лось,  но
потрепали их изрядно.
     Нет, дрались чужаки отчаянно и отступать  не  собирались.  Некуда  им
было отступать. Догадывался мудрый  Ромар,  понимал  слепой  Матхи,  ведал
решительный Бойша - не от хорошей жизни явились сюда  недомерки.  Страшная
засуха, поразившая Великую, не могла не согнать с обжитых мест и чужинцев.
Так что это был не набег. Это было вторжение, и  решалось  теперь  -  кому
властвовать в этих местах: людям или карликам.
     - Не спать! Чужаки через воду  пошли!  -  пронеслось  по  цепи.  Таши
повернул и одним из первых бросился к откосу, что падал в сторону Истреца.
Там в полутьме, которую не могли рассеять отблески  степного  пожара,  шла
отчаянная битва. Казалось, ожил весь склон. Масса диатритов катилась вниз.
Еще немного - и застывшая река вновь потечет - только  вместо  воды  будет
бурлить алая руда: птичья, человеческая и чужинская.
     Диатримы не умели сражаться на склонах. Их  уделом  были  привольные,
ровные пространства. На крутизне, среди обрывов и камней  они  едва  могли
ступать. Да еще и темнота. И все равно, врагами они были страшными.  То  и
дело с предсмертным хрипом - или молча - падали воины  Бойши.  Отступавшие
птицы бились чуть  не  по  брюхо  в  иле;  людям  было  легче,  но  и  они
проваливались. Грязные, страшные, они уже почти  ничем  не  отличались  от
чужинцев, что по-прежнему пытались вырваться из цепкой  западни.  Кое-кому
это удавалось, правда не здесь, а у другого склона,  где  некогда  могучее
течение Великой сметало донный ил, унося его в море.
     Одолев речное дно Великой, чужинцы мало-помалу выбирались  на  другой
берег, исчезая в темноте. А вот тем  беглецам,  что  стремились  на  левый
берег старой протоки удачи не было - дети Лара рубили  и  кололи,  избивая
вязнущих в грязи диатрим. Правда, и сами  теряли  многих.  Страшные  клювы
били почти вслепую, но мощи у  них  не  поубавилось,  и  немало  охотников
расстались с жизнями. В зыбучем иле бой шел почти равный, меняли одного за
одного.
     Таши не боялся. Смерть ходила слишком близко, чтобы теперь  кланяться
ей и просить  чуточку  погодить.  Внизу,  под  откосом,  упрямо  держались
остатки высланной туда сотни; ей на подмогу  Бойша  спешно  вел  остальных
ополченцев.
     Ударили дружно, сверху, метя в спины уходящим,  норовя  успеть,  пока
диатриты не сообразили, что степной пожар быстр, легко вспыхивает, но,  не
находя достаточно пищи, так же быстро и гаснет. Сейчас наверху горели лишь
остатки принесенных вязанок.
     Глядя сверху, Бойша первым разобрался что к чему.
     - Низовые, раздайсь! - во весь голос гаркнул  он.  -  Пусть  в  вязле
тонут! Отходи, мы их сверху приложим!
     И приложили. Приложили так, что по склону потекли кровавые ручьи.
     - Карликов бейте, чтоб ни один недомерок не утек! - орал  Бойша,  сам
ринувшись в свалку. - С птицами и так совладаем!
     И  били.  Но  -  переусердствовали,  хотя,  казалось  бы,  как  можно
переусердствовать в бою? Но на сей раз так и вышло. Чуя неминуемую гибель,
карлики перестали искать спасения в бегстве.  Повернули  назад,  уперлись,
посылая птиц на атакующих.  И  оказалось,  что  пробить  живую  стену,  из
которой с быстротой молнии разят смертоносные клювы, вовсе не так  просто,
как хотелось бы. Налетели и откатились, оставив не меньше десятка своих.
     Таши, спрыгнувший с обрыва в сторону Истреца оказался  в  стороне  от
главной схватки. Зато отсюда, сбоку всего удобнее было сбивать засевших на
птичьих спинах малюток. Таши вскинул  лук,  но  тут  из  темноты  вынырнул
спешенный, перемазанный грязью карлик. Острая пика ткнула в  бок,  вспоров
кожан. Боли Таши не почувствовал  и  даже  головы  не  потерял,  вырвал  у
противника копьецо и хлобыстнул, как  учили,  на  развороте  тупым  концом
древка чужинцу по ногам. Точнее, хотел по ногам. Поставленный на  человека
удар пришелся карлику в локоть; левая рука его обвисла, вторым ударом Таши
сбил его с ног, а потом ударил копьем  вниз,  словно  колючего  судака  на
острогу насаживал.
     Проверять хорошо ли пришелся удар, было некогда. И без того ясно, что
хорошо: не оправится злыдень... Таши нащупал оброненный лук,  выдернул  из
колчана стрелу...
     - Стрелами их, стрелами! - орал Бойша, понимая, что  еще  немного,  и
диатриты рванутся обратно.
     Послушались. Слитно, радуя сердце мастеров, загудели  десятки  тетив.
Колючий дождь прошелся по рядам чужинцев. Стрелы летели со всех сторон,  и
коротышки, привыкшие ничего не бояться под прикрытием мощной птичьей  шеи,
теперь не могли укрыться от свистящей смерти.
     - Бей, не жалей! - кричал вождь, сам выпуская стрелу за стрелой.
     Диатримы первого ряда теряли вожатых, и начинали метаться из  стороны
в сторону, расталкивая своих же. Снизу тоже поднажали; и  наконец  чужинцы
не выдержали. Толпой ринулись к Великой, не считаясь с потерями,  стоптали
тех, что пытался их остановить, и пошли наутек.
     Самые жадные до драки кинулись было вдогон, на  топких  местах  взяли
еще  с  пяток  птичьих  жизней,  пока  Бойша,  надседаясь  от  крика,   не
завернул-таки воинов обратно к берегу.
     Ночной бой кончился.
     Но и тогда мудрый Бойша не дал передыха усталой рати, погнал собирать
раненых и мертвых родичей. Никого диатримам оставлять нельзя. Кто-то, быть
может, доживет до целителей. Старухи выходят, Матхи поможет,  да  и  Ромар
тоже.
     Ходили, выкликали. Подбирали. Раненых, правда, оказалось мало - клювы
диатрим разили насмерть, и кто выжил после первого  удара,  тот  отошел  к
предкам, лишившись крови или затоптанный в суматохе боя. Когтистая  птичья
нога тяжела - не хуже клюва  будет.  Несколько  человек  принялись  ладить
носилки. Унести с поля надо не только раненых, но и убитых.  Пусть  больше
нет храбреца в живых, но среди родовичей он пребудет навек.
     Найденного Тейко выволокли из под убитой диатримы, привели в чувство.
Теперь он сидел, смутно глядя на окружающее и с трудом вспоминал прошедшие
события. Ну и дуралей же  он  был!  Диатриму  мечтал  завалить,  с  клювом
вернуться... Сейчас этих клювов кругом -  сотни.  И  диатрим  он  завалил,
никак три, а может и четыре штуки. Вон, та, которой он ногу подрезал -  до
сих пор жива, ворочается в грязи, тянет  перемазанную  шею,  а  встать  не
может. И люди на нее внимания не обращают, берегут стрелы. Эта зверюга все
равно уже, считай, сдохла.
     Тейко поднялся, нашел топор, деловито поплевал на ладони  и  принялся
вырубать из тела убитой птицы засевшее в кости копье. На клюв, так недавно
грозивший ему смертью, он и внимания не обращал.
     - Поторапливайтесь! Живей! - покрикивал на суетящихся людей Бойша.
     Никак нельзя терять времени, хоть и длинна осенняя ночь, а и  рассвет
недалек. Как потом возвращаться посветлу? Никто, кроме Бойши, не  думал  в
тот момент, что бежавшие диатриты могут повернуть вспять и  обрушиться  на
недавних победителей, доказав, что днем да на ровном месте  одна  диатрима
стоит десятка людей. А вот Бойша думал - и потому торопил своих, не  давая
ни отдыху ни сроку.
     Считали мертвых. Выходило, что из трех  сотен  на  собственных  ногах
вернутся домой только две с тремя десятками.  Правда,  и  врагов  положили
достаточно. Отыскалось без малого три сотни побитых чужинцев да почти  две
- птиц. Этих, кого смогли, стащили в Истрец,  притопили  в  грязи;  прочих
оставили лежать - пусть гниют, пожива для пожирателей падали. Потом, когда
жизнь наладится, надо будет сюда вернуться,  собрать  разбросанные  кости,
насыпать над ними курганчик, а сверху идолов поставить: Пура - духа могил,
Хурака, чтобы не смели зарытые носа наружу показать, а главным над всеми -
Хавара. Но и после того долго будет слыть недобрым местом узкая  коса  меж
двух рек.


     До рассвета было еще порядочно, когда ополчение двинулось в  обратный
путь.
     Шли бодро, часто переменяя  людей,  тащивших  носилки  с  ранеными  и
убитыми. Только Свиоловы сыновья: Машок  и  Курош  ни  разу  не  попросили
смены. Шагали, пугая людей неживыми лицами, никому не доверяя составленных
из двух копий носилок, на которых лежало мертвое тело  Лутки.  Сумела-таки
проклятая  птица  достать  старшего  брата  и  нет  больше  в  роду  троих
неразлучников - всего двое осталось.
     Но у большинства настроение было доброе и если бы не  строгий  запрет
Бойши  -  кто-нибудь  затянул  бы  песню.  Догадываясь  о   таком,   вождь
строго-настрого велел молчать.  Не  хватало  только  поутру  на  диатритов
наткнуться.
     И все-таки люди уверовали  в  победу.  Как  же,  одолели  непобедимых
чужинцев, хоть и великой кровью, но переломили  хребет  вторжению;  теперь
дело за малым. Добить уцелевших, и все  снова  будет  хорошо.  Глядишь,  и
Великая в свое русло вернется...
     Под утро несколько раз замечали диатрим, но птицы, по  счастью,  были
без всадников - верно, из тех,  что  прорвались  сквозь  огненное  кольцо,
потеряв хозяев. Пернатые  бестии  носились  туда-сюда,  верно,  так  и  не
опомнившись  после  ночного  боя.  Наученные,  люди  тотчас  ощетинивались
копьями - не зря, значит, тащили назад  толстые,  неудобные  жерди,  каких
возле дома за час можно десяток  настругать.  А  без  них  диатриму  и  не
остановить. Но - пособили предки, не выдал своих детей  великий  Лар  -  и
ночной переход не стоил Бойше ни одного воина.
     Утром залегли, правда, место оказалось неудачным - крошечная  роща  в
балочке, что встретилась поперек дороги, протянувшись от холмов к Великой.
Однако, выбирать не приходилось. И -  как  ни  старался  Бойша,  а  полной
тишины так и не добился. Попробуй удержать в себе слова, что так и  рвутся
из груди! Мы ведь  победили!  Победили,  сломили  чужинскую  силу!  Больше
небось не сунутся...
     Бойша укрывался вместе со всеми; однако он не был бы вождем, не вышли
во все стороны дозорных. И  вновь  Таши  выпало  караулить;  правда,  дело
досталось самое скучное - лежи себе, глазей на Великую; да только что  там
теперь углядишь? Чужинцев проредили изрядно, от такой взбучки они не скоро
оправятся.
     Лежал, глаза проглядывал. Пуст луговой берег, нет там  никого,  да  и
быть не может; те карлики, что ночью туда  ушли  теперь  трижды  подумают,
прежде чем вновь через русло  поволокутся...  Но  -  приказ  Бойши!  Вождь
ночным походом славу себе снискал почти как Умгар, великий вождь, или  как
Карн, что загнал в леса пожирателей падали.  Бойшу  и  так-то  слушали  не
прекословя, а теперь и вовсе - одному взгляду повиновались.
     Таши лежал на животе, от нечего делать всматриваясь в противоположный
берег. Мертво было вдали, лишь не по-осеннему поздний суховей гонит клубок
перекати-поля. А больше ничего не двинется, не шелохнется.  Так  и  должно
быть. Когда в степи ничего не шевелится, нам на  правом  берегу  от  этого
только лучше.
     А потом... Таши не мог понять - из-под земли они вынырнули, что ли? -
на низкий берег внезапно вынеслась диатрима с карликом на спине. За ней  -
вторая, третья, четвертая...
     Из пересохшей заречной степи подходил новый отряд чужинцев.
     Таши зажал рот ладонью, давя крик, словно девчонка. И было  отчего...
Диатричья сила, лавиной двинувшаяся вниз, казалась ничуть не  меньше  той,
что разбили на Истреце.
     Вспугнутым зайцем Таши метнулся назад. Не  пропала  наука  даром,  не
заметили окаянные; неспешно  брели  себе  вниз,  вереща  и  взвизгивая  на
десятки голосов. Голова диатричьего воинства достигла берега, а конца  еще
и видно не было. Никак не меньше пяти сотен чужинцев вновь шли на закатный
берег Великой.
     Бойша потемнел лицом, когда выслушал Таши. Шутка ли! до  селения  еще
идти и идти, а тут, как назло, чужинцы!
     - Лежать всем! - приказал вождь. -  Может,  не  заметят...  но  копья
держать крепко!
     Ох,  как  жалели  теперь,  те,  кто  поленился  собрать  после  битвы
настоящие длинные ратовища! Чем теперь останавливать птиц?.. А что тяжелые
они - так жить захочешь и не такое еще потянешь.
     Чужинский поток выплеснулся на истерзанный  берег.  Постояли,  вереща
по-своему да по-птичьи; а потом - раз-раз - и потянулись на  север.  Бойша
только выругался в сердцах. Ох, восплачут же  оставшиеся  в  селении,  ох,
возрыдают! Наверняка решат, что чужинцы всех воинов положили, а теперь и к
селению подались...
     Несмотря ни на что, выдержал вождь, никому не дал сдвинуться с  места
раньше срока; и лишь когда свечерело, поднял войско. Одно только плохо: на
север диатриты пронеслись,  а  обратно  их  так  и  не  дождались.  Неужто
решили-таки у самой городьбы остаться?  Кто  ж  их,  проклятущих  знает...
Ничего не поделаешь, к дому идти все равно надо.
     Ночная дорога оказалась не  из  приятных.  Завывал  где-то  невдалеке
бездомный дух; мелькали в  кустах  недобрые  зеленые  огоньки  -  светятся
парами, а ясно, что не звериные это глаза. Воины шептали про  себя  тайные
заговоры, кто имел - хватались за талисманы и амулеты. Добрый  оберег  при
всякой невзгоде помогает... хотя, вот ведь,  никакие  святыни  не  помогли
против чужинский  напасти;  зря  молили  предков,  напрасно  прикармливали
степных божков.
     Однако до самого утра ничего дурного не случилось. За ночь подошли  к
поселку, так что уже городьбу видать стало. Таши все глаза проглядел,  шею
искрутил, высматривая диатритов - нет негде, проклятых. Как  сквозь  землю
провалились - хоть бы и впрямь Великая Мать  поглотила  нечисть  уродскую,
схоронила в сыпучих песках под серым камнем!
     Войско устало. Ночь туда шли - не спали; день прокемарили  вполглаза.
И то подумать, какой сон, когда глаза  закроешь  и  карликов  перед  собой
тотчас же видишь? Следующей ночью бились; потом мертвых разбирали;  а  там
снова поход; днем приладились было на отдых - так вновь диатриты возникли.
Такого никакой богатырь не сдюжит, поневоле глаза слипаться начнут. Многие
на ходу засыпали, даже те, что под грузом: идет  человек  скорым  походным
шагом, оружие наготове держит, а глаза закрыты и снится воину  сон,  будто
шагает он по ночной степи громить лагерь пришлых чужинцев, а усталости нет
и в помине; руки сильны, глаза зорки - несдобровать этой ночью вражинам!
     Рассвет застал воинов на ближних подступах к родному селению. Вот уже
и поля, и тропки натоптанные, а вон уже и частокол зачернел... И тут вождь
велел остановиться и залечь в тех самых  кустах,  на  которых  еще  висела
необобранная калина.
     - Коли нет ничего, так ничего с вами и не случится, - отрезал  он  на
робкие возражения. Много вас тут -  горячих  голов.  А  поляжете  у  самой
городьбы - что тогда?  Сказано  -  как  рассветлелось,  так  и  лежать!  -
помолчал и добавил: - Вроде бы крик почудился, когда низинкой шли.
     Крик слышался многим, но мало ли кто мог кричать среди ночи? Стонущих
духов в округе не нет, а по нынешним временам им покоя  не  найти,  вот  и
пошумливают в темноте. Но вождь встревожился - и  лежи  носом  в  землю  у
самого можно сказать дома. Вон она, городьба, духом домчать можно, и вроде
бы свет сочится сквозь неплотно  уложенные  прясла  -  там  ночная  стража
бережет покой спящих. Обычно ночью дежурило  по  пять  человек,  а  сейчас
велено, чтобы полтора десятка - не меньше.
     Кто-то уже ворчать начал, и тут над  городьбой  появилась  фигура  со
смоляным факелом в руках,  замахала  над  головой  огнем,  и  зычный  крик
разнесся далеко окрест:
     - Засада!.. Засада у стен! Побереги-ись!..


     Первая ночь после ухода на юг  большого  отряда  прошла  в  хлопотах:
селение готовилось к будущей осаде. Задолго до света все родичи убрались с
открытых мест, и вход накрепко заложили дубовыми пряслами. Карлики явились
около полудня. Покружили возле  городьбы,  близко  не  подходя,  чтобы  не
попасть под шальную стрелу, и,  ничем  не  поживившись,  сгинули  куда-то,
оставив на дальних подступах с полсотни всадников.
     Так и провели день: люди в крепости тряслись,  а  коротышки,  оставив
пяток  караульных,  занимались  своими  делами  -  ловили  ящериц,  словно
трупоеды собирали на  обсохшем  берегу  раковины  беззубок  и  объедали  с
колючих кустов ягоды терновника.
     - Как они могут? На них смотреть - оскомина замучает, - сказал Ромар,
уходя со стены, откуда наблюдал за пришельцами.
     На вторую ночь в селении спали разве что грудные дети. Большая  часть
дел была переделана, вот только мужики, кто поздоровее, за дровами  пошли.
Но и остальные в постели не ложились. Какой сон, если все мысли  там,  где
близкие тебе люди сшиблись  с  чужинцами  и,  может  быть,  в  эту  минуту
решается - кто кого?
     Матхи кружил вокруг столпа предков, завывал, старался  помочь.  Ромар
сидел рядом с потемневшим лицом, шептал тайные слова, дул на восемь сторон
света. Колдунов ни о чем не спрашивали, в  такую  минуту  неловкий  вопрос
может все чары разрушить, вот и терпели, маялись неизвестностью.
     А днем, в урочное время, ну, может на час позже, к городьбе подвалила
орда. На рысях подошли, с визгом, и, кажется, изрядно  удивились  встретив
заложенный вход и увидав над частоколом суровые лица лучников.
     Народ в поселке ужаснулся. Сначала решили было, что не удалось  Бойше
достать диатритов, а то и попросту вся ушедшая рать побита и теперь птичий
народец явился к осиротевшему селению сводить счеты. Потом Ромар  объявил,
что не те это карлики, что  были  вчера,  а  какой-то  другой  отряд.  Кто
подурнее - тот сразу успокоился, а остальным от  такой  новости  еще  гаже
стало. Если диатриты вот так, по полутысячи  всадников  раз  в  пять  дней
подходить будут, то легче сразу умереть и не мучиться.
     День оголодавшие карлики рыскали по округе, но  осады  с  обложенного
селения не снимали. Перед закатом, как и полагается, собрались,  повопили,
грозя защитникам копьями, и пропали за ближайшим холмом. Народ начал  было
привычно готовиться к ночным работам, но тут Матхи и Ромар  объявили,  что
за ограду выходить нельзя. Никуда чужинцы не делись, скрылись  из  глаз  и
тут же остановили птиц и засели поблизости.
     - Так ведь стемнеет скоро! - проскрежетал Парат, так  и  не  нашедший
себе покоя из-за того, что не смог до конца идти с войском. - Оружные люди
в селе остались - выйти и перерезать поганцев!
     - Верно! - поддержал воина Свиол. - Пусть люди готовятся,  я  их  сам
поведу!
     Давно ждал Свиол  этого  часа.  Всю  жизнь  он  уступал,  каждый  раз
оказывался обойденным. Мог вождем стать, а не стал,  назвали  люди  вождем
Бойшу, хоть тот и моложе на шесть лет. А Свиол - старейшина,  но  даже  не
старшина. У Барага семья - всего ничего, а он царит на Белоструйной  разом
и старейшина и старшина. Туран на  юге  владычит,  а  Свиолу  и  этого  не
досталось. Смешно сказать - из пяти старейшин -  трое  в  большом  поселке
живут, а в верхнем селении - ни одного. Делами там заправляет Сават, мужик
вовсе не старый.  Между  прочим,  из  его,  Свиоловой  семьи,  а  ходит  в
старшинах.
     И тут опять встал поперек судьбы Ромар.
     - Никто никуда не пойдет! - сказал он тихо, но так твердо, что  сразу
стало ясно - не Свиол главный в эту минуту, а безрукий колдун. - Где ты их
искать будешь? Сейчас не дожинки, чтобы по лесу  ночью  бегать.  Птиц  они
схоронили, да и сил у нас таких нет, чтоб птиц брать. А карлика ты ночью в
кустах не сыщешь - он тебя видит, ты его нет.
     - С факелами пойдем! - не сдавался Свиол.
     - С факелом ты на корм диатримам пойдешь.
     - Правильно Ромар говорит, - произнес вдруг немощный  Лат.  -  Нельзя
такое делать. Вождь перед уходом сказал, чтоб за городьбу не выходили, боя
не принимали.
     Вызванный кем-то, пришел Муха, поднялся на приступок, оглядел  поверх
острых бревен темнеющую степь и веско сказал:
     - Дык ясно же - нельзя туда идти. Карликов втрое больше, чем  нас.  В
песнях недаром поется, что большеглазого ночью не взять. А это, считай, та
же погань. Даже если порежем мы их, все одно без потерь  не  управимся.  А
там и еще подойдут враги. Река перес