на  своих
заборах невзрачное черное солнце с тонкими лучами  протуберанцами;  город,
забывший о шорохе дождей, о звуках смеха, шагов...
     К черту!
     Одинокие чайки  над  проливом,  равнодушно  раздевающиеся  эвкалипты,
листва, устлавшая улицы,  крыши,  набережные;  обмороки  в  душных  домах,
осквернители могил, сыщики-дилетанты, научные сотрудники; тревога, шорохи,
страхи... Что я здесь делаю? Почему именно мне надо лезть в морозильник, в
котором хранится замороженная смерть? Разве сон,  полный  кошмаров,  лучше
вечного?
     Уснуть...
     Я с ненавистью ударил кулаком по постели.
     Все проходит. Проходят эпидемии. Проходят циклоны. Проходят века.
     Не утешение для тех, кто попал на кладбище, но, с другой стороны, для
живых тоже не утешение. Адентит не связан с  мучениями,  это  уже  хорошо.
Можно рассматривать остров со  специально  оборудованной  площадки,  можно
купаться в запрещенной зоне, можно не выходить из дому, можно  валяться  в
канаве, что угодно,  черт  возьми,  лишь  бы  не  румянец,  однажды  вдруг
обдающий тебя жаром. Говорят, на час, на два заболевший адентитом  впадает
в эйфорию, он счастлив, он любит весь мир, но затем сон...
     Болезни, подобные адентиту, приходят из ничего и в ничто уходят.
     Солнечный мир, счастливые люди,  океан  накатывает  долгие  волны  на
берег. Океан приносит прохладу и свежесть, он бездонен,  как  вечность,  в
его пучинах дрейфуют кашалоты и субмарины, он утешает, он  дарит  надежды,
он поддерживает, но однажды из его вечных смутных глубин, окутанных дымкой
доисторических тайн, всплывает вдруг черное солнце глоубстера...
     Смерть... Сон...
     Я никак не мог уснуть.
     Человечество давно миновало свой золотой век. Оно  миновало  его,  не
заметив. Великие географические открытия, расширение  территорий...  Тогда
еще можно было мечтать о том, что хлеба будет больше, земель будет больше,
энергии будет больше. Но мечта разбилась о прирост населения. Все новые  и
новые, жадные, требующие еды рты.  С  мечтами  покончено.  Идет  драка  за
оставшееся. Если впереди нас  и  ждут  неожиданности,  то,  скорее  всего,
сходные с теми, что обрушились на остров Лэн.
     Бред...
     Почему Джек считает, что вымороженный  глоубстер  не  опасен?  Почему
Джек и Отис так боятся циклона, названного именем Мелани?  Почему  их  так
поразило сообщение о V-30, затонувшем в проливе?
     Коротко звякнул телефон. Я схватил трубку чуть ли не с облегчением.
     - Эл, это Билл, - забормотал низкий голос. - Это твой старина Билл.
     - Привет, старина Билл, - ответил  я  как  можно  радушнее.  -  Ты  в
порядке?
     Понятия не имел, кто этот Билл, но старина Билл, похоже, обрадовался.
     - Так вот, Эл, я хорошо  продумал  нашу  беседу,  -  голос  незримого
собеседника был полон какого-то отталкивающего смирения. - Так вот, Эл,  я
думаю, наш Лэн вовсе не Лэн. Наш якобы Лэн должен носить другое имя. Я  бы
так назвал его - Гинн. Это отражает саму суть проблемы. Не остров -  овраг
смерти. Не Лэн, а Гинн. Ты ведь помнишь, Эл:  Гинн  -  овраг,  рассекающий
южную сторону Иерусалима.  Мы  с  тобой,  конечно,  не  такие  уж  крепкие
христиане, но мы все-таки христиане. Узкий овраг разъел наши  души.  Ахаз,
царь  Иудейский,  прокоптил  наши  души  смрадом,  искалечил  их   воплями
сжигаемых заживо детей. Он,  Ахаз,  знал  толк  в  музыке.  Музыка  всегда
звучала над Гинном, Эл, как она всегда  звучала  над  нашим  островом.  Мы
должны  убить  кощунственную  музыку,  Эл,  выбросить   ее   навсегда   из
человеческой памяти. И я, кажется, знаю, с чего  надо  начинать,  Эл  -  с
музыкантов! Я, как царь Иосия, сам буду  ходить  с  оружием,  я  буду  сам
истреблять музыкантов и их нечестивые инструменты. Это  богоугодное  дело.
Или, или! Лама савахвани, - печально  пробормотал  на  том  конце  провода
старина Билл. - Музыка преступна сама по себе, Эл,  в  наших  душах  смрад
Гинна. Эволюции  не  существует,  Эл,  это  вздорная  выдумка,  есть  лишь
бесчисленные повторения. Нам всем предстоит умереть.
     - Да, Билл, - оптимистично подтвердил я.
     - Мы все умрем, Эл.
     - Да, - сказал я, не испытывая к нему даже ненависти. - Не думаю, что
найдутся исключения.
     - Это меня зажигает, Эл, - смирение в низком голосе моего собеседника
перешло в негромкое торжество. - Мы  выйдем  на  площади,  мы  заглянем  в
каждый подвал, мы искореним музыку, как  явление,  мы  проветрим  души  от
скопившегося в них смрада. Мы превратим остров Лэн в геенну огненную,  Эл.
Лэн -  Гинн  -  геенна  огненная.  Эволюции  не  существует,  есть  только
повторения, Эл. Это важная мысль, я хочу подумать над этим.
     - Правильно, Билл, - сказал я и повесил трубку.
     За окном палил  зной.  Тяжело  обвисали  изнуренные  ветви,  тяжелыми
слоями лежала на земле листва. От одной мысли, что в  этой  горячей  земле
месяцами лежат почему-то неразлагающиеся трупы, становилось не по себе.
     Вновь зазвонил телефон.
     Мягкий женский голос:
     - Я не рано, Эл?
     - Почему ты так спрашиваешь? - мягко спросил я.
     - Ты обязательно сердишься, когда я звоню рано, - голос  был  легкий,
мягкий, но в нем слышалась вполне явственная сумасшедшинка.
     - Нет, я не сержусь. Зачем мне на тебя сердиться?
     - Не знаю, Эл. Ты обязательно сердишься, когда я  звоню  днем.  Ты  и
сейчас сердишься.
     - С чего ты это взяла?
     - Но ты ни разу не назвал меня по имени. Когда я тебе звоню, ты сразу
меня узнаешь. Ты говоришь, здравствуй, Эбби.  А  сегодня  ты  ни  разу  не
назвал меня по имени. Совсем ни разу, Эл. Это значит, ты сердишься.
     - Прости, Эбби. Я просто не успел, Эбби.  Я  чувствую  себя  неважно,
Эбби. Других причин у меня нет.
     Далекий голос Эбби окреп:
     - Тебе обязательно будет лучше, Эл.  Люди  гнусны.  Если  смерть  нас
очищает, значит, надо возлюбить и смерть. Я много об этом думала.  Знаешь,
Эл, моя жизнь  ведь  не  была  безупречной,  просто  я  очень  скрытна.  Я
совершала поступки,  недостойные  человека,  но  теперь  я  чувствую  -  я
очищаюсь, Эл. Каждая смерть, о которой я слышу, несет мне  все  большее  и
большее успокоение. Это глоубстер, он - знамение, Эл...
     Я опустил трубку на колени.
     Пусть Эбби выговорится.
     Если Эбби много размышляла и пришла к какой-то идее, а идея эта может
способствовать ее очищению, пусть выговорится.
     Не без тайного изумления я  подумал:  напарник  Джека  был,  кажется,
необычным парнем. По крайней мере, он умел  вести  такие  беседы,  к  нему
тянулись разные люди... Лэн - Гинн - геенна огненная... Почему нет?.. Если
пройтись по острову Лэн с факелами, здесь найдется чему гореть. Здесь  все
хорошо просохло, здесь все займется сразу, как порох,  пламя  будет  видно
даже с материка...
     Хорошая идея.
     Надо будет поделиться ею со стариной Биллом.
     Ладно.
     Я повесил трубку.
     Эбби, конечно, удивится, но ведь  она  знает,  что  я  чувствую  себя
неважно.
     В дверь постучали.
     - Да, - буркнул я не без раздражения. И увидел Джека.
     - Нашли бумажку?
     Берримен кивнул.
     - Все равно, Джек, я на твоем месте как можно скорей избавился бы  от
Отиса. Он завистлив. Из  ненависти  к  Мелани  он  рано  или  поздно  тебя
заложит. К тому же, он опять не узнает меня. Ему только  кажется,  что  он
узнал, но в нем нет уверенности.
     Джек хмыкнул:
     - Это не главное. Нам просто следует торопиться.
     - Еще бы! - откинулся я  на  влажную  подушку.  -  Ночью  под  окнами
покуривают наблюдатели,  днем  приходит  шериф...  Веселое  местечко  этот
пансионат "Дейнти"... Не находишь?
     - Нормальное местечко, лучшего на Лэн не найти,  -  отрезал  Джек!  -
Взгляни. - Он протянул мне мятый листок.  -  Вот  та  самая  бумага,  ради
которой мы прогулялись с Кирком к аптеке Мерда. Что ты видишь на ней?
     - Ничего не вижу, - недовольно, но честно признался я,  переворачивая
бумажку. - Ни слова, ни буквы...  просто  бумажка...  Ну,  сырое  пятно  в
углу... Подобрал ее с земли?
     - Конечно.
     - Зачем?
     - Да затем, черт возьми, что  это  действительно  та  самая  бумажка,
которую должен был передать мне Отис. Химик, выполнявший анализы, расписал
данные  достаточно  подробно,  но   своими   собственными,   специальными,
исчезающими через пару часов чернилами. Если бы  Отис  явился  вовремя,  я
успел бы скопировать записи, но Отис опоздал, он ввязался в драку, упустил
время, и все знаки с бумажки исчезли.
     Джек  растерянно  рассмеялся.  Результаты  анализа  будут,   конечно,
повторены, сказал он, но Кирку он этого  не  простит.  Джек  явно  получал
какое-то извращенное удовольствие от пересказа этой истории.
     Зазвонил телефон.
     Я неохотно поднял трубку.
     - Эл, - голос был легкий, мягкий, но  ощущение  сумасшедшинки  только
усилилось.  -  Ты  думаешь,  нам  не  надо  встречаться?  Ты  думаешь,  мы
встретимся _т_а_м_?
     Меня передернуло. Я бросил трубку.
     - Где он отключается? - Я в бешенстве дернул шнур. -  Здесь  остались
одни сумасшедшие, Джек. Ты тоже сумасшедший, если держишь при себе Отиса.
     - А ты? Остался бы ты самим собой, проведя здесь эти два месяца?
     - Извини...
     - Ладно, - Джек улыбнулся. - У тебя что, есть идеи по поводу Отиса?
     Идей у меня не было. Я буркнул:
     - Отис - твоя проблема.



                                    6

     Шел прилив.
     Накатывало волну.
     В узкую щель,  раскалывающую  мыс,  волна  била,  как  пневматический
молот.  Колеблющаяся   водная   пустыня   озарялась   скользящими   лучами
прожекторов, вода вспыхивала, я  видел  клочья  пронзительно  белой  пены,
потом прожектор гас, и мир вновь стремительно погружался в  лунную  душную
тень, в ее гипнотическое серебрение.
     Даже профессиональные аквалангисты не любят ночных прогулок.
     Я зябко повел плечом.
     И усмехнулся.
     Ладно. Озноб не жар. Эйфории я тоже не испытывал. Пора в воду.
     Однако  ушло  какое-то  время,  пока  я  тщательно  проверил   маску,
свинцовый груз, нож, висевший на поясе, компас, часы, пластиковую сумку  с
перчатками и с герметически запирающимся плоским термосом.  Наконец,  и  с
этим было покончено.
     Я ушел под волну, и меня чуть не притерло к песку.
     Я вывернулся.
     Спасительная глубина.
     Сумрак...   Подводный,   неясный,   всегда   таинственный   сумрак...
Успокаивающий, но и держащий в ровном напряжении, тускло мерцающий и сразу
вспыхивающий мириадами хрустальных тонких иголок...
     Рощица водорослей.
     Черные, будто обугленные, водоросли вновь  удивили  меня.  Их  черные
обрывки местами устилали все дно. Я покрутил головой, не видно ли где того
шара? Но шара не увидел. Зато гиблых водорослей сколько угодно -  везде  я
видел черные пятна.
     Нырнув, я подхватил черный стебель, он неожиданно  легко  сломался  в
моей руке, развалился на множество плоских пластинок. Я мог размять  любую
из этих водорослей, столь крепких на вид, в пыль - никакого  сопротивления
под пальцами. Вместо этого я сунул несколько обрывков в пластиковый мешок.
Чем-то они мне не нравились. Пусть Берримен поломает голову над их  видом.
Или Кирк Отис. Ему полезно отвлекаться иногда от глоубстера и от выпивки.
     Ориентировался я по компасу,  но  мне  здорово  помогали  прожектора.
Иногда я шел в пучке света, как по подводному  коридору.  Это  волновались
наверху охранные службы Бастли, не желавшие видеть  на  материке  незваных
островитян. Газеты давно отучили  людей  от  сочувствия.  Жители  материка
твердо знали: адентит - смерть, островитяне - разносчики  адентита.  Ничто
другое значения не имело.
     В  общем,  я  без  особого  труда  добрался  до  каменного  козырька,
нависающего над подводной бездной. Только  глянув  вниз,  я  осознал,  что
такое настоящая тьма.
     Повиснув над бездной, я автоматически просчитал задание.
     Найти катер,  сфотографировать  его,  попасть  на  склад  лаборатории
Гардера, выкрасть  пробы...  Конечно,  Джек  прав,  задание  не  из  самых
сложных,  но  адентит!..  Мне  ведь  придется   прикасаться   к   останкам
глоубстера,  из-под  ножа  будет  лететь  ледяная  крошка...  Может   быть
возбудитель адентита и впрямь уже потерял силу, но я не  мог  знать  этого
точно... К 2021 году, вспомнил я пророчества багамского папируса, людям не
придется работать... Почему?.. Болезнь, "подаренная океаном", убьет к тому
времени "смешанную" расу или еще что-нибудь такое произойдет?..
     К черту!
     Я знал свою особенность - отвлекаться  в  сложные  моменты  на  некие
общие рассуждения - и вовремя взял себя в руки.
     Вода в проливе была прозрачной,  лунный  свет  неярко  пронизывал  ее
плоские фосфоресцирующие слои, я лишь пару раз воспользовался фонарем.
     Тьма.
     Тени.
     Блики - рассыпающиеся, гаснущие...
     Я  опять  чуть  не  натолкнулся  на  вдруг   появившуюся   из   смуты
металлическую мачту, так точно я вышел к рассчитанному месту.
     Круто направил луч фонаря вниз.
     Кремовое пятно света прошлось  по  ржавому  борту,  покрытому  четким
кружевом водорослей.  Руины  храма,  не  судно...  Руины  храма,  печально
украшенные густыми страшными разводами  ржавчины...  Печальное  зрелище  -
затонувшее судно, особенно, когда оно пролежало под водой не один  год,  а
снизу его подтопило  чужой  горючкой  или  чем-то  там  еще,  окончательно
прирастив к каменистому грунту.
     Я повел фонарем, и луч света уперся в блеснувший борт бронекатера.
     V-30.
     Судя по всему, черная вязкая лужа вытекла из его танков,  хотя  я  не
видел пробоин. Возможно, они в днище, возможно, катер получил пробоины при
ударе о донные камни. Жирная вязкая масса заполнила все расселины. Найдись
там, на каменном козырьке, какая-нибудь канавка, вся эта  дрянь  давно  бы
стекла вниз, в бездну, откуда ничто никогда не возвращается.
     Я нырнул.
     Заложило уши.
     Неэкономично  работать  на  большой  глубине,  следовало  торопиться.
Глянув на указатель давления, я приготовил камеру.
     Общий  вид.  Борт  бронекатера  с  номером.  Просто  номер.   Мертвые
водоросли. Каменный козырек. Ржавые  металлические  руины.  Жирная  вязкая
масса, подтопившая проеденный ржою борт. Снова катер.
     По тому, как меня выталкивало наверх, я понял  -  баллоны  наполовину
пусты. И хорошо, если наполовину.
     Ладно. Мне не придется больше нырять. В бухте я  вообще  выберусь  из
воды. Там будет прохлада морозильников, там  будет  другой  страх,  другая
тревога.
     Я холодно прикинул шансы.
     Берримену нет смысла посылать меня на верную смерть. Я  нужен  ему  с
пробами и с фотографиями, я нужен ему живой. Когда-то он вытащил  меня  из
лап смерти в Бэрдокке, мы хорошо прикрывали друг друга в Итаке, в  деле  с
экспертом, в деле с малайскими террористами, - да, я нужен ему живой.  Тем
не менее, он  послал  меня  в  морозильник,  и  я  отплачу  ему  такой  же
любезностью. Если я вернусь, если я побываю в морозильнике, но вернусь,  я
непременно пожму Берримену руку.
     Обязательно пожму, злорадно решил я. Прежде, чем принять душ, прежде,
чем смыть с себя грязь и усталость, я пожму Джеку руку...
     Странного помощника подыскал себе Джек. Я не верил Отису, он  вызывал
во мне почти инстинктивное недоверие.
     Я понимал, что такие люди, как Отис, несомненно, более  полезны,  чем
множество других самых разных людей, чем тот же Нестор, к примеру, но Отис
меня отталкивал. Да, ненависть не худший двигатель, но Отис не умеет  себя
контролировать. Да, честолюбие тоже не самый  худший  двигатель,  но  Отис
слишком часто бывает слеп. Он опасен для окружающих. Он  ненавидит  Мелани
за то, что глоубстер оказался в ее руках, он ненавидит шерифа за  то,  что
тот угрожал глоубстеру, он уже ненавидит Джека за то, что тот не торопится
отвезти его на материк, где он, Отис, смог  бы  закончить  книгу  об  этой
морской твари. А если Джек и отправит его на материк, ничем добрым это  не
кончится. Отис не сможет жить инкогнито, ему нужен  шум.  А  начнись  шум,
рано или поздно встанет вопрос о том, как это островитянин  Отис  оказался
на материке еще до того, как карантин на острове был  снят?  Газетчики  до
всего  докопаются.  Почти  девять  тысяч  трупов,  такие  цифры  убеждают.
Понадобятся объяснения.  Что  скажет  Отис?  Какими  словами  вспомнит  он
некоего Джека Паннера, деловитого туриста, весьма увлеченно  занимавшегося
островной трагедией? Разве не он, Кирк  Отис,  добывал  для  него  анализы
трупов, закрытые сведения и всякое такое прочее? И как использовал все это
Джек Паннер? И куда он, наконец, подевался?
     Ладно.
     Отис - проблема Джека. Я не хотел терять на него время. Я внимательно
следил за неровным повышающимся дном;  потом  по  правую  руку  скользнули
серые вертикальные тени.
     На мгновение я включил фонарь.
     Сваи.
     Осклизлые, уходящие вверх, обросшие ракушками сваи.
     Я вошел в бухту. Собственно, я уже находился под одним из складов.
     Мне повезло.
     Лунный свет смутно, но пронизывал воду. Он и мешал и помогал. Так  же
мешали, но и помогали мне горевшие на переходных мостках фонари. Благодаря
им, я быстро нашел нужный склад, добравшись до него, чуть  ли  не  царапая
животом дно, густо и страшно усеянное битыми бутылками, обрывками  тросов,
рваным бурым железом.
     Оказавшись под складом, я взглянул на часы.
     Полночь.


     Охрану лаборатории Гардера несли в основном китайцы.
     Не думаю, что причиной  служила  их  более  высокая  сопротивляемость
адентиту; скорее всего, в принципах Мелани не последнюю роль играл и  этот
- нанимать наиболее надежных людей. Китайцы, несомненно,  без  размышлений
пустили бы в ход оружие, появись я над водой хоть на мгновение.
     Ладно.
     Я всплыл и выплюнул упругий загубник.
     Под складом воздух застоялся, отдавал душной гнилью и ржавчиной.
     Вот и лесенка.
     Осторожно, хотя никто не мог заметить меня с мостков, я  поднялся  по
лесенке и уперся плечом в люк.
     Люк поддался.
     Ничего удивительного.
     Если в морозильнике действительно хранятся останки  глоубстера,  вряд
ли найдется идиот, рискнувший бы войти туда. Страх самая надежная охрана.
     В тесной комнатке-шлюзе я скинул акваланг, отстегнул свинцовый  груз,
оставил на поясе только нож и  пластиковый  мешок  с  термосом.  Резиновые
перчатки оказались очень тонкими, я боялся, что порву их, возясь с замком,
но прочность перчаток превзошла  все  ожидания.  Толкнув  дверь,  негромко
скрипнувшую, я увидел длинный плохо  освещенный  коридор,  заканчивающийся
широкой дверью, прочно запертой снаружи. Я знал это со слов  Джека  и  это
меня устраивало. Пусть китайцы разгуливают по мосткам,  внутри  склада  им
делать нечего.
     В коридоре было прохладно, металлические двери камеры обильно  потели
мутными каплями конденсата.
     Итак, я добрался до цели.
     Я выбросил  из  головы  все  лишнее.  Теперь  меня  ничто  не  должно
отвлекать. Если эпидемия правда идет на спад, обидно  оказаться  последней
жертвой.
     К черту!
     Нажав тяжелый рычаг, я медленно открыл массивную дверь камеры.
     Вспыхнул свет.
     Иней на стенах, иней на боковых полках, на потолке.  Морозный  воздух
сухо кольнул ноздри, термометр показывал минус четырнадцать. В эту  камеру
можно было войти впятером, сюда быка можно было ввести: на полу, в плоском
пластмассовом ящике, два на два метра, возвышался  бесформенный  массивный
горб. Его полностью покрывали поблескивающие кристаллики инея.
     Странное зрелище.
     Я медленно протянул руку и тут же ее отдернул - сверху на  смерзшуюся
массу упала тень.
     Конечно, тень моей руки.
     Я негромко выругался.
     Стараясь не дышать, уклоняясь от летящей из-под ножа ледяной  крошки,
я несколько раз ударил по смерзшейся, как бетон, массе.
     Нож соскальзывал, не давая никаких результатов. Зато потянуло  густым
мерзким  запахом,  к  счастью,   более