ишла первая мысль. - И меня тоже."
     Таши повернулся к ждущим взглядам  и,  с  трудом  ворочая  задубевшим
языком, произнес:
     - Подождите... Я должен сказать. Я человек... настоящий. Я мужчина, и
потому я не стану ничего делать. Я человек, а это не по-людски.
     - Таши! - раздался голос вождя, - ты знаешь закон?
     - Я его знаю, - сказал Таши и сел, чтобы скрыть свою плоть,  постыдно
напружиненную, неистово рвущуюся к  беспомощной,  ничего  не  соображающей
девушке.
     - Таши! - в голосе Бойши звучала откровенная мольба,  -  если  ты  не
сможешь доказать, что ты мужчина, нам придется убить тебя!
     - Все видят, что я мужчина, - сказал  Таши,  -  но  если  хотите,  то
убивайте.
     Он ткнулся лицом в колени, стараясь ничего не видеть.
     - Мангас!.. - злорадно пропел чей-то знакомый голос.
     - Стойте! - крик упал, разом перекрыв нарастающий шум.
     Таши поднял голову и увидел Унику. Она стояла совсем рядом, развернув
какое-то  темное  полотнище,  загораживая  Таши   от   нацеленных   копий.
Потребовалось заметное усилие одурманенного разума, чтобы понять, что  это
за лоскут. Уника держала одну из главных святынь рода - шкуру нерожденного
зубра, вернее - зубренка,  вытащенного  из  чрева  погибшей  матери.  Этот
талисман доставался, если кто-то  из  женщин  не  мог  разродиться.  Тогда
страдалицу клали на шкуру, и  нерожденный  предок  помогал  своему  брату.
Многие из собравшихся здесь появились на свет на этом куске кожи, и  ни  у
кого не поднялась бы рука пронзить его оружием.
     - Слушайте!.. -  выкрикнула  Уника.  -  Я  свидетельствую,  что  этот
человек настоящий мужчина. Я знаю это, как может знать женщина, потому что
во мне растет его ребенок!
     В толпе ахнули. Уника,  спасая  Таши,  ставила  под  удар  себя,  ибо
признавалась в страшном преступлении -  кровосмесительстве.  Неважно,  что
они очень дальние родственники,  но  они  принадлежат  к  одной  семье  и,
значит, считаются братом и сестрой.
     Предание говорило, что Шур, старший сын Лара,  был  виновен  в  таком
преступлении. От противоестественной связи родилось существо  без  костей,
прародительница червей и болотных духов чудовище Слипь,  а  земля,  прежде
бывшая мягкой и  теплой,  от  отвращения  затвердела  камнем  и  перестала
родить. Великое  неустройство  и  голод  пришли  тогда  в  мир,  несчастья
кончились лишь после  того,  как  преступницу  сожгли  живой  на  каменной
россыпи. А Шур, соблазнивший  сестру,  прожил  долгую  жизнь,  женился  на
женщине из рода лошади и имел много детей.
     Частенько родичи, вспоминая эту легенду, судачили, что  несправедливо
карать одну лишь женщину, но все это были пустые  разговоры,  ведь  больше
подобное не повторялось никогда. Вернее, никто и никогда не  судил  женщин
за подобные проступки. Возможно, за много  лет  кто-то  и  был  виновен  в
блуде, но никто в том не сознавался, и слизистых чудовищ тоже ни у кого не
рождалось. И вот теперь древняя история грозила повториться.
     - Это правда? - медленно спросил вождь.
     - Да. Таши, скажи им, ведь ты любишь меня?
     - Я тебя  люблю,  -  покорно  подтвердил  Таши,  пытаясь  отуманенным
разумом понять, что происходит.
     В толпе послышался сдавленный вой. Он зазвучал так дико и неожиданно,
что люди шарахнулись в стороны, оставив  в  пустом  круге  воющего  Тейко.
Кажется, он пытался крикнуть что-то, но  его  корежило  и  ломало,  словно
припадочного. Наконец, сквозь сжатые  зубы  вырвалось  хриплое:  "Дрянь!..
Потаскуха!.." - Тейко вскинул лук, но выстрелить не  успел,  пастух  Мачо,
прыгнув, ударил его по локтю, и стрела косо ушла в небо.
     - Не блажи! - крикнул Мачо. - Годами еще не вышел, расправу  творить!
Не ты ее судить станешь!
     Слово было произнесено.  Бойша  стряхнул  секундную  растерянность  и
приказал не терпящим возражений голосом:
     - Отведите ее к Матхи и заприте. Ее мы будем судить  завтра.  Сегодня
день охотников, а не женщин. Люди, решайте: кто перед вами? - зеленый жезл
указал на Таши.
     - Мангас!.. - раздирая горло заорал Тейко.
     - Он мангас, или она потаскуха? - спросил вождь.
     - Оба!
     В толпе захохотали, чей-то голос громко крикнул: "Человек!"  -  слово
это было подхвачено, недовольных никто не расслышал.
     Ромар  и  несколько  старух  подошли  к  бледной  Унике,  забрали  из
ослабевших рук амулет.
     - Идем, - коротко сказал Ромар.
     - Куда? - вмешался Таши. - Я ее не отдам.
     - Молчи! - в голосе Ромара звучала нескрываемая злость. - Ты  сегодня
уже наделал глупостей на целую жизнь вперед.
     - Я... - не успокаивался Таши.
     - Ты  хочешь  спать!  -  выцветшие  глаза  Ромара  налились  июльской
синевой. - С Уникой пока ничего не случится, а ты - спи!
     Таши покорно опустился на ложе,  подготовленное  для  несостоявшегося
действа и мгновенно уснул, словно не было вокруг шума, криков и  всеобщего
смятения. Сколько он проспал,  Таши  не  смог  бы  ответить.  Одурманенная
фантазия, ничем больше  не  сдерживаемая,  швырнула  его  в  пучину  столь
сладострастного кошмара, что Таши даже наедине с собой вспоминал этот  сон
смущаясь. И в то же время Таши казалось, что он  не  спал  вовсе,  что  не
прошло и минуты, он едва прикрыл глаза и тут же услышал голос Ромара:
     - Ну-ка, быстренько поднимайся, нашел время отдыхать.
     С великим трудом Таши приподнялся, натянул одежду, которую подтолкнул
ему Ромар. Оглянулся, ища Унику. Ее нигде не было.
     - У меня в сумке фляга, - сказал Ромар. - Достань и выпей до капли.
     - Один раз ты меня сегодня уже опоил, - не удержался Таши.  Ему  было
худо, руки дрожали, цепкий колдовской туман упорно колыхался в голове.
     - Вот именно. Теперь надо привести тебя в чувство.
     Таши откупорил фляжку, понюхал. Питье горько пахло мятой  и  полынью.
Оно действительно немного прочистило голову, хотя Таши так и  не  мог  как
следует вспомнить и понять, что же все-таки с ним было на самом  деле.  Он
твердо знал только одно: Унике угрожает беда.
     - Слушай внимательно, - наставлял Ромар. - Сейчас ты пойдешь  и  тебе
поставят знак  воина.  Потом  получишь  свои  награды,  а  завтра  с  утра
отправишься вместе с дозорными вверх по реке.
     - Я не могу бросить Унику.
     - Сможешь. Вы и без того успели натворить больше, чем прощается члену
рода. Она, по крайней мере, тебя, дурака выручила, так теперь не мешай мне
выручать ее. Будь добр, исчезни на пару дней, не  мозоль  людям  глаза.  В
любом случае, Унику так просто не казнят, ты всегда  успеешь  вернуться  и
если не помочь, то хотя бы умереть вместе с ней.
     - Хорошо, - послушно сказал Таши и пошел во  внутреннюю  ограду,  где
Матхи ловко, словно зрячий колдовал над изготовленными  ежовыми  иглами  и
плошками с черной и бордовой краской.



                                    3

     Дело предстояло непростое, попросту неслыханное. Ни вождь, ни  колдун
не могли, да и не стали бы решать его своей единоличной властью. Речь  шла
о жизни одного из членов рода, а в таком вопросе могут судить только главы
семей и лучшие мастера. В былые годы на  судилища  приходили  бабы-йоги  и
слово их всегда было суровым. Женщины более  прочих  держались  за  обычаи
старины.
     Обычно не так-то просто было  собрать  старейшин  из  четырех  далеко
разбросанных  селений,  но  сейчас  они  все  были  здесь,  на   празднике
посвящения, и потому суд был назначен уже на следующий день.
     Небывало редко случалось в роду подобное. Крепко помнили люди историю
с сыном Лара, и гнев Матери-Земли. И так  же  крепко  считались  родством.
Потому и ужаснулись люди, узнав, что случилось и глядели теперь на Таши  с
еще большим ужасом, чем в те времена, когда считали его мангасом.  Недаром
же  Ромар  велел  Таши  скрыться  с  глаз  долой,  не  гневить  понапрасну
встревоженный род.
     С дозором Таши не пошел, но  и  Ромара  не  посмел  ослушаться  -  из
селения убрался. Понимал, что вся надежда на старика. Тот видывал на  веку
больше, чем десяток таких как Таши; может и  сумеет  выручить.  Ведь  и  в
самом деле, дальние они родственники с Уникой, что кукушка  с  жаворонком,
она его тоже братцем зовет.
     Разумеется, далеко Таши не  уходил.  Ныло,  болело  внутри  -  словно
бревном неподъемным хватило. На месте не усидишь, рыщешь,  точно  голодный
волк-одиночка. Запасшись луком и стрелами, прихватив какой ни есть  еды  -
на всякий случай,  вдруг  бежать  придется  -  Таши  затаился  в  зарослях
пожухшего орляка, там, где еще недавно сбегал, посверкивая,  с  прибрежных
холмов узкий ручеек. Как на ладони, парень  видел  частокол,  что  окружал
поселок, ворота - и до блеска вытоптанную площадку перед ними.  Просторная
площадка, куда больше той,  что  перед  жилищем  Бойши,  где  стоит  Столп
Предков и собираются старшие охотники,  когда  нужно  решить  что-то  всем
вместе.
     На Смертный Суд  мог  прийти  любой  из  родичей.  Другое  дело,  что
говорить могли лишь те из мужчин, что уже женаты  и  имеют  потомство.  На
мгновение Таши порадовался, что, по крайней мере, Тейко  рта  раскрыть  не
дадут. А если попробует свое кричать - вмиг заставят примолкнуть.  Высоким
правом судить в роду владели лишь девять человек. Пятеро старейшин,  главы
семей, Бойша, как вождь, Матхи, как шаман,  Ромар,  как...  как  Ромар,  и
девятый - мастер Стакн. Да, и еще могла говорить - но не выносить  решение
- самая старая из матерей, последний отголосок былой власти йог.
     Как они решат? Что присудят? - терзался Таши, грызя кулак. В  который
раз он пытался угадать, что в мыслях у того или другого из  стариков,  что
вольны обречь на смерть Унику.
     Ромар... ну, с этим ясно. Костьми ляжет, чтобы  выгородить  любимицу.
Да только хватит ли его слова?  Не  всем  по  нраву  колдун  Ромар;  может
статься, прекословить начнут только лишь потому, что ОН это сказал.
     Стакн. Мягкий он, добрый, хороший,  не  то  что  камни  его.  Великий
искусник. Сам без  жены  остался  -  девушки  той  семьи,  к  которой  мог
свататься, по сердцу  не  пришлись,  и  мягкий  Стакн  проявил  твердость.
Говорят, сохнул в молодости мастер по красавице из своей семьи,  потому  и
ходит в бобылях. Если это правда, то сейчас Стакн  безразличен  не  будет,
вот только что ему больная память подскажет:  защитить  того,  кто  посмел
пойти против жестокого закона или же покарать? Вразуми мудрый Лар  мастера
на доброе решение!
     Муха. Странный он, этот Муха, щупленький,  кажется  -  одним  пальцем
свалишь; ан нет. Худой, да жилистый; покрепче иных, у кого плечи в  ворота
не сразу проходят. Семья его издавна рекой живет, лучшие рыбаки все  родом
оттуда. И Муха -  главный.  Реку  любит  -  не  сказать  как.  Головой  не
больно-то светел, а все до единого рыбьи хитрости да ухоронки знает.  Муха
мужик не злой, прошлой осенью за Таши заступался, но последние  дни  ходит
мрачный как туча - обмелела Великая, ушла вода... что-то дальше будет. Ох,
не оберешься беды с Мухой, коли обиду за реку начнет на Унике отыгрывать.
     Туран. Из нижнего селения. Упорный и упрямый как сам Лар-прародитель.
И крепко за старину держится. Зачем, почему, отчего - не важно. Обычай - и
все тут. Жестокий человек Туран. Если роду надо - значит надо. С этим  все
ясно, пощады ждать нечего, будь ему хоть родной сын.
     Бараг. Его семья большей частью  в  дальнем  выселке  обитает,  возле
горных лесов. Говорят, они с  великанами  дело  частенько  имеют...  Хитер
Бараг, тороват - но, вроде б, не злой.
     Свиол. Этот в  пахотных  делах  сведущ.  Его  семья,  пожалуй,  самая
многочисленная в роду. А вот охотники  их  подкачали.  Тейко,  правда,  из
ихних будет... Вот этот уж точно не пощадит. Таши вздрогнул.
     И, из старейшин последний - Лат. Таши досадливо  сморщился,  вспомнив
главу своей  семьи.  Вообще-то  полагалось  бы  Лату  сидеть  выше  прочих
старейшин - потому что из этой семьи вышел нынешний вождь,  Бойша.  Власть
Старшего в семье велика, иные и вождями помыкать умели - да только Лат  не
таков. В рот Бойше смотрит, слова поперек не скажет. И на  советах  всегда
молчит - до тех пор, пока вождь слово не изронит.  Лата  уж  и  спрашивать
перестали. Зачем? Бойшу они и сами услышать могут.
     Матхи, шаман. От него-то, понимал Таши, более  всего  зависит  -  что
станет с Уникой. Ловок шаман. Говорить красно умеет. Слова  плетет  -  что
искусный мастер Стакн желвак кремня обкалывает. Каждое слово - по месту. С
одной стороны, обязан шаман закон поддерживать, обычай блюсти, потому  что
кому ж, как не ему, знать, что предков да Мать  разгневать  может,  а  что
нет. И умен Матхи, и хитер, даром что слепец. Может  так  дело  повернуть,
что люди Унику тут же начнут камнями забрасывать... чтобы потом на них  же
бездыханное тело спалить. А может - и так, чтобы оправдали. Велика  власть
шамана. Он волю предков толкует.
     Ну и остался последний. Бойша,  вождь.  Хороший  вождь...  и  к  Таши
по-людски относится. На испытании душой болел за него. Девчонку специально
выбрал, чтобы попригожее... Старался для Таши, а тот ему одну неприятность
за другой. Как  ни  поверни,  а  сегодня  Бойше  тяжко  придется...  Вождь
обычаями повязан еще больше чем шаман. И воины посильнее его  найдутся,  и
охотники поудачливее, а уж на реке Мухе и вовсе равных  нет.  И  если  сам
вождь древний закон отринет... что ж будет тогда?
     Таши лежал, наблюдая, как народ течет через ворота,  торопясь  занять
места вокруг судилища. Сам суд увидят едва ли несколько десятков; услышит,
наверное, сотня - а остальным придется довольствоваться тем,  что  впереди
стоящие перескажут.
     Женщины идут, мужчины... Отцы дочерей ведут - чтобы знали,  наверное,
каково со своими братьями блудить. Много народу.  Все,  кто  мог,  на  ком
работы неотложной нет - все появились.
     Толпа, сгрудившаяся вокруг судьбища, внезапно  раздалась,  освобождая
дорогу. Шли те, кому решать Уникову участь.
     Впереди шел Бойша. В  правой  руке  вождь  сжимал  священную  дубинку
зеленого нефрита, а левой - вел Унику. И хотя от мелового холма до площади
перед воротами немалое поприще, но Таши видел, что девушка  шагала,  гордо
подняв голову. Больше она ничем не могла сказать за себя: на суде у нее не
будет слова; она сейчас - на полпути между  Живой  страной  и  Мертвой.  А
такие должны молчать.
     Вторым  шел  Матхи.  Тоже  понятно  почему.  Не  проступок  судят,  а
преступление против рода. В таком деле даже  тень  судимой  вредоносна.  И
шаман должен уберечь соплеменников от  беды.  Ради  Смертного  Суда  Матхи
облачился как для большого камлания. На  лице  -  страшная  маска  Хавара,
свирепого духа Справедливости, что следит за вынесением приговоров.
     Ромар и Стакн брели рядом. Безрукий колдун опустил голову; мастер  же
что-то горячо ему втолковывал. Дорого бы  дал  Таши,  чтобы  услыхать  эти
слова...
     Следом выступали старейшины - и парень разглядел непреклонно-свирепое
выражение Турана. Ох, не к добру...
     Люди  разом  приутихли,  хотя  следом  за  старейшинами  еще   валили
опоздавшие; собрался почитай что весь народ. Даже самые древние старики не
помнили Смертного Суда. Разве что Ромар... но колдун такими  памятками  не
делился.
     Толпа, словно вода, смыкалась за спинами проходивших набольших  рода.
Наступила тишина. На земле расстелили шкуру  громадного  зубра  -  на  нее
опустился Бойша, сел на пятки, положив  поперек  колен  священный  нефрит.
Руку Уники он выпустил и девушка осталась стоять посреди  пыльного  круга.
Таши казалось - ее взор ищет кого-то в толпе... уж не его ли?
     Расселись и старейшины. Каждый - на специальную,  для  таких  случаях
хранимую шкуру. Конечно, не зубра. На шкуре предка может восседать  только
вождь.
     Ромар и Стакн, как шли, так и сели рядом. Колдун не поднимал  головы,
а говорливый  мастер  все  продолжал  ему  что-то  негромко  втолковывать.
Говорить осталось недолго -  вождь  поднимет  священный  нефрит  и  придет
молчание.
     На ногах остались лишь Уника и Матхи. Шаман не  может  сидеть,  он  -
посредник между предками и живущими, он - между небом и землей.
     А! Вот и Тейко... Таши почувствовал как сжались  кулаки.  Не  утерпел
незадачливый соперник, приперся-таки на судилище... да  еще,  гляди-ка,  в
первые ряды просунулся... Ишь, как  глаза  горят,  за  три  полета  стрелы
видно.
     Двигались, пихались, толкались  еще  недолгое  время.  Наконец  Бойша
медленно поднял дубинку вождя.
     И - разом как обрезало. Замерли. Застыли. Окаменели.  Смотрят.  Ждут,
что вождь скажет. Ему начинать суд.
     - Дети Лара! - могучий голос Бойши разносился далеко окрест, так  что
Таши в своем укрывище  слышал  его  ясно.  -  Должно  нам  сегодня  судить
прозывавшуюся Унику, дочь Латы. В чем ее вина - назову и да  услышат  меня
предки! И пусть не останется тех,  кто  скажет  -  не  знал-де  я.  Зачала
прозывавшаяся от Таши, брата своего...
     Обычно люди так не разговаривают,  сегодня  вождь  говорит  обрядовым
слогом. Уники уже нет среди живых. Она - на полпути. Даже имени у  нее  не
осталось. Потом, ежели оправдают, имя вернут. А  коли  осудят,  тогда  имя
больше не потребуется. Не станет такого имени в роду, и никто  более  этим
словом дочь не назовет. А что Таши  назван  братом  Унике,  так  это  тоже
обряд. Раз они из одной семьи - значит, брат и сестра, и не может быть меж
ними брака.
     - От мангаса, дрянь!!! - взвизгнул вдруг Тейко.
     Народ охнул: совсем ополоумел парень! Вождя прервать!
     Ни на миг не замедлил  Бойша  своей  речи.  Только  раз  взглянул  на
крикуна - и Тейко разом осекся. Под взглядом вождя разве что Ромар глаз не
опустит.
     Сейчас бы могли и скрутить крикуна. Но - верно, цепко  помнил  Бойша,
кого в жены добивался Тейко; пожалел на первый раз, понял сердечную  боль,
что порой и разум затмить может.
     - Зачала от Таши, охотника, человека. Зачала от того, кто в ее  семье
рос. Теперь должно нам судить ее. Говорите, старейшие! А  кто  горлопанить
станет... того утихомирим.
     Первыми говорить должны старики. Вождь с колдунами слушают. Их  слово
последнее. Им решение изречь. Хотя... не бывало такого, чтобы пошел  вождь
поперек приговора старейших вкупе с колдуном, шаманом и мастером...
     Таши замер, прислушиваясь. Нет, ничего не  слыхать.  Замолк  вождь  и
гадай, что происходит. Теперь и близстоящие не все  расслышат.  Старейшины
горло рвать не станут. Таши сжал зубы, мучительно сощурился, стараясь хотя
бы рассмотреть получше, что происходит перед воротами,  по  выражению  лиц
догадаться о словах.
     В толпе произошло какое-то движение, и Таши с ужасом  увидел,  как  в
центр, под взгляды людей вышла согнутая седая  старуха.  Подняла  иссохшую
руку, не то требуя внимания, не то сходу принявшись проклинать,  закричала
тонко, слов издали не разобрать, одни взвизги.
     Старая Крага! Первой начала, ведьма! Всякий знает,  что  нет  большей
ревнительницы старины, чем эта старуха. Болтали - быть бы ей  йогой...  да
не успела, прошло их времечко. Можно представить, что она  там  говорит...
Таши застонал и упал лицом в ладони.
     Не слишком довольны были и охотники. Дело серьезное, не  женское.  Но
если по совести рассудить, то еще в недавние времена  семейные  дела  одни
бабы разбирали. Вот  и  гадай,  слушать  старуху,  али  нет.  А  вернее  -
слушаться ли ее. Говорить у Краги полное право, как-никак шестерых сыновей
родила, и у каждого уже свои дети.
     - Не стали мудрых матерей слушать - и вот вам! - запричитала Крага. -
Времена  вернулись  беззаконные!  Опомнитесь,  люди,  неужто   опять   вам
захотелось, чтобы земля от гнева  камни  да  валуны  вместо  хлеба  рожать
начала? Чтобы чудище  невиданное  родилось  -  детям  нашим  на  погибель,
чужинцам да мангасам на радость?! О чем рассуждать  собрались,  родовичи?!
Девка закон отринула да еще и  священную  шкуру  рожениц  похитила,  а  вы
топчитесь, как будто не знаете, что делать!