  борта  и  понуро
разбрелись по мостовой. Хлопнула дверца, еще одна темная фигура отделилась
от грузовика, постояла немного, а потом неторопливо  направилась  прямо  к
телеге.
     - Сюда идет, - сообщил дядя Юра. - Ты, это, Андрей... ты в  разговоры
не ввязывайся. Я говорить буду.
     Человек подошел к телеге. Это был, видимо, так называемый  милиционер
в кургузом пальтишке с белыми повязками на рукавах. На плече у него, дулом
вниз, висела винтовка.
     - А, фермеры, - сказал милиционер. - Здорово, ребята.
     - Здорово, если не шутишь, - откликнулся дядя Юра, помолчав.
     Милиционер помялся, покрутил головой, как бы в нерешительности, потом
сказал стеснительно:
     - Хлебца на продажу нету?
     - Хлебца тебе, - сказал дядя Юра.
     - Ну, может, мясо есть, картошечка...
     - Картошки тебе, - сказал дядя Юра.
     Милиционер совсем застеснялся, шмыгнул носом, вздохнул,  посмотрел  в
сторону своего грузовика и вдруг с каким-то облегчением заорал:  "Да  вон,
вон еще валяется! Задницы слепые! Вон горелое лежит!", после чего сорвался
с места и, шумно топая плоскостопыми ногами,  убежал  по  мостовой.  Видно
было, как он размахивает руками и распоряжается, а понурые люди,  слабо  и
невнятно огрызаясь, волокут что-то темное, с натугой раскачивают и швыряют
в ковш самосвала.
     - Картошки ему, - ворчал дядя Юра. - Мяса!..
     Грузовик тронулся и  проехал  мимо,  совсем  рядом.  От  него  ужасно
понесло паленой шерстью и горелым мясом. Ковш был загружен доверху, жуткие
скрюченные силуэты проплыли на фоне слабо освещенной стены дома,  и  вдруг
Андрей почувствовал, что у него мороз пошел по коже: из этой жуткой груды,
явственно белея, торчала  человеческая  рука  с  растопыренными  пальцами.
Понурые люди в ковше, хватаясь друг за друга и за борта,  толпились  возле
кабины. Их было  человек  пять-шесть,  какие-то  приличного  вида  люди  в
шляпах.
     - Похоронная команда, - сказал дядя Юра. - Это правильно.  Сейчас  их
на свалку, и - вася-кот... Эге, а вон и Стась нам машет! Н-но!
     В освещенном  тумане  впереди  виднелась  длинная  нескладная  фигура
Стася. Когда телега  поравнялась  с  ним,  дядя  Юра  вдруг  наклонился  с
передка, вглядываясь, и почти с испугом спросил:
     - Ты что это, браток? Что это с тобой?
     Стась, не отвечая, попытался вспрыгнуть на  телегу  боком,  сорвался,
громко скрипнул зубами, потом взялся обеими  руками  за  борт  и  принялся
что-то бормотать сдавленным голосом.
     - Что он? - спросила Сельма шепотом.
     Телега медленно катилась туда,  где  все  громче  рокотали  моторы  и
хлопали выстрелы, а Стась, держась руками за телегу, шел рядом, словно  не
в силах взобраться, пока дядя Юра, наклонившись, не втащил его на передок.
     - Да ты что? - в голос, громко спросил дядя Юра. - Ехать-то можно? Да
говори ты толком, что ты болбочешь?
     - Матерь божия, - сказал Стась ясным голосом. - Да зачем же  они  это
делают? Это кто же такое приказал?
     - Тпр-р-р! - сказал дядя Юра на весь город.
     - Нет, ты ехай, ехай, - сказал Стась. - Ехать можно. Смотреть  только
но надо... Пани, - он повернулся к Сельме, - вам смотреть совсем не  надо,
отвернитесь, вон туда смотрите... а лучше вообще не смотрите.
     У Андрея перехватило  горло,  он  поглядел  на  Сельму  и  увидел  ее
расширенные на все лицо глаза.
     - Давай, Юра, давай... - бормотал Стась. - Да гони ты ее, стерву, что
ты плетешься! Быстро ехай! - заорал он. - Вскачь! Вскачь!..
     Лошадь помчалась вскачь, дома слева кончились, туман вдруг  отступил,
рассеялся, и  открылся  Павианий  бульвар  -  источник  шума,  несомненно,
находился здесь. Шеренга грузовиков с двигателями, работающими  вхолостую,
охватывала бульвар полукольцом. В грузовиках и  между  грузовиками  стояли
люди с белыми повязками, а по бульвару среди  горящих  деревьев  и  кустов
бегали  с  воплями  и  визгами  люди  в  полосатых  пижамах  и  совершенно
обезумевшие павианы. Все они спотыкались, падали, карабкались на  деревья,
срывались с  ветвей,  пытались  спрятаться  в  кустах,  а  люди  с  белыми
повязками стреляли, не переставая,  из  винтовок  и  пулеметов.  Множество
неподвижных тел усеивало бульвар, некоторые дымились и тлели. С одного  из
грузовиков с длинным шипением излилась огненная струя,  клубящаяся  черным
дымом, и еще одно дерево, облепленное черными гроздьями обезьян, вспыхнуло
огромным  факелом.  И  кто-то  завопил   нестерпимо   высоким   фальцетом,
перекрывая все шумы: "Я здоровый! Это ошибка! Я нормальный! Это ошибка!.."
     Все это, трясясь и подпрыгивая,  отдаваясь  острой  болью  в  ребрах,
опалив жаром и обдав вонью, оглушив и ударив по глазам, пронеслось мимо  и
через минуту осталось позади, мерцающий туман вновь сомкнулся, но дядя Юра
еще долго гнал лошадь, отчаянно гикая  и  размахивая  вожжами.  "Это  черт
знает что, - тупо твердил про  себя  Андрей,  обессиленно  привалившись  к
Сельме. - Это же черт знает что такое! Они же сумасшедшие, они  ополоумели
от крови... Безумцы овладели городом, кровавые  безумцы  овладели,  теперь
всему конец, они же не остановятся, они же потом возьмутся за нас..."
     Телега вдруг остановилась.
     - Ну нет, - сказал дядя Юра, поворачиваясь всем  телом.  -  Это  дело
надо того... - Он пошарил в телеге среди мешков, достал  большую  бутылку,
зубами вытащил пробку, сплюнул и принялся глотать прямо из горлышка. Потом
он передал бутылку Стаею, вытер рот и  сказал:  -  Истребляете,  значит...
Эксперимент... Ладно. - Он достал из нагрудного кармана свернутую  газету,
аккуратно оторвал угол и полез за табаком.  -  Круто  берете.  Ох,  круто!
Крутенько!..
     Стась протянул бутылку Андрею, Андрей помотал головой.  Сельма  взяла
бутылку, отхлебнула два раза и вернула Стаею. Все молчали. Дядя Юра  дымил
и трещал цигаркой, бурчал горлом, как огромный пес, потом вдруг повернулся
и разобрал вожжи.
     До поворота на Стульчаковую остался всего один квартал,  когда  туман
впереди снова озарился светом и послышался нестройный шум многих  голосов.
На перекрестке, прямо посредине улицы, освещенная  прожекторными  лампами,
кишела,  гудела  и  колыхалась  огромная  толпа.  Перекресток  был  забит,
проехать было невозможно.
     - Митинг какой-то, - сказал дядя Юра, обернувшись.
     - Это уж как водится... - уныло согласился Стась. - Если  уж  взялись
расстреливать, значит, тут же и митинги... Объехать никак нельзя?
     - Погоди, браток, а зачем нам объезжать? - сказал дядя  Юра.  -  Надо
послушать, что людям говорят. Может, насчет солнца чего  скажут...  Гляди,
здесь наших полно.
     Гул затих, и над толпой, усиленный  микрофонами,  раздался  надсадный
яростный голос:
     - ...И еще раз повторяю: беспощадно! Мы очистим Город!.. от  грязи!..
от нечисти!.. от всех и всяческих тунеядцев!.. Воров - на фонарь!..
     - А-а-а! - проревела толпа.
     - Взяточников - на фонарь!..
     - А-а-а!
     - Кто выступает против народа, будет висеть на фонаре!
     - А-а-а!
     Теперь Андрей разглядел говорившего. В самом центре толпы  возвышался
клепаный борт какой-то военной машины, а над  бортом,  вцепившись  в  него
обеими руками, озаренный голубым светом  прожектора,  качался  взад-вперед
всем своим длинным,  затянутым  в  черное  туловищем  и  разевал  в  крике
запекшийся рот бывший унтер-офицер вермахта, а  ныне  руководитель  партии
Радикального возрождения Фридрих Гейгер.
     - И это будет только начало!  Мы  установим  в  городе  наш,  истинно
народный, истинно  человеческий  порядок!  Нам  нет  дела  до  всяких  там
Экспериментов! Мы не морские свинки! Мы не кролики! Мы - люди! Наше оружие
- разум и совесть! Мы никому не позволим! Распоряжаться нашей судьбой!  Мы
сами распорядимся нашей судьбой! Судьба народа - в  руках  народа!  Судьба
людей - в руках людей! Народ доверил свою судьбу  мне!  Свои  права!  Свое
будущее! И я клянусь! Я оправдаю это доверие!..
     - А-а-а!
     - Я буду беспощаден! Во имя народа! Я буду жесток! Во имя  народа!  Я
не допущу никакой розни! Хватит борьбы между людьми! Никаких  коммунистов!
Никаких  социалистов!  Никаких  капиталистов!  Никаких  фашистов!   Хватит
бороться друг с другом! Будем бороться друг _з_а_ друга!..
     - А-а-а!
     - Никаких партий! Никаких национальностей! Никаких классов!  Каждого,
кто проповедует рознь, - на фонарь!
     - А-а-а!
     -  Если  бедные  будут  продолжать  драться  против   богатых!   Если
коммунисты будут продолжать драться против капиталистов! Если черные будут
продолжать драться против белых! Нас растопчут! Нас уничтожат!..  Но  если
мы! Встанем плечом к плечу! Сжимая в руках оружие! Или  отбойный  молоток!
Или рукоятки плуга! Тогда не найдется такой силы,  которая  могла  бы  нас
сокрушить! Наше оружие - единство! Наше оружие - правда! Какой бы  тяжелой
она ни была! Да, нас заманили в ловушку! Но, клянусь богом, зверь  слишком
велик для этой ловушки!..
     - А! - рявкнула было толпа и ошеломленно смолкла. Вспыхнуло солнце.
     Впервые за двенадцать дней вспыхнуло солнце, запылало золотым  диском
на своем обычном мосте, ослепило, обожгло серые выцветшие лица, нестерпимо
засверкало в стеклах окон, оживило и зажгло миллионы  красок  -  и  черные
дымы над дальними крышами, и пожухлую зелень деревьев,  и  красный  кирпич
под обвалившейся штукатуркой...
     Толпа дико взревела, и Андрей  завопил  вместе  со  всеми.  Творилось
что-то невообразимое. Летели в воздух  шапки,  люди  обнимались,  плакали,
кто-то принялся палить в воздух, кто-то в диком восторге швырял  кирпичами
в прожектора, а Фриц Гейгер, возвышаясь над всем этим,  как  господь  Бог,
сказавший "да будет  свет",  длинной  черной  рукой  указывал  на  солнце,
выкатив глаза и гордо задрав подбородок. Потом голос его снова возник  над
толпой.
     - Вы видите?! Они уже испугались! Они дрожат перед вами! Перед  нами!
Поздно, господа! Поздно! Вы снова хотите захлопнуть ловушку? Но  люди  уже
вырвались  из  нее!  Никакой  пощады  врагам  человечества!   Спекулянтам!
Тунеядцам! Расхитителям народного добра! Солнце снова с нами!  Мы  вырвали
его из черных лап! Врагов человечества! И мы больше  никогда!  Не  отдадим
его! Никогда! И никому!..
     - А-а-а!
     Андрей опомнился. Стася в телеге не было. Дядя Юра, широко  расставив
ноги, стоял на передке, потрясал пулеметом и, судя по  налившемуся  кровью
затылку, тоже  ревел  нечленораздельное.  Сельма  плакала,  колотя  Андрея
кулачками по спине.
     "Ловко, - холодно подумал Андрей. - Тем хуже  для  нас.  Чего  я  тут
сижу? Мне бежать надо, а я сижу..." Преодолевая боль в боку, он поднялся и
выпрыгнул из телеги.  Вокруг  ревела  и  шевелилась  толпа.  Андрей  полез
напролом. Первое время он еще  берегся,  пытался  защититься  локтями,