лся,
принимаю командование экспедицией на себя. Подпись: заместитель начальника
экспедиции по науке Д. Кехада, 31-й день экспедиции, 15 часов 45 мин.".
     Далее следовала обычная муть  о  расходе  продовольствия  и  воды,  о
температуре,  о  ветре,  а  также  приказ  о  назначении  сержанта  Фогеля
начальником  по   военной   части,   выговор   зампотеху   Эллизауэру   за
медлительность и приказ ему же - максимально  форсировать  ремонт  второго
трактора. Дальше Кехада писал:
     "Я  намерен  завтра  провести  торжественные   похороны   безвременно
усопшего полковника Сент-Джеймса и сразу же после церемонии выслать хорошо
вооруженный отряд на поиски рекогносцировочной группы советника  Воронина.
Буде  исчезнувшая  группа  не  обнаружится,  я  намерен  отдать  приказ  о
возвращении, поскольку считаю  дальнейшее  продвижение  вперед  еще  более
бессмысленным, нежели раньше".
     "День 32-й. Рекогносцировочная группа не  вернулась.  За  безобразную
драку, учиненную минувшей ночью, картографа  Рули  и  рядовых  Хнойпека  и
Тевосяна предупреждаю в последний раз и лишаю на день водного пайка..."
     Дальше на бумаге шел чернильный зигзаг с брызгами, и записи  на  этом
кончались. Видимо, на улице поднялась стрельба, Кехада выскочил  и  больше
уже не возвращался.
     Андрей перечитал записи дважды. Да,  Кехада,  ты  этого  хотел.  Чего
хотел, то и получил. А я все на Пака грешил, царство ему  небесное...  Он,
прикусив губу, зажмурился, когда перед глазами его снова  встала  раздутая
кукла в синей выцветшей куртке, и вдруг до  него  дошло:  тридцать  второй
день. Как - тридцать второй? Тридцатый!  Вчера  я  записывал  за  двадцать
восьмой... Он торопливо перебросил страницу.  Да.  Двадцать  восьмой...  И
трупы эти раздутые - они же лежат уже несколько суток... Господи,  да  что
же это?.. Один, два... Какое же сегодня число? Ведь мы  же  сегодня  утром
ушли!
     И он вспомнил жаркую, уставленную  пустыми  постаментами  площадь,  и
ледяную тьму пантеона, и слепые статуи за бесконечно длинным столом... Это
было давно. Это было очень давно.  Да-а...  Закрутила,  значит,  завертела
гадская сила, заморочила, одурманила меня...  Я  же  мог  в  тот  же  день
вернуться, полковника живого бы застал, не допустил бы...
     Дверь распахнулась, и в комнату шагнул не похожий на себя Изя -  весь
словно высохший, с вытянутым костистым лицом, угрюмый, озлобленный,  точно
и не он только что как женщина вскрикивал под окнами. Он  швырнул  в  угол
полупустой мешок, сел в кресло напротив Андрея и сказал:
     - Трупы лежат не меньше трех дней. Что происходит, ты понимаешь?
     Андрей молча толкнул ему через стол журнал. Изя жадно схватил,  разом
проглотил записи, поднял на Андрея красные глаза.
     Андрей сказал, криво усмехаясь:
     - Эксперимент есть Эксперимент.
     - Дрянь корявая, паршивая... - сказал Изя с ненавистью и отвращением.
Он еще раз проглядел записи и бросил журнал на стол. - С-суки!
     - По-моему, это нас на площади  скрутило,  -  сказал  Андрей.  -  Где
постаменты...
     Изя кивнул, откинулся в кресле и, задрав бороду, закрыл глаза.
     - Ну, что будем делать, советник? - спросил он.
     Андрей молчал.
     - Ты мне только стреляться не вздумай! - сказал Изя. - Знаю я тебя...
комсомольца... орленка.
     Андрей снова криво усмехнулся и потянул себя за воротник.
     - Слушай, - проговорил он. - Пойдем отсюда куда-нибудь...
     Изя открыл глаза и уставился на него.
     - Смрад из окна... - сказал Андрей с трудом. - Не могу...
     - Пошли ко мне, - сказал Изя.
     В коридоре Немой поднялся им навстречу.  Андрей  взял  его  за  голую
мускулистую руку и потянул за собой. Все вместе они вошли в Изину комнату.
Окна здесь глядели на другую улицу. За окнами, над низкими крышами уходила
ввысь Желтая Стена. Здесь совсем не было смрада,  и  было  почему-то  даже
прохладно, только вот сесть было негде - весь пол и  все  сплошняком  было
завалено бумагой и книгами.
     - На пол, на пол садись, -  сказал  Изя,  а  сам  повалился  на  свою
развороченную грязную постель. - Давай думать, - сказал он. -  Я  подыхать
не собираюсь. У меня здесь еще куча дел.
     - А чего думать? - сказал Андрей угрюмо. -  Все  равно...  Воды  нет,
увезли, а жратва вся сгорела. Дороги назад нет  -  через  пустыню  нам  не
пройти... Даже если мы этих гадов догоним... Да нет - где нам их  догнать,
несколько дней прошло... - он помолчал. - Если бы воду найти... Далеко  до
этой твоей водокачки?
     - Километров двадцать, - сказал Изя. - Или тридцать.
     - Если ночью идти, по холодку...
     - Ночью идти нельзя, - сказал Изя. - Темно. И волки.
     - Здесь нет волков, - возразил Андрей.
     - Откуда ты знаешь?
     - Ну, тогда давай стреляться к чертовой матери, - сказал Андрей.
     Он уже знал, что не будет стреляться. Он хотел жить.  Никогда  раньше
он не знал, что можно так сильно хотеть жить.
     - Ну ладно, - сказал Изя. - А если серьезно?
     - А если серьезно, то я хочу жить. И я  выживу.  Мне  теперь  на  все
наплевать. Мы теперь с тобой вдвоем,  понял?  Мы  теперь  с  тобой  должны
выжить, и все. И провались они все к чертовой матери. Просто найдем воду и
будем около нее жить.
     - Правильно, - сказал Изя. Он  сел  на  кровати,  запустил  руку  под
рубаху и принялся скрестись. - Днем будем пить воду, а  по  ночам  я  буду
тебя поя...ть.
     Андрей посмотрел на него, не понимая.
     - Ты можешь еще что-нибудь предложить? - спросил он.
     - Пока нет. Все правильно - сначала надо найти  воду.  Без  воды  нам
карачун. А что дальше - там посмотрим... Я вот что сейчас думаю. По  всему
видно, что они драпали отсюда опрометью, сразу после бойни. Страшно стало.
Повалились на волокушу и - газу! Надо бы в доме пошарить - наверняка здесь
и вода, и жратва найдутся...
     Он хотел еще что-то сказать, но остановился с разинутым  ртом.  Глаза
его выкатились.
     - Гляди, гляди! - сказал он испуганным шепотом.
     Андрей стремительно повернулся к окну.
     Сначала он ничего особенного не заметил, он только услышал - какое-то
отдаленное громыхание, словно обвал, словно где-то камни сыпались... Потом
глаза его  уловили  некое  движение  на  желтом  вертикальном  склоне  над
крышами.
     Сверху, из голубоватой белесой мглы, куда уходил мир, быстро катилось
острием вниз странное треугольное  облако.  Оно  двигалось  с  неимоверной
высоты и было еще очень далеко  от  подножья  стены,  но  уже  можно  было
различить, что на острие бешено крутится, налетая на невидимые  выступы  и
подскакивая, какое-то тяжелое  тело  мучительно  знакомых  очертаний.  При
каждом ударе от этого тела  отлетали  куски  и  продолжали  падать  рядом,
веером летело каменное крошево, и вспухали клубы светлой пыли,  втягиваясь
в облако, образуя его, расходясь углом, как бурун за кормой  быстроходного
катера, а отдаленный громыхающий гул стал громче и распался  на  отдельные
удары, пробный треск обломков  о  монолит,  грозное  шуршание  гигантского
оползня...
     - Трактор! - перехваченным голосом произнес Изя.
     Андрей понял его только в самую последнюю секунду, когда изувеченная,
истерзанная машина стремительно нырнула за крыши, пол под  ногами  дрогнул
от страшного удара, столбом взвилась кирпичная пыль,  взлетели  на  воздух
обломки, клочья жести - через  мгновение  все  это  скрылось  под  лавиной
желтого обвала.
     Они  еще  долго  молчали,  прислушиваясь,  как  там  гремит,  трещит,
хрустит, перекатывается, и пол под ногами все вздрагивал,  а  над  крышами
уже ничего не было видно за неподвижным желтым облаком.
     - Ничего себе! - сказал Изя. - Как их туда занесло?
     - Кого? - тупо спросил Андрей.
     - Это же наш трактор, балда!
     - Какой наш трактор? Который удрал?
     Изя помолчал, изо всех сил сандаля нос грязными пальцами.
     - Не знаю, - сказал он. - Но понимаю  ничего...  А  ты  понимаешь?  -
спросил он вдруг, повернувшись к Немому.
     Тот равнодушно кивнул. Изя с досадой ударил себя по коленям,  но  тут
Немой сделал странный жест: протянул перед собой указательный палец, круто
опустил его к полу,  а  затем  поднял  выше  головы,  описавши  в  воздухе
вытянутое кольцо.
     - Ну? - жадно сказал Изя. - Ну?
     Немой пожал плечами и повторил тот же жест. И Андрей вдруг вспомнил -
вспомнил и сразу все понял.
     - "Падающие Звезды"! - сказал он. - Это ж  надо  же!..  -  Он  горько
рассмеялся. - Надо же, когда я это понял!..
     - Что ты понял? - заорал Изя. - Какие звезды?
     Андрей, все еще смеясь, махнул рукой.
     - Плевать, - сказал он. -  Плевать,  плевать  и  плевать!  Какое  нам
теперь до этого дело? Хватит болтать, Кацман! Нам выжить  надо,  понимаешь
ты?  Выжить!  В  этом  гнусном  неправдоподобном  мире!  Нам  вода  нужна,
Кацман!..
     - Подожди, подожди... - пробормотал Изя.
     - Я ничего больше не хочу! - заорал Андрей, тряся сжатыми кулаками. -
Я не желаю больше ничего понимать! Не желаю ничего  узнавать!..  Ведь  там
трупы валяются, Кацман! Трупы!.. Они ведь  тоже  жить  хотели,  Кацман!  А
теперь просто вздулись и гниют!
     Изя, выпятив бороду, слез с кровати, схватил Андрея  за  куртку  и  с
силой посадил на пол.
     - Тихо! - сказал он страшно сопя. - По морде тебе дать?  Сейчас  дам.
Баба!
     Андрей скрипнул зубами и замолчал. Изя отдуваясь вернулся на койку  и
снова принялся скрестись.
     - Трупов он не видал... - ворчал он. -  Мира  этого  он  не  видал...
Баба.
     Андрей,  уткнувшись  лицом  в  ладони,  давил  и  затаптывал  в  себе
бессмысленный отвратительный вой. Но краем сознания он уже понимал, что  с
ним сейчас происходит, и это помогало. Очень  страшно  было:  быть  здесь,
среди мертвецов, еще вроде бы живым, но на самом-то  деле  уже  мертвым...
Изя говорил что-то, но он не слушал. Потом его отпустило.
     - Что ты говоришь? - спросил он, отнимая руки от лица.
     - Я говорю, что пойду пошарю у солдатни, а ты пошарь у интеллигенции.
И в комнате у Кехады пошарь - у него там где-то геологический эн-зэ должен
храниться... Не дрейфь, перезимуем...
     В этот момент погасло солнце.
     - М-мать! Вот некстати! - сказал Изя. - Теперь фонарь надо  искать...
Подожди-ка, ведь твой фонарь у меня должен быть...
     - Часы, - сказал Андрей с трудом. - Часы надо поставить...
     Он поднес запястье к глазам,  разглядел  фосфоресцирующие  стрелки  и
поставил их на двенадцать ноль-ноль. Изя, ругаясь сквозь зубы,  возился  в
темноте,  двигал  зачем-то  койку,  шуршал  бумагой.  Потом   чиркнула   и
разгорелась спичка. Изя  стоял  посредине  комнаты  на  карачках  и  водил
спичкой из стороны в сторону.
     - Ну чего вы расселись, мать вашу!.. - заорал  он.  -  Фонарь  ищите!
Живее, а то у меня спичек всего три штуки!..
     Андрей нехотя поднялся, но Немой уже нашел фонарь,  поднял  стекло  и
передал  Изе.  Стало  светлее.   Изя,   сосредоточенно   шевеля   бородой,
регулировал  горелку.  Руки  у  него  были  крюки,   горелка   не   желала
регулироваться. Немой, весь лоснящийся от пота, вернулся в  угол,  сел  на
корточки и оттуда жалобно и преданно глядел на Андрея распахнутыми глазами
ребенка. Воинство. Огрызки битой армии...
     - Дай сюда фонарь, - сказал Андрей.
     Он отобрал у Изи фонарь, наладил горелку и приказал:
     - Пошли.
     Он толкнул  дверь  в  комнату  полковника.  Окна  здесь  были  плотно
закрыты, стекла целы, и поэтому  смрада  совсем  не  чувствовалось.  Пахло
табаком и одеколоном. Полковником.
     Все было аккуратно прибрано,  два  упакованных  чемодана  отсвечивали
добротной кожей, походная  раскладная  койка  застелена  была  без  единой
морщинки, в головах на гвозде  висела  портупея  с  кобурой  и  фуражка  с
громадным козырьком. На громоздком комоде в углу стоял на войлочном кружке
газовый фонарь, рядом - коробок спичек, стопка книг, футляр с биноклем...
     Андрей поставил свой фонарь на стол и еще  раз  огляделся.  Поднос  с
флягой и перевернутыми стаканчиками оказался на полке пустого стеллажа.
     - Подай, - сказал он Немому.
     Немой кинулся, схватил и поставил поднос на стол,  рядом  с  фонарем.
Андрей разлил коньяк по стаканчикам. Стаканчиков было  всего  два,  и  для
себя он наполнил колпачок фляжки.
     - Берите, - сказал он. - За жизнь.
     Изя одобрительно посмотрел на него, взял стаканчик, понюхал  с  видом
знатока.
     - Это вещь! - сказал он. - За жизнь, значит?.. Да разве это жизнь?  -
он  хихикнул,  чокнулся  с  Немым  и  выпил.   Глаза  его  увлажнились.  -
Хорошо-о... - слегка осипшим голосом проговорил он.
     Немой тоже выпил - как воду, без всякого интереса. А Андрей  все  еще
стоял с полным колпачком и пить не  торопился.  Что-то  ему  еще  хотелось
сказать, он и сам не знал толком - что. Какой-то  очередной  большой  этап
заканчивался и начинался новый. И хотя ничего хорошего от завтрашнего  дня
ожидать  не  приходилось,  завтрашний  день  все-таки  был  реальностью  -
особенно ощутимой потому, что это будет, может быть, один из очень и очень
немногих оставшихся дней. Это было  совсем  не  знакомое  Андрею  и  очень
острое ощущение.
     Но он так и но придумал, что еще  сказать,  -  только  повторил:  "За
жизнь" - и выпил.
     Потом он зажег газовый фонарь полковника и вручил его Изе, пообещав:
     - Если и этот раскокаешь, борода безрукая, надаю по шее...
     Изя, оскорбленно  ворча,  удалился,  а  Андрей  все  медлил  уходить,
рассеянно оглядывая комнату.  Следовало  бы,  конечно,  пошарить  здесь  -
наверняка у Дагана хранилась для полковника  какая-нибудь  заначка,  -  но
шарить именно здесь почему-то казалось... стыдным, что ли?
     - Не стесняйтесь, Андрей, не стесняйтесь, - услыхал он вдруг знакомый
голос. - Мертвым ничего не нужно.
     Немой сидел на краю стола, болтая ногой, и  это  уже  был  не  Немой,
точнее - не совсем Немой. Он по-прежнему был в одних штанах и с тесаком на
широком поясе, но кожа его стала теперь сухой и матовой, лицо округлилось,
на щеках проступил  здоровый  персиковый  румянец.  Это  был  Наставник  -
собственной персоной, - и Андрей  впервые  при  виде  него  не  ощутил  ни
радости, ни надежды, ни подъема. Он ощутил досаду и неловкость.
     - Опять вы... - проворчал он, поворачиваясь к  Наставнику  спиной.  -
Давненько не видались...
     Он подошел к окну и, прижавшись лбом к теплому стеклу, стал  смотреть
во тьму, слабо озаряемую огоньками догорающей волокуши.
     - А мы тут, как видите, помирать собрались...
     - Зачем же  помирать?  -  бодро  произнес  Наставник.  -  Надо  жить!
Умереть, знаете ли, никогда не поздно и всегда рано, не так ли?
     - А если мы не найдем воды?
     - Вы ее найдете. Всегда находили и теперь найдете.
     - Хорошо. Найдем. Жить около нее всю жизнь? Зачем же тогда жить?
     - А зачем вообще жить?
     - Вот и я все думаю: а зачем жить? Глупую я прожил жизнь,  Наставник.
Дурацкую какую-то... Болтался все время как дерьмо в проруби -  ни  вверх,
ни вниз. Сначала за идеи какие-то сражался, потом - за дефицитные ковры, а
потом совсем уже ополоумел... людей вот погубил...
     - Ну-ну-ну, это несерьезно, - сказал Наставник. - Люди всегда гибнут.
При чем же тут вы?.. Вы начинаете новый этап, Андрей, и на  мой  взгляд  -
решающий этап. В известном смысле даже хорошо, что все  получилось  именно
так. Рано или поздно все это с неизбежностью должно было  произойти.  Ведь
экспедиция была обречена. Но вы могли бы погибнуть, так и не перейдя этого
важного рубежа...
     - Что же это за рубеж, интересно? - произнес  Андрей,  усмехаясь.  Он
повернулся к Наставнику лицом. - Идеи уже были - всякая там  возня  вокруг
общественного блага и прочая муть для молокососов... Карьеру я уже  делал,
хватит, спасибо, посидел в начальниках... Так что же  еще  может  со  мной
случиться?
     - Понимание! - сказал Наставник, чуть повысив голос.
     - Что - понимание? Понимание чего?
     - Понимание, - повторил Наставник. - Вот чего у вас  еще  никогда  не
было - понимания!
     - Понимания этого вашего у меня теперь вот сколько! - Андрей постукал
себя ребром ладони по кадыку. - Все на свете я  теперь  понимаю.  Тридцать
лет до этого понимания доходил и вот теперь дошел. Никому я  не  нужен,  и
никто никому не нужен. Есть я, нет меня, сражаюсь  я,  лежу  на  диване  -
никакой разницы. Ничего нельзя изменить, ничего  нельзя  исправить.  Можно
только устроиться - лучше или хуже. Все идет само по себе, а  я  здесь  ни
при чем. Вот оно - ваше понимание, и больше понимать мне нечего... Вы  мне
лучше скажите, что я с этим пониманием должен делать? На зиму его засолить
или сейчас кушать?..
     Наставник кивал.
     - Именно, - сказал он. - Это и есть последний  рубеж:  что  делать  с
пониманием? Как с ним жить? Жить-то ведь все равно надо!
     - Жить надо, когда понимания нет! - с тихой яростью сказал Андрей.  -
А с пониманием надо умирать! И если бы я не был таким трусом... если бы не
вопила так во мне проклятая протоплазма, я  бы  знал,  что  делать.  Я  бы
веревку выбрал - покрепче...
     Он замолчал.
     Наставник взял флягу, осторожно наполнил  один  стаканчик,  другой  и
задумчиво завинтил колпачок.
     - Ну, начнем с того, что вы не трус, - сказал он. - И веревкой вы  не
воспользовались вовсе не потому, что вам страшно... Где-то в  подсознании,
и не так уж глубоко, уверяю  вас,  сидит  в  вас  надежда  -  более  того,
уверенность, - что можно жить и с пониманием. И неплохо жить. Интересно. -
Он  ногтем  стал  двигать  к  Андрею  по  столу  один  из  стаканчиков.  -
Вспомните-ка, как отец заставлял вас прочесть "Войну миров" -  как  вы  не
хотели, как вы злились, как вы  засовывали  проклятую  книжку  под  диван,
чтобы вернуться  к  иллюстрированному  "Барону  Мюнхгаузену"...  Вам  было
скучно от Уэллса, вам было от него тошно, вы не знали, на кой ляд  он  вам
сдался, вы хотели без него... А потом вы прочли эту книжку двенадцать раз,
выучили наизусть, рисовали  к  ней  иллюстрации  и  пытались  даже  писать
продолжение...
     - Ну и что? - угрюмо сказал Андрей.
     - И такое было с вами не однажды! - сказал Наставник. - И  будет  еще
не раз. В вас только что вбили понимание, и  вам  от  него  тошно,  вы  не
знаете, на кой оно  вам  ляд,  вы  хотите  без  него...  -  Он  взял  свой
стаканчик. - За продолжение! - сказал он.
     И Андрей шагнул к столу, и взял свою рюмку, и поднес ее  к  губам,  с
привычным  облегчением  чувствуя,  как  снова  рассеиваются  все   угрюмые
сомнения и уже брезжит что-то впереди, в непроницаемой, казалось бы, тьме,
и сейчас надо выпить, и бодро стукнуть пустой рюмкой по столу,  и  сказать
что-нибудь энергичное, бодрое, и взяться за дело, но в этот момент  кто-то
третий, кто до сих пор всегда молчал, все тридцать  лет  молчал  -  то  ли
спал, то ли пьяный лежал, то ли наплевать ему  было  -  вдруг  хихикнул  и
произнес одно бессмысленное слово: "Ти-ли-ли, ти-ли-ли!.."
     Андрей выплеснул коньяк на пол, бросил стаканчик на поднос и  сказал,
засунув руки в карманы:
     - А ведь я еще кое-что понял, Наставник... Пейте, пейте на  здоровье,
мне не хочется, - не мог он  больше  смотреть  на  это  румяное  лицо.  Он
повернулся к нему спиной и снова отошел  к  окну.  -  Поддакиваете  много,
господин Наставник. Слишком уж вы беспардонно поддакиваете  мне,  господин
Воронин-второй,   совесть   моя   желтая,   резиновая,   пользованный   ты
презерватив... Все  тебе,  Воронин,  ладно,  все  тебе,  родимый,  хорошо.
Главное, чтобы все мы были здоровы, а они нехай все подохнут.  Жратвы  вот
не хватит, Кацмана пристрелю, а? Милое дело!..
     Дверь у него за спиной скрипнула. Он обернулся. Комната была пуста. И
стаканчики были пусты, и фляга была пуста, и в груди  было  как-то  пусто,
словно вырезали оттуда что-то большое и привычное. То ли  опухоль.  То  ли
сердце...
     И уже привыкая к  этому  новому  ощущению,  Андрей  подошел  к  койке
полковника, снял с г