ых времянок.  Не  было  времени  раскладывать
стрелы, Уника просто бросила их все разом так, что  оголовки  из  смолы  и
шерсти оказались в огне.
     Первая стрела с громким воющим звуком прочертила воздух и вонзилась в
землю шагах в десяти от зверя, раскидав огонь во все  стороны.  За  первой
стрелой последовала вторая, третья... Они падали  среди  травы,  в  кусты,
ударялись о деревья. Ночь  расцветилась  жаркими  огнями.  Зверь  пятился,
продолжая взрыкивать и хлестать себя по ребрам длинным хвостом. И наконец,
когда одна из  стрел  упала  особенно  близко,  не  выдержал  и  мгновенно
повернувшись растворился в обманном свете луной ночи.
     - Кто  это  был?  -  спросила  Уника,  стараясь  погасить  оставшиеся
невыпущенными стрелы.
     - Не знаю. Я никогда не видел такого зверя и даже не  слыхал  о  нем.
Возможно он забрел сюда случайно после  того  как  Кюлькас  согнал  его  с
привычных мест, а может быть это просто очень редкий зверь вроде  рузарха.
Лес большой, а людям в нем жить несподручно, поэтому тут может встретиться
кто угодно. Ложись спать. Если он вернется, я разбужу тебя.
     О каком сне могла идти  речь!  Остаток  ночи  Уника  не  смыкая  глаз
протряслась у огня, нахваливая себя, что не поленилась  с  вечера  набрать
достаточно дров.
     Едва начало сереть утро, Уника  и  Ромар  поспешили  покинуть  поляну
засыпанную остатками чадящих стрел.
     - Когда пойдем через сосняк, - сказал Ромар, - надо  будет  наскрести
побольше смолы. Хорошая вещь эти стрелы, ежели ими умело пользоваться.
     Однако, ничего сделать они не успели.
     Казалось бы, дорога вокруг ничуть не изменилась: те же деревья, та же
трава, иссохшая от  многодневной  засухи,  те  же  кусты,  сквозь  которые
невозможно пробиться. И однако, что-то стало не так. Ромар первым  заметил
неладное. Он поднял голову, тревожно принюхался и приказал ускорить шаг.
     - Что? - спросила Уника, немедленно хватаясь за лук.
     - Оставь, оружие тут не поможет, - угрюмо бросил Ромар. - Боюсь,  как
бы наши стрелы лес не подожгли. Ежели действительно такая  беда,  то  надо
из-под ветра уходить и поскорее.
     Пару раз Унике приходилось видеть степной пожар, когда горели ковыли,
и она знала, как быстро может идти пал, подгоняемый ветром. Но  что  такое
пожар в лесу, она представить  не  могла.  Через  несколько  минут  и  она
почуяла бестревожный смолистый дым, напоминающий об отдыхе о ночлеге.
     - Быстрее! - одышливо подгонял Ромар.
     - Куда мы? - выкрикнула Уника. - Я не знаю, куда идти!
     - Держи вправо от ветра! Туда кабаны метнулись, они знают.
     Вскоре дым заволок все. Теперь он не казался уютным, а  резал  глаза,
рвал горло, заставляя кашлять, судорожно хватаясь за грудь. Дым тянулся по
земле, струйками сочился из моховых  кочек.  Он  был  со  всех  сторон,  и
казалось, что больше всего его впереди.  Но  нигде  глаз  не  встречал  ни
единой искры огня.
     - Откуда дым?.. - жалобно крикнула Уника. - Я ничего не понимаю.
     - Низовой пал... - прохрипел в ответ Ромар. - Пошел бы огонь  верхом,
мы бы уже ушли или сгорели. А этот будет коптить весь день, если наверх не
перекинется.
     И немедленно, как подслушав неосторожное слово, из-под прелой  листвы
и хвойной подстилки показался огонь. Старая ель в десятке шагов от бегущих
вспыхнула разом как загорается соломенное чучело Хадда, что жгут по весне,
отгоняя прочь зиму. Огонь загудел на проснувшемся ветру,  жгучими  искрами
завихрился хоровод сгорающей в воздухе  хвои.  Сорванные  ветви  огненными
птицами полетели окрест. Прямо на пути бегущих дружным пламенем  вспыхнули
кусты. Теперь огонь, прежде невидимый, был повсюду.
     - Правее! - сипло кричал Ромар.
     - Куда? Там тоже горит!
     - Беги!
     Лес на их пути спадал в  низину,  деревья  измельчали,  сухие  елочки
стояли сплошняком, и прямо на глазах эта  стена  занялась  веселым  желтым
пламенем.  Ромар,  не  останавливаясь,   ринулся   через   огонь.   Уника,
пристанывая от ужаса, бежала за ним. На секунду  в  голову  пришла  глупая
мысль, что она хотя бы может прикрыть лицо  рукавом  от  огня  и  хлещущих
веток, а каково приходится старику?
     Они бежали почти наугад, животные, указывавшие  вначале  дорогу,  уже
исчезли, не было даже белок, одни только лесные мыши в панике неслись  кто
куда, безнадежно пытаясь спастись от наползающего отовсюду огня.
     Ромар и следом за ним  Уника  проломились  через  погибающий  ельник,
потом сквозь  заросли  чахлых,  больных  березок  и  наконец,  под  ногами
зачавкало: впереди начиналось болото. Пожар проник и сюда: огонь перебегал
по верхушкам высохшей травы, кострами вскидывался на  купах  голубики,  но
прежней силы в нем не было. Позади  осталась  последняя  курящаяся  кочка,
потом  и  воздух  очистился:  беглецы  вышли  из-под  ветра.   Здесь   все
представлялось мирным и было невозможно поверить,  что  в  какой-то  сотне
шагов огненная стихия пережевывает лес.
     Уника остановилась тяжело  дыша.  Каждый  удар  взбесившегося  сердца
больно отдавался в животе.
     Подошел измазанный сажей Ромар.
     - Надо спешить, - сказал он виновато. - А то уйдет  огонь  в  торф  -
вовсе пропадем. На болоте от огня не убежишь.
     Уника со стоном взвалила на плечо вещи и пошла не видя ничего,  кроме
качающейся спины Ромара.
     Они пересекли  болото  и  чистый  березняк  и,  пройдя  еще  немного,
оказались на открытом месте. Здесь Ромар объявил привал.
     Уника скорчившись лежала на земле.  Если  каждый  день  похода  будет
таким, то проще всего умереть прямо сейчас. Все равно, завтрашнего дня она
не выдержит.
     Ромар сидел неподалеку, босой ногой передвигая разложенные  на  земле
фигурки, камушки, палочки. Потом перебрался к Унике, вздохнул, собираясь с
мыслями, и сказал уверено:
     - Этого не может быть.
     - Чего? - не поднимая головы, спросила Уника.
     - Всего этого. Просто не может быть. Тут что-то не так.
     Уника села, ожидающе глядя на старика.
     - Понимаешь, - начал тот, - вот мы  столкнулись  с  мангасом.  Ничего
удивительного тут нет, мы и искали мангаса, странно было бы,  если  бы  не
нашли. Потом  нам  встретился  барс.  Пускай  даже  не  барс,  а  какой-то
незнакомый зверь. Тоже ничего удивительного - лес большой, зверья в нем  с
избытком. Рано или поздно  должен  был  объявиться  какой-нибудь  любитель
мяса. Ну а то, что лес в засуху горит, особенно если  по  ночам  огненными
стрелами баловаться, это и  горным  великанам  понятно.  Видишь,  как  все
просто? Но когда битва с мангасом, нападение  неведомого  зверя  и  лесной
пожар происходят чуть не в один день, не дав ни минуты передышки,  это  не
может быть случайно. Кто-то нам мешает.
     - Может быть, Кюлькас?
     - Это слишком сложно для Кюлькаса. Он могуч, но  глуп.  У  вчерашнего
зверя ума больше, чем у предвечных гигантов. Если бы был жив мангас, я  бы
думал на него. А так, боюсь, что нам мешает еще кто-то, понимающий толк  в
колдовстве. Я пытался узнать, в чем дело, но  простое  гадание  ничего  не
ответило. О таких вещах надо спрашивать духов  глубинного  мира,  -  Ромар
помолчал немного и сказал твердо, как о давно решенном: - Вечером  я  буду
камлать.
     - Но ведь ты не шаман... - робко произнесла  Уника.  -  То  есть,  ты
сильнее любого шамана, но чтобы камлать, нужны руки.  Матхи  слеп,  но  он
сильный шаман, потому что и руки и ноги у него на месте.
     - У меня тоже есть руки, - ответил Ромар. - Пара усталых женских рук.
Сегодня вечером они будут стучать в бубен.


     В чистый предзакатный час на опушке леса затеплились два костра. Один
высокий с ровным бездымным пламенем, второй маленький, даже не  костер,  а
горстка углей, дотлевающих на земле.  На  эти  угли  были  уложены  травы:
пахучий болиголов, белена, лопушки дурнишника, белолистый переступень.  Не
просто набросаны - выложены со знанием дела, чтобы дым шел  с  толком,  не
глаза слезил, а открывал правильную дорогу  туда,  где  живут  не  люди  и
звери, а магические силы. Там все не так, и лишь  предвечные  существа  те
же, что и здесь - уродливые, могучие и страшные своим безразличием к миру.
     Уника сидела, подогнув ноги, и старательно била  в  маленький  бубен,
что отыскался в котомке Ромара. Пьяный запах тлеющих трав дурманил голову,
путал  мысли,  заставлял  вспоминать  небывшее  и   показывал   небывалое.
Увешанный  амулетами  Ромар  приплясывал  и  кружил  над   костром,   тряс
брекотушками, выкрикивал что-то на тайном мужском языке.
     "Пусть ему удастся, - думала Уника. - Пусть получится его колдовство,
чтобы все было как надо."
     А как надо? Чего желать теперь, когда Таши нет? Этого  Уника  сказать
не могла и просто била и трясла, трясла и била маленький звонкий круг.
     Медленно, очень медленно сгущался округ Ромара серый  безвидный  мир,
утекал в никуда вечер и дымный костерок, перелески с  безвременно  опавшей
листвой, иссохшие ручьи, выгоревшие травы,  ветер,  несущий  пыль  и  чад.
Пропала Уника, исчез  он  сам,  покалеченный  и  слабый.  Оставалось  лишь
слитное гудение бубна, скрип ногтя по  упругой  высохшей  коже  и  дружное
взбрякивание костяных амулетов. И седая, паутинная, слепая мгла, в которой
не различить ничего даже на полшага.
     Ощупывая босой ногой зыбкий путь, Ромар осторожно шагнул вперед. Мгла
оседала на лице, слепя  и  без  того  отказавшие  глаза.  Это  было  особо
мучительно, Ромар привык видеть то,  что  скрыто  для  всякого  глаза.  Он
различал деревья там, где остроглазые охотники видели  лишь  синюю  полосу
леса под горизонтом. Среди дня он умел видеть звезды, а  в  ночи  различал
катящийся среди трав теплый шарик полевки. Тем мучительней чувствовал себя
Ромар в те редкие минуты, когда попадал в  смутный  край  магических  сил.
Тяжко было двигаться на ощупь. Потому, должно быть, и не стал  он  некогда
шаманом, оставшись простым колдуном, что черпает силу у предков  и  тайных
существ, но оставляет в покое глубинный мир, говорящий на своем  языке,  и
подчиненный иным силам. Ведь и прежде можно было найти верного  помощника,
способного удержать бубен. И раз не пришло такое в  голову,  значит,  была
для того веская причина.
     И все же, свои достоинства имелись и у этого  мира.  Здесь  у  Ромара
были руки. Рузарх не знает дороги в этот край, в  смутном  мире  его  зубы
ничего не значат и никого не могут покалечить. Две сильных и  ловких  руки
было у Ромара. А возможно, и не две, а больше. Ромар не мог сказать точно.
Он просто протягивал руки, ощупывая перед  собой  путь  и  не  зная,  куда
приведут его чуткие пальцы.
     Неладно было вокруг. Прежде  тени  гладили  его,  нашептывали  в  ухо
многозначительные речи, смущали,  но  не  угрожали.  И  лишь  взбесившийся
Кюлькас грохотал горным обвалом. Сегодня весь глубинный мир стал хрупким и
угловатым.   Всюду   пальцы   натыкались   на   иглы,   рассыпавшиеся   от
прикосновения, но успевавшие причинить мгновенную  острую  боль.  Метались
тени  и  слышался  отчетливый  зловещий  треск.  Так  хрустит  под   ногой
ненадежная трухлявая лесина, брошенная через бездонную моховую нишу.
     Тогда Ромар  начал  наощупь  срывать  колючие  ветви  и,  не  обращая
внимания на боль, бросать их под ноги. Кто хочет получить ответ  -  должен
идти, даже если он не видит цели.
     В далеком "нигде" гудел и звал бубен.
     "Лишь бы она не остановилась, - подумал Ромар,  -  ведь  тогда  я  не
смогу найти обратной дороги."
     И наконец,  среди  пустоты  и  ломкой  боли  пальцы  нашарили  что-то
знакомое. Ромар остановился,  долго  стоял,  ощупывая  преграду,  пока  не
понял, что перед ним стоит человек. И  сразу  словно  просветлело  вокруг,
Ромар начал различать  на  фоне  колышущихся  серых  нитей  темный  контур
человеческой фигуры.
     - Здравствуй, - сказал Ромар, глядя в непросветную темень встречного.
     - Здравствуй и ты.
     - Я случайный гость здесь, - сказал Ромар, - я не  вошел  бы  в  этот
край, но мои пути во внешнем мире закрыты и потому я здесь.
     - Я знаю.
     - Я пришел спросить, почему меня не пропускают, и  если  преграда  на
пути поставлена разумом, то кто это сделал?
     Встречный долго молчал, потом донеслись слова:
     - Здесь следует отвечать, поэтому я скажу: На твоем пути стою я.  Мне
больно говорить это, волшебник Ромар,  но  мы  с  тобой  впервые  не  идем
вместе. Я хочу, чтобы ты остановился, и тогда  рано  или  поздно  уснет  и
Кюлькас.
     - Он уснет слишком поздно, - возразил Ромар, - на это уйдут  годы,  а
род не может ждать так долго.
     - Ты волшебник, Ромар, ты знаешь, что  на  свете  есть  многое  иное,
кроме рода.
     - Но род важнее всего.
     - Прежде я тоже так считал. Так  было  давно,  в  прежней  жизни.  Но
теперь я научился слышать и  понимать  другую  правду.  Я  смотрел  твоими
глазами и слушал твоими ушами, когда ты стоял в пещере северного мага.  Ты
был там, так  неужели  ты  по-прежнему  считаешь,  что  род  важнее  всего
остального мира?
     - Не важно, что я думаю, важно, что я  стану  делать,  -  непреклонно
ответил Ромар безликой фигуре. - Если не будет рода, то для меня не станет
и вселенной. Значит, я жил зря.
     - Северный колдун живет и делает великие дела.
     - Это не жизнь. Древние колдуны в его пещере, тоже не умерли, но  кто
назовет их живыми?
     - Это оттого, что они все отдали своим  родичам,  ничего  не  оставив
себе.
     - И потому их потомки живы. А где род отшельника?
     - Мы говорим не о том, - напомнил стоящий поперек пути. - Я  вышел  к
тебе, чтобы сказать: ты сделал все, что был должен. Кюлькас уснет, и жизнь
наладится, даже если  род  зубра  исчезнет  с  лица  земли.  Но  ты  решил
уничтожить Кюлькаса. Разве ты не знаешь, что предвечного не  убить?  Можно
лишь разрушить его косную магию, как то было с Дзаром и Хаддом.  Но  зачем
это тебе? Скорее всего, ты  погибнешь,  ничего  не  добившись  и,  значит,
смерть твоя будет напрасна.  А  если  вдруг  ты  добьешься  своего,  тогда
переменится весь мир. Могучие  силы,  которые  скоро  уснут,  вырвутся  на
свободу и могут уничтожить куда больше людей, чем погибнет  за  то  время,
пока властелин будет  засыпать.  Переломится  ход  жизни,  и,  кто  знает,
возможно усилия твои ни к чему не приведут, просто  потому,  что  в  новом
мире не будет места для людей. А так - хоть кто-то, но останется. Пусть не
род зубра, пусть ловцы лосося, все-таки это люди. Пусть  степи  достанутся
диатритам, а в заледеневших горах обоснуются горные великаны, но все-таки,
где-то найдется место и для людей.
     - Великолепную судьбу предсказываешь ты людям. А ведь ты сам  родился
человеком, и прежде не забывал правила и был строг.
     - С тех пор изменилось многое. Старый мир не вернется, а в новом  нет
места ни для меня, ни для тебя, Ромар.
     - Я остался прежним и пойду вперед.
     - Я тебя не пущу, и ты ничего не сможешь сделать со мной, потому  что
здесь мы больше не встретимся, а в нижнем мире ты не сможешь узнать, кто я
такой.
     - Я знаю, кто ты, - сказал Ромар. -  Не  так  много  людей  настолько
сильны, чтобы повторить все то, что делаешь ты. И я  знаю  теперь,  почему
род не просто разбит в бою, но и прежде несокрушимый нефрит раскололся  на
части. Скажи мне одно - это тяжело: смотреть в глаза родичам, ждущим твоей
помощи, и знать, что их надежды напрасны, что ты уже принес  их  в  жертву
чему-то высшему, что сумел углядеть своими  слепыми  глазами  в  сплетении
магических сил?
     - Да, Ромар, это очень страшно.
     - И что ты собираешься делать?
     - Я буду спасать людей. Сколько хватит умения, я буду помогать  -  не
роду, а каждому отдельному человеку. Но тебе, Ромар, я буду  мешать,  тоже
сколько смогу. Пойми и не сердись. Потом, когда мы встретимся  во  внешнем
мире, ты сможешь убить меня, если захочешь.
     - Я не сержусь, и я не стану убивать тебя,  Матхи.  Ты  казнишь  себя
сам, потому что ты видишь, но не можешь делать. Мне повезло больше:  пусть
в магическом мире я слеп, но я могу делать и, значит, погибну в бою.
     Ромар повернулся к неподвижной фигуре и, осторожно ступая,  пошел  на
звук далекого бубна.


     На следующий день с самого  утра  Ромар  предпринял  некоторые  меры,
чтобы хоть немного обезопасить себя от козней бывшего товарища. Унике  он,
разумеется, ничего  не  сказал,  незачем  ей  знать,  что  число  недругов
умножилось, и без того безнадежность уже поселилась в ее душе.
     Ромар велел раскрыть свою заветную  суму  и  разложить  на  земле  те
сокровища, что еще оставались там.  Кроме  гадальных  фигурок  и  зеленого
кинжала в торбе нашлось совсем немного вещей. Хранился увязанный в тряпицу
пяток лесных орехов с тончайшей резьбой на скорлупе - сколько  десятилетий
сохли они без дела? Лежала тщательно выделанная шкурка полевки  -  знатная
добыча для удачливого охотника,  каким  был  когда-то  Ромар!  Сберегалась
детская игрушка, трещотка из березовых  дощечек  -  вещь  жизненно  нужная
всякому взрослому мужчине. Имелась крошечная лубяная коробочка  с  пахучей
густой мазью - пожалуй, единственная вещь,  от  которой  не  отказался  бы
охотник. Такой мазью натираются добытчики перед тем, как промышлять  зверя
из засады. Вонючая дрянь отбивает человеческий запах и не тревожит  зверя.
Обереги, взятые в избе Йоги, Ромар  отдал  Унике,  велел  носить  на  шее.
Трудно сказать, как сработает в трудную минуту чужой талисман, ясно одно -
если и поможет он, то не мужику, а женщине.
     Фигурками Уника пользоваться не могла, они  служат  лишь  хозяину,  а
остальные вещицы могли помочь лишь однажды: орешки  напоить  и  накормить,
прочие - спасти от врага.
     - Зачем мне это знать? - жалобно спрашивала Уника. - Ведь ты  обещал,
что мы пойдем вместе.
     - Это на тот случай, если дойдет только один.
     - Я не смогу одна...
     - Мы будем вместе, но следует быть  готовым  ко  всему.  В  последнюю
минуту может не оказаться времени для объяснений. Лучше все знать заранее.
     Мазью  Ромар  велел  Унике  тщательно  натереться  и  натереть   его,
поскольку сам он не мог исполнить даже такого простого дела.
     - Прямо сейчас? - спросила Уника.
     - Да. Она будет действовать целую неделю.
     - Но ведь мы не собираемся охотиться...
     - Зато кое-кто собирается охотиться на нас, - не удержался  Ромар.  -
Эта штука отбивает не обычный запах, а запах колдовства.  Если  кто-нибудь
захочет выследить нас через верхний мир, ему  придется  здорово  попотеть.
Жаль мы не сможем спрятать нож, а сила его велика, и он известен в верхнем
мире. Но все-таки лучше предпринять что-то, чем ничего. - Ромар  улыбнулся
и добавил: - Не горюй, все-таки кое-что мы уже сделали.


     Двое шли на юг.
     Все реже становился лес, позади остались еловые чащобы  и  пересохшие
от засухи ольховые буреломья, все чаще поляны  сливались  друг  с  другом,
открывая взору привычный, исполненный  воздуха  простор.  Легче  дышалось,
спорей было идти. И все тревожнее становился  Ромар,  чаще  и  беспокойнее
проверял заветную суму, а потом и вовсе велел Унике забрать ее себе.
     - Тут же нет никого! - удивилась Уника. - Диатриты еще год назад  всю
живность извели.
     - Никого, говоришь? - переспросил  ведун.  -  А  сами  диатриты?  Они
никуда не делись.
     Уника тихо охнула и больше не возражала.
     Роковая встреча произошла  на  пятый  день.  Уника  с  Ромаром  давно
миновали  развалины  северного  поселка  и  шли  вдоль  пересохшего  русла
Великой. По весне, когда стаивал бедный снежок, река  пыталась  ожить,  но
воды хватило ненадолго, и теперь пустое русло напоминало безобразный шрам,
борозду, прочерченную когтем Кюлькаса по лицу Всеобщей  Матери.  Грязь  на
дне засыхала, трескалась.  Пластины  затвердевшего  ила  казались  пустыми
чашами или ладонями, безнадежно ждущими капли влаги. Зазеленевшие по весне
рощи роняли лист,  худосочная  трава  спешила  отцвести,  покуда  июньское
солнце не сожгло ее