нландией, это почувствовал.
     Я сразу отдал должное Беллингеру: старик, похоже, знал края,  которые
описывал. Человек, никогда не носивший кулету, вряд  ли  сможет  так  ясно
описать эту шубу, не  имеющую  никаких  застежек.  Попробуй  справиться  с
застежками на пятидесятиградусном морозе! Но дело было даже не в  деталях,
Беллингер знал, о  чем  пишет,  иначе  бы  ему  не  создать  той  странной
атмосферы, от которой даже по моей спине вдруг пробегал холодок.
     Представления не имею, что могло  загнать  в  Гренландию  Беллингера,
датчан в Гренландию загнала война. И насколько я  понял,  Рика  Финна  это
вовсе не радовало. Он предпочел бы оказаться в  Копенгагене.  Даже  рискуя
попасть под арест (а Риком Финном интересовалось гестапо), он предпочел бы
оказаться сейчас не под полярным небом, а в Копенгагене. Очутись  он  там,
он даже не стал бы прятаться. Он  просто  отправился  бы  в  свою  любимую
кофейню - в ту, что расположена прямо против городской ратуши, под башней,
на которой раньше полоскался желтый флаг, не  однажды  воспетый  в  стихах
Р.Финна. Он бы попросил чашку кофе и молча смотрел на башню. Там, наверху,
из глубокой ниши выезжает на велосипеде бронзовая девушка, если с  погодой
все хорошо; если погода портится - жди дородную даму с зонтиком.
     Окажись он в Копенгагене, он обошел бы все любимые с  детства  места:
кафе на цветочном базаре, ресторан "Оскар Давидсон", расположенный на углу
Аабульвара и Грифенфельдсгаде, тихие улочки, наконец, он просто посидел бы
под бронзовой фигурой епископа Абсалона, застывшего,  как  все  основатели
больших городов, на вздыбленном навсегда коне.
     А здесь?
     Рик Финн с омерзением передергивал плечом.
     Лед. Мрак. Собаки.
     Меня, кстати, тоже окружала ночь, ничуть не менее тревожная, чем там,
в Гренландии.
     Беллингер никогда не был романтиком, уже в "Генерале" он  предпочитал
называть вещи своими именами. Рик Финн в его обрисовке не вызывал симпатии
- растерявшийся,  в  чем-то  сломленный  человек.  И  мысли  у  него  были
соответствующие. Нацисты  -  дерьмо,  правительство  Стаунинга  -  дерьмо,
потомки  епископа  Абсалона,  отдавшие  Данию  немцам,  -  дерьмо,  бывшие
союзники - дерьмо, гений Гамсуна - дерьмо.
     Все дерьмо.
     Морозный воздух густел, снег злобно взвизгивал  под  полозьями  нарт,
собаки дико  оглядывались.  Иссеченные  ветрами  плоскости  скал  казались
нечеловеческими щитами. Но если Мат Шерфиг  думал:  "Вот  место,  куда  не
придут враги, вот место, где Финн будет в безопасности", то сам  Рик  Финн
думал: "Вот место,  где  все  напоминает  могилу,  вот  место,  где  можно
растерять все надежды".
     Говорят, поэты - провидцы.
     Не знаю. Не взялся бы утверждать. Но этот Рик Финн обладал интуицией.



                                    7

     На мой взгляд (возможно, от того, что я торопился)  роман  Беллингера
грешил некоторым многословием. Там, где злобных духов  можно  было  просто
упомянуть, он зачем-то пускался в долгие рассуждения. Позже доктор  Хэссоп
пытался вытянуть из меня то, что не попало на пленку, но я мало  чем  смог
помочь  ему.  Попробуйте,  прослушав  лекцию   по   элементарной   физике,
растолковать хотя бы самому себе, какие силы удерживают электрон на орбите
или что такое  гравитационное  поле.  Для  меня  все  эти  духи  вместе  с
Торнарсуком были на одно  лицо.  Если  воспользоваться  определением  Рика
Финна - дерьмо.
     Я не сразу понял, кто является главным героем романа.
     Ну да, человек, который хотел украсть погоду.
     Но кто был этим человеком?
     Поэт Рик Финн, растерявшаяся гордость Дании?
     Но поэт Р.Финн  уже  в  первой  части  романа  был  убит  лейтенантом
Риттером.
     Лейтенант   Риттер,   поставивший    на    острове    Сабин    тайную
метеорологическую станцию  и  обшаривавший  со  своими  горными  стрелками
близлежащее побережье?
     Возможно. Но лейтенант Риттер уже в первой части романа попал в  руки
промышленника Мата Шерфига.
     Сам Шерфиг, наконец?
     Но ведь где-то в середине романа он, похоже, по своей воле отправился
к горным стрелкам лейтенанта Риттера.
     Не знаю.
     Я  не  просмотрел  роман  до  конца,  а  Беллингер  никогда  не   был
сторонником ясных положений.



                                    8

     Смерть не бывает красивой.
     Я знаю это. Я видел много смертей.
     Беллингер описывал смерть без красивостей и преувеличений.
     Датчане наткнулись на горных  стрелков  прямо  у  своей  перевалочной
базы. Рик Финн был убит, Мата Шерфига сбили с ног и обезоружили. Он  видел
трупы Авелы и Этиктуша, валявшиеся рядом с иглу.
     Лейтенант Риттер спросил: род занятий?
     По-датски он говорил слишком правильно,  оттого  и  вопрос  прозвучал
излишне буквально.
     - Мужской, - ответил промышленник. - Стреляю зверей.
     Лейтенант Риттер улыбнулся.
     Высокие, до колен, сапоги, толстые штаны, толстый свитер (такие вяжут
на Фарерах), сверху  анорак  с  капюшоном  -  сразу  было  видно,  одевала
лейтенанта не организация по туризму. И вел он себя соответственно.  Трупы
закопать  в  снег,  снаряжение  забрать,  иглу  разрушить.   И   прочесать
местность. Если кто-то тут еще  есть  (Шерфигу  лейтенант  не  поверил)  -
убить. Этого человека я заберу с собой, - лейтенант указал на Шерфига.  Мы
отправимся прямо на остров Сабин.



                                    9

     Переснимая рукопись, быстро проглядывая ее  страницы,  я  не  забывал
прислушиваться.
     Цикады, писк летучих мышей, шорохи...
     Лейтенанта Риттера и Мата Шерфига,  пробирающихся  к  острову  Сабин,
окружал совсем другой мир.
     Воздух был прокален морозом,  и  все  же  в  его  ледяном  обжигающем
дыхании чувствовалось уже неясное дыхание  приближающейся  весны.  Пройдет
время, снег сядет,  запищат  крошечные  кайры,  вскрывшиеся  воды  пролива
приобретут сине-стальной цвет и  пронзительно  отразят  в  себе  низкое  и
белесое гренландское небо.
     Но весна лишь предчувствовалась.
     Снег. Льды.
     Подходящий пейзаж для нерадостных размышлений.
     Сидя на нартах, Мат Шерфиг не оглядывался на бегущего рядом немца. Он
знал: рано или поздно они сделают привал, невозможно добраться до  острова
Сабин, не сделав передышки.
     Он надеялся: он сможет воспользоваться передышкой.
     Он надеялся.
     А пока собаки дико оглядывались, лица резало холодом.
     Невидимый ветер ворвался с моря в узкий пролив.
     Взметнулась снежная пыль, густо осыпала скалы, собак, людей  и  сразу
понеслась вверх  -  все  выше,  выше.  Стремительными  реками,  вьющимися,
широкими, презрев все законы физики - все вверх по отвесным скалам. И  все
вокруг сразу приобрело бледно-серый линялый оттенок.



                                    10

     Лейтенанта Риттера погубила самоуверенность.
     Его ничуть не мучила смерть эскимосов  и  Р.Финна.  В  конце  концов,
Р.Финн первым схватился за оружие, а лейтенант Риттер был обязан думать  о
благополучии горных стрелков и, разумеется, о благополучии Третьего рейха.
Упусти он датчан или эскимосов, они вполне могли добраться до Ангмагсалика
и вызвать британскую авиацию.  Он,  лейтенант  Риттер,  не  мог  им  этого
позволить: германская армия, разбросанная по всему континенту, нуждалась в
погоде, а погоду с севера теперь давали его горные стрелки.
     Шерфиг тоже не вызывал  у  лейтенанта  особого  любопытства.  Ну  да,
вечерние допросы-беседы, это разнообразит жизнь, но  не  похоже,  чтобы  с
датчанином можно было развлечься. Лейтенант даже особой вражды к  нему  не
испытывал. Как, собственно, и к Дании. Такая  маленькая  страна  не  может
существовать самостоятельно. Пока что ей просто  везло.  Везло  при  Карле
XII, - не потерпи он сокрушительного поражения, Дания и сейчас  оставалась
бы провинцией Швеции; ей везло и в XIX веке, - не вмешайся в дело  Россия,
пруссакам досталась бы вся Ютландия...
     Лейтенант Риттер твердо знал: мир должен принадлежать  Германии.  Это
было точное знание, оно не требовало доказательств.
     На каждого человека эйфория действует по-своему.
     Упоенный легкой  победой  над  датчанами,  лейтенант  Риттер  устроил
привал. Именно на привале, воспользовавшись удобным моментом,  Мат  Шерфиг
отнял у него оружие.
     В первый момент датчанин хотел пристрелить Риттера. Это развязало  бы
ему руки. Он мог добраться до Ангмагсалика и тайна германской метеостанции
перестала бы быть тайной. Но он вовремя  перехватил  взгляд  лейтенанта  -
самоуверенный, даже наглый взгляд. Этот взгляд его отрезвил.  Он,  Шерфиг,
не уберег эскимосов, он не  уберег  гордость  Дании  -  Р.Финна,  было  бы
непростительно просто  так  отправить  Риттера  на  тот  свет.  Он  должен
доставить лейтенанта Риттера в Ангмагсалик, только таким образом лейтенант
будет лишен чувства внутренней правоты.
     ...Они шли через круглое береговое озеро, промерзшее до самого дна.
     На отшлифованный ветром лед, тусклый и гладкий, как потертое зеркало,
медленно  падали  вычурные  крупные  снежинки.  Их  кристаллические   лучи
сцеплялись, как  шестеренки,  лед  на  глазах  покрывался  фантастическими
фигурами, впрочем, их тут же сдувал злобный ветерок, вдруг прорывающийся с
промерзлого плато.
     На  западе,  далеко,  равнодушно  стыли  мертвые  склоны   внутренней
Гренландии - обитель мрачных духов, возглавляемых  Торнарсуком.  Туда,  на
запад, стекаются  души  умерших  людей.  Эти  склоны  отливали  голубизной
утиного яйца, такие же голубоватые, но полные внутренней мощи. Стояли  над
льдами пролива айсберги, терпеливо ожидая того часа, когда воды  вскроются
и они, наконец, торжественно двинутся в свой извечный путь - туда, к  мысу
Фарвел...
     Север в изображении Беллингера завораживал.
     Я не знал, видел ли сам Беллингер заполярные пейзажи. Я не знал, умел
ли он сам обращаться с оружием. Да, в его сейфе лежал  "Вальтер",  но  это
еще ни о чем не говорило. Да, он уже десять  лет  укрывается  от  мира  на
своей вилле, но ведь это могло не иметь никакого отношения к его роману.



                                    11

     Страх...
     Перелистывая страницы, я вслушивался в ночь.
     Беллингер спал. Совсем недалеко от меня. В его спальне горел свет, но
он спал.
     Какую роль в романе играл он сам?
     Ладно.
     Я прислушался. Ночь была тиха. Луну закрывали облачки, потом  на  сад
вновь проливался свет.
     Роман Беллингера был густо пропитан страхом.
     Страх витал в белесом морозном воздухе, страх свирепо дышал в затылок
лейтенанту Риттеру, страх заставлял Мата Шерфига торопить усталых собак.
     Шерфиг знал - приближается ночь, значит, страхи еще больше сгустятся.
Он не мог делить спальный мешок с врагом.  Гуманнее  было  бы  пристрелить
лейтенанта...
     И все же Шерфиг решил доставить  Риттера  в  Ангмагсалик.  Достаточно
смертей. Как это ни странно, промышленник Шерфиг боялся смерти.



                                    12

     Ветер, дувший с полюса, сделал свое  дело:  снег  плотно  сбило,  все
гребни срезало, неровности занесло. Усталые собаки  дико  оглядывались  на
людей.  На  фоне  неожиданных  бледно-розовых  облаков   вдруг   возникла,
высветилась золотистая вершина, оконтуренная невидимым Солнцем. Снизу,  на
побережье, подошву горы обнимал белый  туман,  нанесенный  с  моря  -  там
чернели промоины.
     Совсем как  возле  Ангмагсалика,  подумал  Шерфиг:  туман,  а  сверху
невидимое Солнце. Только там, возле Ангмагсалика, чернеют  каменные  дома.
Сколько раз он, Мат Шерфиг, ни подъезжал к Ангмагсалику, там всегда  висел
туман. Туман белый, сквозь  него  проступали  черные  постройки  и  скалы.
Иногда в тумане выла эскимоска. Мерзкий холодок трогал кожу, вой эскимоски
рвал сердце. Может, у нее утонул на рыбалке муж, может, она  боялась,  что
полынью затянет льдом. Тогда душа  утонувшего  не  сможет  отправиться  на
запад. Своим горестным воем эскимоска отгоняла от полыньи Торнарсука.
     Страх...



                                    13

     Впоследствии доктор Хэссоп не раз возвращался к  этим  страницам.  Он
считал: где-то здесь в  душе  Шерфига  начался  перелом,  заставивший  его
изменить направления.
     Не знаю. Иногда действия Шерфига были мне по душе.
     Он, например, очень просто решил проблему безопасности.  Когда  немец
указал вдаль: "Нунаксоа! Медведь!" - он сразу понял,  что  медведь  послан
ему самой судьбой. Сбросив лейтенанта  с  нарт,  он  тотчас  устремился  в
погоню. И я понял Шерфига, как, впрочем,  ощутил  и  чувства  Риттера.  Он
один. Вокруг только холод. Упряжка удаляется. Он  брошен?  Совсем  брошен?
Датчанин бросил его замерзать?
     Лейтенант Риттер внезапно оказался свободным, но, боюсь, эта мысль не
принесла ему облегчения.
     Он один. У него нет оружия,  нет  еды,  нет  собак.  Он  не  в  силах
пересечь ледяную пустыню, он не в силах добраться ни до  Ангмагсалика,  ни
до острова Сабин. Вряд ли горные стрелки хватятся его  раньше,  чем  через
сутки.
     Страх...
     Беллингер не скупился  на  убеждающие  детали.  Он  и  меня  заставил
задохнуться от  отвращения:  ведь,  вернувшись,  датчанин  почти  насильно
накормил лейтенанта  горячей  печенью  убитого  медведя.  Кровь  текла  по
небритому подбородку Риттера, но он  глотал  омерзительные  куски.  Он  не
хотел, чтобы пули собственного автомата разбили его голову.
     ...По дну затененной  долины  растекался  белесоватый  мороз.  Тысячи
иголочек, как шампанское, кололи ноздри.
     "Я ничего не вижу", - прохрипел Риттер.
     "А тебе и не надо ничего видеть, -  прохрипел  в  ответ  датчанин.  -
Теперь я твой поводырь. Тебе придется терпеть. Потом еще с  твоих  ладоней
клочьями слезет кожа - печень медведя перенасыщена витаминами. Но  это  не
навсегда. Ты убил Финна и эскимосов - это  навсегда.  А  твоя  слепота  не
навсегда, тебе придется терпеть".
     Страх...
     Ледяные кристаллики медленно падали с низкого неба,  скапливались  на
плечах, в каждом сгибе одежды. Их призрачный блеск утомлял  глаза,  воздух
сиял, как радуга. Но не меньше,  чем  этот  тусклый  блеск,  Мата  Шерфига
мучила ненависть. Она усилилась, когда  он  прочел  отобранное  у  Риттера
письмо, которое лейтенант адресовал в Берлин - в город, в  котором  Шерфиг
никогда не был, но в котором, без всякого сомнения, бывал в свое время Рик
Финн.
     "Герхильд, - писал Риттер своей жене. - Север мне по  душе.  Это  мой
край. А мои друзья - бывалые люди.  Некоторые  из  них  ходили  по  скалам
Шпицбергена еще до войны. Так что, когда ты получишь письмо,  знай:  я  не
один, меня окружают крепкие верные  люди.  Мы  питаемся  кашей  и  бобами,
черным хлебом и пеммиканом - у нас достаточно сил.  Ты  знаешь,  я  всегда
хотел быть сильным, прямым, и чтобы кулаки у меня были тяжелые, и чтобы  я
мог объясняться на двух-трех языках. Так вот, Герхильд, я силен и прям,  и
кулаки у меня тяжелые, и я свободно  изъясняюсь  с  любой  миссис  Хансен.
Почему-то в Дании, - писал лейтенант, - большинство миссис - Хансены...  А
еще здесь любят свечи, здесь много свечей. Есть круглые, есть витые,  есть
плоские, как  блюдца,  есть  здоровенные,  как  поленья  -  какие  угодно,
Герхильд! Как только закончится война..."
     Лейтенант Риттер не знал, что для него война уже закончилась.
     Этого, правда, не знал и Мат Шерфиг, лежащий в спальном мешке рядом с
полуослепшим, сгорающим в жару лейтенантом. Немец стонал,  от  него  несло
жаром и ненавистью. Проще было убить его, подумал Шерфиг.
     Яркая звезда - Тяги-су, Большой гвоздь, ее еще называют  Полярной,  -
пылала  над  людьми,  сжигаемыми  ненавистью.  Мат  Шерфиг   понимал   всю
условность  сравнений,  но  звезда  Тиги-су  действительно  казалась   ему
гвоздем, намертво пришпилившим к гренландскому  леднику  и  собак,  и  его
самого, и лейтенанта Риттера.



                                    14

     Я насторожился.
     Шорох и скрип... Так может  скользнуть  подошва  по  бетону...  Опять
шорох... И тишина.
     Я не стал терять время.
     Тяжелая  папка  аккуратно  легла  в  сейф  на  положенное  ей  место,
массивная дверца сейфа захлопнулась.
     Выключив потайной фонарь, я  бесшумно  подошел  к  открытому  окну  и
всмотрелся.
     Смутная тьма дубов... Я ничего не видел...
     Но снова шорох. И снова тишина.
     Я не верю тишине. Самое худшее всегда происходит в тиши, незаметно.
     Я внимательно вслушивался. Не знаю, был ли кто-то в саду. По  крайней
мере, я ничего больше не слышал.
     Скользнув в открытое окно, я мягко приземлился в цветочной клумбе.
     Еще секунда, и я нырнул в тень дубов.
     "Магнум", как всегда, находился под мышкой. В любой  момент  я  готов
был пустить оружие в ход.
     Опять подозрительный шорох...
     Шорохи то приближались, то удалялись. Было отчаянно темно. Прекрасная
ночь для  любой  противозаконной  акции,  подумал  я.  И  усмехнулся:  для
законной тоже.
     Час, а может, все полтора я чуть ли не на ощупь исследовал сад.
     Ни души.
     Металлическая лесенка Бауэра лежала  там,  где  я  ее  оставил  днем.
Душный аромат роз пропитывал воздух. Если кто-то и побывал в  саду,  я  не
мог сейчас увидеть никаких следов.
     И все это время, как ни странно, меня преследовали мысли о  рукописи.
Перед тем, как сунуть в сейф,  я  заглянул  в  ее  конец.  Беллингер  умел
строить сюжет. Лейтенант Риттер не  отобрал  автомат  у  Шерфига,  но  они
изменили курс - они шли теперь  к  острову  Сабин.  Мат  Шерфиг  шел  туда
добровольно.
     Почему? Что случилось на полдороге в Ангмагсалику?..
     Наконец, я прекратил поиск и  устроился  в  траве  рядом  с  канавой,
ведущей к хозяйственным пристройкам.
     Ледяная  тоска  промороженных  гренландских   пространств   все   еще
покалывала  мои  нервы.  Слишком  большой  заряд  злобы  и  ненависти  был
впрессован в рукопись, я никак не мог отойти от нее.
     Снова шорох... Удаляющийся, невнятный...
     Просидев в траве еще полчаса, я  решил  подняться  наверх.  Следовало
хотя бы час поспать, силы могли мне понадобиться. Следы, если они есть,  я
отыщу утром, ну а рукопись...
     Рукопись никуда не денется.
     В этом я был убежден.



                                    15

     Я проспал не более часа, но полностью восстановил силы.
     Зато Беллингер и не думал подниматься.
     Выпив кофе, я отправился  в  обход  стены.  Розовые  утренние  облака
башнями  стояли  в  небе,  тянул  ветерок  -  природа  тонула   в   пышной
умиротворенности. Я внимательно присматривался к каждому кусту, исследовал
все подозрительные участки. Но никаких следов не нашел.
     Зато, обескураженный, я услышал знакомый свист.
     Ну да, Иктос, конечно. Что надо от меня бывшему греку?
     Поднявшись по лесенке, я недовольно глянул за гребень стены.
     - Сколько бутылок побили,  -  укорил  меня  Иктос.  Он  имел  в  виду
осколки, торчавшие из бетона.  Хитрые  глазки  Иктоса  бегали.  -  Ужасное
количество. Твой хозяин не дурак выпить, а?
     - Он вообще к выпивке не притрагивается.
     - А откуда столько бутылок? - резонно возразил Иктос.  -  Никогда  не
встречал людей, не притрагивающихся к выпивке.
     - Тебе просто не везло.
     - Не злись. - Иктос похлопал по оттопыренному  карману.  -  Спускайся
сюда на  травку,  -  он,  видимо,  запомнил  мою  угрозу  и  не  собирался
вторгаться на территорию виллы. - Утро только началось, а ты уже  злишься.
Дерьмовый у тебя характер, скажу я тебе.
     Наверное, он мог говорить долго, но его прервали.
     Из-за поворота, мягко урча, мягко приминая жесткую травку,  выкатился
открытый форд. За рулем сидел удивительный человек:  белый  костюм,  белые
перчатки, белая шляпа, такое же белое, да  нет,  конечно,  просто  бледное
лицо;  зато  усики,  единственное  его  украшение,  казались  черными   до
неприличия.
     - Кажется, я заблудился, - человек в белом с