а, от его боли и одиночества, от жизни в сером тумане
     -  Мы  же  с  тобой  серьезные  люди. Не журналисты, которым нужные
сенсации,  не  писатели,   которые   мечтают   о   чудесах.   Невозможен
искусственный  интеллект  на  современной  технической базе. Когданибудь
потом...
     - Леонид, ты ведь читал отчеты?
     Улыбаюсь, развожу руками:
     -  Ну,  мало  ли,  что  могло  померещиться  восторженным   молодым
программистам?  Погрешности экспериментов, субъективная трактовка, может
быть, и подтасовка данных...
     - Как ты это сделал?
     - Так же, как два года назад добавил таймер в дип-программу.
     Дибенко сжимает губы. Ои не выглядит удивленным.  Или  догадывался,
раньше меня догадывался, или держит удар.
     - И все-таки?
     -  Дмитрий,  ты же лучше меня знаешь, что такое создание программы.
Это всегда на грани мистики и колдовства. Включил - не работает. Включил
-  работает.  Включил  третий  раз  -  получил  совсем не то, что искал.
Алхимия. Волшебство. Ты  никогда  не  сжимал  пальцы  в  колечко,  чтобы
программа  работала?  Ведь  иногда  это  помогало. Подойди к художнику и
спроси, как он угадывает краски? Подойди к писателю  и  спроси,  как  он
находит  слова?  Подойди к скульптору и спроси, что лишнее надо отсечь в
куске мрамора?
     - А ты уверен, что отсек лишнее?
     - Надеюсь.
     Я встаю. Раскланиваюсь.
     И рассыпаюсь цветным снегом.


                                  111

     Шлем я поставил на монитор. Как обычно.
     Выдернул разъем комбинезона. Как обычно.
     А вот комбинезон не снял.
     Дверь в спальню была открыта. Вика сидела на кровати и смотрела  на
меня.
     - Все нормально, - сказал я.
     - Совсем все?
     - Нет, конечно. Так не бывает. Но все-таки нормально.
     Вика кивнула. Она очень странно на меня смотрела... придирчиво.
     - Звонил Падла. Звал в гости к Чингизу, завтра. Сказал, что с Патом
все в порядке, его даже не стали госпитализировать. Что там случилось?
     - Заряд третьего поколения. Последний заряд. Их больше нет.
     - Я так и подумала. Ты успел?
     - Не я, Чингиз. Успеть должен тот, кто рядом.
     - У тебя глаза красные, Леня. И вид... Темных Дайверов пугать.
     - Темный Дайвер был один. И его больше нет.
     - Ты?..
     - Нет, не в том смысле! Он перестал быть  Темным  Цайвером.  Вот  и
все.
     - Леня, нам, наверное, надо поговорить. О многом.
     - Надо. Только утром. Вначале с тобой. Потом мы пойдем к Чингизу, и
там мне тоже придется кое-что рассказать.
     Вика кивнула:
     - Да, я вижу. Ложись.
     - Я не о том. У меня еще осталось одно дело в _глубине_. Последнее.
И я до сих пор не знаю, как поступить. И не вправе даже просить совета.
     - Ты уверен, что это так срочно?
     - Да. Вика, я понял одну вещь. Простую, конечно, но я только сейчас
ее понял. Если умеешь плавать - не сиди на берегу.
     - Время дайверов снова пришло?
     - Оно никогда не уходило, Вика. Мы просто устали. Все.  Но  дайверы
были, есть и будут. Пока живет _глубина_ и те, кто может утонуть.
     - Какое разочарование для Недосилова...
     - Ничего. Он придумает новое логичное объяснение. Это его талант.
     Мы засмеялись, глядя друг на друга. Потом Вика сказала:
     - Иди ныряй. И возвращайся. Помни, что я жду.
     - Я всегда это помню.
     Шлем тяжелый, но это привычная тяжесть.
     Неизбежная.
     deep
     Ввод.
     Гостиничные  стены.  Протей  и  мотоциклист  на кровати. Картина на
стене, с хижиной, размазанной на грубые полоски краски.
     Как надоела эта гостиница.
     Давно пора строить свой дом.
     Поднимаю тела Протея и  мотоциклиста,  встряхиваю,  чтобы  обвисли,
вешаю в шкаф.
     Потом открываю дверь и выхожу из номера.
     Не оглядываясь по сторонам.


     Я могу идти по Диптауну напрямик,  сквозь  стены  домов  и  барьеры
защитных  программ. Могу подняться в нарисованное небо, где плывут белые
облачка и светит солнце.  Могу  просто  перенестись  из  одной  точки  в
другую.
     Тот, кто был Темным Дайвером, во мне. И вместе мы можем многое.
     Но я поднимаю руку и ловлю такси.
     - "Лабиринт Смерти".
     - Срочно? - интересуется рыжий веснушчатый водитель.
     - Не обязательно. Как получится.
     Мы  выезжаем  на  Гибсона,  едем  в сторону американского квартала.
Проезжаем мимо улицы Тюрина, мимо площади Васильева.
     Нет, все-таки кто же такой этот Гибсон?
     Можно спросить ту силу, что живет сейчас во мне. И получить ответ.
     Но это так скучно - быстрые ответы. Это не для людей.
     Ей есть другое применение.
     Мы едем - а я закрываю глаза и тянусь сквозь сеть. Сервер.  Другой.
Третий.   Поисковые  системы.  Вопрос,  ответ.  Сервер.  Локальная  сеть
больницы в далеком Baiкувере. Защита крепкая, но это  теперь  не  играет
никакой роли.
     Я  смотрю  на  экраны  мониторов,  считываю  данные  с компьютеров.
Подключаюсь к видеокамере  под  потолком  палаты  и  секунду  смотрю  на
спящего Крейзи Тоссера.
     Давай... быстрее поправляйся.
     У нас всегда будет чем заняться в _глубине_.
     - "Лабиринт".
     Я  расплачиваюсь,  качаю  головой,  увидев  остаток на своем счете.
Все-таки надо будет поговорить с Крейзи, когда он  вернется  на  работу.
Роялей таскать я больше не стану.
     Толпы  у  входа  в  "Лабиринт  Смерти" сегодня нет. Несколько групп
оживленно беседутощих игроков, и все. Я знал, что так будет, и  все-таки
непривычно.
     - Ленька!
     Рыжеволосый мальчишка подбегает ко мне и протягивает руку:
     - Здорово! А "Лабиринт" сегодня не работает!
     -  Знаю.  У них возникли проблемы на последнем этапе игры. Отказала
программа главного монстра.
     - Вот ламеры, - возмущается Илья. - И весь "Лабиринт" закрывать?  Я
на двенадцатом этапе застрял немного. Не помнишь, как там проходить?
     -  Абсолютно не помню, - признаюсь я.-Ну что... звуковую карту себе
купил?
     - А то! Ты бы слышал! Бум-бум-бум! Йа-а!
     Он трясет головой, и я понимаю, что он сейчас слышит какую-то  свою
музыку. Неизбежно прекрасную.
     В его возрасте вся музыка делится на отвратительную и великолепную.
     -  Поздравляю,  -  говорю я. - А ты знаешь, что у Дибенко совсем не
было звуковой карты, и поэтому дип-программа запускается без звука?
     - Знаю. Только я  все  равно  что-то  слышу,  когда  начинает  идти
цветной  снег.  Какую-то  музыку,  только очень тихо. Я думал, это из-за
плохой карточки. А ничего не изменилось!
     - Это не в карточке дело. Это в тебе.
     Мальчик кивает, тут же забывая о сказанном.  В  нем  слишком  много
энергии, чтобы долго говорить об одном.
     - А ты, значит, у этих... у бывших дайверов?
     - Да, у дайверов.
     - Ну, я как-нибудь загляну, ладно? И ты в хакерский бар заглядывай,
ага? Только там  пароль  сменили...  сейчас.  А!  "Любовь  и  верность"!
Запомнишь? Я побег...
     -  Постараюсь.  - Я остаюсь очень серьезным. - Давай. Беги. У тебя,
наверное, куча дел?
     - Миллион! - уже на бегу кричит Илья. - А больше не бывает!
     Я стою минуту, улыбаясь.
     А потом тянусь сквозь закрытую арку входа.
     У меня тоже есть дело. Одно-единственное, но неприятное дело.
     Болото, с копошащимися монстрами...
     Горы, с ползающими монстрами...
     Небо, с летящими монстрами...
     Подземелья, с бегающими монстрами...
     И город, с монстрами всех сортов.
     Обрушенный нами небоскреб  уже  восстановили.  Крыши,  конечно,  не
видно, но я знаю, что там группа монстров суетится у пушки.
     Грожу им пальцем и иду по улице.
     В меня не стреляют.
     Вхожу  в  сад  императорского  дворца.  Осматриваюсь.  Вот  тут  мы
прятались... как это было давно. Вот тут  шла  группа  игроков,  которых
перебил могучий Император.
     Мне нужна сейчас ярость. Ярость, ненависть, злоба. Иначе не сделать
того, что я должен сделать. Одно дело - лишить первых  проблесков  жизни
оживающие доспехи... панков, грызущих пистолеты и давящих прохожих.
     Другое дело - убить того, кто не имеет воплощения в реальном мире.
     Того,  кто  был  создан как холодный беспристрастный эксперимент. С
изначально заложенными жесткими правилами игры - убивать и быть убитым.
     Я не имею права оставить его в живых.
     Я должен его убить.
     Совершить необратимый поступок...  да,  конечно.  Но  не  позволить
выйти  на  улицы  Диптауна. Не позволить осознать себя, сломать барьеры,
раствориться в сети. Тогда не поможет и моя нынешняя сила.
     Стою, накручивая себя, как несколько часов назад стоял перед Темным
Дайвером  Пат.  Вспоминаю,  как  Император  переламывал  о  колено спины
игроков, как сгорел Падла, как погиб Чингиз. Он не  должен  пройти  свой
путь  до  конца, этот финальный персонаж жестокой игры. Потому что тогда
все может вернуться. Вместе  с  настоящей  жизнью  в  Диптауне  появится
настоящая смерть.
     И когда я решаю, что мне хватает ярости, я иду к дверям дворца.
     Вы доказали проверяющим, что не пропагандируете зло и насилие... Да
брось,  Крейзи,   вы   доказали,   что   "Лабиринт"   очень   прибыльное
увеселительное мероприятие... А если однажды Император выйдет за пределы
игры и решит рассчитаться со всеми, кто его убивал?
     Он ведь уже пошел по бесконечной дороге познания. Он задал  главный
вопрос. Он перестал подчиняться жесткой программе игры.
     И я должен прервать этот путь.
     Коридоры пусты.
     Я  прохожу  к лифту знакомой дорогой, нажимаю потайную кнопку. Лифт
начинает подниматься.
     Для программистов "Лабиринта"  я  сейчас  невидим  и  неслышим.  Но
все-таки  я  нахожу  и  обрываю все каналы контроля, оставляю на экранах
застывшие картинки.
     Не хочу зрителей.
     Я сделаю то, что надо сделать. Но не устрою из этого шоу.
     Тронный зал тоже пуст. И охраны нет...  охраны,  которую  Император
ставил  во  дворце  самовольно,  вопреки  программе.  Я достаю револьвер
Стрелка. В нем нет никакого смысла - я  убью  Императора  силой  Темного
Дайвера. Но мне нужен символ.
     Я обхожу зал. Заглядываю за серебристый методический трон.
     И вижу Императора.
     Он  сидит, скорчившись, подтянув колени к лицу, обхватив их руками.
Совсем в человеческой позе. Была ли она задана  изначально?  Эта  жалкая
поза   потерянного,   замерзающего   ребенка?  Эта  возможность  сидеть,
укрывшись за троном, не реагируя на  очередные  группы  игроков,  на  их
шумные  крики, на долгие выстрелы в упор, на возмущенные возгласы о том,
что подобный скучный финал портит все впечатление от интересной игры?
     Почему ни одна из трех команд, которые прошли на сотый этап, прежде
чем  "Лабиринт" был закрыт, не остановилась? Почему они стреляли в упор,
стреляли долго, нудно,  пока  у  Императора  не  кончался  его  огромный
жизненный потенциал?
     Или я спрашиваю себя не о том?
     Или я боюсь спросить?
     Император поднимает голову и смотрит на меня. Я жду. Быть может, он
узнает меня. Быть может, его глаза  вспыхнут  ослепительным  пламенем...
безвредным для меня пламенем.
     И тогда я снова отсеку лишнее.
     Он смотрит на меня очень долго. Мне становится не по себе.
     Потому что я помню зту позу. И кажется, помню этот взгляд.
     - Кто я? - спрашивает Император.
     Я  сажусь  перед ним. Темный Дайвер во мне бормочет что-то о лишних
проволочках, о необходимости решать проблемы без колебаний.
     Но теперь я вправе не слушать этот голос.
     - Почему ты перестал убивать? -  спрашиваю  я.  Он  молчит,  словно
подбирает  слова.  Слова  из  своего  небогатого запаса, из того, что он
слышал от возбужденных, рвущихся в  бой  игроков,  из  их  перебранок  и
приказов...
     - Не хочу.
     - Почему?
     Император  пытается что-то сказать. И застывает. Может быть, у него
просто нет слов, которые могли бы все  объяснить.  Ему  не  довелось  их
слышать.
     И тогда он просто улыбается. Смущенно, виновато, растерянно.
     Что  случилось, когда он вырвался вслед за нами в изнанку Диптауна,
в серый, размытый мир информационных потоков? Что  он  увидел,  услышал,
понял?
     Может  быть, только то, что мир не сводится к городу и саду, где он
должен убивать и быть убитым?
     Это в нас во всех. Ярость и ненависть. Агрессия и страх.
     Без этого тоже нельзя - никак.
     Но есть что-то еще, и, наверное, это что-то сильнее. Если оживающая
программа  ломает вбитые в нее инстинкты. Если она не отвечает ударом на
удар.
     Если программа спрашивает "Кто я?"
     Я встаю  и  беру  Императора  за  руку.  Он  послушно  поднимается,
вопросительно смотрит на меня.
     Нельзя  делать  необратимых  поступков.  Но  ими тоже кто-то должен
заниматься?
     - Сейчас, - говорю я. - Подожди...
     Ему это неподвластно. Пока. Еще  настанет  миг.  когда  ему  станет
подвластно все.
     Даже время, наверное.
     Я толкаю стену дворца, толкаю открытой ладонью, а стена рушится. За
ней не императорский сад, за ней - Диптаун. Я  делаю  шаг,  и  Император
шагает за мной.
     Мы  стоим на пригорке, и город перед нами - весь как на ладони. Это
какой-то парк, один из сотен парков Диптауна.
     - Это мир, - говорю я. - Мир - это любовь.
     - Это мир, - повторяет Император, и в глазах его  появляется  свет.
Но это совсем другой свет. - Мир - это любовь.
     -  Вот видишь, как все просто? - говорю я. Улыбаюсь - и делаю шаг в
сторону. Пора. Не надо говорить все. - Счастливо! Живи!
     - Кто я?
     Ему все не дает покоя этот самый главный вопрос. Кто он... А кто я?
Мне-то у кого спрашивать?
     - Я, кажется, знаю, но ты ищи ответ сам. Так надо!
     Бывший Император "Лабиринта" кивает, неуверенно озирается. И делает
первый шаг.
     - Пока! - говорю я. - Пока! Я пошел! У меня миллион дел... а больше
- не бывает!


                                             Сентябрь-декабрь 1998 года,
                                                                 Москва.

(c) scan parts 2-4 by Seagull, 23-25.04.1999



    Лукьяненко Сергей
    Прозрачные витражи



У меня есть конкретное предложенье -
Заменить все стекла на витражи.
Чтобы видеть в окне не свое отраженье -
А цветные картинки и миражи.
В этом деле есть одно осложненье -
Слишком много осколков и резаных ран.
Но зато фантастическое впечатленье -
Будто в каждом окошке цветной экран.
Но я вижу, тебя терзают сомненья -
Ты и в этой идиллии видишь обман.
Что ж, пусть кто-т о из нас испытает прозренье -
Когда все миражи превратятся в туман.
    Константин Арбенин.

Часть первая

000

- В детстве эта игрушка была у меня самой любимой.

Паззл как паззл. Собираешь картинку из сотен кусочков разной формы.

Только этот паззл был прозрачным. Тоненький пластик переливчатых цветов, м
утноватый - но, если посмотреть на лампочку, видна раскаленная нить спирали.

Я собирала свой паззл почти полгода.

Я сама!

Он был не для детей, как я теперь понимаю, слишком уж большой. Пять тысяч
кусочков прозрачной пластмассы: малиновые и мраморные, лиловые и
шоколадные, лазурные и морковные, лимонные и багровые, маренго и мокрая
пыль, уголь и кармин. Картинка строилась неохотно, будто ей казалось
оскорбительным быть собранной восьмилетней малявкой, упорно копошащейся на
полу в детской. Родителям я строго-настрого запретила убираться в комнате -
ведь они могли разрушить возникающий под моими руками мир. Мама все равно
убиралась, аккуратно обходя паззл, но только когда я была в школе.

А из радужных кусочков постепенно возникала стена. Каменная стена древнего
замка, покрытая мхом, с выщербленной известью швов, с неяркой ящерицей,
распластавшейся под лучами солнца.

И витражное окно. Полупрозрачное, нереальное, за которым угадывались
смутные человеческие тени. Цветное окно, где рыцарь в сверкающих доспехах
склонился перед прекрасной дамой в белом платье. Паззл еще не был закончен,
но я уже могла часами любоваться рыцарем и его дамой. Меня смущало, что
доспехи рыцаря, блистающие и великолепные, оказались чуть помяты, а кое-где
- даже запачканы грязью. Меня удивляло лицо дамы - в нем не было восторга,
скорее - печаль и жалость. И все-таки я смотрела на паззл, придумывая
историю рыцаря и принцессы . (Ведь молодая дама могла быть только
принцессой!) Я решила, что рыцарь только что вернулся из одного похода и
собирается на другой. Вот откуда вмятины и грязь на доспехах, вот откуда
печаль принцессы.

А разноцветные фигурки встава ли на свои, единственно правильные, места.
Загорелась радуга над рыцарем и принцессой. Рука рыцаря сжалась на рукояти
меча. В светлых (как у меня!) волосах принцессы засверкал самоцветами
гребень. Ящерица на стене обзавелась подружкой.

Родители перестали улыбаться над моей борьбой с витражом. Теперь и они
любили тихонько постоять, глядя, как прорисовывается цветное окно в серой
стене. Наверное, порой они замечали нужные фигурки раньше меня. Но ни разу
не подсказывали - так было заведено.

- Я сама!

И настал день, когда я поняла - сегодня паззл будет собран. Осталось еще не
меньше полусотни кусочков. Самых сложных, почти неотличимых друг от друга.
Но я знала, что сегодня увижу картинку всю, целиком.

Я не обедала и не ужинала. А мама не стала меня ругать, только принесла чай
и бутерброды. Я даже не заметила, как их съела.

Кусочек вставал к кусочку. Цветная мозаика сливалась в узор.

И остался последний кусочек - я уже знала, какой. Прозрачный, с тремя
выступами. Вовсе не главный, всего лишь прозрачный кусочек между склоненной
головой рыцаря и тянущейся к нему рукой принцессы. Я протянула руку,
поискала его на ощупь, не отрываясь от картины.

Коробка с фигурками была пуста.

Потом я перевернула комнату вверх дном. Потом я плакала то на руках у отца,
то на коленях у мамы. Отец обещал, что напишет письмо в фирму, выпустившую
паззл, и мне обязательно пришлют недостающий кусочек. И даже еще один
паззл, в компенсацию. Мама перерыла мусорное ведро и вытряхнула пылесос.
Хотя и знала, что там ничего нет.

Поздно вечером я вернулась в свою комнату, к почти собранному паззлу. Если
не знать, что одного кусочка не хватает, то это было даже незаметно.

Теперь я знала правду. Знала, почему так печально лицо принцессы и почему
так безнадежно-устало склонил голову рыцарь. Им никогда не коснуться друг
друга. Между ними - пустота.

Я села на корточки, положила ладони на картинку. И повела левую руку - к
себе, а правую - от себя.

Стена замка треснула, ящерку разорвало пополам, рыцарь рассыпался
сверкающими кусочками доспехов, п ринцесса разлетелась белыми обрывками
платья.

Пурпур, ржа, охра, старая медь, беж...

Радуга, цветная метель, крашеный снег...

Когда я впервые увидела дип-программу, то поразилась - как похож ее
завораживающий калейдоскоп на старый паззл, рассыпающийся под моими руками.

Но тогда дип-программы еще не было. Ее изобрели тремя годами позже.

001

- У двери я на миг останавливаюсь, придирчиво вглядываюсь в зеркало. Ох, и
видок... Из зеркала смотрит на меня унылая дама лет тридцати, с брюзгливо
поджатыми губами, намечающимся вторым подбородком - хотя фигура скорее
костлявая, чем упитанная. Блеклые волосы собраны в тугой пучок, помада на
губах слишком яркая, кричащая, а тени на веках - болотно-зеленые. Мышиного
цвета платье, крепкие, будто у крестьянки, ноги в теплых чулках. Вроде как
и не уродина, но...

Сексапильности во мне - не больше, чем в размазанной по тарелке остывшей
овсянке.

Щелкаю свое отражение по носу и выскакиваю из дома. В отличнейшем
настроении, бодрая и веселая.

А на улице - хорошо!

Воздух после короткого проливного дождя чистый и свежий, развиднелось, и
светит солнце. Тепло, но не душно. Во дворе бренчит на гитаре симпатичный
парень, и очень хорошо бренчит. Когда я прохожу мимо, он поднимает голову и
улыбается.

Он всем улыбается. Он не человек, а программа. Смесь справочного бюро,
музыкального автомата и вахтера. Каждый уважающий себя дом Диптауна
обзаводится чем-то подобным. Либо играют во дворе неправдоподобн