ди, господи, господи..."
     Я боялся, что вдруг заклинит плейер, или откажет пистолет, или киклоп
соберет все силы, повернет голову и уставится на меня единственным глазом.
     Я не хотел этого.
     Для надежности я добил Юлая тремя выстрелами в голову и только  тогда
стянул наушники.
     Шум наката.
     Жалобный писк чаек.
     Запах ржавчины, гнили, разложения. Шлепки и шипенье волн.
     Киклоп, лицом вниз, лежал на дне лодки.
     Таинственная комбинация умерла вместе с ним, но разве не мог их знать
кто-нибудь другой?
     Бешенство ушло.
     Я  не  чувствовал  ни  тревоги,  ни  злобы,  ни  далее  страха,  одну
усталость. Юлай не был ко мне жесток, он просто делал свою работу. Все  мы
рано или поздно платим за риск.
     Примерившись, я спрыгнул  с  танкера  в  лодку  и  выбросил  за  борт
парусиновый сверток. Нелегко его будет отыскать  на  грязном  дне  свалки,
если кто-то захочет этого. Туда же, в мутную воду, я  опустил  пистолет  с
наушниками. Потом притащил  с  танкера  обрывки  проводов  и  пару  ржавых
болванок, это помогло мне отправить на дно киклопа. Я старался не  глядеть
на его лицо, будто таинственные слова-ключи действительно  могли  запечься
на его губах.
     Остались лодки.
     Их было две.
     Я вывинтил кормовые пробки  -  достаточно,  если  они  затонут  прямо
здесь. Я не думал, что их будет кто-то разыскивать.
     Потом я поднялся на борт танкера и закурил.
     Что дальше?
     Меня мучили сомнения.
     Убив Юлая, я обрезал все  концы.  Теперь  я  должен  бояться  всех  -
полиции, доктора Хэссопа, алхимиков. Теперь я должен ограничить  словарный
запас,  бояться  незнакомых  книг,  не   перечитывать   уже   прочитанное,
отмахиваться от газет. Все в мире полно меняющихся неожиданных  сочетаний.
Я должен отказаться от телевизора, от радиоприемника, не допускать  встреч
с незнакомыми людьми... Короче, я обречен на судьбу Беллингера.
     У меня это не получится, подумал я. К тому же, слишком  много  людей,
которым бы хотелось со мной счесться...
     Приговоренный...
     Я курил и смотрел на темную,  колеблющуюся  под  бортом  воду.  Потом
поднял голову.
     Утренний океан лежал передо мной темный, бесплотный, но  на  востоке,
под тучами, клубящимися над темным  пространством,  пылала  узкая  голубая
полоска. На нее было больно смотреть. Ее  чистота  резала  глаза,  томила,
жгла душу.
     "Господи, господи, господи, господи..."
     Чего я хочу?
     Взбежать, наконец, по косогору? Коснуться синевы?
     К черту! - сказал я себе. Время  бесед  с  Богом  еще  не  наступило;
тянется долгий вечный спор с Дьяволом.
     Я встал.
     Я сплюнул за ржавый борт.
     Хватит, Эл. Ты сошел с ума. Какие беседы с Богом?
     Глянув последний раз на темную воду,  все  еще  пускавшую  пузыри,  я
побрел по ржавой наклонной палубе танкера. Мне предстоял долгий день,  мне
предстояла долгая бессонная ночь за рулем машины. Я не знал, длился ли это
еще мой отпуск или я, плюнув на все, давно вернулся к своему  ремеслу,  но
что-то ныло и ныло в душе, ныло и ныло. А вот тело, как  это  ни  странно,
пожалуй, было готово к действиям.





                            Геннадий ПРАШКЕВИЧ

                             СПОР С ДЬЯВОЛОМ



                           Был я все время, как птица одинокая на кровле.
                                                                Из Псалмов

                           Не дар и не мастерство, а край,  местность.  Не
                        просто искусство, а неизбежность, то единственное,
                        от чего не уйти.
                                                                  У.Сароян


                                    1

     Надломленная, пожелтевшая ветка вяза, широко раскинувшего  крону  над
скучной почти трехметровой бетонной стеной... Едва  заметная  царапина  на
той же стене, наглухо отгородившей виллу от внешнего мира...
     Не слишком много, но для опытного глаза - достаточно.
     Дня три назад неизвестный, торопясь, спрыгнул с вяза прямо на гребень
стены, весьма своеобразно украшенный битым стеклом, и  это  стекло  ничуть
его не испугало. Сползая со стены, неизвестный оставил на бетоне царапину.
Оказавшись на земле, среди розовых кустов, он  немного  помедлил  (неясный
отпечаток каблука), а затем скользнул в старую,  поросшую  травой  канаву.
Одно ее ответвление уводило в дубовую рощицу, другое вело  прямо  к  дому.
Впрочем, открытую веранду, на которой любил отдыхать хозяин виллы, увидеть
отсюда было невозможно - ее закрывали хозяйственные  пристройки,  зато  со
стены можно было любоваться всеми тремя окнами кабинета-библиотеки.
     Под стеной валялась металлическая лесенка. Именно  здесь  две  недели
назад нашли труп садовника Бауэра.
     "Герб города Сол".
     Название виллы меня раздражало - слишком претенциозно, к тому  же,  я
никогда не слыхал о таком городе. Может, где-нибудь в озаркском  краю  или
на севере... Не знаю...  Скорее  всего,  придумка  хозяина.  Отгородившись
бетонной стеной от всего мира, старик Беллингер последние  десять  лет  ни
разу не  покидал  территорию  "города  Сол",  он  не  поддерживал  никаких
отношений  даже  с  единственным  своим  соседом  -  художником  Раннером.
Впрочем, в отличие от старика, Раннер на своей вилле не  засиживался;  его
садовник  и  сторож,  некто  Иктос,  бывший   грек,   эмигрант,   кажется,
приятельствовал с покойным Бауэром, но это не означало того,  что  он  мог
бывать в "городе Сол".
     Я продолжил обход стены.
     В который раз я ее обхожу?
     Может, в сотый, в трехсотый... Не знаю.
     Меня не отпускала смутная тревога: выходило,  что  время  от  времени
здесь, рядом со мной и рядом со стариком Беллингером, которого я  охранял,
появляются какие-то неизвестные люди, не имеющие никакого отношения ни  ко
мне, ни к хозяину.
     Эта надломленная ветка...
     Пришаркивая, чуть волоча левую  ногу,  потягивая  довольно  дерьмовую
сигару, я неторопливо обходил вверенное мне хозяйство.
     Если за мной действительно наблюдают, они  должны  видеть  -  никакой
опасности  я  не  представляю.  Ни  для  кого.  И  ни  в  какой  ситуации.
Обыкновенный наемный  работник,  умеющий  разжечь  огонь  в  камине,  даже
приготовить обед. Ну и проследить за  домом,  за  садом.  В  рекомендации,
написанной доктором Хэссопом  (как  я  понял,  когда-то  он  неплохо  знал
Беллингера),  особо  отмечалось   мое   трудолюбие,   подчеркивалась   моя
сдержанность,  но  и  умение   поддерживать   непритязательный   разговор,
подчеркивалась  моя  исполнительность.  Думаю,  доктор   Хэссоп   не   раз
усмехнулся,  сочиняя  рекомендацию  -  уж  он-то  знал,  что  я  из   себя
представляю.
     Впрочем, сам Беллингер ничем не походил на знаменитого писателя.
     Коротко остриженные, седеющие, но все  еще  упрямо  торчащие  волосы,
худые плечи, не слишком выразительный рост - во всей  его  фигуре  таилось
что-то уклончивое. Он как бы хотел слиться с окружающим,  стать  такой  же
постоянной его частью, как низкое кресло, в котором он любил  сидеть,  как
звон цикад в траве, как, наконец, протоптанные в саду  дорожки.  И  только
глаза выдавали непонятное мне неистовое ожидание.
     Когда он впервые взглянул на меня, я испугался - не узнал ли он меня?
Этого не могло  быть,  мы  никогда  и  нигде  не  пересекались,  неистовое
ожидание в его глазах относилось к чему-то более общему, вряд ли  имеющему
ко мне отношение.
     - Айрон Пайпс?
     Я кивнул, переступив с ноги на ногу.
     - Ты приехал на машине?
     - К сожалению, в данный момент я не имею машины.
     - Это хорошо, - его взгляд потихонечку гас. - Я бы не  позволил  тебе
держать здесь машину. Ты вообще не должен держать  здесь  ничего  лишнего.
Тебе понятно?
     Я кивнул.
     Я  хотел,  чтобы  Беллингер  уверовал  в  мое   умение   поддерживать
"непритязательную беседу".
     - Твое дело - следить за порядком в саду  и  в  доме.  Ты  никого  не
должен пропускать на территорию виллы. И ты не должен болтаться у меня под
ногами, я не люблю людей, нарушающих гармонию.
     Не знаю, что он называл гармонией. Может, разруху. И дом,  и  сад,  и
бетонная стена, и глухие металлические ворота, и хозяйственные  пристройки
- все выглядело предельно запущенным.
     Бывший садовник Беллингера, похоже, слишком буквально воспринял слова
о гармонии - узкие аллеи занесло  жухлой  листвой,  стволы  дубов  тронуло
пятнами лишайников, канавы заросли, а что  касается  роз,  они  не  просто
дичали, они буквально впадали  в  дикость,  все  оплетая  вокруг  колючими
шипастыми отростками.
     В центре этого дичающего мира, как паук в паутине, сидел Беллингер.
     Нет, одуванчик.
     Седеющий одуванчик, а не паук. Наверное, так будет вернее. Одуванчик,
почти обдутый ветром времени, но все еще крепкий.
     А может, и паук?
     Я не знаю.
     "Генерал" и "Поздний выбор" - два  его  романа  претендовали  в  свое
время на Нобелевскую премию. Правда,  старик  премию  не  получил.  Газеты
упрекали его в "социальном легкомыслии", намекали на  некие  пятна  в  его
биографии, как-то связанные с годами войны, проведенными им в Европе.  Там
вообще было много  неясного.  В  результате  Беллингер  разразился  серией
оскорбительных статей - оскорбительных для читателей, для журналистов, для
Нобелевского комитета. Зато от него, наконец, отстали.
     А потом он исчез.
     Разумеется он не был первым человеком, выбирающим для себя  тишину  и
уединение, зато он был  очень  известным  человеком  и  время  от  времени
журналисты пытались добраться до виллы "Герб города Сол".
     Мне не понравилось отношение Беллингера к оружию. Иногда, сказал  он,
объясняя  основные  правила   своего   существования,   хитрюги-журналисты
пытаются вести съемку с вертолетов. Так  вот,  у  него  в  кладовых  стоят
охотничьи ружья, среди них есть весьма  приличный  калибр.  Не  стесняйся,
Айрон Пайпс, сказал Беллингер, ты должен отгонять от этого места все живое
- от ворон до вертолетов. Ответственность он берет на себя.
     Я кивнул.
     - Я вижу, ты не болтун, Айрон Пайпс, - заметил  Беллингер  достаточно
хмуро. - Шрам на щеке, это у тебя  откуда?  -  Он  так  и  впился  в  меня
выцветающими белесыми глазками. - Любишь подраться?
     Я туповато спросил:
     - Зачем?
     - Ну как!  -  Беллингер  неожиданно  рассердился.  -  Иногда  приятно
помахать кулаками. А когда начал махать, лучше не останавливаться,  поверь
мне. Вот, скажем, навалилась на тебя толпа, что ты сделаешь?
     -  Объявлю  сбор  пожертвований,  -  туповато   ответил   я.   -   На
благотворительные цели.
     - Вот как?
     Я, кажется, окончательно разочаровал Беллингера.
     - Займись делом. И чем реже ты будешь попадаться мне  на  глаза,  тем
лучше.



                                    2

     Город Сол...
     Название  виллы  ассоциировалось  с  утопиями.  Маленькая  уединенная
утопия  Беллингера.  Что-то  из  Платона  или  Кампанеллы,  следовало   бы
заглянуть в справочник, но у садовника вряд ли могут быть такие  интересы.
К тому же, Платона я вряд ли бы стал перечитывать.
     Интересно,  кто  первым  пустил  утку  о  его   высокой   гуманности?
Государство будущего,  глубокая  философия,  торжество  свободных  умов...
Никогда не находил особых отличий между воззрениями Платона и  воззрениями
современных  восточных  вождей.  Искусство?  Да.   Но   регламентированное
жесточайшей  цензурой.  Музыка?  Да.  Но  жестко   ограниченная,   скажем,
струнными инструментами. Армия? Да. Но слепо повинующаяся  первому  слову.
Женщины? Тут и споров нет. Женщин просто нужно распределять.
     Вот и все будущее.
     Ладно.
     Думать мне следовало не о Платоне.
     Две недели  назад  садовник  Беллингера,  мой  предшественник,  некто
Бауэр, был найден в канаве мертвым.
     Я отчетливо представлял эту сцену. Полдень, Солнце,  запах  одичавших
роз,  звон  цикад.  Лежащий  в  траве  садовник  нисколько  не  обеспокоил
Беллингера. Почему бы садовнику и не полежать в траве?  Он  даже  окликать
его не стал, тем  более,  что  Бауэр  от  рождения  был  глухонемым.  Лишь
муравьи, деловито  разгуливающие  по  раскинутым  голым  рукам  садовника,
вызвали у старика беспокойство. Правда,  в  полицию  он  не  позвонил,  он
связался с доктором Хэссопом и это, несомненно, было правильное решение.
     Сердечный приступ?
     В разборном кабинете шефа, где можно  было  не  бояться  чужих  ушей,
доктор Хэссоп высказался более  определенно.  На  лице  Бауэра  обнаружены
микроскопические царапины, возможно,  они  оставлены  тряпкой  или  мягкой
рукавицей... Существуют яды, выветривающиеся из организма за  какие-нибудь
полчаса... Ну и так далее. Без прямых привязок, но и не без подталкивания.
     Джек Берримен и я, мы переглянулись.
     Если шеф принимает нас в кабинете, значит, операция разработана.  Вот
почему я с разочарованием услышал о цели - охрана Беллингера.
     Я и Берримен, и вдруг - охрана Беллингера!
     - Это даст нам какой-то доход? - удивился я.
     Шеф пожевал толстыми губами,  тяжелые  складки  под  его  подбородком
пришли в движение:
     - Детали пояснит доктор Хэссоп.  Что  же  касается  доходов,  Эл,  не
уверен, что каждая акция должна приносить доход.
     Мы снова переглянулись.
     Не каждая акция?.. И это говорит шеф?
     Доктор Хэссоп успокаивающе кивнул.
     Заработать  можно  и  на  таком  простом  происшествии,  как   смерть
садовника, сказал он. Он, доктор Хэссоп, не может  доказать  в  суде,  что
садовник Бауэр умер не от сердечного приступа, но он и не собирается  этим
заниматься. Он уверен, старику  Беллингеру  грозит  опасность,  достаточно
серьезная опасность. Похоже, в этом уверен и сам Беллингер. Бауэр  -  это,
скорее всего, случайная жертва,  настоящая  опасность  грозит  Беллингеру.
Рядом с ним постоянно должен находиться надежный человек. Ну, а дальше...
     Доктор Хэссоп ухмыльнулся.
     У старика, это известно, вздорный характер.  Скоро  в  этом  придется
убедиться тебе, Эл. Ты ведь поладишь со стариком, правда?
     Я насторожился.
     Покачивая узкой головой  (он  всегда  напоминал  мне  грифа),  доктор
Хэссоп продолжил:
     - Изучи  территорию  виллы,  Эл.  Каждую  тропинку,  каждую  канавку.
Официально у Беллингера бывает лишь его литературный  агент  некто  мистер
Ламби, проверь это. Говорят, за десять лет своего добровольного  уединения
Беллингер не принимал никого, кроме мистера Ламби, проверь это.
     Перспектива сидения на какой-то  глухой  вилле  не  очень  привлекала
меня, но, в конце концов, я работаю на Консультацию...
     - Не думаю, Эл, что тебе будет скучно, - успокоил меня доктор Хэссоп.
- Ты будешь внимательно следить за садом и домом,  ты  будешь  фиксировать
мельчайшие изменения, чего бы они ни касались. Ни один человек, включая  и
мистера Ламби, не должен беседовать  с  Беллингером  втайне  от  тебя.  Мы
начинили специальными датчиками всю  стену,  окружающую  виллу,  благодаря
"клопу", вшитому в мочку твоего уха - он ведь на месте, Эл? -  ты  вовремя
узнаешь о любом человеке, который захочет миновать ворота виллы. Обо  всем
происходящем на вилле, опять же благодаря специальным датчикам,  постоянно
будет известно на скрытых постах, установленных Джеком в близлежащем лесу.
Если  возникнет  реальная  угроза,  если   на   вилле   произойдет   нечто
непредвиденное, люди Джека незамедлительно придут на помощь.
     Доктор Хэссоп помолчал. Потом добавил:
     - Обрати внимание на некоего Иктоса. Он садовник  соседней  виллы  и,
кажется,  приятельствовал  с  Бауэром.  По  крайней  мере,  они  частенько
болтали.
     - Болтали? Но ведь Бауэр - глухонемой!
     - Разве это помеха? - Доктор Хэссоп вытянул длинную  шею,  изрезанную
морщинами, как годовыми кольцами.  -  Иктос  садился  на  обочине,  дорога
проходит чуть ли не под стеной, и открывал бутылку.  Бауэр  обычно  торчал
над стеной, поднимался туда по лесенке. Наверное, иногда  и  он  пропускал
стаканчик. Что касается болтовни, говорил,  естественно,  один  Иктос.  Не
думаю, что опасность, грозящая Беллингеру, как-то связана с бывшим греком,
но мы должны проверить все.
     И опять сделал паузу:
     - Десять лет уединения... Мне всегда это казалось странным. Беллингер
любил пожить, он большой грешник. И литература была для него всегда чем-то
более значительным, важным, чем ремесло. Я никогда не понимал  причин  его
ухода. Не понимаю и сейчас, - доктор  Хэссоп  раздраженно  моргнул,  -  не
может же старик десять лет любоваться розами!.. Проверь его  сейф,  Эл,  в
сейфах всегда можно что-нибудь найти... Ну, я не знаю что...  Какие-нибудь
письма,  документы...  Или  рукопись...  Что-то   же   должно   беспокоить
неизвестных нам оппонентов Беллингера!.. Я думаю, Эл...  -  Доктор  Хэссоп
поднял на меня свои блеклые старческие глаза. - Я думаю, Эл, что в течение
ближайшей недели, ну двух  от  силы,  некий  человек,  а  возможно,  целая
группа, попытается попасть в "Город Сол". Я не знаю, чего  они  хотят,  но
чего бы они ни хотели, мы обязаны  им  помешать.  При  первом  же  сигнале
тревоги люди Джека блокируют виллу.  Вам  же  с  Джеком  следует  накрепко
запомнить одно: человек, который захочет навестить  виллу  без  разрешения
хозяина, нужен нам  живым,  именно  живым!  Если  нападет  группа,  можете
делать, что хотите,  но  одного  человека  при  любых  обстоятельствах  вы
обязаны доставить в Консультацию живым. Это ваша  задача.  Это  приказ.  И
само  собой,  Эл,  если  ты  обнаружишь  в  сейфе  какую-нибудь  рукопись,
непременно пересними ее.
     Доктор Хэссоп взглянул на меня, потом на Джека:
     - Есть вопросы?
     - У меня, собственно,  не  вопрос,  -  сказал  я.  -  Скорее,  просто
прикидка. Эти неизвестные... Есть детали, могущие  хоть  как-то  прояснить
акцию?
     Доктор Хэссоп повеселел:
     - Вообще-то, Эл, мы ценим тебя и Джека как раз  за  то,  что  вам  не
требуется много деталей. Но вы имеете право интересоваться ими.  Сейчас  я
назову  несколько  имен,  достаточно  известных  имен,  а  вы  внимательно
слушайте. Я хочу знать, насколько  серьезно  вы  относитесь  к  сообщениям
прессы.
     Он помолчал, а потом, полузакрыв глаза, медленно перечислил:
     - Мат Курлен... Энрике Месснер... Сол Бертье... Памела  Фитц...  Голо
Хан... Скирли Дайсон... Сауд Сауд...
     И открыл глаза, взглянув на нас остро, резко.
     Первым откликнулся Берримен:
     - Голо Хан по происхождению пакистанец, но работал  в  нашей  стране.
Весьма перспективный физик, причастный к некоторым секретным проектам. Его
исчезновение насторожило многих, некоторые спецслужбы до  сих  пор  боятся
его появления в одной из стран, чьи режимы противопоставляют себя мировому
сообществу. А Памела Фитц - журналистка. Убита в  отеле  "Харо"  два  года
тому назад. Именно она копала дело Голо Хана.  Кое-кто,  правда,  считает,
что в этом случае речь может идти о довольно-таки загадочном самоубийстве.
     Доктор Хэссоп удовлетворенно кивнул.
     - Мат Курлен... - Я вспомнил. - О нем  в  свое  время  много  писали.
Лингвист,  занимался  жаргонами.   Какая-то   бредовая   идея   построения
всемирного языка, понятного даже для  идиотов.  Если  я  не  ошибаюсь,  он
покончил с собой. Ну, а о Соле Бертье  слышал,  наверное,  каждый.  "Самый
оригинальный и самый мрачный философ двадцатого века", - процитировал я. -
С его работами связана волна студенческих  самоубийств,  прокатившаяся  по
югу страны. Сол Бертье любил жестокие эксперименты. Можно думать, он часто
находился не в ладах с общепризнанной моралью. Погиб в море, упав за  борт
собственной яхты. Его архив опечатан.
     - Сауд Сауд - социолог, сотрудник ООН, - вспомнил Джек Берримен. - Не
думаю, что это его настоящее имя. Скорее всего, псевдоним. Был  замешан  в
крупном  политическом  скандале,  разразившемся   после   провала   некоей
миротворческой акции в Аф