- О! - испугалась Маргет. - Там стоит офицер,  сидят  солдаты.  Зачем
они там, Кей?
     - Не знаю. Но это наш офицер, Маргет, - я сказал это  чуть  ли  не  с
гордостью. - Он поставлен, чтобы следить за нами.
     И спросил:
     - Ты правда не видела таких в городе?
     - Святая Мария! Правда!
     - Значит, они действительно наши..."
     - Что вы там устроили в этой Альтамире, Джек?
     - Слушай внимательней. Было бы хорошо, если бы ты и впрямь ничего  не
понял.



                                    8

     "...Ночь тянулась долго. Мне мешала яркая звезда в открытом окне. Она
колола глаза. К утру она,  конечно,  исчезла,  а  я  встал  невыспавшимся.
Почему-то меня волновало это неожиданное совпадение имен нового президента
Альтамиры и моего давнего приятеля по Лондону.
     Невыспавшийся,  сердитый,  я  решил  сразу  же  наведаться  к  старой
мельнице Фернандо Кассаде. Патруль, конечно, не  спал,  но  я  сумел  уйти
незамеченным и так же незаметно часа через  три  вернулся.  Мой  маленький
подвиг наполнил меня уверенностью. Я не знал, зачем патруль  приставлен  к
моему дому, но мне почему-то показалось, что я всегда  смогу  обвести  его
вокруг пальца. Разумеется,  эту  уверенность  внушили  мне  две-три  чашки
обандо, но все равно это была уверенность. Маргет, вернувшаяся  с  работы,
оценила мое состояние:
     - Хорошо, что ты дома. Я не хочу, чтобы ты ходил на мельницу. Мне  не
нравятся твои патрульные. Я приглядывалась к ним, у них нехорошие лица. Ты
скоро получишь работу, Кей. Вот увидишь, это будет скоро.
     Она загадочно глянула на меня:
     - Угадай, что я принесла?
     - Бутыль обандо. Ну, того, которое производили когда-то  на  заводике
Николае. Помнишь, жил такой эмигрант?
     - Обандо! - фыркнула она, но сердиться не стала. -  Я  принесла  тебе
портрет нового президента.
     - Ты его купила? - я был изумлен.
     - Ну что ты, Кей, - засмеялась Маргет. - В Альта мире  снова  выходит
газета.  Под  старым  названием  -  "Газетт".  Портрет  нового  президента
занимает чуть ли не всю первую страницу. Вот посмотри.
     И похвасталась:
     - Теперь мы каждый день будем получать "Газетт". И бесплатно. Это дар
президента народу.
     Я не успел удивиться. "Газетт"... Такую новость следовало переварить.
Это  не  телевизор,  постоянно  показывающий  одну  и  ту   же   картинку:
"Пожалуйста, соблюдайте спокойствие". И  выключить  его  нельзя,  а  вдруг
именно сейчас и пойдет некое важное сообщение?
     - А как дело с патрулями, Маргет? Их много в городе?
     - Я не видела ни одного.
     - Но ведь наш патруль - вон он!
     - Они, наверное, охраняют нас.
     - От кого, Маргет?
     - Я не знаю.
     В этом ответе была вся Маргет. Усмехнувшись, я развернул "Газетт".
     Она имела подзаголовок - "Для вас". Печаталась на шестнадцати полосах
в  один  цвет  и  выглядела  весьма   аккуратной.   Видимо,   аккуратности
придавалось  какое-то   особое   значение.   Почти   всю   первую   полосу
действительно занимал портрет президента Кристофера Колонда;  несмотря  на
густые усы (раньше он их не носил),  я  сразу  узнал  своего  приятеля  по
годам, проведенным в Лондоне. Те же внимательные черные глаза,  всевидящие
и сравнивающие. Губы чуть узковатые, может, не слишком правильный нос,  но
президенту Альтамиры совсем не обязательно быть красавчиком.
     Всю  вторую  полосу  занимали  сообщения  о  вчерашней  погоде.  Они,
несомненно, были  точны,  не  вызывали  сомнений,  но  почему-то  хотелось
проверить каждую строку. Я невольно припомнил час за часом весь  вчерашний
день, проведенный дома и возле мельницы  Фернандо  Кассаде:  но  не  нашел
никаких несоответствий. Тут же  были  приведены  точные  цифры  восхода  и
захода Солнца и Луны, а также данные, придраться к точности которых  опять
же мог только идиот. Например, я узнал, что 11  августа  1999  года  в  11
часов 08 минут по Гринвичу в далекой от  нас  Западной  Европе  произойдет
полное солнечное затмение, а 16 октября 2126 года  ровно  в  11  часов  по
Гринвичу такое же зрелище порадует и азиатов. Нам,  альтамирцам,  "Газетт"
ничего такого не обещала, но сам факт выхода  подобной  газеты  говорил  о
многом.
     Третья полоса меня удивила. Она была  набрана  петитом,  видимо,  для
емкости, но  читалась,  как  приключенческий  роман,  я  не  смог  от  нее
оторваться. В долгих, совершенно  одинаковых  на  первый  взгляд  колонках
мелким, но четко различимым шрифтом дотошно  расписывалось,  кто  и  когда
вышел в неурочное время на улицу, вступил в некие конфликты с властями или
с прохожими, кто и когда распивал запрещенный  напиток  обандо,  игнорируя
все указания, отпущенные Дворцом Правосудия,  наконец,  что  случилось  со
многими из этих людей. Информация продавалась легко, просто, так же  легко
усваивалась, и было видно, что газету делают не наспех.
     Я взглянул на выходные данные. Как ни  странно,  газета  впрямь  была
государственной, а выпускал ее президент  Колонд.  Тут  же  бросающимся  в
глаза шрифтом было указано: издается еженедельно с постепенным переходом в
ежедневную, первые семь номеров  распространяются  бесплатно,  с  восьмого
номера подписка обязательна. Тут же находилось  разъяснение:  для  граждан
Альтамиры.
     Я поднял голову. Маргет меня поняла:
     - Правда, интересно?
     Интересно?..  Не  знаю...  Это  было  не   то   слово...   Это   было
захватывающе!  Вот,  так  точней...  Чего,  скажем,  стоило  одно   только
сообщение, касающееся некоего Эберта Хукера.
     Я знал его. О нем было сказано, что в ближайшее время он  убьется  до
смерти на рифе Морж, ибо нарушит инструкцию по употреблению обандо.
     Я потер виски.
     Завтра?.. Может, Эберт Хукер уже  разбился  и  это  просто  сообщение
неверное сформулировано?.. Этот Хукер действительно любил посидеть на рифе
с чашкой обандо. Он называл это рыбной ловлей...
     Я спохватился. Почему - любил? Ведь в  газете  сказано  -  завтра.  Я
совсем запутался.
     Ладно. Я перевернул страницу.
     Остальные полосы оказались рабочими. Там конкретно  указывалось,  кто
прикреплен к какому предприятию, каков его рабочий график и какими  часами
он может пользоваться для отдыха. Я не нашел в списке себя, но имя  Маргет
туда было внесено. Я за нее обрадовался. Она - животное общественное, и ей
было бы трудно усидеть дома, как это делаю я. Правда, мне  не  понравилось
примечание под посвященным ей абзацем. Там было сказано, что  в  ближайшее
время Маргет Санчес, торопясь по узкой тропе, ведущей к  мельнице  старого
Фернандо Кассаде, вывихнет ногу.
     Я удивился: зачем это ее туда понесет?
     К чему вообще все эти мелкие пророчества? Неужели Кристоферу его  дар
еще не надоел? Это показалось мне странным. Я уважал Кристофера именно  за
сдержанность  -  даже  в  Лондоне  он  никогда  не  злоупотреблял   своими
уникальными способностями.
     Что же случилось?
     Я  спросил,  когда  выйдет  следующий  номер,   и   Маргет   радостно
рассмеялась:
     - Через несколько дней. В те дни, когда выходит газета, рабочий  день
будет  начинаться  на  три  часа  раньше,  чтобы   мы   успевали   с   нею
познакомиться. Правда удобно, Кей?
     -  Наверное...  Только  мне  не  кажется,  что  такая  газета   может
понравиться, скажем, Эберту Хукеру.
     - Старый пьяница! - Маргет выругала Эберта Хукера  с  непонятным  мне
презрением. - Рано или поздно он все равно где-нибудь  разобьется.  Почему
не завтра? Чем, собственно, помог он нам, самоорганизующимся системам?
     - Как ты сказала?
     - Самоорганизующимся системам, - с гордостью повторила Маргет.
     - А ты знаешь, что это такое?
     - А как же. Это я, ты, наши соседи, наш  президент,  это  даже  Эберт
Хукер,   хотя   он   плохая   самоорганизующаяся   система.   Он    скорее
саморазрушающаяся система. Чем раньше он уйдет, тем проще будет  построить
будущее.
     - Будущее? Для кого?
     - Как для кого? Я же сказала. Для нас, самоорганизующихся систем.
     - Где ты наслышалась такого вздора?
     - Ты говоришь грубо, Кей. Так не надо. Я слышала все это на приеме.
     - Ты была в президентском дворце?
     - Да. Нас туда пригласили прямо с работы. Нас принимал сам президент.
Он мне понравился. Там в патио  поставлены  кресла,  рядом  бьют  фонтаны,
всегда прохладно. Когда президент говорит, чувствуешь себя свободным,  как
будто он все давно про тебя знает и  тебе  уже  ничего  не  надо  от  него
скрывать.
     - Он что, гипнотизер? - осторожно спросил я.
     - Что ты! Он просто понимает нас.
     А я подумал: с Кристофером что-то случилось. Он никогда не  рвался  к
власти, но, к сожалению, не исключал и такую возможность. Видимо, она  ему
представилась. Я вспомнил и то, что в Лондоне, когда выдавались  свободные
вечера, мы не раз обсуждали возможность  создания  некоего  поведенческого
общества. Сходились на том,  что  создать  такое  общество  можно  лишь  в
крошечной стране, но управлять такой страной смогут  только  гиганты.  Нам
казалось, что мы могли бы стать такими гигантами, но время решило иначе. Я
по крайней мере давно отбросил эти пустые мечты.
     Впрочем,  я  отдавал  должное  президенту.  Он  был  у  власти  всего
несколько дней, но, похоже, в него уже многие верили".
     -  Поведенческое  общество?  -  я  нахмурился.  -  Джек,  такое   уже
встречалось в истории и, кажется, оставило довольно-таки непривлекательные
следы.
     - Слушай, Эл. Слушай.



                                    9

     "...Я приветствовал Маргет:
     - Салют самоорганизующейся системе! Утро солнечное, хорошее. Я  прошу
тебя, будь осторожна. Я не хочу, чтобы "Газетт" была  вечно  права.  Я  не
хочу, чтобы ты вывихнула свою красивую ногу.
     Маргет поцеловала меня.
     Быстро перелистала газету.
     - До тебя просто еще не дошла  очередь,  Кей.  Президент  обязательно
найдет для тебя работу.
     Я пожал плечами.
     Проводил ее на работу. И хотел остаться один.
     Из тайничка, не известного даже Маргет, я  извлек  пузатую  бутыль  с
обандо. Принял первую чашку, потом вторую и только после  этого  развернул
"Газетт".
     Как я и думал, одним из первых шло сообщение о том, что  некто  Эберт
Хукер, находясь на рифе  Морж,  нарушил  инструкцию  по  приему  обандо  и
разбился, свалившись со скалы прямо в прибойные завихрения.
     Я нашел еще семь имен, судьба которых могла повторить  судьбу  Эберта
Хукера.
     Особенно странной показалась мне возможная гибель  некоего  Альписаро
Посседы, о котором я раньше никогда ничего не слышал. Судя по всему,  этот
человек был весьма динамичной самоорганизующейся системой: "в три часа дня
в среду он должен был, отравившись обандо (обандо - это яд), нагишом выйти
к башням Келлета  и  закричать,  что  ему  не  нравятся  эти  исторические
строения. Они, видите ли, напоминают ему Бастилию, а ведь ее  давным-давно
снесли с лица  земли.  Произнеся  эту  краткую  речь,  Альписаро  Посседа,
разгневанный и обнаженный, побежит домой за мотыгой, чтобы снести  с  лица
земли и башни Келлета. А падет  он  в  борьбе  с  вызванными  полицейскими
патрулями".



                                    10

     "...Сообщение о близком и не очень приятном конце  некоего  Альписаро
Посседы  по-настоящему  поразило  меня.  Я  даже  решил  навестить   этого
человека, хотя никогда ничего о нем не слышал.  Его  адрес  был  указан  в
"Газетт". Я без труда отыскал каменный домик недалеко  от  башен  Келлета.
Это  был  удобный,  хотя,  наверное,  и  тесноватый  домик.  В  саду,  его
окружавшем, зеленели фруктовые деревья. Сам Альписаро Посседа, энергичный,
веселый малый, полный сил и здоровья, то и дело  запускал  пальцы  в  свою
мощную рыжую бороду. Перед ним стояла ступа с уже размельченным кофе.
     - Эти лентяи притащились с вами?
     Я обернулся.
     Патруль, я о нем забыл, удобно расположился в десяти шагах от  домика
на округлых каменных  валунах,  загромождающих  обочину  площади.  Солдаты
чистили оружие, офицер курил. Наверное, они не отказались бы от  кофе,  но
они мне не нравились. Я так  и  сказал  Альписаро  Посседе:  "они  мне  не
нравятся". Он хмыкнул и заметил, что я ему тоже не нравлюсь. Но мне  чашку
кофе он сварил.
     Это был живой, здоровый, полноценный  человек.  Мыслил  он  здраво  и
энергично. Я никак не мог поверить тому, что он способен  бежать  нагишом,
собираясь мотыгой срывать с лица земли башни Келлета.
     - Я не спрашиваю, кто вы, - заметил Альписаро  Посседа,  разливая  по
чашкам ароматный кофе. - Я, собственно, и не хочу знать, кто вы такой,  но
вот любопытно... - он поднял на меня умные темные глаза. - Любопытно,  что
в "Газетт" пишут о вашей судьбе?
     - Ничего, - сказал я правдиво.
     - Совсем ничего?
     - Совсем.
     - Значит, такие люди еще есть?
     - Что значит - такие?
     Он пожал мощными плечами. Его темные глаза были очень выразительны:
     - Вас удивила сегодняшняя "Газетт"?
     Я кивнул.
     - И вы пришли посмотреть на сумасшедшего,  который  сам  полезет  под
пули сумасшедших?
     Я опять кивнул.
     - Ну и как? Похож я на сумасшедшего?
     - Не очень.  Но  я  рад,  что  я  вас  увидел.  Мне  кажется,  вы  не
поддадитесь искушению.
     - Искушению? - он задумался. - Пожалуй, это точное слово. -  И  вдруг
он взглянул на меня чуть  ли  не  смущенно:  -  Послушайте...  Раз  уж  вы
пришли... Я там не все понял в этой заметке... Ну, башни Келлета,  мотыга,
полицейские, ладно... Но я не знаю, что такое Бастилия...
     Я чуть не рассмеялся.
     - Это тюрьма, - объяснил я. - Знаменитая тюрьма. О ней упоминалось  в
школьных учебниках еще при Ферше,  но  сейчас  никаких  упоминаний  вы  не
найдете, учебники переписаны много раз.  Тюрьму  эту  снесли  французы  во
время своей самой знаменитой революции.
     - Тюрьма... - разочарованно протянул Альписаро Посседа. - Всего-то...
Хватит с меня и башен Келлета...
     Я кивнул.
     Визит меня не разочаровал. Уходя, я знал,  что  жители  Альтамиры,  к
счастью, состоят не только из таких, как я".



                                    11

     "...Несколько дней я не видел очередного  номера  "Газетт",  так  как
безвылазно сидел на старой мельнице Фернандо Кассаде. Все эти  дни  Маргет
искала меня, а вечерами ходила смотреть на негаснущее окно  президентского
кабинета. Там собирались восторженные толпы,  но,  приходя  домой,  Маргет
плакала - не  находя  в  списках  моей  фамилии.  На  пятый  день,  совсем
расстроенная, Маргет  решила  наконец  разыскать  меня.  На  узкой  тропе,
ведущей к мельнице, она сильно вывихнула ногу. Случайные прохожие  привели
ее домой, а в это время вернулся и я.
     Кое-как успокоив и утешив ее, я взялся за "Газетт".
     И сразу обнаружил значительные изменения.
     Сперва я подумал о невнимательности корректоров,  потом  о  спешке  и
необходимости собирать весьма объемную информацию в столь  короткий  срок.
Впрочем, сама первая  полоса,  постоянно  и  обильно  выдававшая  портреты
нового президента (примерно пять  разновидностей),  а  также  постоянно  и
обильно рассказывающая о  вчерашней  погоде,  солнечных  и  лунных  фазах,
осталась прежней. Это, естественно,  касалось  прежде  всего  цифр.  Им  и
полагается быть неизменными, но вот  слова,  те  самые,  которые  читатель
обычно отмечает автоматически, даже не прочитывая,  не  произнося  их  про
себя, эти слова большей частью выглядели достаточно нелепо. Скажем, "время
восхода" печаталось  теперь  и  читалось  и  как  "вьырхзспранди",  и  как
"хрьдошлавцами",  и  даже  как  "пъзъролдржак".  Собственно,   слова   эти
действительно можно было  и  не  читать,  ведь  время  восхода  все  равно
останется временем восхода.
     - Хрьдо шлавцми... - произнес я вслух.
     Маргет не нашла в этом ничего дурного.
     - Ты все равно пропускаешь эти слова, значит, они необязательны. - Ее
логика была проста. - А цифры есть цифры. Они остаются точными.
     Похоже, новая жизнь  вполне  удовлетворяла  Маргет.  Ее  слезы  могли
касаться вывихнутой ноги, моего пристрастия к обандо, но уж никак не новой
жизни. Она считала, что впервые за много лет, а может быть, впервые за всю
историю  в  Альтамире  воцарились  спокойствие   и   уверенность.   Каждый
(почему-то она забывала про меня) знает, чем будет  занят  его  завтрашний
день, и каждый уверен, что этот день не  будет  хуже  вчерашнего.  А  если
кому-то уготована судьба похуже, что ж... не злоупотребляй обандо... разве
нас не предупреждают?
     Я сам слышал, как кто-то на улице  спросил:  хохрз  сшвыб?  -  и  ему
ответили: пять семнадцать.
     Хохрз сшвыб... Я перестал чему-либо удивляться.
     Лишь одно не могло меня не трогать. По страницам "Газетт" прошли  все
жители Альтамиры, не упоминалось ни разу только мое  имя.  Мне  ничего  не
пророчили, ничего не обещали. Почему?
     Правда, никто и не мешал мне жить так, как я живу.
     Теперь я каждый день ходил на мельницу старого Фернандо Кассаде. Я не
пытался больше уйти от патруля, ведь солдаты и офицер просто шли за  мною,
никогда и ни в чем не препятствуя. Наверное, в их  постоянном  присутствии
был какой-то темный смысл, но (святая Мария!) я никак не мог его  уловить.
Однажды я даже  сказал  устроившемуся  выше  по  ручью  под  тенью  пальмы
офицеру:
     - Я прихожу сюда пить обандо.
     - Нехорошее дело, - ответил тот убежденно.
     - Наверное. Но я прихожу сюда пить обандо. Вы когда-нибудь  пробовали
обандо?
     - Конечно, - сказал офицер.
     - А сейчас вы пьете обандо?
     - Нет. Нехорошее дело, - опять убежденно ответил он.
     - Наверное, вас интересует спорт?
     - Да. Это полезное дело.
     - Это  так,  но  ведь  оно  возбуждает,  лишает  покоя.  Ведь  всегда
интересно знать, какая лошадь придет в гонке первой.
     - Вы, наверное, не видели  сегодняшней  "Газетт",  -  с  достоинством
заметил офицер. - Сегодня первой придет "Гроза".  Она  принадлежит  Хесусу
Эли.
     - Вот как? А какая лошадь будет второй?
     Офицер перечислил всех лошадей по порядку достижения  ими  финиша.  Я
расстроился:
     - А как же с прелестью неожиданного?
     - О чем вы? Не понимаю.
     - Вот и хорошо, - вовремя спохватился я. - А зачем вы за мной ходите?
Ведь об этом ничего не говорится в "Газетт".
     - Обандо, - поцокал языком офицер. - Есть  нарушения.  Это  временные
меры.
     Тем не менее патруль ходил за мной повсюду.  Я  привык  к  нему,  как
постепенно начал привыкать  в  "вырхз  спранди"  и  "хрьдо  шлавцми",  как
постепенно привык к "Газетт" и к телевизору, на экране  которого  не  было
ничего,  кроме  пресловутого  "Пожалуйста,  соблюдайте   спокойствие".   Я
научился  соблюдать  спокойствие  и  мог   часами   сидеть   перед   мелко
подрагивающей картинкой. Я начал понимать, что свобода это вовсе не выбор.
Свобода - это когда у тебя нет выбора.
     Ожидание, впрочем, оказалось слишком долгим. Я, видимо, перегорел.  И
не почувствовал ничего необычного, когда однажды утром Маргет воскликнула:
     - Кей, ты с нами!
     Я взял "Газетт" из ее рук.
     Бурхх молд... Шромп фулхзы... Шрхх жуулд...  Ну  да,  высота  солнца,
сообщения синоптиков, прогноз... Мне ничего  не  надо  было  объяснять.  Я
понимал новую речь без  каких-либо  комментариев.  Это  действительно  был
новый язык, но одновременно он был вечным. Я, кстати, ничуть не  удивился,
найдя короткое сообщение о некоем Альписаро Посседе. В три часа дня, выпив
плохого обандо и скинув с себя всю одежду,  этот  Посседа  появился  перед
башнями Келлета, громко  крича,  что  ему  не  нравятся  эти  исторические
строения. Он, видите ли, помнит, как французы сносили с лица  земли  такие
же башни, только они их называли Бастилией. После этого Альписаро  Посседа
принес  мотыгу  и  попытался  разрушить  башни  Келлета.  Это  у  него  не
получилось, и он пал в неравной борьбе с  вызванными  кем-то  из  прохожих
полицейскими.
     - Ты не там смотришь