риза"?

Но это слишком серьезный шаг. За такое шестью месяцами не отделаться. И как
бы меня ни раздражало их упрямство, я мысленно молю их не делать таких
глупостей.

Полковник куда-то звонит, и через минуту в кабинет входит молодой человек в
грязноватом белом халате поверх штатской одежды. Кто-то из психологов? Или
другой вольнонаемный сотрудник? Меня он раздражает, и я не сразу понимаю -
чем. Все дело в этой нарочито реальной одежде, несвежем халате и
разболтанном виде.

Ну, почему в глубине мы с легкостью готовы выглядеть хуже, чем есть на
самом деле?

- Карина, Денис, - знакомит нас Томилин. Ни званий, ни должностей не
звучит. - Все готово?

- Да, программы введены, - кивает Денис.

Я ожидаю, что мы пойдем в камеры "подопытных", но Томилин набирает какую-то
команду на терминале, и в одной из стен кабинета расползаются деревянные
панели, открывая огромный экран.

- Карину очень интересует первый этап перевоспитания, - говорит Томилин. Не
то с иронией, не то серьезно... - Карина, с кого начнем? У нас есть
водитель, совершивший наезд на детей, катавшихся по тротуару на
велосипедах. И двое убийц.

Мне не надо уточнять, что это за убийцы.

- Начните с водителя, - говорю я.

Экран будто превращается в окно - огромное окно, открытое в вечерний город.
Обычные московские улицы, только людей немного. Здесь, в глубине, нет
разницы между телеизображением и реальностью - и то, и другое иллюзорно.

Грузовик, что катится по улице, обычный грузовик с пустым кузовом, с
ободранной краской на кабине и грязным ветровым стеклом, несется совсем
рядом - лишь протяни руку...

- Пускай детишек, Денис, - распоряжается Томилин.

И я чувствую к нему мимолетное уважение. За то, что он не сказал "пускай
фантомы" или "начинай сеанс". Не спрятался за эвфемизмом.

Пускай это трижды нереально, пускай это лишь пляска электронов в кристаллах
микросхем, но для человека, отбывающего свой срок в виртуальной тюрьме,
происходящее станет настоящим шоком.

Часть десятая
1010

Виртуальная камера, которая показывает нам мчащийся грузовик, парит над
машиной. Свет в кабинете Томилина меркнет, и у меня возникает ощущение
киносеанса. Будто я смотрю свеженький голливудский боевик - из тех,
новомодных, где компьютерные образы самых популярных актеров всех времен и
народов бродят в виртуальных декорациях, где мужественный Клинт Иствуд
стоит плечом к плечу с импозантным Шоном Коннори и смазливым Леонардо Ди
Каприо... интерактивный фильм, где всю троицу можно усадить в лужу, а
победит трогательный Чарли Чаплин.

Но этот фильм не интерактивен. Он срежиссирован от первой до последней
секунды. Что бы ни думал водитель грузовика.

- Ведь он совершил наезд в пьяном виде... - говорю я. - Так?

- Он и сейчас нетрезв, - отвечает Томилин. - Для него были установлены
виртуальные бары.

- Но ведь невозможно повторить ту ситуацию с точностью, - не сдаюсь я.

- Почему? - удивляется Томилин.

И в этот миг грузовик сворачивает на перекрестке.

Будто отдернули занавес! Вечер сменяется днем. Широкий проспект - узкой
улочкой, где и двум-то машинам не разъехаться. Навстречу бодро несутся
легковушки. Грузовик виляет, дергается, налетает на бордюр и выскакивает на
тротуар.

А в нескольких метрах перед капотом едут на велосипедах двое мальчишек, уже
начинающих оборачиваться на рев мотора.

- Оп, - говорит Томилин. Успевает сказать - прежде чем изображение
дергается, переворачивается, начинает кружиться: виртуальная камера
описывает немыслимую кривую, удерживаясь над кузовом грузовика.

Неужели в реальности возможно так выкрутить руль?

Скорость не слишком уж высока. Как бы ни был пьян водитель, газ на повороте
он сбросил. Но удар все равно силен.

Капот сминается, втыкаясь в стену здания, грузовик разворачивает, он крошит
стеклянную витрину, наполовину въезжая в продуктовый магазинчик. И я
понимаю: что-то идет не так. Магазин не прорисован полностью, существуют
лишь несколько метров перед витриной, а все остальное - серый туман, мгла
без красок и форм. Из задравшегося вверх капота бьет пар и сочится
бесцветная жидкость.

- Денис, - очень спокойно говорит Томилин, - я же просил...

- Да не мог он успеть повернуть, - отвечает Денис. - Все же обсчитано!

В его голосе слышится искреннее возмущение. Нет, вряд ли он психолог.
Скорее программист, переводивший расплывчатые указания в цифровую форму.

- Скорость была тридцать четыре километра в час, радиус поворота... -
бормочет Денис. Но Томилин жестом заставляет его замолчать.

А смятая дверь кабины со скрежетом открывается. Скорее вываливается, чем
выходит, водитель. И, не глядя на серый туман в глубине магазина, бредет
сквозь стеклянное крошево витрины на улицу.

- Камеру сдвинуть! - рявкает Томилин.

Я не вижу, кто исполняет его команду. Возможно, у Дениса есть какой-то
пульт, а может быть, нас слушают и другие сотрудники тюрьмы.

Но камера послушно сдвигается с места, плывет вслед за водителем.

И я начинаю смеяться.

Это уже не трагедия. Это фарс.

По улице все так же едут автомобили, все так же идут прохожие, не обращая
никакого внимания на воткнувшийся в здание грузовик.

А нераздавленные велосипедисты продолжают ехать, с ужасом озираясь назад.
Они едут на месте, колеса скользят по асфальту, сверкают спицы с красными
кружками катафотов, длинные волосы одного из пареньков полощутся на
несуществующем ветру. Лучший в мире велотренажер.

Водитель обходит машину. Подходит к ребятам, смотрит на них, протягивает
руку, словно намереваясь тронуть, - и тут же отдергивает. Достает мятую
пачку "Примы", засовывает одну сигарету в рот, но забывает закурить. И
кричит:

- Бип! Бип-бип вашу мать! Козлы бип! Бип!

То ли он догадался, где камера, то ли это случайность - но он смотрит прямо
на нас.

- Бип! - зло говорит Томилин. - Какой бип включил звуковой цензор?

- Но это же общее требование ко всем государственным учреждениям! -
отбивается Денис.

Водитель, выронивший сигарету, достает другую. Садится на асфальт,
закуривает, смотрит на несущихся в никуда велосипедистов.

- Уберите... это, - командует Томилин. - Карина, прошу прощения.

- Бип, - говорю я с улыбкой. Именно "бип" я и хотела произнести.

- Смешно, - соглашается Томилин, когда гаснет экран. - Может быть, Карина,
вы даже объясните, что это значит?

- Да если бы я знала...

На самом деле я догадываюсь. И готова поаплодировать Чингизу, устроившему
свой сюрприз. Вот только...

- Наши визитеры изолированы? - спрашивает Томилин Дениса.

- Разумеется! - видно, в этом программист уверен. - Стекова аппаратно
отключили от глубины. А тем двоим задавили каналы. Начисто.

- Ну, и какие версии? - спрашивает Томилин.

Ответа нет. И подполковник командует:

- Давайте второго!

- Какого именно?

- Давайте Казакова. Что там у него?

Экран загорается снова. Камера парит в небе, опускаясь кругами, будто
хищная птица, выслеживающая добычу. Бесконечная степь, ломкая сухая трава,
человечек, сидящий на корточках...

Каким бы он ни был преступником, но сейчас это лишь человек, приговоренный
к одиночеству. Человек, который держит в руках маленького грязно-рыжего
лисенка.

- Его стоило бы позже, - задумчиво говорит Томилин. - Впрочем...

- У вас ничего не выйдет, - вдруг говорю я.

Томилин оборачивается, выжидающе смотрит на меня.

- Не знаю, почему. Но не выйдет. Вы чего-то не поняли.

- Все дайверы обретали свои способности в результате сильного стресса, -
медленно и убедительно, будто преподаватель тупому студенту, говорит
Томилин. - Случайного стресса! А эти... стрессы... они выверены и
рассчитаны. Они не могут не подействовать.

- Они подействуют, вот только как именно...

- Посмотрим. Придушите эту лису! - поворачиваясь к экрану, говорит Томилин.

Еще минуту ничего не происходит. Заключенный осторожно и бережно гладит
крошечного зверька. Камера опускается совсем низко, заглядывает ему через
плечо, так, что узкая симпатичная мордочка лисички заполняет пол-экрана.

А потом черные глазки начинают тускнеть.

Лисица тонко пищит, вздрагивает и вытягивается в длину. Дергается пушистый
хвост.

Человек будто не замечает этого. Рука касается меха, оглаживает зверька. И
едва-едва угадывается в шуме ветра голос.

- Нет.

Ни печали, ни боли, ни ярости.

И ни капли сомнения.

Он не верит в происходящее, этот злодей и убийца. Настоящий, без всяких
смягчающих обстоятельств, злодей.

Не хочет верить.

Не поверит никогда.

Я читала его личное дело. Я знаю, что он убил свою жену. Я знаю, что он
любил ее. И до сих пор, наверное, любит. И себя он осудил куда раньше, чем
люберецкий районный суд...

- Нет, - еще раз говорит заключенный, проводя рукой по тельцу лисицы. - Нет.

И пушистый хвост вздрагивает.

Стриженая голова опускается, человек касается губами мордочки лисицы. И
крошечный язычок ласково лижет его щеку.

- Она отключена, - не дожидаясь вопроса, говорит программист Денис. - Нет
ее вовсе! В программе оживление не предусмотрено!

На экране - человек гладит лисичку.

- Выключите, - говорит Томилин. И смотрит на меня.

- Будете третьего... катарсить? - спрашиваю я.

- Имеет смысл? - вопросом на вопрос отвечает Томилин.

Я медлю. Я действительно пытаюсь ответить честно. Хотя бы потому, что, кто
бы ни стоял за всей этой жестокой пьесой, какие бы амбиции ни кипели в
министерских умах, но для Томилина этот проект - совсем другое. Заслон на
пути преступности, сверкающий меч и надежный щит в руках правосудия,
настоящие стражи порядка, штампованные супермены глубины.

И ради этой цели он без колебаний подвергнет муке преступников.

Без колебаний... но и без радости.

- Он тоже не станет дайвером, - говорю я, наконец. - Он что-то сделает... я
даже не знаю, что именно... Говорите, умирающая женщина в пустом городе?
Нет, вряд ли он ее оживит. Скорее - добьет.

- Ее невозможно добить, - почти робко вставляет программист Денис. - В
том-то и дело. Этот тип - он маньяк, он обязательно попытается, но...

- Лисичку невозможно было оживить, - напоминаю я.

- Так в чем дело? - уже не спрашивает, а требует Томилин.

- Я знаю только одного дайвера, - говорю я. - Но разве вам непонятно, в чем
разница? Это же так просто!

- Свобода, - вдруг говорит Томилин. - Бип.

- Способности дайверов - они все исходят из одного, - киваю я. - Только из
одного. Дайверы не терпят несвободы. Потому и могут входить и выходить из
глубины - когда захотят. Поэтому видят лазейки в программной защите. Вы
кого угодно сможете воспитать в своей тюрьме... людей, которые будут
убивать и оживлять программы, к примеру. Но только не дайверов. Потому что
дайвер в виртуальной тюрьме - невозможен.

Лабиринт
Алый финал
1001.0

Кто я?

Я самая обыкновенная. Девочка компьютерного века. Одна из тех, кто учился
буквам по клавиатуре. Одна из тех, кто рвался из дома не на улицу, а в
Сеть. Одна из тех, кто никогда не видел своих друзей. Одна из тех, кто
привык быть кем угодно - вздорной грубоватой Ксенией, любопытной малолеткой
Машей, писателем-детективщиком Романом, хакером Семой, солидной и умной
Ольгой... Меня было так много в глубине...

Я самая обыкновенная.

Просто я здесь живу.

А энергичный и умный подполковник Томилин - работает.

Да пусть я никогда не верила в дайверов! Пусть считала их сказкой. Но я же
знала, о чем эта сказка: о свободе. О людях, которые не теряют себя в
глубине. Не о волшебниках, творящих виртуальные чудеса, а о людях,
научившихся жить в Сети.

И пусть теперь я работаю в МВД, пусть у меня есть звание и должность, но я
- гражданка Диптауна.

А уже потом - гражданка России.

- Я самая обыкновенная, - отвечаю я Томилину. - Только я здесь живу.
Понимаете? Это плохо, наверное, что я здесь живу. Я, может, так и состарюсь
в этом теле. И по службе никуда не продвинусь, мне это неинтересно. Зато я
вижу то, чего вы не видите.

Томилин смотрит на Дениса, кивает, и тот быстро выходит. Косясь на меня...
вроде бы, с симпатией.

Неужели он тоже доволен, что проект по созданию дайверов провалился?

- Начистоту... - хмуро спрашивает Томилин. - Вы довольны, что все так
кончилось?

- Конечно, - говорю я. - Извините.

- Карина, но вы же понимаете, это ничего не изменит. Государству нужен
контроль над глубиной. И не ради самого государства, а ради мирных граждан,
понимаете?

- Нет, не понимаю, - честно отвечаю я. - Ведь мы справляемся сами.
Худо-бедно, но справляемся. Разве в настоящем мире у вас не осталось работы?

- Мы? - подполковник интонацией выделяет слово.

И я киваю:

- Мы. Те, кто живет в глубине.

- Это ваш настоящий облик? - неожиданно спрашивает Томилин.

Таких вопросов не задают. Даже нижестоящим. Но я снова решаю ответить:

- Да.

- А у меня - не совсем, - он внезапно улыбается. - Нехорошо получается...
Ну, и что вы напишете в отчете?

- Чистую правду, - отвечаю я. - Что ничего, заслуживающего служебного
расследования, в тюрьме не обнаружено... за исключением мелких нарушений
трудовой дисциплины. У меня, правда, были сомнения. Показалось, что в
тюрьму ухитряются проникать посторонние. Но теперь-то я понимаю: это лишь
часть программы перевоспитания осужденных.

Томилин кивает.

- Разрешите идти? - спрашиваю я. - Мне надо заняться отчетом.

- Я завтра буду в управлении, - говорит Томилин. - Со своим отчетом. В
девять ноль-ноль. Насколько я понимаю... согласно правилам хорошего тона...
мне надо показаться вам в настоящем облике.

Это так неожиданно и трогательно, что я с трудом сохраняю невозмутимое лицо.

Интересно, он мудр и седоволос или молод и энергичен?

Интересно, конечно...

- Половину ночи я провожу в глубине. А в девять утра еще сплю, - отвечаю я.
- Извините. Конечно, если это приказ...

Томилин качает головой:

- Нет. Не приказ. Не смею больше вас задерживать.

И на какой-то миг мне кажется, будто я вижу его - настоящего. Не молодого,
и не старого. Человека лет сорока, который упрямо учился работать на
компьютере, пытался постичь глубину - не из любви к ней, не из любопытства,
а лишь потому, что был соответствующий приказ. Одинокого служаку,
поднаторевшего в кабинетных играх, но тоже не из любви к ним, а ради того,
чтобы делать свое дело.

Мне даже становится его жалко.

Но жалость - это не то, ради чего я готова просыпаться в девять утра.

- Всего доброго, - говорю я прежде, чем уйти.

Памятник Последнему Спамеру все так же облеплен молодежью. В глубине много
памятников: совсем несложно получить кусочек места и воздвигнуть там все
что угодно. Вот только популярность памятника отследить нетрудно.
Неудачные, возле которых никто не встречается, густо засиживают голуби,
потом зеленеет бронза и крошится мрамор, а под конец приезжает грузовик из
мэрии Диптауна и вывозит неудачное творение на свалку. Свалка вечна и
бесконечна. Длинные ряды никому не нужных скульптур... страшненькое место.

В общем-то, так в глубине заканчивается почти все. Здесь слишком много
неудачных творений. Собранных из сэмплов опер, написанных левой ногой книг,
безумных философских теорий и мертвых картин. Все они уходят в никуда, на
вечное хранение на бесконечных виртуальных свалках.

Но памятник Спамеру жив. И у его подножия очень мало свободных скамеек. Я
нахожу лишь одну, беру в ларьке бутылку пива и сажусь - нарочито посередине
скамейки, давая понять, что не жажду случайных знакомств. Ко мне и не
подсаживаются. Мы научились уважать друг друга в глубине. Без бдительного
надзора полиции, без суперменов-дайверов из МВД. Значит, мы что-то умеем?

Памятники - это место встреч. Мне никто не назначал здесь свидания, но это
единственный памятник, у которого мы встречались с Чингизом.

И я сижу на скамейке. Пью холодное пиво - оно холодное ровно настолько,
насколько это нужно. Смотрю в чистое небо. Когда я была маленькой, я
однажды испугалась неба. Я с родителями была на море и однажды,
растянувшись на спине, посмотрела вверх. Небо было таким бездонным и
чистым, что я поняла - в него можно упасть. Оторваться от горячего песка,
нелепо взмахнуть руками - и полететь вверх, в небо, которое станет бездной.
А над головой закружится перевернутая земля, и плачущие родители, и
задравшие головы зеваки, и качающие ветвями деревья. Они не упадут в небо,
ведь они не знают, что в небо можно упасть.

Как давно это было. А запомнилось. Вместе с паззлом, который я так и не
смогла собрать. Вместе с первой влюбленностью, первой настоящей обидой,
первым визитом в глубину, первым предательством...

- Разрешите?

Я скашиваю глаза на Чингиза. Киваю и чуть сдвигаюсь в сторону.

- Наверное, над нами стоит посмеяться, - говорит Чингиз вполголоса. - Все
способности... они ничего не стоят, когда провайдер отключает тебя от сети.
По одной лишь команде из МВД.

- А как ты вошел? - спрашиваю я.

- По старинке. С телефонной линии, - Чингиз садится рядом.

- Я вас не сдавала, - говорю я. - За вами следили с самого начала. Просто
шум поднимать было невыгодно. Поэтому игнорировали... а когда стало нужно -
отключили.

Он кивает. И молчит - хотя я понимаю, как ему хочется задать вопрос.

- А как ты меня нашел? - спрашиваю я. - На мне маркер?

Чингиз качает головой.

- Нет. Я подумал, что встречаться принято у памятников. Дашь глотнуть?

До палатки с бесплатным пивом - несколько шагов. Но я даю ему бутылку. И
начинаю рассказывать то, что рассказывать не имею никакого права. То, как
не становятся дайверами.

- Спасибо, - говорит Чингиз, когда я заканчиваю свой рассказ. - Спасибо. Я
верил, что ты все-таки на нашей стороне.

- При чем тут я? Я же ничего не делала.

- Делала, - уверенно отвечает Чингиз. - Ты не хотела, чтобы у них
получилось. Может быть, единственная из всех, кто наблюдал за
экспериментом, - не хотела.

- Ну и что? Мало ли чего я не хочу.

- Глубина - это больше, чем принято думать, - убежденно говорит Чингиз. -
Это не только среда обитания. Это что-то еще. Мы - частички глубины. Она
становится такой, какой мы хотим ее видеть. Если бы все хотели заполнить
улицы штампованными дайверами - это бы случилось. Но надо было, обязательно
надо было, чтобы кто-то из следящих за экспериментом не желал успеха этой
затее.

Смешной он. Взрослый ведь человек...

- Ну, хорошо, пускай это все моя заслуга, - соглашаюсь я. - Уговорил.

Чингиз улыбается и возвращает мне пиво.

- Твой приятель, Стеков, он и впрямь отправился в тюрьму худеть? -
спрашиваю я.

- Бог его знает, - Чингиз пожимает плечами. - Я не всегда понимаю, когда он
серьезен. Он и сам, наверное, не всегда это понимает... Карина?

- Да? - все еще глядя в небо, отвечаю я.

- Из меня никудышный ухажер, - самокритично признает Чингиз.

Не сомневаюсь. На него, небось, еще со школы девицы пачками вешались. Такие
учатся уворачиваться от подруг, а не ухаживать.

- Но виртуальное пиво - это не самое лучшее, что есть на свете, -
продолжает Чингиз. - Можно пригласить тебя в ресторан?

Ух ты! Не было ни гроша, да вдруг алтын. И Томилин, и Чингиз.

- Чингиз, - отвечаю я, морщась. - Хочешь, расскажу историю?

- Расскажи.

- У меня была в детстве игрушка. Паззл. Очень красивый, там был рыцарь и
принцесса, они тянулись друг к другу. Я его собрала... весь. Только одного
кусочка не хватило. Между рукой принцессы и головой рыцаря. Понимаешь, этот
кусочек забыли положить в коробку!

Чингиз молчит.

- Я, наверное, такая принцесса, - продолжаю я. - К кому ни потянусь -
ничего не получается. И ты ко мне не тянись.

- Знаю я про этот паззл, - вдруг отвечает Чингиз. Голос его меняется,
становится смущенным, даже виноватым. - Ты в курсе, что все эти мозаики
нарезаются случайным образом, по рассчитанным на компьютере схемам?

- Ну...

- У тебя бывало так, что вместо одного кусочка ты вставляла другой? И он
вроде бы даже подходил, зазор оставался, но крошечный, незаметный...

- Бывало.

- Так вот, однажды паззл раскроили очень неудачно. Его стало возможно
собрать двумя способами. Если со